Текст книги "Все думы – о вас. Письма семье из лагерей и тюрем 1933-1937 гг."

18–19 августа 1936 г., быв. Кожевенный завод

1936.VIII.18–19.№ 72. Соловки. Дорогая Аннуля, вчера получил я наконец ваши письма, от 5 и 3 (7) августа, но не на радость. Последнее время я ходил ошеломленный и подавленный, угнетало ощущение чего-то тяжелого. И вот ваши письма объяснили причину этого состояния. Очень люблю и издали чувствую маленького, как раньше чувствовал Васюшку и других детей. Его болезнь ранила меня. Правда ваше долгое молчание я объяснял именно болезнью его, но все же, когда узнал от вас, то не нахожу себе места. Надеяться могу только на чудо, т. к. вынести такую болезнь и в таком возрасте невозможно¹.Мучительно сознавать, что я не видел маленького, что я не с вами в такой момент. Это вроде твоей болезни, когда родился Мик. И приходится оставаться в томительной неизвестности, получая письма, хорошо если через 10 дней. Ты пишешь о свидании. Я не просил такового и далеко не уверен, что его дадут. Но если бы и дали, то не хочу его: в этом году свидания так называемого личного не разрешают, а кому дается свидание, то только общее, т. е. на 2 часа несколько раз, в присутствии посторонних лиц, при условиях, которые сделали бы и тебе и мне свидание мучением. Лучше не видеться никак, чем так. И наконец, тебе сейчас нельзя оставлять дом – детей, бабушек, Васюшку. Находясь с ними, ты находишься именно со мною, а ты кажется забываешь об этом.

Н.И. Флоренская с сыном Павлом. В саду дома в Загорске. Фотография. Осень 1936 г.

Относительно устройства Оли – что же я могу сказать тебе, кроме повторения твоих же слов: ведь мне неизвестны условия и возможности, а мои желания – дело слишком маленькое, т. к. они безсильны. Во всяком случае против курсов иностранных языков не возражаю, т. к. знать языки совершенно необходимо, чем бы Оля ни стала заниматься впоследствии. Одно только, не будет ли ей слишком трудно трижды в 6 дней ездить в Москву. Впрочем об этом судить отсюда слишком трудно, т. к. мне неизвестно, насколько наладилась эл<ектрическая> ж<елезная> д<орога> и очень ли переполнены вагоны. Вот видишь, если бы мы и смогли разговаривать устно, я не знал бы, что ответить на твои вопросы. Все думаю или, точнее сказать, страдаю о маленьком, он у меня перед глазами, и работа валится из рук. Непременно скажи Васе и Кире, чтобы они брали себе материалы и мысли из моих данных, какие могут пригодиться им в работе; только, опасаюсь, они не сумеют разобраться, что нужно к чему, т. к. мои записи делались применительно к темам, которые я держал в голове (некогда было записывать и их), и кроме меня кому-либо трудно разобраться в подготовительном материале. Твои ответы о П<авле> Н<иколаевиче> я получил, но только теперь, в последних письмах, раньше же ты или не писала ничего, или эти письма до меня не дошли. Очень грустно, что занятия мерзлотою не удастся возобновить. Все то, чем занимаюсь я сейчас, важно экономически, но по существу гораздо менее ценно, чем то, что я надеялся дать при работе над мерзлотою. А кроме того, я живу здесь хотя и в особо благоприятных условиях, но тем не менее в слишком шумной и людной заводской обстановке, и сосредоточиться на углубленной проработке нет никакой возможности: даже ночью нет ночной тишины, заводская жизнь идет безпрерывно и сам с собою до конца не остаешься и в 4 часа ночи, как, напр<имер>, сейчас. За перегородкой ходит сторож, временами приходит еще пожарник. Внизу урчит пар, качают насос, льется вода, ходят, говорят. Порою ко мне является за чем-либо рабочий из цеха, или мне самому приходится спускаться туда. Помимо технических вопросов – и чисто экономические. Ведь надо, для блага тех же рабочих, поддерживать их производительность на уровне более 200 % от плана – это дает им и предприятию разные преимущества. Мелкая хозяйственная забота, вместе с невозможностью уединиться, заедает и силы и внимание. Конечно, по ряду вопросов приобретаются и знания, и навыки, и углубление. Но все же эти вопросы не непосредственно связаны с моими задачами и потому в моем возрасте должны разсматриваться как помеха или как расточительность. Зачем, напр<имер>, мне изучать тонкости техники химическ<ого> анализа, когда я вовсе не собираюсь специализироваться по аналит<ической> химии. А впрочем, так невозможно заранее предвидеть, что и к чему понадобится, что приходится молчать и усвоять то, что посылается.

VIII.24. Письмо это пришлось прервать, т. к. я уезжал на несколько дней в командировку. Вчера вернулся. Надеялся на письмо от тебя, но обманулся. В таком состоянии тревоги трудно писать, но завтра утром – последний срок августовских писем и надо как-то закончить письмо. Напишу о своей поездке². Ездил на острова, не на те, на которые собирался, а на ближние, в 10 км от Кремля. На одном из них командировка Иодпрома по сбору выброшенных водорослей и драгировке водорослей из моря. Там же идет пережог одних водорослей и сушка, для комплексной переработки, – других. Бродил по островам, делая наблюдения геологические и альгологические (альгология – отрасль ботаники, занимающаяся водорослями: algae – водоросли). Выезжал на байде с драгировщиками. Переезжал на соседний остров. Объезжал его кругом. Словом жил, как мечтают мальчики, – по-Робинзоновски.³ Туда поехал на кавасаки. Так называется небольшое плоскодонное и очень устойчивое судно, бот, впервые выпускавшееся японской фирмой Кавасаки и затем усвоенное другими. Попросту, это маленький плоскодонный пароходик. Назад ехал на баркасе, частью под парусом из рваной тряпки, частью под веслами. Утлая скорлупка, плывущая по морской поверхности, глубоко сидящая в воде, готовая вот-вот захлебнуться. Но плыть под парусом интересно. Все кажется, что баркас неподвижен, и только опустив руку в воду, замечаешь его движение, и притом быстрое, по струям, обтекающим пальцы. 10–12 километров прошли в 2 часа, включая сюда отправление и время на высадку, проверку документов и прочие затяжки. Это путешествие заставляло меня вспоминать Одиссея, хотя его судно было и побольше нашего. – Крепко целую тебя, дорогая Аннуля и жду письма. XI.3. Сейчас число писем сокращено, это не удалось послать своевременно. Я здоров, все благополучно. Путешествую по острову.

1. У внука о. Павла начался сепсис, переместившийся в брюшину и представлявший серьезную угрозу жизни. По семейному преданию, выздоровление внука было чудом, совершившимся по молитвам о. Павла и предстательству прп. Серафима Саровского: Ю.А. Флоренская помазывала младенца маслом от мощей прп. Серафима.

2. Имеется в виду поездка на острова Большой и Малый Муксалма.

3. Робинзона вспоминает и Р.Н. Литвинов, но по другому поводу: «…Тут приходится вспоминать великого островитянина Робинзона. Я вынужден был за отсутствием посуды открыть гончарный цех, за отсутствием насосов изобретать паровые пульсометры, за отсутствием конических шестеренок придумывать фрикционную передачу и т. д.» (1936.IV.21).

22 ноября 1936 г., быв. Кожевенный завод

1936. XI.22. Соловки. № 81. Дорогая Аннуля. Настала настоящая соловецкая осень. То подморозит, то снова растает. Грязь. Порой холодный северный ветер. Неожиданно прояснится, и небо расцвечивается нежнейшими чудесными тонами. Теперь ведь уже близко время, когда «одна заря сменить другую спешит»¹, как и летом, но с другого конца. Сегодня ок<оло> 9 ч. утра шел по дороге к Кремлю. Небо было моего любимого, зеленоватого тона, прорывающегося через сети розовых облаков, розово-серых, сиреневых. В такие дни особенно тоскливо. Вспоминаетесь вы. Но, кажется, единственное, что я могу сделать – это рисовать вам водоросли, которые мне самому особенно понравились. В настоящем письме присылаю одну, в нескольких видах, то есть при различных увеличениях, – известковую водоросль из семейства кораллиновых. К сожалению не могу определить ее ботанического вида за отсутствием определителя. На днях получил письмо от мамы. Ответил ей, а там же пишу Кире и Мику. Часто вспоминается, как я встречал вас в Сковородине и проводил на квартиру, как помогал тебе умыться с дороги². С тех пор идет, вот, уж третья зима, а я все не вижу тебя. XI.23–24. Но лишь бы вы чувствовали себя бодро, были здоровы и благополучны. Но в том-то и дело, что нет у меня уверенности ни в том, ни в другом, ни в третьем. Вчастности безпокоит Кирилл – ты писала, что он грустный, неизвестно от чего. В твоем письме было также, что он недостаточно усердно занимается. Верно ли это? М.б. просто устает за неделю и потому старается отдохнуть в выходной день. Относительно Мика я в душе уверен, что его отлынивание от серьезных занятий – временное и что потом он резко изменится. М.б. и лучше, чтобы он был побольше на воздухе и не переутомлялся, раз он все еще слишком нервный и слабый. Но тем не менее, мне хотелось бы, чтобы Мик набирался побольше конкретных впечатлений – от природы, искусства, языка. Очень важно приступать, впоследствии, к серьезным занятиям, с багажом восприятий, а не строиться в пустоте и отвлеченно. Тогда, если будет этот запас конкретных образов, цветов, запахов, звуков, вкусов, пейзажей, растений и т. д., то этот запас может легко оформиться и дать твердую почву для отвлеченных построений. Если же его нет, если понятие не сопровождается образом, если отвлечение – только отвлеченно, то оно лишено какой бы то ни было цены и скорее вредно, чем полезно, для развития ума: становится мертвящей догмой, обуживает дух, лишает его свободы и творчества. Это будет в плохом смысле слова система. Systemglaube ist Aberglaube, – сказал Новалис, – Системоверие есть Суеверие.³ Люди нового времени, начиная с эпохи Возрождения, все более и более заражались Системоверием, подменою чувства реальности отвлеченными формулами, которые уже не несут функции быть символами реальности, а становятся сами суррогатом реальности. Так человечество погружалось в иллюзионизм, в утрату связи с миром и в пустоту, а отсюда и необходимое следствие – скука, уныние, разъедающий скепсис, отсутствие здравого смысла. Схема, как схема, сама по себе, не контролируемая живым восприятием мира, не подлежит и серьезной проверке: всякая схема может быть хороша – в смысле удачно сама в себе построена. Но мировоззрение – не шахматная игра, не построение схем впустую, без опоры в опыте и без целеустремленности к жизни. Как бы ни была она сама в себе остроумно построена, без этого основания и без этой цели она лишена ценности. Вот почему я считаю совершенно необходимым в молодом возрасте накоплять конкретное мировосприятие и лишь в более зрелом оформлять его. Конечно, мне хотелось бы помочь Мику углубиться в то, что он видит своими глазами, но это – не главное, надеюсь, что выберется и сам в свое время. Крепко целую тебя, моя дорогая. Очень сейчас неуютно – дует ветер, свистит, воет, по комнате проносятся холодные порывы⁴. Тем крепче вспоминаю вас.

1. Цитата из «Вступления» к поэме А.С.Пушкина «Медный всадник»: «И не пуская тьму ночную// На золотые небеса,// Одна заря сменить другую// Спешит, дав ночи полчаса».

2. Отец Павел вспоминает приезд жены с младшими детьми в Сковородино летом 1934 года (см. примеч. к письму от 2 июля 1934 г., с.67).

3. Неточная цитата из В.Г. Ваккенродера: «Aberglaube ist besser, als Systemglaube» – «Суеверие все лучше Системоверия» (Ваккенродер В.Г. Об искусстве и художниках. М., 1914, с.65).

4. Вот что пишет примерно в это же время Литвинов (1936.X.22): «…Погода у нас, было, тоже испортилась – тоже, потому что я слушаю по трансляции сводки о погоде. Вчера ночью мне пришлось итти в Кремль и из Кремля. Холод ный ветер, глубокая грязь на дороге, слепые лужи и прибой моря. Очень жутко и неуютно. На море моргает маяк на Песьей Луде. А сегодня погода опять наладилась. Легкий мороз, воздух такой прозрачный, что острова в 35 километрах от нас кажутся такими же близкими, как пароходы на Волге с откоса. Закат ярко пунцовый, а море интенсивно синего цвета, как эмаль на фарфоровой чашке. Все это настолько ярко, что скорее страшно, чем прекрасно. Завтра выходной день, и если не будет осложнений, то пойду поискать клюкву. Недели две тому назад я первый раз в жизни видел растущую в природном виде клюкву на моховом болоте. Сначала я подумал, что это какая-то незнакомая, может быть, ядовитая ягода, а потом оказалось, что это самая обыкновенная клюква. Я уже писал тебе о непортящемся вареньи из рябины, которое не успело испортится. Сегодня вечером я думаю сварить вторую порцию. Что-то нужно изобретать для утешения. Пока что занимался вентиляцией. У нас здание очень странное. Левое крыло очень старинное. Низ 16-го столетия. Это громадная комната с каменным столбом посередине. На него опираются своды. На этом этаже построен второй, уже в 18-ом столетии, напоминающий постройки монастыря в Печорах. Правое крыло построено уже в лагерные времена из кирпича, но поразительно паршиво и по стилю и по небрежности постройки. О нем разговора не будет. А в потолке старинной сводчатой палаты, в одной из высших точек, было отверстие. Жили мы тут и работали целый год, но никому в голову не приходило поинтересоваться этой дырой. Время от времени я на нее поглядывал. Наконец вчера я решительно посмотрел на нее, велел приставить лестницу, и, взяв в руки палку, каменщик полез к этому отверстию, чтобы определить его глубину. Палка ушла до конца, не достигнув дна. Взяли газовую трубу, и она тоже ушла целиком. Наконец, нашли шест около шести метров, который уткнулся во что-то. Это был пол чердака. Канал прошел через стену второго этажа, а раньше там, видимо, была теперь снятая вытяжная труба. Я ее восстановил, и дело пошло. Воздух стал совершенно другой. Раньше там был всегда пар и нехороший запах. А теперь стало отлично. Кроме этого удалось найти еще одно облегчение. В выпарном котле вытяжка действовала наоборот, т. е. вместо уборки пара набирала холодный воздух и с паром выбрасывала его в завод. При помощи трех старых мешков тягу удалось повернуть. Теперь в цеху воздух прозрачен, как в апреле. Зато конец октября снаружи дает себя очень чувствовать. Ветер холодный и резкий. Пришлось заклеить окна и начать понемножку пускать пар в отопление и проверить главные пути пара в наши радиаторы. В результате в комнате стало совсем тепло, но в других помещениях нет настоящего тепла. Этим делом займусь после выходного…»

10–11 декабря 1936 г., быв. Кожевенный завод

1936.XII. 10–11. Соловки. № 83. Дорогая Аннуля, 8-го дек<абря> получил твое от 20–23 ноября, № 32, а также письма Васи, Наташи и Кирилла. Сегодня, 10го, я ездил на одну из командировок, в Ю-В части о<стро>ва¹, и вернувшись, пользуюсь завтрашним выходным днем, чтобы написать вам. Сперва расскажу о поездке. Экипаж у нас был необычайный: санная платформа, на которой в ширину свободно сидели 3 человека и могли бы взять четвертого, а в длину раза в 11/2 больше. Платформа – на прицепе к трактору фордзон. Из-под трактора несутся клубы черно-желтого дыма, временами под трактором вспыхивает пламя, раздается выстрел и разносится копоть. Снег только что нападал, тонкой пеленой, так что на валунах (здесь безчисленных), в колеях песчаных дорог и на корнях получаются сильные толчки. Скорость порядочная, несмотря на препятствия. Едем лесной дорогой, местами берегом моря. Приходится быть бдительным и наклоняться, чтобы не задела ветвь, выступающая на узкую дорогу. Платформа несется между стволами и, задевая дерево средней величины (вроде елей в нашем саду), опрокидывает и ломает его. Светлое время теперь коротко: это либо восход, либо закат. Но зато краски неба и облаков совсем необыкновенны. Небо было изумрудное, облака серо-сизые, розово-фиолетовые, индиговые – все в благородно-сдержанной гамме, без крикливости и яркости, но чистое по тону. Вместе с бурым белесозеленоватым, а временами почти черно-индиговым, морем, бурыми валами водорослей, снежной пеленой и апельсиновым солнцем, мечущим снопы лучей, словно пылающим длинными выбрасывающимися пламенами, и свирепым нордом на берегу, холодным, едва не опрокидывающим, все слагалось в картину прекрасную и безотрадную. Словно человечества и уюта еще нет или уже нет. К тому же, мыс, на котором расположена командировка, вдающийся ледниковой грядой в море, каменистый в высших точках (40 м) и болотистый в низинах, почти безлесен – виднеются лишь кривые, корявые, с сильно наклоненными или даже горизонтальными стволами березы Кузьмичева да торчащие из снежного покрова веточки вороники (чернухи, Empetrum nigrum L.). Сбиваемый ветром с ног, я набрал из выбросов различных водорослей в холщовую сумку, с которой не расстаюсь во время экскурсий, прозяб и пошел к водорослево-сжигательной печи.

Часовня в Старой Сосновке, где располагалась командировка по сбору водорослей.

Рисунок з/к Евневича А.А. 1934 г

Это огромная печь, вроде плиты, на которую накладываются груды сырых, слегка подвядших водорослей. Здесь нижние слои сгорают и озоляются, а верхние за это время успевают подсохнуть за счет теплоты горения нижних и тепла печи. Печь заключена в легкую постройку, типа барачного. От водорослей идут клубы белого дыма и пара, распространяя сильный, но не противный и не едкий, запах, очень своеобразный, вроде смеси запаха горящей калоши, подгоревшей яичницы и сдобных куличей. Печь раскалена, к ней близко, когда дверца открыта, не подойдешь. Подсушил перчатки, порасспросил рабочих о пережоге и вообще о работе и наблюдал пламя. Странное явление: в то время как от дров, сосновых, пламя обычное, золотисто-желтое и золотисто-оранжевое, жар дает пламя явственно зеленое, красивого золотисто-зеленого цвета, хорошо сочетающегося с оранжевым самого жара. Сперва я подумал было, что этот цвет обусловлен золою водорослей, но меня убедили, что зола в жар не попадает и что такой же цвет пламени получается от жара в бараке, где водорослей вовсе нет. Подобный цвет мог бы быть вызван присутствием Cu, B, Tl, Ba, но заподозрить сколько-ниб<удь> значительн<ое> содержание этих элементов в дровах нет оснований. Остается предположение, что их содержит местная глина, из которой выделывается кирпич для пода печи; если так, то содержание элемента, дающего пламени зеленую окраску, должно быть значительно, поскольку подвергался накалу в течение многих месяцев, если ни несколько лет, непрерывно, а выделяться обсуждаемые пары могли лишь из поверхностных слоев кирпича. К сожалению, без спектроскопа решать вопрос, с каким именно элементом имеем мы здесь дело, очень затруднительно. – Отвечаю теперь на твои вопросы и мысли. Ты пишешь: «Как странно и пожалуй тяжело смотреть, как наши чувства переживаются другими, а самой быть в стороне». Мысль правильная, если говорить о «других». Но для высшего человеческого сознания «других», т. е. кого-то, стоящего вне меня, мне противостоящего, просто нет, ибо Я расширяется на все бытие и находит себя же во всяком. Это – для высшего сознания. А для нашего, среднего, дети – не «другие», а то же Я. В этом смысле не понимаю тебя. Разве Васюшка не часть нас самих, не продолжение и не расширение нас? Говорю не о том, что должно любить, а о том, что просто есть. Детей, если бы и хотел, не могу воспринимать извне. Вот почему, когда говорят «много ли детей?», или «сколько детей?», я не знаю, что ответить: ведь много и сколько относится к однородному, к единицам, стоящим вне друг друга и вне того, кто считает. А своих детей я воспринимаю настолько изнутри, каждого как качественно отличного от другого, что не могу считать и не могу сказать, много ли их или мало. Сколько и много возникает там, где единицы заменимы (в этом их однородность). А каждый из детей незаменим и единствен, и потому их не много и не мало, им нет счету. – Спрашиваешь об аппарате, фотографическом. Конечно, все лишнее продай, к чему копить вещи, не связанные с какими-либо особыми воспоминаниями и неупотребляемые. Думаю, м<ожет> продать (если только купит кто-ниб<удь>) и ящичный мой аппарат (в черной коже). Вот аппарат для проявления на воздухе тоже следовало бы сбыть с рук, но имей в виду, что там недурной объектив, м.б. следует его приберечь. – Крепко целую тебя, дорогая Аннуля. Будь здорова и весела. Спроси Мика, верно ли мнение, что при готовке кушанья вода, раз вскипяченная, а затем остывшая, при вторичном нагреве закипает труднее, чем свежая.

Если верно, то чем это явление объясняется?

1. Имеется в виду поездка на мыс Печак, самую южную оконечность Большого Соловецкого острова.