Текст книги "Все думы – о вас. Письма семье из лагерей и тюрем 1933-1937 гг."

I

 
Восторги пламенной души
И чувства, взросшие в тиши,
Война, разбои, царский гнев,
Свирели хрупкий сей напев,
И первые цветы любви,
Иль как иначе назови,—
Хоть годы юные проказ —
 

 
Божеств, героев и царей
Деянья режут глаз. Скорей
Забудь о них. К тому ж давно
О них писать запрещено.
 
 
В поэмах солнце и закат
Победным золотом горят
А ссохшийся поблеклый лист
Пронизан светом и лучист.
 
 
Весь мир описан и воспет,
И, кажется, веками нет
Угла в подсолнечной, где стих
Не наследил бы стоп своих.
 
 
Но тематический исток
Мне даст холодный сверхвосток:
От перевалов Эвота
Течет он словом мерзлота[2]2
  Перевал Эвота – высшая точка района (по ДЯМу). Севернее Эвоты наледей почти нет, а южнее – очень много. П.Ф. – Авт.


[Закрыть].
 

II

 
Где Тында, иль Туман, бежит,
Ольдой, Селип, и Муртетит —
Падь Конская, где Имачи
Журчат – Кипящие Ключи —
Зимой и летом, ночью, днем,
И по цветам и подо льдом
(Не так ли, сердце, бьешься ты?),
Где в толще вечной мерзлоты,
Как меж тоскливых тусклых туч,
Мерцает огустелый луч.
 
 
(Невзрачна мерзлота на вид,
Но дар Мидаса в ней сокрыт) —
Там вдоль ущелий по горам
Взнестися вверх намерен БАМ.
 

 
Поет пила, звенит топор,
Рвут аммоналом косогор,
Меж звуковых зеркал зовет
Аврально поработать слёт.
И стон тайги замолк с тех пор
Как загремел фаланги хор.
Той песней боевой смущен
Внимает мирный орочен.
 
 
Песнь фаланги
«Лов рыбки в взмученной воде
Оставь, захватчик КВД:
Ольдоя струями дано
Ущелие под полотно.
 
 
Удвоенным путем на БАМ
Грозить сумеем мы врагам.
Спешим мы вдвое в много раз,
Чтоб путь двойной закончить враз.
 
 
От пункта к пункту, в новый пункт
Проводим к морю ж.д. шунт.
Чтоб общество без классов спас,
Мы строим путь, – не напоказ.»
Поет пила, звенит топор,
Рвут аммоналом косогор.
И гул технических чудес
Таинственный наполнил лес.
Но шумом жизни удручен
В горах укрылся орочон.
 

III

 
В молве людской давно поблек,
Полузабыт стоит Восток.
Но как таинственно странна
Та первозданная страна.
 
 
Здесь всё совсем наоборот,
Здесь всё по-своему живет.
Здесь на возвышенных хребтах
Затишье, но долинный прах
Разносится по ветру. Здесь
Диковин всех не перечесть.
На дне широких котловин
Копится холод. Ни один
Ветр, отепляющий сюда
Не проникает никогда—
Ко дну воздушных сих озер,
Замерзших меж окрестных гор,
Себе дороги не найдет
И не пробьет воздушный лед.
Весной обычный ледоход
Хрустальный не вскрывает свод,
Но все победней и звончей
Бежит по наледям ручей.
 
 
Здесь всё совсем наоборот,
Здесь всё по-своему живет.
 
 
Не встретишь здесь ни кротовин,
Ни нор мышиных. Сам один
Скитаешься в чаще лесной,
Не видя ни души живой.
В тайге не слышен птичий грай.
Печален и суров тот край.
Пуста, безлюдна и бедна
Золотоносная страна.
 

IV

 
Без жизни сланцы древних свит,
Трухлявый гнейс и сиенит.
 
 
Гранит, Как дерево, гниет,
И лес пускает корни в лед.
Но ослепительно красив
Метаморфический массив.
 
 
Сам не поймешь, чему здесь рад,
Что строит мысли новый лад,
О чем здесь сердце вновь поет,
Куда душа направит взлет.
 
 
Не бирюзы ли жила там
Прильнула к серым берегам?
– Нет, ветхий и гнилой гранит
Под наледью речной лежит.
 
 
Парчи ль серебряной узор
Покрыл отроги местных гор? —
Иль склон крутой из серебра
Чеканит зимняя пора.
 
 
Константинопольских владык
Не пышный пурпура язык?
Быть может, византийский двор
Сюда сокрылся в древний бор? —
 
 
Но нет, не думай о былом.
Поблек Царьград перед стволом;
Здесь лиственниц склоненных ряд
Затмил торжественный Царьград.
 
 
Не купол то Софии, нет,
Но, облаченный в снег и свет,
Парит сияющий Фавор
Над цепью Тукурингрских гор.
 

V

 
Шел путник ношей утомлен,
Давно забыл еду и сон,
Висели лоскуты одежд,
И не смыкал в блужданьях вежд,
Лишь отыскать ночлег у скал,
В нем голос внутренний кричал.
Кругом не слышно ни души,
Вдруг треск и залп. На залп спешит
И видит: пьяный лес, бугор.
На нем, раскрыв широко взор,
Мальчонок. Как олень стоит.
Он черноглаз и длинноног
На бронзовом лице – восторг.
Расселся купол. Бьет фонтан.
Восторгом хладным обуян,
Застыл, молитвенно вперив
Пытливые глаза в разлив:
Бугор растрескался и бьет
Из недр фонтан прозрачных вод.
Струя текла, журчал ручей
Под сетью иглистых лучей,
И, ниспадая, застывал
Слоями наледный кристалл.
Странник: «Ты, мальчик, смертный, иль тайги
Хранитель-дух, но помоги»,
Мальчик: – «У нас ты можешь ночевать,
Дадут поесть отец и мать.
Странник: – «А как тебя зовут?»
Мальчик: – Олень,
Орон я слышу каждый день
И сам почти что позабыл,
Как называли Михаил.
Скажи мне, путник, кто же ты.
Странник: «Искатель».
Мальчик: – Зо…?
Странник: «Нет, мерзлоты».
Ответом странным восхищен
Взирает юный орочон.
С бугра скользнул, скорей бегом
Спешит взволнован в отчий дом.
Так мчал бы дикий багдака[3]3
  Дикий олень – Авт.


[Закрыть],
Познав нежданно седока.
Мальчик: «К тебе бегом, отец, ами,
Привел я странника, прими…
Недаром гость уж недалек
Гласил упавший уголек.
И знаешь, гость наш – не простой:
Он ищет… занят мерзлотой.
Не нужно золото ему
Сбирать в дорожную суму.
Он, верно, знает все. Про Мышь
Расскажет нам. Скорей поди ж
И встреть его. А ты поесть
Дай, айя ноно,[4]4
  Дорогая мама – Авт.


[Закрыть]
Вот он здесь.
Звенит и трескается лед.
Шаги послышались… Идет».
 

VI

 
Лишь в быстрый темп той речи вник
Со шкуры поднятый старик.
Ремнём затянуты унты.
Спешит до близкой темноты
Навстречу гостю, сердцем рад,
Что заблистал у сына взгляд.
Старик: «Куда ты, странник, держишь путь?
Зайди в юртан мой отдохнуть».
Странник: – Устал, измучен, одинок,
Иду по льдам, мой путь далек.
Старик: «Привет тебе. Пусть уруса
Заменит голые леса».
Живи у нас, пока цветы
Не изукрасят мерзлоты».
Странник: – Ах, слишком жребий мой суров.
Прошу, лишь на ночь дай мне кров.
Сказал, но духом стал уныл.
Старик смолчал и вход открыл.
 

VII

 
«На древнем темени живет
Древнейший Азии народ»,
Подумал гость. «Увижу я,
Цельна ли древняя семья».
Вошел. Себя перекрестил:[5]5
  Тунгусы не пускают к себе гостей, которые при входе в дом не перекрестятся – Авт.


[Закрыть]
Князь горних воинств Михаил
В доспехах, с пламенным мечом
Стерег от бедствий мирный дом.
 
 
Старик: «Почтил недаром бачу[6]6
  Икону – Авт.


[Закрыть] ты:
Знать, помнишь, кто от темноты
Нас защищает. Светлый дух
В беде не бросит верных слуг.
Он крилы мощные простер,
Как народился сын. С тех пор
Висит в юртане образок,
Храня младенца от урок[7]7
  Уроки – сглаз – Авт.


[Закрыть],
Чтоб дух болезни, бутилэ,
Дом обегал в полночной мгле.
Привет тебе. Свои дары
Воздаст Господь наш Далары —
Хозяин неба». И жена
Скромна, тиха, оживлена
Приходом гостя, просит сесть.
Приемлет, как благую весть,
Он приглашение. Пошел,
Умылся. Видит – полный стол.
Олений ок'рок, дёвухи,
Порезан в крупные куски.
Жирно кабанее плечо.
Сушеной рыбы, элгочо,
Переплетаются ремни.
Но хлеба мало, лишь одни
Лепешки hёлькёнё лежат
Стопой, невзрачною на взгляд.
 
 
Обед закончен. Вьется пар, —
Хозяйка сыплет ягод в вар
И в чашке глиняной простой
Черничный подала настой.
Пурпурно-красный терпкий сок…
Он мысли грустные увлек
К стране родной. Он их унес
К имеретинских соку лоз.
И в грезы странник углублен
Почти забыл, где ныне он.
 
 
Сидели молча. Лишь в пиал
Старик черники подливал.
Вдруг неожиданный вопрос:
Прервал теченье милых грез.
 

VIII

 
Старик: «Быть может, хочешь ты лежать?»
Странник: – Чтоб ни сестра, ни брат, ни зять
Не знали где я. Чтоб жена
Забыла, роком сражена
Об имени моем, о мне
Не вспоминала б и во сне,
Чтоб все надежды отцвели,
Я испарился бы с земли,
Как здешний снег, что намела
Нежданно майская метла.
О да, хотел бы я лежать,
Откуда не вернуться вспять.
Старик: «Я вижу, странник, ты скорбишь.
Вдохни полнее нашу тишь,
И боль замрет у нас на льдах
И пред людьми забудешь страх».
Странник: – «Ну что ж, ничуть не утаю
Я боль душевную свою,
Озлоблен, мрачен, грустен, дик.
Да, люди чужды мне, старик.
Не говори мне: «Каждый – брат».
Не зная низости охват,
В тайге ты бродишь весь свой век.
Волк – человеку человек,
Иль злее. Уссурийский тигр
Не мучит жертву ради игр,
А человека – не нужда,
Не голод, – зависть иль вражда
Стезей предательства, измен
Толкает к страсти злобной в плен.
Он в душу ближнему иприт
Налить хотел бы, – и горит
От злобы сердце. Другу дал
Приязни знак ты, свой кинжал.
Но в час афелия[8]8
  Афелий – точка орбиты небесного тела, обращающегося вокруг солнца. В этой точке небесное тело находится в наибольшем удалении от Солнца. – Ред.


[Закрыть] забыт
Долг благодарности и стыд.
Увидишь ты друзей без маск.
Тобой подаренный дамаск,
Поверь, насколько было сил,
Твой друг в твою же грудь вонзил,
Хотя доверчивый твой сон
Хранить клялся надежно он.
 

IX

 
Старик: «С тобою спорить не готов.
Не знаю ваших городов,
Ни ваших нравов и страстей.
Останься с нами. Мы гостей
Не видим вовсе. Небом дан
Пришлец из дальних, чуждых стран.
Смотри, как милый сын наш рад,
Как у него блистает взгляд!
Один у нас хомолчеган.[9]9
  Мальчик – Авт.


[Закрыть]
Когда-то возвестил шаман:
«Познает тайны мерзлоты».
Так, может быть, расскажешь ты
Ему про солнце, дождь и ветр,
Про вечный лед подземных недр.
Как грома светлая стрела
Разила ствол, а не сожгла.
Быть может, даже объяснишь,
Живет ли под землею Мышь,
Чей рог огромен и пробьет
На реках самый мощный лед,
Бугры вздымает головой,
Как древней носится молвой».
 

Х

 
Странник: – Смотреть ли мне чужой уют[10]10
  Начало Х главы утрачено – Ред.


[Закрыть]
………………………………………………
Старик: «Твои слова рождают гнев.
Сей страсти гибельный напев
Тому назад пять-шесть веков
Полузабыт у эвенков.
Так лучше: миром дышит грудь.
И ты здесь мог бы отдохнуть».
Странник: — Увы, старик, мой путь далек —
Пустынен и велик Восток…
Но расскажи, ужель в веках
Не ведом вам ни гнев, ни страх.
Старик: «Нет, прежде в нас дышал порыв,
Мы устремлялись, все забыв,
Волною гневной из русла
Страсть мутная тогда несла.
Но ныне миром поросло
Тревоги мерное русло.
В преданьях ни один тайон,
Наш предок дальний, опьянен
Задором бранным, гневен, яр,
Набегов разжигал пожар.
Наездник, рьян, нетерпелив,
Топтал колосья зрелых нив.
Бежали, плача и дрожа,
Трудолюбивые манджа.[11]11
  Китайцы – Авт.


[Закрыть]
Стоня, все таяло кругом.
Был славен и богат наш дом.
Китаю страшен был. Но свой
Пыл усмирил он боевой,
Забившись в рваные чумы.[12]12
  Юрты – Авт.


[Закрыть]
Потомки тех тайонов – мы.
Молниеносный тот удар
Теперь ослаб. Угас пожар,
Пылавший некогда в сердцах.
Соседи позабыли страх.
Под пеплом тлеет древний пыл,
Кристаллом льдяным гнев застыл.
Умчалась мутная волна,
Минули славы времена.
Наш промороченный народ
Веками в косности живет.
Но мерзлоты обманчив вид:
Она могущество таит
В заветных недрах; узел пут
Те силы тайные сорвут.
Так чает сердце, пилла – вот.
Пока же – в косности народ».
 

XI

 
Странник: — И наш, скажу тебе я род
Давно зигзагом вниз идет.
Отец отца был польский граф.
Восстал в защиту панских прав,
Но, силой русской побежден,
Был сломлен, был окован он
С друзьями-панами. Приказ
Готов – о ссылке на Кавказ.
К изгнанью был приговорен
С ним также сын Виссарион,
Кавказа чужд красотам дед
Прожил в изгнаньи мало лет.
И, ностальгией заболев,
Окончил дни Друдзовский Лев.
А сын его Виссарион,
Грузинкой местной увлечен,
Родил Друдзовского Сандро…
Вниманья полн, застыл Оро,
А гость, задумавшись, умолк.
Времен нахлынувший поток
Волною грусти затопил
Остаток бодрости и сил.
Но вновь себя преодолел,
Перешагнул чрез груды тел
Воспоминаний о былом,
Гость за неприбранным столом.
 

XII

 
Странник: – Тот мальчик здесь, перед тобой.
Гонимый яростной Судьбой,
Своей отчизны вновь лишась
(родной мне, отнятый Кавказ
привык я родиной считать),
С ним потерял семью и мать.
Увы! Теперь далек, далек
Мой дальнезападный Восток!..
Умолк. Молчание прервав
Оро застенчиво: «Так прав
Слух, что чудесна та страна,
Мать фруктов сладких и вина?
Грузин с АЯМа рассказал,
Что солон синий ваш байкал,[13]13
  Море – Авт.


[Закрыть]
Что горы выше, чем у нас,
Взрастил стремительный Кавказ.
Гость дорогой, мой ум насыть.
О многом, многом расспросить
Хочу. Жестока ль там зима?
Под снегом ли стоят дома?
На море мощный ли покров?
И долго ль время холодов?»
 

XIII

 
«В горах, прекраснее всех стран,
Раскинут наш Аджаристан.
Слоновокостный там самшит
Земля приморская родит,
Над морем, среброгруд, баклан
Прорежет утренний туман,
И облачных закатных туч
Края зажжет последний луч
Смарагдным светом. Вечных дум
Предмет моих – родной Батум.
Шумит там море, и в волнах,
В их контрапункте слышен Бах,
Когда сардоникс и агат
Волной влекомые гремят.
 
 
Призыв не к неге лишь – Коран:
Зовет к борьбе. Так ураган
Нежданный, грозный. Дальний гул
Крепчает быстро. Вот подул
Порыв воздушный, – бурный шквал,
Из глубины вздыбился вал
Весь в мыле. Ржет табун, бежит.
Лазурь померкла. Грозный вид.
Бушует буря. Ужас. Шум.
И грохот волн. Таков Батум.
Как оркестрован! Грохот, вой,
Стук кастаньет, зовет гобой.
Fortissimo ревет тромбон.
Не взбешенный ли дикий слон
Трубит и брызжет, сам не свой?
На приступ волн береговой
Мчит полк за полком. Разъярен,
На камни вспрыгнул эскадрон,
И гневной ярости полна
Иссиня-черная волна.
 

XIV

 
«Там нет зимы. Лишь тонкий лед
Как редкость разве кто найдет
Раз-два в году. Зеленый сук
Омелы осеняет луг,
Рождественских зеленых роз.
Не снег белеет – стадо коз.
Букс, лавровишня на дворе
Растут пред домом. В январе
Фиалок слышен аромат,
Ковров поросших горный скат.
Вслед зацветает цикламен,
Галантема, миндаль… Но в плен
Попал… О, мой Батум,
Предмет всегдашних, горьких дум!
Мечтал, на мирном берегу
Сынишку верно сберегу,
И думал: мой Георгий род
Друдзовских древних вознесет.
Неумолимая ж смела
От моря в мари, из тепла
На мерзлоту, в мороз, в тайгу.
Не мщу ни другу, ни врагу,
Но Ивиковы журавли,
Мню, не оставили земли».
 

XV–XVII[14]14
  Эти главы утрачены – Ред.


[Закрыть]

 
…………………………
…………………………
…………………………
…………………………
 

XVIII

 
Родился мальчик слаб и хил.
В крещенье назван Михаил.
Но именем мирским Оро
Отец назвал его. Старо
То имя. Перевод – Олень.
Тотема жертвенная тень
Легла на мальчика. Он врос
В тайгу. Окурки папирос,
Кино, жестянки, прочий сор
Не оскверняли ясный взор.
Беспечный, сердцем чистым юн,
Бродил; и ни один мюhюн —
Мест гений, сокровенный дух,
Как мудрый дядька, как пастух,
Вступал с ребенком в разговор.
Язык вещей, явлений, гор,
Ручьев и рек, дерев, цветов
Ребенок слушать был готов.
Часов природы слушал бой.
Познанье мира, сладкий сот,
Везде готов ему, лишь ждет,
Чтобы наполнить тот фиал.
Молнийным блеском ум сиял,
Пронзив явленье. Но суров,
Угрюм с людьми: такой покров.
 

XIX

 
Ум мая: в возрасте весны
Все чувства в нем изощрены.
Он – весь рука, весь глаз, весь – слух.
Лесного зверя чуткий нюх
И птицы зоркоострый глаз,
Что видит все вокруг зараз.
Прикосновеньем различал,
Какой в руках его металл.
Лишь взял – немедленно язык
В состав без промаха проник.
Себя как помнит, с той поры,
Вещей тончайшие пары,
Их невидимый ареал,
Инстинктом верным ощущал.
 
 
В лесу ли мерно зверь бредет,
Стремит ли птица быстрый лет,
Но взгляда верная стрела
Воздушный путь к ним провела.
И как бы ни был стран и нов
Мелькнувший облик у стволов
Или загиб мгновенный крыл —
Глаз памятью отобразил
Подвижных линий поворот
И протравил: готов офорт.
Не глаз один. И тонкий слух
Явлений верный был послух.
Малейший шорох, шелест, свист,
Трепещет ли на ветке лист,
Пересидевший листопад,
Иль цоканье оленьих стад,
Звенит ли, сыплясь, красный жар,
Тупой ли, звонкий ли удар
О камень, почву, пень или лед —
Все собственный сигнал дает.
И звук вещей – не просто звук,
Но их волненье, их испуг,
Смятенных чувств открытый крик,
Их растревоженный язык.
 

ХХ

 
Философ, химик и поэт
И просто люди, тем вослед,
Огулом исключили вкус
Из средств познания, – боюсь,
Клеймив, как низшее. Не раз
Ему противоставлен глаз.
Лег на язык (науке вред!)
Философический запрет.
Но мысль упруга: он не смог
В покорность привести Восток.
Неутомимому ж Оро
Вкус открывал веществ нутро.
Разведчик чуткий всех вещей
Сокрытой сущности вещей, —
Их вкусозапах, – говорил
О вещеродном ритме сил:
Язык, – двурежущий кинжал, —
Оро в материю вонзал.
О как различен вкус веществ!
Ликует торжеством торжеств
Одно, и благовест плывет,
С души снимая гнев и гнет.
Безбрежных нив, душистых нив
Тогда волнуется разлив.
Другим точится благодать,
Идет теплом густым обдать,
И роз алеющих кусты
В бездушных стенах видишь ты.
 
 
Невнятный солевой призыв
Звучит в ином, и позабыв
Печально-скучное кругом
Идешь на море, в отчий дом,
Где плещет о скалу прибой,
Тебе родимый, вечно свой.
Там бодрым ветром в даль несет
Кристаллы соли, бром и иод.
И как бы ты ни был угрюм,
Оставь тогда свой мрачный трюм,
И смоет мерным ритмом фуг
С души страдальческий недуг.
 
 
Есть вкусы ясные. Манят
Прохладою прозрачной мят.
Не изсякает никогда
Здесь звонкоструйная вода.
Зеленокудрой сени рад,
Здесь вкусишь веянье прохлад.
В ответ на жаворонка трель
Здесь льется отрочья свирель.
Звучишь ты, вечно свежий Гайдн,
В прозрачности смарагдных тайн,
Сокрытых шепчущей листвой.
Но вкус святейший – огневой.
Он – то, что жертву осолит,
Чем страстный помысел забыт.
Июля солнечного зной
Звенит цикадами. Родной
Скалистого нагорья вид
Расплавом золота полит.
Горячий каменный каскад,
Из-под копыта козьих стад
Срывает по натекам лав,
Ломает стебли хрупких трав.
Плетет узор из серебра
В ущелье быстрая Кура,
Где нежный буйвол, черн и гол,
В струях прибежище нашел.
С бахчей несется запах дынь.
А с ним сребристая полынь,
И чобр, и травка Мариам.
Струят свой строгий фимиам.
Святейший огненный состав
Эфироносных горных трав!
А в небе черном, изступлен,
Пылает пышный Аполлон.
 

XXI

 
Осенним вечером на грудь
Любил он к матери прильнуть,
И к ней, бывало, прислонясь,
Прослушивал старинный сказ,
Как пращуров и дедов ряд
Был знатен, славен и богат,
Как наезжал китайский гость
Скупать таинственную кость,
Пушнину с золотом, менял
На них пальму или кинжал
И как бежал во тьме подчас,
Лишь о налете весть неслась.
Но предки менее влекли,
Чем духи неба и земли.
Оро внимал, всегда готов,
В своей душе их тайный зов.
Была ль то явь, или во сне?
Бежал холодный ток в спине,
Струился вихрем тонкий хлад.
Ответ давался наугад.
Оро и сам решить не мог,
Страданье ль больше иль восторг.
Захлестывал надмирный вал.
В экстазе детский лоб пылал.
И тайной мира упоен,
Оро звучал ей в унисон,
Пронизан звуком. Так струна
Поет, смычком возбуждена.
И мир в торжественный хорал
Все голоса свои сливал.
 

XXII

 
Но не всегда восторга звук
Рвал грудь Оро. Ночной испуг
Был не слабее. Налетал
На душу страха грозный вал
И ужасов полночный рой.
Теснились призраки порой:
Олень проклятый – эркачар —
Коварный, полный жгучих чар
Чулугди[15]15
  Чулугди – леший. – Авт.


[Закрыть] об одной ноге
И злая птица гцшэгц.
Потом минувшие дела
Припоминались, мысль влекла
К былому, за шестнадцать лет,
Когда старик изрек обет:
«Родится если сын – духам
Его в служение отдам».
Клубами ширился туман,
Куда вступил тогда шаман.
И к рубежу приник миров,
Где трещина – бездонный ров,
Где духи – стражи, – дарышал, —
Как кость белы, тверды как сталь, —
Несокрушимою рукой.
Содержат души за рекой.
Там нгектар сонный, мертвых дол,
Томил Оро в плену и гнел.
О, как вещественность сладка,
Как страшна призраков рука!
 

XXIII

 
Гость полюбил. И стал вникать,
Чем развивала сына мать,
Как незатейливый вопрос
В уме ребенка пышно рос.
Мать: «Скажи, какой на свете зверь
Без рук, без ног стучится в дверь?
Не знаешь? – Ветер то́, ӧдин
Самодержавный господин,
Он рыщет всюду. Но без ног
Ни троп не зная, ни дорог».
Оро: – Да, но отцовская стрела
Летит, не требуя крыла…
Ужель ее быстрее нет?
А знаешь, нцнц, верно свет
Быстрее ветров и стрелы
Вонзит конец своей иглы.
А Время? Ведь оно вперед
Разящих солнцестрел идет.
Но вот, быстрейший зверь опять:
Всех быстрых может перегнать
Мысль, безудержная, и вид
Того, что Время лишь сулит,
Покажет четче нам, ясней,
Чем видим в полдень ярких дней.
Бывает, словно дикий гусь,
Вперед я Времени помчусь
И мыслию живу в потом,
Как в ныне близком или в былом,
И даже будущего мгла
Ее сдержать бы не могла.
Искрит и плещет Мир в игре,
А я – как будто на горе
И с высоты холодной моr
Увидеть время поперек».
Умудрена годами мать:
Умела сына не прервать,
Своим молчанием остра.
Серела, доrорев до тла,
Полуостывшая зола.
Лишь стон тайги rудел вдали,
Да звезды ясные цвели.
 

XXIV

 
Он мыслил образом. Вставал,
Как лучезарный интеграл,
Всей вещи в целом яркий лик:
Одно мгновенье – и возник.
Звенит в груди призывный звук:
Натянут туго звонкий лук.
К полету просится, смела,
Пернатокрылая стрела,
Но путь воздушный ей закрыт.
Она заряжена, дрожит.
Вдруг сорвалась. Раздался гул,
И луч серебряный сверкнул,
К лазури брызнувший дугой.
Так образ набухал тугой,
Томил, ворочался и рос.
По коже пробегал мороз,
И мука мысли то в озноб,
То в жар бросала юный лоб.
 
 
Во глубине, во тьме пещер —
Бытья смесительный кратэр.
Вещественней самих вещей,
Точится Вечности ручей.
Но в подсознательной Ночи
Томятся чистые ключи, —
Непроницаемый шатер
Над ними плотный мрак простер,
Не допускает, чтоб родник
На свет сознания проник.
И вот, растет, растет напор.
Надтреснут свод – сияй простор!
И мысли вытекшей кристалл
Вдруг сформирован засверкал.
Клубами ладона повит,
В живом движеньи умный вид, —
Свет света, красота красот.
Не знает тленья, но живет.
И больше собственного Я
Волнует бытие бытья.
 

XXV

 
Он был охвачен жаром – знать.
Еще ребенку – не подстать
Круг детских песен и забав.
Он научился пылкий нрав
Таить под черствою корой.
Один, уrрюм, своим не свой,
Всходил он на лесной бугор,
Вперяя вглубь сверлящий взор.
Упорной думою пронзен,
Вскрыть мерзлоту пытался он.
Какие силы вознесли
Те булrоняхи, rрудь земли?
Не ледяной ли холм сокрыт
В бугре из мха, ином на вид?
 
 
И расчищал олений мох.
Но, хрупкий, быстро изнемог
И выбился из детских сил…
Хрустальный купол проступил,
– Заголубевший небосвод.
 
 
Но небеса – не тот же ль лед?
Быть может, искры пузырьков
Замкнуты в ледяной покров?
Пустоты в бирюзовой мгле?
Изъяны в горнем хрустале?
 
 
Оро дробить старался свод.
Удар кайла другой зовет.
Вдруг треск внезапный. Оглушен,
Отброшен, перепуган он.
Бугор растрескался, и бьет
Из недр источник чистых вод.
И ниспадая застывал
Слоями наледный кристалл.
 
 
Заветной встречи мирный час!
Ликуя луч последний гас,
И лепестки даурских роз
На снег синеющий нанес.
Пернатым облаком паря,
Зарделась ранняя заря,
И сизым сегментом легла
Земная тень – в пространствах мгла.
За ней смарагдный горизонт
Ночь многоокую ведет.
Взволнован, потрясен, влюблен,
Оро в ту ночь не вспомнил сон.