Текст книги "Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском"

28 июля. Н. Д., как сообщил Саша, пришедший в 9‐м часу, спал отлично. У него. Гулянье на Lousberg по всегдашнему пути. Дома. У Н. Д. ножная ванна; он хорошо потел. Пришел в умиленье. Я кончил ставить знаки на сюите. Ванна. Обед. Сын хромой дамы. Кофе. Прогулка. Дома. И. Д. томится в поту и жалуется. Дремал. Был Моравский. Чудак. Погулял. Следил за русскими, шедшими на представление фокусника. Дома. Н. Д. все томится. Доктор. Он доволен. Рамс. Я в кафе [выпил] 2 пунша. Дома. Припадки тоски были.

29 июля. Саша, сделавши утренний визит, объявил мне, что Н. Д. отлично спал. Я застал его довольно веселым в ожидании доктора. Ходил опять на Lousberg тою же дорогой, с варьяцией. Ножная ванна Н. Д. Потел мало. Очень рассердился на Hubert’а, когда тот сказал, что поту мало. Пот показался; опять стал весел. Моя ванна. Обед. Гулял. В 4 ч[аса] застал Н. Д. в очень сносном состоянии духа. Он дремал. Я разговаривал с Сашей в его комнате. Приходим к заключению, что [дело] плохо. Я пошел погулять. Уплата Куку. Пришедши домой, застал Н. Д. очень упавшим духом. Долгие слезы. Особенная нежность к Саше. Доктор застал его плачущим. Доктор, как водится, успокоил его, но впадал в ошибки и противоречия. Однако обошлось. За ужином аппетит появился. Весь остальной вечер Н. Д. был очень весел. Игра.

30 июля. Саша пришел во время чаю. Н. Д. спал хорошо. Каломель подействовал сильно. Посидел у него. Он очень желт и слаб. Прогулка. Холодно. Дома. Н. Д. страдал от колик – следствие каломеля. Едва он дотянул до бульона. Лег спать. Ванна моя. Обед. Прогулка. Застал у Н. Д. Моравского. Оригинальный болтун. Н. Д. хоть и отзывается о нем с пренебрежением, но рад, когда он посещает его. Н. Д. говорил днем, что ему легче, что дышится свободнее, но потом стал томиться. Кн. Радзивилл. Я погулял. По возвращении застал Н. Д. в страшном томлении. Перед ужином опять слезы. Я понимаю его: он ненавидит приближающуюся к нему смерть; и я ненавижу ее глубоко. Во время слез [пришел] доктор. Постепенное успокоение. При докторе мы и ужинали. Милый доктор успокоил больного. Игра. Monsieur le Chef [482]482
  Господин директор (фр.).


[Закрыть]и разговоры с ним. Опять игра. Я [пошел] гулять. Шведский пунш.

31 июля. Встал рано. Саша. У Н. Д. Он хорошо себя чувствовал, несмотря на предстоявшую операцию. Я совершил большую прогулку за город чудесной дорогой по направлению к горам. Когда вернулся, операция была кончена. Н. Д. был в самом приятном состоянии духа. Несчастный! Если б он знал, как тщетны его надежды. Весь день он был в духе. Я сидел у него и чуть было не забыл про ванну. Обед. Прогулка. У Н. Д. Он в восторге от своего обеда и, видимо, лишнее выпил. Томленье. К вечеру опять ему немножко тяжко, но меньше. Я решился замолвить слово о Париже. Благополучно. Доктор пришел рано. Унде говорил со мной наедине. Я мало понял в подробностях, но понял, что хотя надежда есть, – но все-таки очень плохо. Через силу в рамс. Кофе. Пунш.

1 августа. Саша у меня. Печальные разговоры. Письма. У Н. Д. Он был еще в спальне. Доктор. Я ушел гулять. Возвратившись, нашел его под влиянием сильной дозы Меркурия. У него билось сердце, и голова как в тумане. Новое распределение его еды по моему совету. В 12 ч[асов] завтрак. В 1 ч[ас] я ушел купаться. Возвратившись, нашел его в постели, в очень бодром состоянии. Моравский. Урина пошла сегодня хорошо. Его обед. Меня поразила его худоба и желтизна. Он имел хороший аппетит. Я погулял. Застал его под влиянием полного удовольствия от еды. Беседовали. Никакой истерики не было. Доктор. Не разберешь: рад он или нет. Мой ужин. Рамс. Н. Д. устал и дремал. Я с Сашей в кафе. Шведский пунш. Саша какой-то странный.

2 августа. Отъезд в Париж в 10 ч[асов] утра. У Н. Д. На вокзале волнение. В компартаменте со мной румын (суетливый) и симпатичный немец. Вервье. Завтрак. Чтение Толстого. Париж в 7 ч[асов]. Беляры. Сюрприз и радость. Вермут. Беседа. Обед в Café-Riche. Около Alkazar. Все то же. Café de la Paix. Гроги. Дома. Брандуков.

3 авг[уста]. По-ихнему это оказалось 15[ – e], Успение, и все было заперто. Mackar’a не нашел. Дома. Брандуков. С ним опять к Mackar’y. Решительно его нет. Завтрак у Sylvain. Я в Bicêtre. Оклеры были очень рады. Слезы. Домой почти все время пешком. Обед с Бранд[уковым] и Боткиным [483]483
  Петр Сергеевич Боткин, сын лейб-медика С. П. Боткина.


[Закрыть] в Dîner de Paris. Café-chantant. Paix. Очень устал.

4 авг[уста]. У Макара. Застал. Радость его и поцелуи. Беседа. Завтрак в Riche. Шлялся и покупки делал. В 2½ опять у Макара. М-те Mackar. Прогулка. Дома. Укладка. У меня обедали Макар, Брандуков и Боткин. Провожание. Волнение. Пьянство. Неинтересные спутники. Тяжело спал.

5 авг[уста]. Ахен. Фрукты и пирог на таможне. Дома. Саша. Чай. Спал, но метался. У Н. Д. Он очень слаб, и чем дальше, тем хуже. Вертижи. Гулял. Ванна. Обед. Гулял. В 4 ч[аса] дома. Н. Д. ужасно слаб, и десны болели. Однако аппетит к обеду был. Доктор. Прижигали десны. С грехом пополам рамс. Gewerbe Ausstellung [484]484
  Выставка народных промыслов (нем.).


[Закрыть]. Дома писал за 4 дня дневник.

6 августа. Встал поздно. Саша не приходил. Все это вследствие декокта и внесенных им в образ жизни перемен. В 10 ч[асов] застал Н. Д. за кофе. Ожидали ванны. Доктор. Я немного погулял. Дома. Вследствие п… или не знаю чего, я вышел из своего habitus [485]485
  Габитус, общий (наружный) вид, конституция (фр. мед.).


[Закрыть]и спал до часу. Ванна. У Н. Д. Он так себе. Обед. Прогулка немного. У Н. Д. Он писал письма и был вообще сильнее и лучше вчерашнего. К обеду у него не было такого аппетита, как вчера, – однако для больного ничего. Во время обеда он говорил о себе очень неутешительно, даже что-то про самоубийство. Но вместе и про жизнь в Петербурге говорил, и о лечении у Вревского. Я погулял. Доктор в одно время со мной вошел. Между нами странные отношения. Известие о постели, долженствующей заменить ванны, очень обрадовало Н. Д., так что он на меня рассердился, когда я сказал, что потом будут ванны. Я ужинал у него. Потом рамс, и Н. Д. все время был в духе. Однако ко сну его клонило. В 9.50 ушел погулять. Венское кафе. Schlummer-punsch. Figaro и Gaulois [486]486
  Названия французских газет.


[Закрыть]. Разговор с Ober-Kellner’ом о пуншах. Покупка шведского пунша.

7 авг[уста]. Очень тяжелый день. Проснувшись с головной болью, напившись чаю и поговоривши с Сашей, сошел вниз. Застал Н. Д. за кофе. Лице нехорошее. Посидел. Небольшая прогулка. Застал Н. Д. очень слабым и с сильно стесненным дыханием. За завтраком аппетита не было. Вообще скверно, и чем дальше, тем хуже. Иногда казалось, что вот-вот конец. После моего обеда и прогулки застал его еще слабее и окончательно плохим. Сидел у него. Неожиданный гнев на меня. Хоть и нельзя сердиться, но я был страшно froidie [487]487
  Холоден (фр.).


[Закрыть], тем более что утром его несправедливое, невозможное отношение к Пику было ужасно тяжело мне. Потом обошлось, но с трудом. Жалость взяла верх. Он ужасно страдал. После обеда прибавилась боль десен. Истерика ужасная. Перед доктором лучше. Постель из Düsseldorf’а. Успокоился. Я ужинал внизу в пустом номере. Шустер. Рамс. Прогулка. Шведский пунш дома с Сашей. Неловко.

8 aвг[ycma]. Н. Д. гораздо лучше. День вообще для него очень хороший. От декокта и его последствий ему сразу стало лучше. Я получил интересное письмо Модеста о Цхра-Цхаро. Ходил в Lousberg своим путем. Писал Славиной, которая просит перемен в партии Княгини. После обеда гулял. В 4 ч[аса] потение Н. Д. в новой потельной кровати. Мой длинный разговор с Μ-elle Tasbender. Н. Д. потел. Он совершенно воспрянул духом. Перед ужином гулял. Застал конец докторского визита. Ужин. Leberwurst [488]488
  Ливерная колбаса (нем.).


[Закрыть]. Рамс. Как я злопамятен и жестокосерд. Стыдно признаться, по какому поводу я это пишу. Прочел Matin [489]489
  Название французской газеты.


[Закрыть] и в нем выдержку из статьи Моск[овских] Вед[омостей], где доказывается, что Катков любил немцев. После всего, что было, – мне это неприятно.

Воскр[есенье]. 9 aвг[ycma]. Н. Д. спал хорошо. Был у обедни в соборе, пели что-то палестринообразное, и очень хорошо. Кофе на вокзале. Дома. Н. Д. в потельной постели. Пот при мне не появлялся. Ушел наверх и с волнением ожидал. Пот пошел уже после часа. Слава Богу. Сидел у Н. Д. во время его завтрака. Громадный аппетит. Н. Д. в самом лучшем настроении духа. Обед и гулянье. (Следил за мышкой в окне магазина.) Купил Н. Д. дыню и еще съедобное и хлопотал об его устрицах. Его обед. После обеда он в особенно хорошем состоянии духа и о своей болезни говорит как о чем-то прошедшем совершенно. Его безусловная вера немножко мне неприятна. Уж сколько было разочарования. Я погулял. Ужин. Игра. Доктор. Он играл с нами. Пунши с Сашей в кафе. Холодно.

10 авг[уста]. Н. Д. плохо спал. Лицо у него я нашел утром хуже вчерашнего. Гулял по любимому маршруту и попал к приходу курьерского поезда. Lousberg. Я в потельной комнате у Н. Д. Плохо шло. Я ушел к себе и, посидев, сошел к Н. Д. Он еще был в потельной. Я очень волновался насчет пота, даже нервы очень расстроились. Наконец от Саши узнал, что пот был. Присутствовал при завтраке Н. Д. Он сегодня не в духе, ибо урина плоха, и Шустер зачем-то рассказал ему, как оператор удивлялся, что он еще не умер. Ванна. Обед. Кофе пил в Elisenbrunnen, венский кофе опротивел. У Н. Д. Он хуже вчерашнего. Его обед. Аппетит есть. Читал превосходные Тысяча душ. Немного прошелся. Холодно. Доктор. Мой ужин. Во время игры я чувствовал усталость, нервность и раздражительность против всех.

11 авг[уста]. Ну уж вечер сегодня был! У Саши живот разболелся, и ужасно сильно. Расстроенный этим, Н. Д. был до того отвратительно зол и несправедлив к Пику, что ни жалость к его положению, ни сознание, что Пик и в самом деле неловок и неумел, не могли заглушить во мне негодование. Я должен был уходить. Вообще тяжелые мысли возбуждал во мне Н. Д. Его эгоизм и отсутствие истинной доброты высказываются до того резко и в такой непривлекательной форме, что уж теперь, кроме жалости, я не питаю к нему никакого чувства. Скоро ли вырвусь я из этого ада? Минута, когда я был при Саше во время рвоты, а рядом кричал и придирался к Пику Н. Д., была ужасна. Ну да что записывать. Это не забывается. День был так себе. Хотя Н. Д. и потел, и очень много ел, – но мне кажется, что все-таки все идет неважно!!! Утром я пошел в Burtscheid, потом увлекся, был в Зигель, в лесу, в полях и испытал чудные минуты. Мне обидно и досадно, что я должен поневоле удивляться и негодовать против Н. Д. Но это выше моих сил.

12 авг[уста]. Обошлось. Саше сегодня лучше. Н. Д. хотя ночь, как говорит, не спал, но чувствовал себя недурно. Я опять совершил прогулку в Siegel и опять кофе пил в роще. Вернувшись, застал Н. Д. после потения. Пот был. Он ожидал Шустера. Я пошел к себе и поработал над виолончельной пьесой. Внизу. Купанье. Обед. Пересмеивания с испанскими милыми детками. Campo San grado сегодня не было. Кофе в Elisenbrunnen. Сегодня около четырех русских молод[ых] людей. Прогулка. Дома. Н. Д. дремал в кресле и страшно кашлял. Я написал Эмме (по поводу Сашиных 15 тысяч). Доктор. Ужин. Рамс. Опять сцены с Пиком. Рамс. В 9¼ Н. Д. ушел. Я попал на Hochstrasse в Wintergarten и пил грог. Скучно.

13 августа. Отвратительный день. Н. Д. утром был ничего. Я прогулялся и, возвратившись, застал его за завтраком, но не так, как вчера, а очень не в духе, ибо поту было очень мало. Расположение духа отвратительное, и все виноваты в том, что ему хуже. Мой разговор с M-elle Hostender и ее товаркой. Она раскрыла мне, что такое Шустер. – Оказывается – противный… и больше ничего, хотя как доктор и хорош. Н. Д. хотел было кататься, и в 4 ч[аса] я пришел, но он спал. Я рассказал Саше о мнении других докторов по поводу потенья. Погулял еще. Н. Д. все время и до, и после обеда (он говорил, что аппетиту нет, но съел порядочно) был в сонном состоянии. Во время докторского визита вел себя, как будто мы все, и особенно доктор, сговорились уморить его в Ахене. Это было ужасно тяжело и неприятно, тем более что доктор действительно путал, противоречил себе и окончательно рассердил его, сказав, что, быть может, три месяца продлится болезнь. Я старался всячески поправить дело, но плохо удавалось. Все-таки рамс. Мне везло. Н. Д. сердился. Пунш в венском кафе. Ужасное время. Телеграмма от Засядки была; он спрашивает, когда приехать. Нервы были очень расстроены. Лишнее выпил. Рвота.

14 aвг[ycma]. Н. Д. сегодня лучше, но все еще не то, что было на днях. Я посидел у него. Он немного дулся на вчерашнее. Прошелся по Jacob-Strasse. Дома. Присутствовал при завтраке Н. Д. Неудачно (татарский бифштекс). Ванна. Обед. Кофе в Elisenbrunnen. В 4 ч[аса] дома. Н. Д. в саду. Меня поразила худоба его. Повесть Модеста. Обед Н. Д. У него сидел все время. Кончил черновую виолончельной пьесы. Ужин в 6‐м №. Доктор. Сегодня роли переменились: доктор не вполне доволен, Н. Д. совершенно. Рамс. Какая-то особенная скука томила меня. Послана телеграмма к Засядко.

15 авг[уста]. Очень жаркий день. У Н. Д. внизу. Он жалуется на страшную слабость. Однако прошелся со мной 3 р[аза] по комнате. Прогулка по Люшмировскому шоссе. Трудно дышать (это часто со мной теперь бывает). Зашел в скромный кабачок; пиво пил. Очень волновался по поводу вопроса: будет или не будет пот. Пот оказался великолепный. При завтраке Н. Д. Ванна. Рядом со мной мужчина с женщиной – англичане. – Обед. Кофе в Elisenbrunnen. Прогулка. Дома. Все та же бесконечная канитель. Переписывал виолончельную пьесу. Ужин. Доктор. Он брехун. Рамс. Адская, ужасная тоска и нетерпение уехать, доходящее до страшного отчаяния. Café Kupfers. Кутил. Дома в темноте. Господи! Еще осталось 10 дней прожить в этом аде!!!

16 авг[уста]. Воскр[есенье]. Н. Д. с утра гораздо хуже. Странно! – вчера потенье и урина были хороши! Он в полном отчаянии. Не могу описать сцен, которые произошли, да я их никогда [и] не забуду. Доктор Шустер. Требование Н. Д. сказать да или нет. Шустер выказал много энергии и прямоты в этом случае. Консилиум. Доктор Мейер. Я бегал в аптеку. Невообразимое расстройство нервов. После консилиума все как-то легче стало. Однако обедал без удовольствия и едва волочил ноги в прогулке. А кроме всего этого, ощущение в левом боку постоянное, как только я расстроен. Застал Н. Д. ходящим через силу с Сашей. Мучительные часы. Странное дело! – Я был весь под давлением ужаса и тоски, но не жалости!!! Быть может, оттого, что Н. Д. выказывает страх и малодушие перед смертью, и хотя я и сам, быть может, столь же труслив по отношению к смерти, но когда он начинает, как ребенок или баба, выть с отчаяния, – мне скорее страшно, чем жалко. А между тем, Боже, как он страдает!!! И отчего я так ожесточен – не понимаю. Нет! Я знаю, что я не зол и не бессердечен. А это мои нервы и эгоизм, который все громче и громче шепчет мне в ухо: «уезжай, не терзай себя, береги себя!»… А об отъезде еще и думать не смею. Пил после докторского визита (compresse échauffante [490]490
  Согревающий компресс (фр.).


[Закрыть]и каломель) и недолгой игры в рамс. Пунш в Elisenbrunnen и в Венском кафе.

17 авг[уста]. Саша сообщил, что Н. Д. лучше. И действительно, ему сегодня было лучше, чем вчера, – но Боже мой, как он плох. Долго ждал у Саши в комнате, пока туалет происходил. Посидел. Гулял! Писал пьесу для виолончели у Н. Д. Он сегодня тихий, спокойный, покорный. Мне сильнее жаль его, когда он в этом состоянии. Мой обед. Прогулка. В 4 ч[аса] у Н. Д. Он все такой же смирный и жалкий сегодня. Аппетиту не было. Я работал у него. Разговор с Дремелем. У Н. Д. Мой ужин. Саша приходил. Саша беспокоит меня. Он смертельно печален; видно, что он ужасно страдает. Ну как он заболеет, – это самая ужасная трагедия будет!!! Рамс шел вяло. Н. Д. дремал. Саша был печален. Я ушел в 9½. Театр. Тоска и омерзительная немецкая пакость. В кафе. Пунш не помог – я все-таки ужасно расстроен, и что-то в левом боку беспокоит меня все больше и больше. Сегодня через неделю я надеюсь быть накануне отъезда.

18 aвг[ycma]. С сегодняшнего дня луч освобождения блеснул для меня, ибо через неделю уже меня здесь не будет. В этом, конечно, эгоизм; но я в самом деле ужасно страдаю, и по утрам мне кажется, что я совсем болен и не выдержу. Н. Д. сегодня имел консультацию. Я удирал, боясь волнения и повторения воскресных ужасов. Вернувшись, застал Н. Д. и Сашу в гостиной в молчании; рядом доктора рассуждали. Я опять удрал наверх, предчувствуя недоброе. Действительно, Мейер имел жестокость сказать Н. Д., что он очень плох. Отчаяние его. К счастью, Шустер сказал, что не разделяет мнения Мейера. Это на весь день успокоило Н. Д. Но Боже, до чего он плох. Вернувшись с обеда и прогулки (наблюдение за русскими в Elisenbrиппеп), я застал Н. Д. в швицбете. Как он был жалок. У Саши, который болен и убит. После потения (неудачного) Н. Д. испытал страшное утомление. Его обед. Аппетит. Он выпил ½ б[окала] шампанского и опьянел. Тяжело все это ужасно. Зубной врач и его деликатное отношение к умирающему. Мой ужин. Рамс совершенно неудачный (после краткого визита Шустера), ибо Н. Д. все время дремал. Расстроенный до последней степени Саша. Н. Д. упорно хотел играть, – хотя решительно сил не хватало держать карты. Я вышел расстроенный, но луч продолжал светить. Наблюдение за русскими (худой, вроде ляха, тонкий, красный, с красными руками, блондин, смазливо-слащавый неопределенный их товарищ). Попал в Concert в Hartmann-strasse. Дома.

19 авг[уста]. Саша обрадовал меня утром известием, что Н. Д. хорошо спал и что вообще ему лучше. Однако в течение дня это улучшение было весьма относительное. Он был тих и смирен. В таком состоянии он особенно возбуждает мою жалость. Хотелось плакать минутами. Единственная его радость теперь еда, да и для этого сегодня не хватало пороху, т. е. аппетиту. Я в самом деле заплакал, сидя за инструментовкой пьесы (виолонч[ельной]), когда он старался смаковать и не мог… Утром после прогулки выжидал Шустера и имел с ним разговор: он не теряет надежды. Саше сегодня лучше. После обеда и прогулки сидел у Н. Д. и писал. В 7 ч[асов], пока я ходил мыть руки, явился Строгонов и просидел целый час. При нем и Шустер пришел. Я ужинал у себя наверху. Сошел вниз, застал Шустера. Рамс. Н. Д. не был сонлив и вообще находился в возбужденном состоянии. В 10 ч[асов] я пошел гулять; потом пьянствовал в венском кафе. Легши в постель, я стал думать о Н. Д., о его бесконечном томлении и страдании и долго рыдал навзрыд, как ребенок. Он сегодня как-то особенно жалок.

20 aвг[ycma]. Встал с легкой головной болью. День весь был очень скверный. Н. Д. был слаб и страдал от затрудненного дыхания. Было решено, что после обеда я приду пораньше и решу, быть или не быть швицбету. Пришедши в 3 ч[аса], я сговорился с Сашей не допускать до потения, но Н. Д. захотел во что бы то ни стало. Лицо Саши в этот день, особенно в эту минуту, было до того страшно бледно, что я трепетал при мысли, что он заболеет. Швицбет состоялся. Я был там. Потения не было, но Циммерман и Губерт налгали ему, что было. После того на Н. Д. нашел такой кашель, он так задыхался, что я думал, что он кончается. Испуг мой. Я побежал за водой. Потом лучше стало. Обедал он без удовольствия. Дожидались доктора. Он был в 8 часов, потом в 10, потом я его провожал и говорил с ним о Н. Д., засим он пожелал еще раз со мной пойти и узнать, каково действие антипирина. Славу Богу, Н. Д. спал. Беседа с Сашей.

21 aвг[ycma]. День для Н. Д. отвратительный, хотя утром было недурно. Я получил письмо, бранное письмо от Мэри, которое очень разозлило меня. У Н. Д. Прогулка. Консультация. M-elle Tasbender предупредила докт[ора] Мейера, и на этот раз он не напугал Н. Д. Мой обед. Вернувшись, застал у Н. Д. гр. Строгонова. Болтовня последнего о музыке, и о заунывности русской в особенности. Н. Д. очень слаб. Урина почти не шла. Аппетита не было. По временам он жаловался и плакал. Томительные, ужасные часы! О, никогда я не забуду всего здесь выстраданного. Я ужинал с Сашей и угощал его, бедного, устрицами. Разговор с милой Tasbenдer о Шустере, о Дремеле и т. д. Н. Д. сообщил нам, что решился на выпуск воды. Играли немного в рамс. Пик очень не в фаворе. Прогулка.

22 авг[уста]. Тяжелый день! Утром решена «пунктрация» (выпуск воды). Я был так взволнован, что, безумно шляясь по Ахену, выдумал выпить 4 стакана пива и жестоко за них поплатился. Когда я пришел, операция была кончена. Конечно, Н. Д. чувствовал большое облегчение, но [был] очень слаб. К нашему обеду я опоздал и обедал у Клюппеля. Пришедши домой, почувствовал боль, понос и тошноту. Все хуже, хуже, и наконец я страшно разболелся. Доктор был 2 раза. Саша навещал много раз, также добрая Жозефина. Отвратительное состояние. Глотание льда. К ночи легче. Я спал лихорадочно, но все же спал.

23 авг[уста]. Воскр[есенье]. Проснулся почти здоровый. Чай. Сошел вниз. Доктор. Ожидание Засядки, его приезд. Радость Н. Д. – Беседа. Я ходил с Митей в table d’hôte, но сам не ел почти ничего. Прогулка и кофе. Дома. Рамс с Н. Д. Ходил спать. Н. Д. без аппетита и сонлив. Все время сегодня я как в кошмаре. Неистовый эгоизм терзал меня. Одна мысль: уехать!!! Терпению больше нет границ. Особенно когда Н. Д. кашляет, я испытываю невероятное мученье! Доктор. Я ушел к себе в 9½. Засядко ушел с доктором. Господи! Неужели наступит время, что я больше не буду так мучиться. Бедный Н. Д.! Бедный Митя! Что ему предстоит. Ведь вода уж опять набирается…

24 августа. Утром расположение Н. Д. было скорее грустное; он жаловался на тошноту, которая мучила его всю ночь, и особенно нападал на кухню (ту самую, что недавно хвалил). Меня продолжало слабить. Доктор был при мне и Засядке. Н. Д. плакал при этом. За обедом я опять ничего почти не ел. Немного прошлись с Зясядкой. Н. Д. нетерпеливо ждал нас. Рамс. Н. Д. все время капризничал и как будто хотел казаться хуже, чем он есть. Строгонов. При нем он вдруг очень оживился. Строгонов о музыке. Обед Н. Д., причем он съел 2 тарелки супа, целую Sole [491]491
  Морской язык (фр.).


[Закрыть]и 2 печеных яблока, а доктору говорил, что ничего не ел. Вообще, он весь день привирал и капризничал непонятно для чего. Доктор. По его уходе мы с Засядкой поймали его и говорили про возможность поездки в Петербург. Отвечал уклончиво, но подал мысль, что сам охотно поедет. Рамс. Слез не было. Я с Митей в кафе. Мне нездоровится.

25 августа. Спал лихорадочно. Встал в 6½. Уложился. Саша. Митя. У Н. Д. Прощание без особенных слез. Доктор. Митя провожал. Я болен и пьян. В купе француз и голландец. Последний скоро ушел. Я спал. Даровой пассажир. Попытки француза разговаривать. Я молчал и читал. Очень долгий путь. Берлин. Hôtel Petersburg. Ужин без аппетита, хотя весь день не ел. – Походил по Unter den Linden. Читал прелестную повесть Гнедича. Плакал. Спал лихорадочно.

26 августа. Встал рано. Чай, газеты. Шлялся по улицам. Понос. На станции. Фридрихштрассе. Билеты. Дома. Завтрак в новенькой столовой. Хозяин Herr Heut lass подсел и, как водится с немцами, о политике заговорил. В кафе Бауэр. Московские Ведомости. Дома. Нездоровится. Спал. Чай пил. Разронял золото и искал. Смотрю на себя в зеркале и удивляюсь своей худобе и бледности. Приготовление к отъезду. Обычная суета и волнение отъезда. Чудесный спальный вагон. Едва сел в свое отделение (solo), как почувствовал сильнейший понос, скверное состояние с тошнотой. Отвратительная ночь.

27 августа. Под утро стало лучше, и я чудесно заснул. В 10 ч[асов] встал, и кондуктор дал мне чаю. Стало все лучше и лучше. В Кёнигсберге съел несколько ложек супу без отвращения. Вержболово. Кое-что мог съесть, и тошноты больше не было. Теснота в вагоне. Путешественники-англичане, из коих особенно типичен старик. Их толстый, харкавший на пол сосед, оказавшийся г. Макалинским. Другой – молодой русский, дававший громко чувствовать, что он живет в Париже. Они между собою познакомились. Против меня сел скромный, худой господин с сильным чахоточным кашлем. Он оказался необыкновенно милым и кротким. В Ковно, Вильне и ночью в Динабурге чай пил.

28 августа. Весь путь читал André Comélis Bourget [492]492
  «Андре Корнелис» – роман французского писателя Поля Бурже.


[Закрыть]и удивлялся, чтб в этой канители могло нравиться Моде. Опоздание. Две большие стоянки. Во время второй из них сделал прогулку, и невозможно выразить, какое сладкое чувство испытал от этой милой мне, хотя и убогой псковско-великорусской природы. В Сиверской подсели еще пассажиры (энергический дед-немец с ребенком, кормилицей и т. д.). Наконец-то в 8 ч[асов] вместо 6 приехали. Гранд-отель. Грязновато, хотя мои комнаты хороши. Чай. Переоделся. Пешком по Невскому. Вокзал Николаевской дороги. Телеграмма к Лёне. Ужин у Палкина. Пешком домой. Спал хорошо.

29 августа. Чай и газеты. У Исаакия. Архиерейская служба в правом приделе. Бездна «благодати», особенно вначале. Завтрак внизу в гостинице. Дриго и мой ужас. Удрал от него; потом вернулся. Поездка в Петергоф. Симпатичный лицеист вроде Васил[ия] Игн[атьевича] Данилова. У Мэри. Разговоры. Узнал с удивлением, что Модест здесь, т. е. в Петербурге. Катались. Великолепная погода. Возвратившись, уложился, пообедал у себя в номере и, распорядившись насчет билета и вещей, пошел пешком к Модесту. К удивлению, застал. Нара так удивилась, что, кажется, приняла меня за тень. На вокзале. Сердился на Модеста за его манеру все что-то прималчивать, скрывать и извертываться. Потом обошлось. Ехал чудесно и спал хорошо. Как я много мечтал об этом моменте, а между тем, подъезжая, констатировал в себе какое-то равнодушие и печальную холодность…

30 августа. Клин. Алёша. Дурная погода. А все-таки ужасно приятно было видеть рожу моего Алёши. Дома. Все кажется мне сегодня потускневшим, маленьким, недостаточно обжитым, что ли… В первый раз аппетит за чаем. Ведь я целую неделю или ничего не ем, или с некоторым отвращением. Едва я успел одеться, прогуляться и написать 2–3 письма, едва начал входить в свою норму и получать наслаждение от своего home [493]493
  Дома (англ.).


[Закрыть], как появился Simon, все еще здесь проживающий. Как я его ненавидел, пока он сидел и беседовал. Наконец обед был подан, и он ушел; еще минута, и я бы его попросил уйти. Обед. Прогулка. Письма. Чай. Необычайный наплыв нежности к Алёше. Русская Старина. Прогулялся по полю. Погода серая и осенняя, – но не без приятности. – Дома. Писал дневник за много дней. Гулял. Играл Геновефу Шумана. После ужина опять играл. Написал завещание.

31 августа. День серый. Взял ванну холодную впервые после 10 мая. Прогулка. Чтение, попытки писать. После обеда прогулка и визит к Новичихе. Болтовня ее. Бибикова. С Новичихой в парке. Дома разговоры с Алёшей за чаем о разных виденных им усадьбах и чтение ответов на мое объявление в газетах. У Симона. Не застал его. Прогулка с Егоркой. Вдали видел дом Соболевского [494]494
  Редактор «Русских Ведомостей».


[Закрыть], действующий мне на нервы, ибо зависть терзает. Ведь это мой идеал. Немножко поработал. Геновефа. Во время ужина Симон явился. Играл мне свой концерт – хорошенькая вещица.

1 сент[ября]. Поездка с Алёшей в Химки для осмотра дачи Еналеева и Щелкова. На вокзале Соболевский. Рассказ Егора Егоровича о Менделееве. Симон с своей девкой в вагоне. Беседа с ними. Химки. Мальчик-нищий проводником. Дача Еналеева. Хозяин с ногтями в несколько вершков. Грязь и посредственность. Гордость г. Еналеева. 1500 рублей!!! Пошли далее в Ховрино. Завтрак в лесу около пустой дачи. Дом Щелкова. Грязь и мерзость. О милое отечество, как ты нечистоплотно!!! Чай около будки на полустанке. Пешком в Химки. Длинный путь. Г. Дюшен и его глупости. Темнота. Дома. Ужин. Чтение.

2 сент[ября]. Дивная погода. Прогулка и у Новиковой. Советует купить у нее лес и строиться. Я увлечен, но скрываю. Бибикова. Дома. Газеты. После обеда с Алёшей к Соболевскому – туда же и Новикова приехала. Осмотрели дом. Глеб. Чудный вид. Пошли к мельнице. Дочь мельничихи. Коля проводил нас к месту, где Новикова предлагает строиться, но попасть нельзя было, ибо мы шли по насыпи, а вправо вода мешала. Так по насыпи и дошли домой. Бедная Новикова устала ужасно. Чай. Занялся. У Симона. Он сообщил сведения о Танееве, Аренском (ему лучше) и о Москве вообще. Дома. Геновефа. Ужин. Алёша признается, что он деревню еще больше меня любит.

3 сент[ября]. После чая пошел смотреть те места, среди коих должно находиться предназначаемое для дома место. Никак не мог понять, где оно. Вернулся незадолго до обеда. Письмо от Павловской. После обеда поехали с Новиковой и Алексеем смотреть мой лес и место для дома. Осмотрели. Есть хорошенькие местечки, и для дома место мне нравится. – Решено купить. (А деньги???) Домой. После чая заходил к Новичихе и болтал с ней и с Бибиковой. Дома. Алексей по обычаю фрондирует против покупки и вместе радуется ей. После ужина читал. Телеграмма от Модеста об поразительном улучшении в болезни Кондратьева.

4 сент[ября]. Погода божественная. Спал как-то тяжело и утром нехорошо себя чувствовал. Прошелся к лесу Соболевского более вправо. На возвратном пути так устал, что отдыхал, сидя на дороге. Мадинский мальчик, Алёша, шедший за грибами. Дома читал газеты в саду. Письма. Алексей опоздал к обеду. Я сердился, тем более что он на меня свалил вину. Вообще я был раздражителен. Известие от Эммы о Кондратьеве. Непонятная его телеграмма. Ему гораздо лучше, о чем и Модест вчера телеграфировал. После обеда ходил вдоль речки и ручья. Удиранье от мальчишек и прятанье в тростнике у ручья. У Новиковой. Разговоры о Пестовиках и о Даше. Чай. Работал. Гулял. Дивный вечер. Перед ужином читал новый Рус[ский] Вестник и отдел о Каткове. Simon приходил и сидел до ужина. Я указывал ему недостатки инструментовки в концерте. Перед отходом ко сну много и долго думал об Эдуарде. Много плакал. Неужели его теперь вовсе нет??? Не верю.

5 сентября. Погода божественная. После чая прошелся. Дома поработал. В 12 ч[асов] пошел навстречу гостям. Приехали. Ларош (коего я звал) и С. И. Танеев. После обеда зашел Симон, и мы вчетвером ходили к Соболевскому на освящение, но ни освящения, ни самого Соболевского не было. Был его сынишка милый и собака Шах, еще более милая. Посидели. Чай дома. С. И. проиграл потом все, что сочинил, да мало того, прочитал еще свое исследование о былинном стиле. Приехал неожиданно П. И. Юргенсон. – Ужин. – Танеев уехал раньше. Новикова. Разговор о покупке. Винт. По уходе Новиковой обсуждали дело, и я с грустью видел, что П. И. прав, полагая, что Н. Д. Н. хочет «обставить» меня. Опять думал и вспоминал об Заке. Как изумительно живо помню я его: звук голоса, движения, но особенно необычайно чудное выражение лица его по временам. Я не могу себе представить, чтобы его вовсе не было теперь. Смерть, т. е. полное небытие его, выше моего понимания. Мне кажется, что я никого так сильно не любил, как его. Боже мой! ведь что ни говорили мне тогда и как я себя ни успокаиваю, но вина моя перед ним ужасна! И между тем я любил его, т. е. не любил, а и теперь люблю, и память о нем священна для меня!