Текст книги "Все думы – о вас. Письма семье из лагерей и тюрем 1933-1937 гг."

27–28 апреля 1935 г., быв. Филиппова пустынъ

Дорогая Оля, недавно писал я тебе, а теперь хочу продолжить рассказ о наследственности в нашей семье. Очень важно знать, от кого что получил и что именно вообще получил. У каждой наследственной линии есть свое качество или свои качества. Прежде всего, по восходящей мужской линии, т. е. по линии Флоренских-Флоринских. Этот род отличался всегда инициативностью в области научной и научно-организаторской деятельности. Флоринские всегда выступали новаторами, начинателями целых течений и направлений – открывали новые области для изучения и просвещения, создавали новые точки зрения, новые подходы к предметам. Интересы Флоринских были разносторонние – история, археология, естествознание, литература. Но всегда это было познание в тех или иных видах и организация исследования.

Отец Павел Флоренский за пианино.

Фотография В.П. Флоренского. Загорск. 1932 г.

Мне неизвестно ни одного Флоринского с выраженными художественными способностями ни в какой бы то ни было области искусства. С другой стороны, у Флоринских было стремление к самовоспитанию, к духовной тренировке себя. По женской линии отмечу прежде всего Ивановых, род моей прабабушки. Этот род отличался талантливостью и блеском; от него, по-видимому, идет склонность к живописи. По характеру этот род был, сколько я знаю, очень неупорядоченным, в противоположность Флоринским, размашистым, нехозяйственным, богемным. Из него, между прочим, происходит известный передвижник – художник Иванов¹. Прабабушку мою звали Екатерина Афанасьевна. Она была замужем за Уаром Ефимов<ичем> Соловьевым, врачом. Род Соловьевых, сколько мне известно, был весьма талантлив и блестящ. В записках Погодина рассказывается о блестящем ответе на университетском экзамене в Московском университете двух студентов, из ряду выходящих – Ив<ана> Серг<еевича> Тургенева и К<онкордия> У<аровича> Соловьева. Все три брата моей бабушки, Анфисы Уаровны Соловьевой², блистали в юности, но прожигали свою жизнь и ничего путного не сделали. Семья Соловьевых была музыкальна, бабушка хорошо играла, но еще более сильной музыкантшей были ее близкие родственники – Елизавета (вторая жена моего деда) и Александра Владим<ировна> Ушакова, всецело поглощенные музыкой. Другом дома был известный романист Гурилев,³ который все свои произведения пропускал через критику дома Ушаковых и затем Флоренских. Со стороны рода моей матери, а твоей бабушки, наследственность выражается в ярком ощущении материи и конкретного мира. Красота материи и ее положительность – вот что унаследовали мы от рода моей матери. И еще, мне кажется, связанное с первым, – это музыкальность и склонность к живописи, точнее сказать не к живописи, а к цвету, к колориту. V.2. Еще о Флоринских-Флоренских. Все они (т. е. вообще говоря) были инициативны, изобретательны, предприимчивы, открывали, малые или большие, но новые области для мысли. Но, замечательная судьба: никогда никто из них не снимал жатвы с засеянных им полей и либо уходил из жизни, либо дело отходило от него, а пользовались жатвою другие, или же вообще никто не пользовался, и она гибла, по крайней мере, для своего времени. Как пример: попечитель Казанск<ого> учебн<ого> округа проф. Флоринский, автор «Домашней медицины»⁴ сейчас признается родоначальником евгеники, но только сейчас, т. е. лет через 70. (Для других примеров нет места.) А в нашем роде все поколения мечтали об одном: хотя бы под старость зажить тихо, занимаясь маленьким садиком, – и никому это не удавалось. (Мне почему-то припомнилось, как брат мой Шура в детстве все время насаждал растения, а чуть они начнут прорастать и укореняться, он их вытаскивал и приносил с радостью показывать: «Вот, проросло, принялось!») Дорогая Олечка, я пишу тебе совершенно серьезно и требую, чтобы ты была благоразумна и заботилась о своем здоровье, все же прочее – второй очереди. Ты должна верить опыту жизни не только моему, но и целого рода, родов, т. к. именно неблагоразумие в этом отношении было уже не раз причиною гибели и глубокой раны в сердцах близких. В твоем возрасте бравирование неблагоразумием кажется возвышенным. Но оно не возвышенно, а просто объясняется незнанием природы и неумением рассчитывать, что более и что менее важно. У.13. Получил письма и вижу, как справедливы мои опасения. Старайся кушать, что есть; заправляй чем-ниб<удь>, украшай какой-ниб<удь> зеленью. Это ничего, что ты не занимаешься, лишь бы была здорова. Крепко целую свою дорогую-дорогую дочку. Пусть она будет спокойна, бодра и весела и живет в расчете на будущее. Портрет, мною присылаемый, я испортил некрасивым лаком.⁵ Его можно удалить, выдержав портрет в спирте. Но если цвет портрета не очень вам не нравится, так лучше уж не трогайте лака.

1. Иванов Сергей Васильевич (1864–1910) – русский живописец и график, передвижник, член Союза русских художников, автор многих произведений на темы крестьянской жизни. О нем о. Павел Флоренский записал рассказ художника М.В. Нестерова (см. «Детям моим», с. 368–370). То, что именно С.В. Иванов – потомок рода Ивановых, из которого происходит прабабушка Флоренского, – является предположением Флоренского, не подтвержденным фактами.

2. В «Записках» Погодина упоминается другой брат – Николай Уарович, действительно, в 1832 г. блестяще поступивший в Университет вместе с И.С. Тургеневым, бывшим его товарищем. Конкордий Уарович в 1834 г. также поступил в Московский Университет, но «сторонним слушателем», в дальнейшем стал врачом. Третий брат – Дмитрий Уарович, врач.

3. Гурилев Александр Львович (1803–1858) – композитор, пианист, автор популярных романсов и песен. Сохранилось собрание романсов Гурилева, бережно переплетенных в одну книгу: Романсы и песни. Музыка А. Гурилева. Тт. 1, 2. Москва. Издание А. Гутхейль, с автографом: «…Из книг священника Павла Флоренского. 1915.12—1916.1». Оглавление написано о. Павлом. В воспоминаниях он говорит о том, что Гурилев бывал в доме его бабушки по отцу, Анфисы Уаровны Соловьевой, вместе с отцом, тоже музыкантом – Л.С. Гурилевым.

4. Речь идет о книге Василия Марковича Флоринского «Домашняя медицина» (9-е изд. СПб., 1908).

5. Автор портрета Иванов Дмитрий Иосифович (1880–1938), до ареста работал в Ленинграде, в разных учебных заведениях преподавателем графики. Был арестован в 1932 г. Портрет датируется апрелем 1935 года. В 1938 году Д.И. Иванов был осужден к высшей мере наказания, расстрелян 20.02.1938. См. портрет на с. 166.

27 мая 1935 г., быв. Филиппова пустынь

1935.V.27. Соловки. № 20. Дорогая Аннуля, на днях отправил вам письмо. Начинаю новое. От вас нет известий, очень безпокоюсь. Тут сразу стала весенняя обстановка. Сегодня озера здешние оказались без льда, хотя еще вчера был лед – черный и чернотемнозеленый. Снега остались лишь небольшие пятна в лесу. Канальцы – сообщения между озерами полны водою – темнокоричневой от торфа. Кукуют со вчерашнего дня кукушки. Сегодня видел первую лягушку. Муравьи копошатся и строятся – каждый несет что-нибудь, кто веточку, кто щепочку, кто травинку или хвою. Появляется трава, сегодня съел несколько листочков снитки. Около лаборатории расцвело несколько марга-риток. Дорожки почти внезапно просохли – тут ведь либо торф, либо песок, а дорожки устроены недурно. Круглые сутки светло, и не можешь решить, что, уже светло или еще светло. Если не ошибаюсь, в 10 ¹/₂часов или позже видел еще закатный диск солнца.

Но все думаю о вас, моих дорогих. V.30. Стоит погода самая неустойчивая. Вчера целый день валил снег, было холодно; сегодня – тоже снег утром. Временами светит солнце, а потом снова небо нахмурится. С утра до ночи (которой нет) и с ночи (которой нет) до утра кукует кукушка, у самой лаборатории. Лежат груды еще нерастаявшего снега. Сейчас, накануне выходного дня (впрочем, теперь выходные – ударники) сидел на нашем озе¹ у беседки. Солнце еще высоко, хотя без четверти десять. Холодновато. Не умолкает кукушка. Все думаю о вас, моих дорогих, и чем больше – тем грустнее. VI.1. Дни серые, и ночи тоже, днем сумеречно, ночью не темнее. Вот вчера в 11 ч. ночи еще скользило между темных облаков, в щели, закатное солнце. Здесь ведь оно не ложится, падая вниз, а движется почти горизонтально. А сейчас, 7 ч. утра, сумрачно, падает обильный снег, холодно.—

Вечером. Целый день валил снег, очень холодно, метелица. К вечеру все оказалось заваленным снегом, трава, дома под снежным покровом, из всех щелей выбиваются холодные струи и снег: норд-ост. А между тем, вот 3-й час ночи, на дворе светло и сразу видно, что не зима. Как будто мы у южного полюса, а не у северного: ведь на крайнем юге как раз теперь зима, а у нас сущий декабрь. Вьюга такая, что трудно выйти за дверь. VI.2. Сегодня опять все то же – вьюга, метель, снег; пейзаж совершенно зимний. Лишь под вечер снег перестал выпадать и на дороге слегка подтаял, так что сделалась грязь. Только что вернулся из Кремля, ходил получать твою посылку – папиросы. Как раз у меня не было никаких ни папиросных, ни махорочных запасов².Но когда вернулся, опять пошел снег. – Вот я все пишу вам про погоду, хотя думается только о вас, но этого не напишешь. Вспоминаю малейшие подробности прошлого, о каждом из вас отдельно. О том, как я ждал Васюшку, года за 3 до его рождения, как чувствовал, что он где-то есть уже, хотя я и сам не знал, где и как. Когда он только что родился, то посмотрел на меня и было ясно, что он узнал меня. Но это было только несколько мгновений, а потом сознательность взгляда исчезла. Припоминаются все его первые движения и проказы. Помнишь, как он спустил в щель пола коробку визитных карточек, карточку за карточкой, как старался над этим и торжествовал, что удалось! Припоминаю, как почувствовал Кирилла, в поезде, когда я ехал домой и разговаривал с одним молодым рязанцем. Тебя я почувствовал летом 1905 года, когда возвращался из Тифлиса и, попав не на свой поезд, заехал в сторону, так что пришлось высадиться на маленькой станции и прождать целый день своего поезда в полях и на лугах. Это было 15-го августа. Олечку почувствовал, как пришедшую, как идущую взамен Вали³, Мика – как идущего взамен Миши⁴, а Тикульку – как саму по себе, как мое утешение. Помнишь, как Кирилл любил кошек и наряжал их и плакал, что у него нет хвоста. Тут живет крупный кот, и я, как посмотрю на него, вспоминаю страсть Киры. Помнишь, как Оля обиделась на меня за янтарь и сказала тынтарь. Помнишь, как Кирилл возился с Олей и все твердил, что это его собственная сестра. Мик особенно припоминается, м.б. потому, что пишу для него. Впрочем, пишу, всех имея в виду, и сливаются черты и образы всех, начиная с меня самого в детстве: тут и Вася, и Кира, и Мик. – Помню, раз водил вечером гулять Васю. Идем вдоль забора к Вифании⁵ и вдруг меня пронзило ощущение, что я – не я, а мой отец, а Вася – это я, и что повторяется, как папа меня водил. Всех вас чувствую в себе, как часть себя, и не могу смотреть на вас со стороны. Помнишь, как был пожар в Лавре, Васюшка заволновался и сказал, что перестанет собирать марки (его тогдашняя страсть), если пожар прекратится. Ему наверно тогда

было менее 7 лет. Дорогая Аннуля, прошлое не прошло, а сохраняется и пребывает вечно, но мы его забываем и отходим от него, а потом, при обстоятельствах, оно снова открывается, как вечное настоящее. Как один поэт XVII века написал:

Die Rose, den dein auber Auge Sieht

 
Sie ist von Ewigkeit in Gott gebluht
 

– Роза, которую видит твой внешний глаз, она от вечности процвела в Боге⁶. VI. 4–5. Крепко целую тебя, моя дорогая. Сегодня, наконец, светит солнце.

О. Павел Флоренский с детьми Ольгой и Миком.

Загорск. Фотография. 1925 г.

1. Оз (геол.) – гряда в виде узких извилистых валов с волнистой линией гребня.

2. Приведем письмо Р.Н.Литвинова этого же времени, где говорится о жизни сотрудников лаборатории и рассказывается об о. Павле (1935.IV.21): «С каждым месяцем становится труднее писать письма, так как впечатлений новых, в сущности, нет, а то необыковенное, что бросалось в глаза, становится привычным и писать об этом не имеет смысла. Я на Острове “только” 9 месяцев, т. е. почти что новичок… Эстетические мои потребности полностью удовлетворяются курсом высшей математики, который имеет место в Кремле через три дня в четвертый (лектор на курсах – з/к Павел Флоренский. – Ред.) и пейзажами. Разговоры наши очень редко касаются злободневных островных тем, как будто бы мы и не были островитянами. Разве что расскажут какой-нибудь местный анекдот или последнюю новость. Иногда – но это бывает, когда мы не очень устали, т. е. довольно редко, ночью, уже в постели (нельзя писать – в диванах, как это есть на самом деле) я с однокомнатком некоторое время тихо беседуем. О чем угодно, начиная с философских тем, переходя то на поэзию и теорию стиля, то на термодинамику или органическую химию. Нужно сказать, что редко я встречал настолько образованного человека и в то же время такого глубокого. В то же время он очень беспомощен в таких простых делах, как например, ну забивка гвоздя, путается в арифметических действиях и к тому же бесконечно деликатен, так, что даже когда делаются глупости – он делает вид, что это, видимо, так и надо. В общем, все имеет свои компенсации. Для меня он большое утешение. Кажется мое общество ему тоже не является неприятным. Он пишет домой очень мелким почерком, еще убористее моего, и так как у него семья большая, то письмо пишется с таким расчетом, чтобы его можно было бы разрезать на полосы и отдать каждую адресату. Так в невинных изобретениях проходит понемногу время. А летит оно поразительно быстро, вероятно, оттого, что нет никаких вех для зацепления».

Через два дня – 1935.IV.23 – Р.Н. Литвинов посвящает Флоренскому почти половину письма: «Работа двигается вперед. Тут мы ищем разрешения практической проблемы, а пока что пришлось наткнуться и справиться с теоретической задачей. Это было очень весело. Название задачи – потенциалы концентрационной цепи серебра, азотнокислое серебро, галоиды серебра и серебро в зависимости от температуры и концентрации. Зачеты идут, по здешнему масштабу великолепные, точно не помню какие, настолько по существу они незначительны… Мой сожитель, о котором я с тобой говорил в Нижнем, очень милый человек и относится к людям первого порядка. Образован чрезвычайно – от ассирийской клинописи до физикохимии – от метрики и ритмики до сверхвысшей математики. Крайне беспомощен в делах хозяйственных. До предела деликатен. Суждения и вкусы литературного порядка совпадают с моими на 100 %. В работе экспериментального порядка я сильнее, в работе теоретического порядка – он. Хотя, как нарочно, раньше он много работал именно экспериментально, но по рассеянности обязательно что-нибудь <…> перепутает. В общем, мы стали большими друзьями, хотя, вероятно, он доставляет мне больше интересных мыслей, чем я ему. Он с тобой заочно знаком и просил передать от него поклон. Что я и делаю. Очень любопытные вещи он рассказывал и о А. Белом, и о В. Брюсове. С первым из них он был в личной дружбе, а со вторым – совсем нет. Много говорит о Розанове и В. Иванове, которые были близкими его знакомыми. Вообще же говоря, тот подход к вопросам трансцендентного порядка, о котором мы с тобой когда-то говорили (если ты не забыла), совершенно неожиданно оказался очень реальным. В той мере, которую он применяет, многое совершенно для меня приемлемо. К сожалению, абсолютно мало времени для разговоров, которые не представляют интереса для других обитателей нашего скита. Нужно сказать, что по случаю отсутствия реальных помех этому делу, балуемся мы стихосложением. Возобновил я это занятие в подвальчике на М.Покровке (от нечего делать), а он на БАМе. Таким образом, он ночью читает мне отрывки из своей поэмы (о вечной мерзлоте), а я ему более сжатые вещи и хвалим друг друга. Как видишь, во всем есть утешение. Конечно было бы лучше, если бы не приходилось утешаться. Но приходится…»

Это письмо – яркий пример иносказания. Понятно, что собеседники говорили о религии, а говорить об этом было опасно: «абсолютно мало времени», «всюду помехи», а разговоры «не представляют интереса для других». Слова «подход к вопросам трансцендентного порядка, о котором мы с тобой когда-то говорили (если ты не забыла), совершенно неожиданно оказался очень реальным» можно понять как указание на то, что Флоренский мог тайно совершать богослужения. «Отрывки из поэмы о вечной мерзлоте» – фрагменты поэмы «Оро».

3. Так звали в семье сестру П.Флоренского Ольгу.

4. Гиацинтов Михаил Михайлович (?—1915) – брат А.М. Флоренской, священник.

5. Вифания – скит Троице-Сергиевой Лавры.

6. Цитата из книги немецкого поэта Ангелуса Силезиуса (псевдоним Иоганна Шефлера; 1624–1677) «Херувимский странник» (1674). См.: Silesiusdwgelus.Cherubinischer Wandersmann. Herausgegeben von Georg Ellinger.Halle, 1895.S.29; Силезиус A.

21 июля 1935 г., быв. Филиппова пустынь

1935.VI.21. Соловки. № 22. Дорогая Аннуля, 18-го получил твое письмо № 17 от 7.VI (а также от мамы), а 19-го № 18 от VI.10. Надеюсь, Васюшка уже вернулся из поездки и поживет с вами, так что тебе будет веселее. Но прежде всего пишу о делах. Послать тебе доверенности письмом нельзя. Но завтра высылаю их тебе чрез учреждение, так что тебя, очевидно, вызовут для их получения. Доверенности эти можешь передоверить кому-нибудь, кому получить по ним проще, чем тебе. Писать доверенности на имя Б<ориса> В<асильевича>¹ я не мог, т. к. не знаю его адреса, да и не хотел его безпокоить получением их. – За несколько дней, прошедших между прошлым письмом и этим, вся местность вокруг нас изменилась неузнаваемо, в связи с наступившими теплыми днями. При круглосуточном свете рост идет здесь у растений с неописуемой быстротой, буквально часами. Сейчас все одето пышной зеленью, нежной и богатой, все в цвету. Безконечные сплошные заросли черники и голубики покрывают здесь почти все пространство в лесах и вдоль дорог; к тому же в этом году цветение необыкновенно сильное. Много морошки, тоже в цвету. Цветы ее белые, крупные, вроде клубничных, а листья несколько напоминающие листья мальвы. Вылупились безчисленные майники, как у нас (двулистные), но еще не зацвели. Около нашей лаборатории посажены две черемухи, они в цвету сейчас. На дворе и в бывшем саду, поросшем травою, вокруг сгоревшего храма, множество незабудок и маргариток. Встречаются болотные лютики. Есть интересные лишаи, папоротники, плаун. Два растения без определителя я не мог определить, они новые для меня, но оба, очевидно, из вересковых. Встречаются багульник, собирающийся расцвесть. В промежутках между занятиями, минут на 5—10, я по несколько раз хожу по озу или на озеро, то и другое очень живописны. Мои сожители купаются в озере², но я не решаюсь, так как берега топки и затянуты сапропелем, а с «пристани» – глубоко, говорят, 10 и более метров. Вода в озере чистая, но красного тона. Умом я понимаю, что тут очень красиво и что наша местность лучше хорошей дачи³. Но сердце все же не лежит к ней. Иногда хожу пройтись в 2 или 3 часа ночи; это ничем не отличается от дня, только несколько свежее. Но и днем здесь тепло, только тепло на солнце, а не жарко. Воздух очень мягкий и весьма чистый, курортный. Местность неровная – вся изрезана озами, высотою до 2030 метров, пожалуй. Всюду большие и малые валуны – «окаменелые волки», как гласит древнее карельское предание. И всюду, куда ни пойдешь, осаждают рои комаров, в лесу, на озере, по дорогам и во дворе; залетают и в комнаты. Чуть было не забыл сообщить: обе твои посылки получил, теперь у меня есть все решительно, пожалуйста, не присылай больше ничего, пока я сам не напишу вам. – До сих пор я так и не знаю, родился ли у Кати⁴ кто-нибудь; напиши. Присылаю тебе цветок морошки; вероятно никто из вас, разве кроме Васи, не знает, как она растет, так что будет интересно посмотреть. Тут встречается замечательно милое кустарниковое растение, карликовая береза, Betula nana. Сегодня сорвал для тебя веточку, пришлю, когда подсохнет. Она похожа на обыкновенную березу, то есть по листьям и по сережкам, но кукольную, с мелкими изящными листочками, тонко зазубренными. Сегодня узнал, что одно из растений, мне неизвестных, называется по местному чернуха. Вероятно, оно из вересковых, с тонкими узкими листочками, расположенными, как хвоя у ели – растение травянистое. На нем бывают черные ягоды, напоминающие чернику и держащиеся до конца весны. Ягоды эти считаются вредными, но, говорят, монахи в прежнее время варили из них квас. Пока писал это письмо, в природе опять изменение: распустилось множество вороньего глаза. Растение это очень изящно. Цветок его здесь не белый, как у нас, а слегка тронутый розовым тоном, особенно у концов лепестков. Вид кажется новый для меня – очень мелкие растения. Вышли листочки папоротника, но я забыл его название: лист на тонком, жестком, словно из конского волоса, стебле, по форме же лист перисто-разрезной, вроде как у орлеца. – Меня занимает вопрос, получили ли Вы письмо с зарисовкой с меня; было бы жаль, если бы она пропала, так как ее делал неплохой художник⁵. Мы с белыми ночами совсем потеряли суточный ритм. После обеда, то есть с 7 часов, обычно спим 1–1¹/₂—2 часа, а затем снова принимаемся за работу и просиживаем всю ночь, под утро лишь ложимся спать. Впечатление, как если бы в сутках было два дня, а не один⁶ Хорошо бы круглый год иметь белые ночи, но к сожалению, уже скоро начнется поворот к обратному, то есть к черным дням. Надеюсь, ты напишешь, каким приехал Васюшка, так что и не спрашиваю тебя. Напиши непременно о здоровье всех вас, в особенности о своем собственном и об Олином. Окрепли ли Тика и Мик? Давала ли какие-нибудь советы по музыке М<ария> В<ениаминовна>? Продолжает ли Васюшка горбиться? Я так и не знаю, получила ли от П<авла> Н<иколаевича> мое белье и прочие пожитки? Очень скучаю по тебе, по всем вам. – Доверенности тебе (две) отправлены, но не знаю, скоро ли дойдут. Если будет случай, узнай, вышла ли в свет книга об изоляционных материалах, которую я когда-то давно редактировал. Было бы досадно, если бы пропал даром большой труд, на нее затраченный. О судьбе ее должен знать М<ихаил> В<ладимирович>.– В качестве кого поехал с Кирой Никита⁸? Пусть Кира напишет, что именно должен он делать для обследования условий развития уровской болезни⁹. Я писал ему кое-что на эту тему, то есть помимо намеченной программы, но по-видимому письмо мое не дошло. Очень рад его работе в Радиевском институте. По правде сказать, В<ладимир> И<ванович>¹⁰ единственный человек, с которым я мог разговаривать о натурфилософских вопросах не снисходительно, все прочие не охватывают мира в целом и знают только частности. Крепко целую тебя, дорогая Аннуля. Заботься о своем здоровье.

Филиппова пустынь.

Гравюра. XIX в

1. Вероятно, это Борис Васильевич Максоров, сотрудник П.А. Флоренского по ВЭИ, в соавторстве с которым были написаны многие статьи по материаловедению. Доверенности на его имя Флоренский посылал еще из дальневосточной ссылки.

2. Об этом – Р.Н. Литвинов (1935.VI.21): «…Солнце почти что не заходит и круглые сутки поют птицы. Не знаю, установлено ли у них дежурство, но пение идет без перерыва. Ночь отличается от дня главным образом температурой. Днем – почти жарко, ночью – прохладней. Вода в озере согрелась настолько, что утром, вместо мытья, я в одном белье иду на озеро, с плота ныряю в глубину, плаваю, потом выхожу на плот, мылюсь и опять плыву, смывая с себя остатки мыла. Перед обедом, часов в пять, мы идем целой компанией – наша лаборатория, почти в полном составе, и тут уже идет основательное плавание и ныряние…»

3. Об условиях жизни в лаборатории пишет Р.Н. Литвинов (1935.V.23): «…Бытовые условия тут совершенно исключительны. Нигде и никогда, конечно, не может повториться этот старинный и хорошо сохранившийся дом на горке около озера в лесу, окруженный малинником, уютные комнаты с электрическим освещением, великолепный вид на далекий Кремль и море. Воздух отличный, совсем беспыльный: неудивительно поэтому, что физически я поправился».

4. Катя – Гиацинтова Екатерина Александровна (1910–1991), племянница А.М.Флоренской.

5. Художник з/к Иванов Д.И.

6. Вот как пишет о распорядке жизни в лаборатории Р.Н. Литвинов (1935.V. 19): «…Какие были события в этом месяце? Никаких. Ходил иногда в Кремль на лекции высшей математики, а так как сплю с лектором в одной комнате, то и хожу вместе с ним, ведя по дороге разговоры на темы не математические, в частности больше всего о поэзии. Вероятно, он бы тебе очень понравился. Он очень образованный и интересный человек. Крупный математик, физик, философ, филолог и даже химик. Практических навыков никаких. Житейски беспомощен. Близорук. Очень умный, чуткий и добрый. Ясно, что мы с ним не ссоримся. Вообще, чтобы не сглазить, в этом отношении у нас хорошо – ни разу за все время не было ни одного столкновения. А когда люди живут в тесном и несменном общении – конфликт почти неизбежен. У нас на что ты кроткая, а и то…Начальство и остальные два члена нашей коммуны между собой иногда, очень редко, все-таки устраивают семейный шип небольшого масштаба, но мы с однокомнатником не включились. С соседями (у нас рядом маленький домик, где живут четыре сибиряка) видимся редко и всегда очень любезны. В “городе” связей почти нет, но знакомства делового характера есть и в большом количестве. Нельзя перечислить, сколько за это время появилось знакомств к великому ущербу для головного убора. Много любопытных экземпляров, а в общем невообразимый винегрет, писать о котором не стоит. Работа наша двигается постепенно, оборудую лабораторию по-новому. Уже сейчас ее нельзя узнать сравнительно, ну скажем, с соседней. Электрохимический отдел полностью мною оборудован, и ты можешь делать все определения, которые необходимы с полной точностью. Многого, конечно, не хватает, но это совершенно понятно. В конце концов, образ жизни у нас, в частности, у меня, достаточно приятен. Встав ото сна, откушаем чаю. К нему селедка беломорская и картофель в мундире. Потом легкая и приятная физкультура – дровишки, дело, в котором я приобрел почти профессиональные навыки. Уборка – которую я тоже люблю делать – в твою честь и воспоминание. Потом лаборатория. Последнее время пришлось много чертить и вычислять. Это приятно. Перед обедом выйдешь на горку и поглядишь на далекий Кремль и море. Увидишь белую полосу льдов и кое-где свободную синюю воду моря. Обед из двух блюд. Суп с мясом или без. На 2-е каша, или горох, или чечевица. Потом чай. К нему хлеб или лепешки из ячменной муки, сладкие и солоноватые. После обеда – полчаса довольно длинных, в горизонтальном состоянии. Увы, никто не мешает, никто не сядет на “пять минут”, никому не нужно рассказывать сказку про быка. Поднявшись, идешь в лабораторию. Иногда немножко почитаешь – но именно немножко…»

7. Речь идет о «Словаре изоляционных материалов», который редактировал о. Павел Флоренский.

8. Фаворский Никита Владимирович — талантливый гравер, сын В.А.Фаворского (1886–1964) – художника, друга о. Павла Флоренского и В.И. Вернадского. Семья Фаворских жила в Загорске в 1920–1939 гг., В.А. Фаворский сотрудничал с о. Павлом во ВХУТЕМАСе. Кирилл рекомендовал Никиту В.И. Вернадскому в состав экспедиции.

9. Во время экспедиций в Забайкалье К.П. Флоренский под руководством А.М.Симорина, а затем самостоятельно, в течение двух полевых сезонов вел сборы образцов почв, растений, представителей фауны для решения загадки уровской болезни – тяжелого эндемического заболевания. Изучением этой особой биогеохимической провинции было по сути дела положено начало практическому применению новой науки – биогеохимии. В научной периодике удалось отыскать упоминания об участии К.П. Флоренского в сборе материала и изучении химического состава почв, вод и пород в Восточном Забайкалье, см.: Виноградов А.П. Геохимические исследования в области распространения уровской эпидемии// ДАН СССР. 1939. Т.23, с. 64–67.

10. В.И. Вернадский был организатором и первым директором Радиевского института, где, предполагалось, будет работать сын Флоренского, Кирилл, но этот план не осуществился.