Текст книги "Все думы – о вас. Письма семье из лагерей и тюрем 1933-1937 гг."

12 марта 1934 г., Сковородино

Дорогая мамочка, уже, кажется, два месяца, как я не получаю ни от кого из вас известий и безпокоюсь о твоем здоровье и о том, как вы живете. Надеюсь, что вы все-таки пишете, но перебой произошел из-за перемены моего адреса. Писал я вам неоднократно, но не знаю, дошли ли мои письма до вас. Просил сообщить адрес мальчиков, и тоже не получил ответа. Слухи ходят, что в Москве эпидемия гриппа, и потому безпокоюсь вдвойне. Мне живется здесь хорошо во всех отношениях, и одно только меня тревожит – это мысль о вас всех. Целый день я работаю в лаборатории, изредка выхожу в поле кое-что посмотреть. В дальнейшем полевые наблюдения думаю усилить, а пока к ним готовлюсь. На станции очень приятная администрация, жизнь тихая, можно внимательно работать, только книг и приборов почти нет. Много рисую в связи с опытами, пишу заметки по работе. Имеется научный кружок, где делаем доклады и обсуждаем их. В общем ощущение, как в глухой деревне или в имении, где-то безконечно далеко от столиц. Посылал я несколько раз денег понемногу, но так и не знаю, получены ли они. Я совершенно здоров и сыт, чересчур, так что стал очень толстеть и испугался. Тут были холода, но последние дни небо покрыто облаками (чего ранее не бывало), и в связи с этим потеплело: 8° мороза, а в здешнем климате это кажется оттепелью. Целую тебя, дорогая мамочка, и всех вас. Адрес мой – на обороте. Скажи мальчикам, чтобы они порадовали меня письмом, а младшим, что я собираю для них сахар.

1934.III.12.Сковородино, О.М.С.

Сковородино. ОМС.

Фотография. Кон. 1950-х гг.

18 марта 1934 г., Сковородино

1934.III.18. 2 часа ночи. Сковородино, ОМС. Дорогая Аннуля, если бы вы могли чувствовать и понимать, как я люблю всех вас и как страдаю за вас, то вам было бы легче. Но я не знаю, чем помочь вам и не знаю даже, чем выразить свою любовь. Знайте только, что вы для меня дороже жизни, и я всем бы пожертвовал для вас, лишь бы вам было легко и хорошо. Но я не умею и не привык говорить об этом, и потому не находится слов, чтобы высказать свое чувство. Каждого из вас я мысленно по многу раз в день представляю себе и ласкаю, как могу, и по каждому сердце болит по-своему. Скажи об этом детям, как умеешь. Писать им не могу, да они еще малы, все, начиная с Васюшки, и не поймут моих слов, – может быть поймут когда-нибудь потом, когда вырастут. Крепко-крепко целую каждого из вас, но не знаю, чем мог бы порадовать. Да и писать не о чем, так <как> живу без событий, если не считать событиями явления в кристаллах и различные новые явления при замерзании воды и грунтов. Мне тяжело, что живется спокойно и мирно, когда вы, мои дорогие, страдаете. Я принимал за это время удары за вас, так хотел и так просил Высшую Волю. Но вот опять вам тяжело, и я не могу облегчить ваше положение. Те пустяки денежные, которые я посылаю вам, конечно, мало принесут вам пользы, но мне хочется, чтобы вы знали о моей заботе, поскольку она возможна. Беречь деньги мне негде, тратить – не на что, питаюсь я не только достаточно, но и чрезмерно, так что часть своей еды каждый день отдаю кому-нибудь. И на Лубянке было так же, я раздавал пищу. Особенно приятно мне было давать мальчишкам, которые были голодны и которые напоминали мне о моих собственных. Что касается сбережений на лето, то не стоит думать о сбережениях и урезывать себя. Пожалуйста не скупитесь, деньги тратьте и по возможности не голодайте. Придет лето, и что-нибудь с денежными делами сделаете помимо того, что получаете сейчас.

Относительно книг я принял кое-какие меры, посмотрим, что из этого выйдет¹. Во всяком случае, не унывайте. Скажи деткам, что как-нибудь устроятся наши дела, пусть живут бодрее и радостнее настоящим.

1. Библиотека о. Павла – и в Москве, и в Загорске – была конфискована, и никакие хлопоты и попытки вернуть хотя бы часть книг не увенчались успехом. Семья очень тяжело пережила утрату книгАМ.Флоренская писала мужу: «Книги у нас отняли твои и наши любимые. Очень тяжело смотреть, как чужие люди возятся в любимых вещах, но что делать, приходится претерпеть все. Мика сегодня целый день, бедняга, проплакал о книгах. Все время получаем ранения в самые больные места» (письмо от 4.III.1934). На просьбу оставить Пушкина «на проработку в школе» – был получен ответ: «Ну вот еще, Пушкина прорабатывать в школе – он запрещен – я сам был исключен из института за Пушкина».

Сковородино. ОМС.

Фотография. 1950-е гг.

23–24 марта 1934 г., Сковородино

1934.III.23–24, ночь. Дорогая Аннуля, Ольга Христофоровна Быкова, жена директора Опытной Мерзлотной Станции, Николая Ивановича, доставит тебе это письмо, если сумеет – лично¹. Она и Ник<олай> Ив<анович> проявили к нам, т. е. к П<авлу> Н<иколаевичу> и ко мне, много внимания и участия, все время стараются сделать нашу жизнь такою, как если бы мы были их гостями. От О<льги> Х<ристофоровны> ты узнаешь обо мне, о жизни и работе. Я бы хотел, чтобы она повидала детей и поговорила с ними, особенно с мальчиками. Ее собственные дети – вроде наших и по возрасту, и по воспитанию, – немного моложе. Старший, Кирилл, болезненностью и неровностью напоминает Васю, второй, Игорь, – нашего Киру, девочка Ира – Олю, а мальчик Коля – Мика. Мне бывает приятно видеть этих детей, но и грустно, потому что особенно живо вспоминаются собственные малыши, начиная с Васюшки. К тому же Кирилл склонен к легочному заболеванию, нервный, на него жаль смотреть.

Справка А.М. Флоренской о разрешении на свидание с мужем, з/к Флоренским П.А. 1934 г

Из собрания музея П.А. Флоренского в Москве.

Кроме разспросов обо мне, спроси у О<льги> Х<ристофоровны> также об условиях жизни здесь и попроси помощи как в отношении устройства свидания, так как и в отношении книг и рукописей. Ник<олай> Ив<анович> уже предпринял некоторые шаги, но там, в Москве, это будет сделать гораздо легче. Сам Ник<олай> Ив<анович> – очень культурный, воспитанный и благожелательный человек, так что работать с ним не только легко, но и весьма приятно; надеюсь, будет и плодотворно. Скажи мальчикам, чтобы они не дичились О<льги> Х<ристофоровны>, тем более, что она будет у вас недолго. Покажите ей музей², если она попадет в Загорск.

О<льга> Х<ристофоровна> предлагает мне привезти от вас посылку.

Я объяснил ей, что мне надо, если она найдет удобным. Кроме того, пришли мне мои ременные пояски, гребешок (около 14 см длиною, частый и редкий – с одной стороны) и хорошо бы черную рубашку на лето, но только не шерстяную и не длинную, т. к. длинная будет высовываться из теплой куртки, и свою длинную я из-за этого не ношу. Пришлите, если есть, какие-нибудь старые акварельные краски и рисовальные перья.

Скажи деткам и маме, что я их очень, очень люблю, но не умею выразить свою любовь. И раньше и теперь я все готов был отдать для вас, но со мною вам жилось невесело и нехорошо. Хотелось бы, чтобы хоть теперь, когда я только мыслями с вами, было радостно и легче. Но сделать ничего не могу. Все это время я страдал за вас и хотел, и просил, чтобы мне было тяжелее, лишь бы вы были избавлены от огорчений, чтобы тяжесть жизни выпала на меня взамен вас. И тем более мне плохо от того, что я ни в чем не нуждаюсь, тогда как вы нуждаетесь, и твоим уверениям я не верю, будто вы живете сносно. Если бы вы могли почувствовать, как я вас люблю, вам было бы легче. С<офье> И<вановне> кланяюсь и желаю ей здоровья. Всех вас целую крепко. Сейчас уже утро, я просидел всю ночь за срочной работой, пишу наскоро и безсвязно. Уже светает, а вы вероятно только легли спать. Напиши мне числа всех домашних памятей (рождения, именины, кончины), у меня память ослабла, и я не все могу вспомнить, хоть и стараюсь. Бываете ли вы у Госи?³ Пойдите к ней за меня. За этот год я был много раз утешен мыслию об ее уходе, но не в том смысле, каком ты пишешь об А. Белом⁴. Кстати, то что ты пишешь о нем, – несправедливо, я знал его с лучшей стороны и память о нем остается во мне светлой и белой, хотя мы и разошлись впоследствии.

Заботься о себе и сохрани мне себя и деток, это единственное, о чем я прошу тебя. Старайся не переутомляться и лечиться. У всех свое горе и свой крест. Поэтому не ропщи на свой. За это время я видел кругом себя столько горя во всех видах и по всяким причинам, что этим собственное отвлекалось. А<лексею> И<вановичу> кланяйся, поблагодари от меня за внимание к вам и за память обо мне. П<авел> Н<иколаевич> в претензии на него за разговоры о дядюшках и проч., ему весьма неприятные.

Если остался свободный экземпляр «Мнимостей в геометрии», то дай О<льге> Х<ристофоровне> для ее мужа⁵.

1. Письмо, действительно, было доставлено Ольгой Христофоровной Быковой семье о. Павла, и другое – его маме. О получении письма напишет Кирилл (апрель 1934): «Позавчера, 7 апреля, в субботу, должен был я идти заниматься химией своей, но очень не хотелось. С полпути я повернулся и пошел к бабушке. Около Зубовской площади встретил тетю Лилю, которая шла с телеграммой в руке, с тем, чтобы отправить ее к нам для вызова мамы к О<льге> X <ристофоровне>. Кроме того, оказалось, что в этот день рождения бабушки, там была баба Соня и все очень веселые, от полученных известий о тебе. Поехал я в этот вечер домой, вскоре приехал Вася и мы встретили Пасху дома, да еще с таким подарком, как известие о тебе и о том, что получено разрешение на свидание с тобой.

Видел твою фотографию, папочка, не мог насмотреться!

Мики-Тики у нас здоровы, Тинка совсем отчаянная девчонка и балует вовсю. Оля очень много занимается, но сердитая.

Мама расцветает при мысли о встрече с тобой. Вася и Мик по-прежнему путаются в ее понятиях.

Целую тебя крепко, дорогой папочка, милый. Твой Кира.

P.S. Вчера был на субботнике метростроя, работал. Сегодня от этого хочется спать».

2. Музей в Загорске – Государственный Сергиевский историко-художественный музей. Директор музея – В. Д. Дервиз, научный руководитель – ЮА. Олсуфьев. Семьи Дервизов и Олсуфьевых были близки семье Флоренских. Непосредственно с деятельностью музея была связана и Комиссия по охране памятников старины и искусства Троице – Сергиевой Лавры, в которой работал о. Павел. Благодаря музею и Комиссии удалось сохранить многие бесценные сокровища Лавры.

3. Флоренский говорит о посещении могилы его младшей сестры, Раисы Александровны, скончавшейся 5.09.1932 г. от туберкулезного менингита в Загорске, похоронена на Кокуевском кладбище. Р.А. Флоренская (р. в 1894 г.) – художник, училась во ВХУТЕМАСе, где Флоренский читал лекции по икусствоведению, участник литературно-художественного объединения «Маковец», в которое входил и Флоренский. См.: Раиса Александровна Флоренская, Павел Александрович Флоренский во ВХУТЕМАСе и «Маковце»: Каталог выставки. М., 1989.

4. Андрей Белый (литературный псевдоним Бориса Николаевича Бугаева, 1880–1934) – поэт-символист, дружил с ПА. Флоренским в студенческие годы, напишет о нем в своих воспоминаниях (глава III. Разнобой. «Аяксы»: Белый Андрей. Начало века. М., 1990, с. 298–304). ПА. Флоренский считал А. Белого значительной фигурой русской культуры эпохи рубежа веков, внимательно следил за его творчеством и литературными исследованиями, в письмах из ссылки неоднократно говорит о нем. Отец БН. Бугаева – Николай Васильевич Бугаев (1837–1903), математик, профессор Московского Университета, был одним из любимых учителей Флоренского в бытность его студентом Московского Университета.

5. Речь идет о книге: Флоренский П.А. Мнимости в геометрии: Расширение в области двухмерных образов геометрии (опыт истолкования мнимостей). М., 1922. Отец Павел просит передать книгу Ольге Христофоровне Быковой, которая должна была побывать в Загорске, для ее мужа – НН.Быкова. Книга была передана, этот экземпляр находится в фондах Областной библиотеки им. НН. Муравьева-Амурского г. Благовещенска.

2 июля 1934 г., Сковородино

Дорогая мамочка, сообщаю тебе о благополучном приезде вчера, то есть 1-го утром, Анны с детьми¹.

Доехали сравнительно легко, кажется не очень устали, понемногу устраиваются. Местностью довольны. Живут в домике на горе, среди кустарников и деревьев, почти в лесу. К сожалению попали в дождливый период, порядочная грязь на наших дорогах. Вспоминаем о тебе и о всех наших. Дети не выглядят уставшими. Кажется никаких приключений по дороге не было. Из рассказов Анны узнал, что в Москве ходят басни о всяких эпидемиях и проч. у нас, все это совершенный вздор. Тут много красивых цветов. Целую тебя, дорогая мамочка, благодарю тебя и всех за посылки и заботу обо мне и о детях.

Тороплюсь закончить письмо, чтобы оно попало к экстренному поезду. Будь здорова, пиши, кланяйся Соне тете², поцелуй Лилю и Люсю. Как здоровье Саши³? Непременно сообщи мне. Еще раз целую тебя.

1934.VII.2.П.Флоренский

1. Отец Павел сообщает о приезде в Сковородино жены с младшими детьми – Ольгой, Михаилом и Марией-Тинатин, где они проживут до 16 августа. Это будет последняя встреча с семьей. А.М. Флоренская так описывает пребывание в Сковородине: «Приходит он (о. Павел. – Ред.) к нам обедать, а потом часов в 10–10 1/2 ночевать. Уходит в 7 утра. Говорить приходится мало, т. к. тут он так же занят, как был в Москве. Но сделано у них очень много и интересно. Жалею, что мало взяла консервов. Все пресное ему приелось Папа все такой же умеренный и ест очень мало. После обеда он занимается с Игорем и Олей (Игорь – сын НИ. Быкова, начальника сковородинской ОМС. – Ред.). Оля устроилась играть на пианино и уходит с утра, а потом дома почти целый день за уроками. Они сошлись с Игорем и вместе занимаются физикой, немецким и математикой. Тиночка тоже занимается. Один Мик гуляет и наслаждается ничегонеделанием. С ужасом думаю о возвращении» (письмо НП.Гиацинтовой от 01.VII.1934).

В это время появились надежды на улучшение положения о. Павла, предполагалась даже возможность его освобождения и возвращения в Москву. Именно так воспринималась семьей его отправка в г. Свободный 10 августа. Но за этим последовал перевод в Соловецкий лагерь, в гораздо более тяжелые условия. Для о. Павла это обернулось еще и полным прекращением работ по изучению мерзлоты, несмотря на достигнутые в этой области успехи и открывшиеся в период работы на ОМС интереснейшие перспективы дальнейших исследований в этом направлении.

2. Карамян (Сапарова) София Павловна (1866–1938) – тетя ПА. Флоренского по матери, жила в Москве.

3. Александр Андреевич Флоренский (1926–1957) – племянник П.А. Флоренского, старший сын Андрея Александровича Флоренского.

Кемперпункт, г. Кемь.

Кадр из фильма «Соловки» из фондов СГИАПМЗ 1928 г.

13 октября 1934 г., г. Кемь¹

1934.Х.13. Кемь. Дорогая Аннуля, весьма безпокоюсь о вас, так как 2 месяца не знаю ничего, а к тому же вы были в дороге. Писать мне было нельзя, да и нечего, так как я ничего не знал определенного. 16 авг<уста> выехал в Рухлово, с 17 по 1 сент<ября> сидел в изоляторе в Свободном, с 1 по 12 ехал со спец<иальным> конвоем на Медвежью гору, с 12 сентября по 12 октября сидел в изоляторе на Медв<ежьей> горе, а 13 приехал в Кемь, где нахожусь сейчас. По приезде был ограблен в лагере при вооруж<енном> нападении и сидел под тремя топорами, но как видишь, спасся, хотя лишился вещей и денег; впрочем часть вещей найдена. Все это время голодал и холодал. Вообще было гораздо тяжелее и хуже, чем мог себе представить, уезжая со станции Сковородинской. Должен был ехать в Соловки, что было бы неплохо, но задержан в Кеми и занимаюсь надписыванием и заполнением учетных карточек.

Попов остров. Причал.

Фотография П.В. Флоренского. 1978 г.

Все складывается безнадежно тяжело, но не стоит писать. Никаких особых причин к моему переводу не было, и сейчас довольно многих переводят на север. Крепко целую вас всех, особенно мальчиков, которых я не видел. Мои вещи – белье и проч. – попроси Павла Никол<аевича> прислать тебе, но не мне, т. к. мне невозможно с ними возиться. Живу я сейчас в колоссальном бараке и притом в огромной комнате с нацменами, так что слышу разговор на всех восточных языках. Послать телеграмму не могу, так как нет денег, хорошо продались 2 открытки. Здоров, но конечно очень отощал и ослаб. Кемь город отвратительный – сплошная грязь, серо, тускло, безрадостно, хуже не придумаешь. Рассчитывать на научную работу здесь совершенно невозможно, не только на серьезную, но даже на какую-нибудь, – Постоянно вижу всех вас пред собою, несмотря на сильное ослабление памяти и общее отупение,

Пишите мне по адресу: г, Кемь, 1-й лагпункт 9-го отделения ББК, мне. Жду вашего письма, пишите скорее, Крепко целую,

П.Флоренский

1. Первое письмо после большого перерыва – после отправки з/к Флоренского из Сковородина, В Кеми располагалось Управление Беломоро-Балтийского исправительно-трудового лагеря ОГПУ,

Соловки. Причал.

Кадр из фильма «Соловки» из фондов СГИАПМЗ 1928 г.

Соловки. Прибытие этапа заключенных.

Кадр из фильма «Соловки» из фондов СГИАПМЗ 1928 г.

24 октября 1934 г., Кремль, быв. Троицкий собор

1934,X,24, Дорогая Аннуля, вот история моей поездки. С 17 авг<уста> по 1 сент<ября> в Свободном, с 1 по 12 дорога до Медвежьей горы, с 12 сент. по 12 окт. на Медвежьей горе, 12-го окт<ября> переезд до Кеми, с 12 окт<ября> по 20 окт<ября> в Кеми, с 20 по 23 на Морсплаве (бЛопова гора)¹, 23-го переезд по Белому морю и приезд на Соловки. По дороге морем сильно укачало, несмотря на краткость времени переезда. Сегодня, после различных проволочек, наконец, попал в Соловецкий кремль². Не знаю, что писать тебе. Первые впечатления очень тяжелые, отчасти вероятно от дорожной усталости, качки, неопределенности и неустройства. Местность тут красивая довольно, но ее, пожалуй, и не увижу. Кремль сложен из огромных необтесанных валунов, так что снаружи живописен. Небо серое, воздух влажный, сравнительно теплый, особенно при северном ветре. Тут 243 пруда или, точнее, озера, но я видел один пруд. Все время думаю о вас, безпокоюсь, не зная, как вы доехали, как живете, как ваше здоровье и в особенности мамы. Письмо очень спешу писать, т. к. иначе пропущу срок и будет нельзя, надо сейчас сдать его. Имей в виду, что писать отсюда можно лишь один раз в месяц, и потому не безпокойтесь, не получая от меня писем. Адрес мой:

Мурманская ж. д., ст. Кемь, почтовое отделение Попов остров, 8-е Соловецкое отделение ББК, мне.

Очень жалею о работах, оставленных на БАМе: там я мог бы сделать что-нибудь полезное. А также о лазурном небе ДВК и сухом воздухе. Так обрывается всякая полезная деятельность, и все приходится начинать сначала; да и придется ли? Мне сюда вещей не присылайте, т. к. их некуда класть; денег прислать можно не более рублей 10. Но необходимо, чтобы вы написали скорее, тем более, что с прекращением навигации (вероятно в начале или половине декабря) письма доходят, весьма задерживаясь. Как живет моя Тикулька? Как Мик? Что делает Оля? Приехали ли мальчики и как они себя чувствуют? Хоть бы вы все были веселы и радостны, только этого хочу. Сейчас я не успею написать каждому, но скажи им всем, как я их люблю и как страдаю, что ничем не могу помочь им в жизни. Поцелуй от меня маму и непременно сообщи об ее здоровье. Кланяйся твоей маме. как ее здоровье? – За время переезда у меня так ослабла память, что мне трудно написать это письмо и пишу наудачу, что придется. Мои вещи выпиши от П<авла> Н<иколаевича>³ – белье и прочее хозяйственное оборудование, а то боюсь, оно пропадет. – С декабря по середину мая навигация на Соловки прекращается, сообщения нет, только почтовое, но неаккуратное. Остались ли у детей какие-либо впечатления от Сковородина и дороги? Довезли ли вы корни княженики? Сделали ли что-нибудь мальчики за лето?

Соловки. Вид с моря.

Почтовая карточка изделия УСЛОН. 1926 г.

Хорошо бы, чтобы Кира немного исследовал минералы, о которых я говорил тебе, может быть найдет для себя что-нибудь интересное. Как здоровье Васи? Хочется, чтобы хоть мальчикам удалось поработать и сделать что-нибудь полезное и интересное. Играет ли Олечка? Если она увидит Игоря⁴, то пусть кланяется ему от меня. – Что касается меня, то я за это время ничего не делал и почти ничего не читал, если не считать 3–4 романов – было нечего читать, да и вся обстановка не дала бы возможности заняться чем-нибудь. Впрочем, на Морсплаве мне удалось прочесть трагедию Расина, это единственное хорошее впечатление за два месяца. Больше всего думаю о тебе, моя дорогая, боюсь, что ты унываешь, и безпокоюсь о твоем здоровье. Будь радостна и добра, заботься о наших детях. Старайся, чтобы вы питались получше – продавайте, что можно. Крепко целую тебя и всех вас, не забывайте своего папу.

1934.X.24. Соловки. П.Флоренский

Постановление о создании Соловецкого лагеря особого назначения – СЛОН.

Октябрь 1923 г.

1. На окраине Кеми, на берегу Белого моря, находился поселок Попова гора (Попов остров), где располагалась пересыльная тюрьма – Кемский пересыльный пункт. До революции здесь было подворье Соловецкого монастыря.

2. Вот как обстоятельства переезда в Соловецкий лагерь в августе 1934 г. описывает РН.Литвинов: «…За время, прошедшее со времени попадания в лагерь, со мной произошло столько изменений, что даже трудно описать. Первые дни в Кеми было тяжело, потом было совсем хорошо, почти уютно, и хотелось побыть там. Но случилось, что перебросили на морсплав, а через 3 дня я очутился в Соловках. Конечно, меня опять обокрали – это почти неизбежно при здешней лагерной системе, когда, уходя на работу, оставляешь вещи на месте, около своей койки, охраны нет, или почти нет, а известный (слово пропущено. – Ред.) населения лагеря состоит из уголовников».

Литвинов Роман Николаевич — з/к, сотрудник о. Павла Флоренского, соавтор патентов. С Литвиновым о. Павел познакомился еще в ссылке в Нижнем Новгороде, в 1928 г. На Соловках о. Павел постоянно оказывался рядом с Литвиновым, несмотря на постоянные переводы. «Литвинов Роман Николаевич, 1890 г.р., русский, гр. СССР, ур. г. Варшава (Польша), из дворян, служащий, обр. высшее, химик-технолог. Работал завкафедрой в г. Горьком. Осужден КОГПУ 01.06.34 по ст. 58-8-10 и 11 УК на 10 лет ИТЛ». Приговорен к ВМН 10.11 и расстрелян в одну ночь с о. Павлом Флоренским 8.12.1934 г.

3. Речь идет о вещах о. Павла Флоренского, оставшихся в Сковородино, которые он просит выписать через П. Н. Каптерева. Вещи, в том числе рукописи и письма, были возвращены и стараниями АМ.Флоренской сохранились.

4. Быков Игорь Николаевич — сын Н. И. Быкова.