Текст книги "Тайны Парижа. Том 1"

– Откуда вы их достанете?

– Мой бедный друг, – продолжала молодая женщина, холодно улыбаясь, – вы юны и неопытны, несмотря на седые волосы. Разве вы не заметили, что я произвела на этого человека странное обаяние благодаря силе, которой обладает мой взгляд? Вы не догадываетесь, что этот человек полюбит меня через неделю и упадет к моим ногам, с мольбою простирая ко мне руки?

– Верю, – сказал майор с убеждением.

– Ну, так разве женщина не может заставить человека, который ее любит, открыть ей все тайны своего сердца, тайны, которые доведут его до эшафота?

– Ваша правда, сударыня.

– Этот человек расскажет мне все в минуту страсти, вот увидите…

И на бледных губах этой странной женщины мелькнула дьявольская улыбка.

– Он будет мой! – прошептала она.

XXII

Три дня спустя после первой встречи капитана Гектора Лемблена с майором Арлевым и Дамою в черной перчатке поздно вечером почтовая карета въехала во двор замка де Рювиньи. Старый нормандский замок, где Марта де Шатенэ любила и страдала и откуда через год вынесли ее гроб, был мрачен и пуст, как все жилища, покинутые своими хозяевами. Несколько слуг, родившихся в замке, жили еще там в отсутствие своего последнего владельца.

Их чрезвычайно удивило, когда они увидали приехавшего капитана, бледного, грустного, исхудалого, с почти совершенно поседевшими волосами, превратившегося в старика. Однако тот, кто видел капитана три дня тому назад, то есть в то время, когда его посетил граф Арлев, и увидел бы его теперь, заметил бы в нем огромную перемену. Истомленное и пасмурное лицо капитана, носившее раньше отпечаток болезненной слабости, выражало теперь лихорадочную энергию, столь неестественную для этого ходячего трупа. Он все еще был бледен и слаб, хотя в глазах его виднелась решимость, а стан выпрямился.

Он вышел из кареты и направился в большую залу, куда потребовал к себе своего управляющего. Управляющий замка де Рювиньи был старый слуга, при котором родился покойный генерал, и он все еще оплакивал покойного, а вместе с ним и прекращение старинного рода Флар-Рювиньи, последний отпрыск которого погиб от шпаги маркиза Гонтрана де Ласи. Для него Гектор Лемблен не был господином, а только тираном, которого он терпел и приказания которого он исполнял хотя в точности, но без малейшего усердия.

– Петр, – сказал ему капитан, – сегодня вечером я жду гостей из Парижа… Они скоро приедут.

Управляющий взглянул на Гектора Лемблена и так искусно притворился удивленным, что тот поверил ему.

– Вы распорядитесь, чтобы их достойно приняли в замке, – продолжал Гектор.

– Слушаю, сударь, – сказал управляющий, кланяясь. Капитан поднялся на первый этаж, вошел в большую залу, выходившую на площадку, откуда вела лестница к утесу и подножью скал; это была та самая лестница, по которой, как читатель помнит, баронесса Марта де Рювиньи часто спускалась в сумрак к посту надсмотрщика Мартина. Капитан прошел через залу, вышел на площадку и облокотился на перила. Там он погрузился в воспоминания. У его ног океан повторял свой вечный монотонный напев. Между океаном и им вилась крутая, извилистая тропинка, по которой он когда-то каждую ночь поднимался в замок, чтобы обнять свою обожаемую Марту, которая ожидала его, взволнованная и дрожащая. Капитан был в то время счастлив.

Он провел так два долгих часа, склонив лицо на руки, переживая прошлое, которое, казалось, все еще улыбалось ему, и забыв настоящее, полное неисходной муки.

– О, Марта, Марта! – прошептал он в отчаянии несколько раз.

Вдруг он встал, как бы под влиянием внезапной и страшной мысли, осветившей его расстроенный разум.

– Нет, нет, – сказал он себе. – Они не должны войти вместе со мною в комнату Марты. Почем знать!..

Дрожь охватила его тело.

– Почем знать, – продолжал он, – быть может, я оставил какую-нибудь улику, след?

И капитан, багровый от волнения, отвлекся от мрачного хода своих мыслей и с площадки прошел в залу и дернул сонетку. На его зов явился камердинер.

– Жермен, – приказал капитан, – отыщи мне связку ключей: они лежат в кузове дорожной кареты, и принеси мне свечу.

Слуга вышел, а капитан Гектор Лемблен стал ждать его возвращения, прислонившись к камину. Энергия, появившаяся было на его лице в то время, как он входил в замок Рювиньи, уже исчезла. Им снова овладели сомнения, и он чувствовал, как трепет ужаса охватывает его при одной только мысли, что он может войти в комнату жены.

Слуга вернулся.

– Вот ключи, – сказал он.

– Хорошо, – резко оборвал его капитан, – ступай, больше мне от тебя ничего не нужно.

– Барин сошел с ума, – пробормотал Жермен и, уходя, поставил свечу на стол и рядом с нею положил ключи.

Чтобы объяснить, зачем капитану понадобились ключи, необходимо перенестись к событиям, случившимся год назад в Рювиньи, иначе говоря, к смерти Марты.

Госпожа Лемблен уже давно была больна; она заметно худела и была бледна, но никто не догадывался, однако, о ее близком конце.

Однажды вечером, в конце января, она казалась слабее обыкновенного и рано удалилась в свою комнату. Гектор хотел провести ночь около нее вместе с Жерменом. Жермен не был старым слугой в Рювиньи, это был человек новый, которого капитан взял к себе в услужение всего несколько месяцев назад. Ночью слуги видели, как Жермен несколько раз входил и выходил из комнаты, а утром вдруг раздались отчаянные крики; Жермен выбежал бледный, весь дрожа и закричал:

– Госпожа умерла! Госпожа умерла! Растерявшиеся слуги бросились в комнату покойницы.

Но на пороге они увидали мужа, который не пустил их туда, крича:

– Прочь! Оставьте меня с ней одного… до последнего часа… до последней минуты…

Платье Гектора Лемблена было в беспорядке, глаза блуждали, волосы стояли дыбом.

Что произошло в эту ночь, на другой день и в следующую ночь в комнате умершей? Слуги замка Рювиньи никогда этого не узнали. Гектор пожелал похоронить свою жену сам при помощи только одного Жермена и собственноручно положить ее в гроб. Слуги видели, как Марта вошла к себе, чтобы лечь в постель, но с тех пор ее больше не видали, даже мертвую. Когда гроб вынесли из комнаты покойной, Жермен тщательно запер там все окна и дверь, а капитан, уехав из Рювиньи, увез ключ с собою. С тех пор ни один человек не переступил порога комнаты покойницы, где, без сомнения, разыгралась таинственная и ужасная драма.

И вот, чтобы войти в эту комнату, Гектор Лемблен приказал Жермену принести связку ключей и свечу.

Когда лакей вышел, капитан несколько минут не решался двинуться с места; он стоял, весь дрожа, не зная, на что решиться.

– Ну, что ж! – сказал он вдруг. – Это необходимо. И, схватив свечу и ключи, он неровными и колеблющимися шагами направился к двери.

Чтобы пройти в комнату, где умерла госпожа Лемблен, приходилось выйти из залы и пройти коридор, который огибал изнутри весь замок и соединял обе половины его. Если бы кто-нибудь увидал тогда капитана, идущего по мрачному и пустому коридору со свечою в руке, то принял бы его за привидение, так он был бледен и подавлен.

По мере того, как Гектор Лемблен приближался к роковой двери, он чувствовал, как сердце его замирает; волосы у него встали дыбом, а холодный пот покрывал лицо. Когда он дошел до порога и начал перебирать связку ключей, ища ключ, чтобы отпереть дверь, им овладела такая дрожь, что пламя свечи начало мерцать, и свеча, выпав у него из рук, упала на пол и потухла. Охваченному суеверным ужасом капитану показалось, что сама покойница своим дыханием потушила свечу, прежде чем вырвать ее у него из рук.

Капитан глухо вскрикнул и пустился бежать.

В конце коридора он застал Жермена, который поддержал его.

– Сударь, – сказал слуга почтительным голосом, в котором звучала скрытая насмешка, – вы поступаете неосторожно, желая пробудить ужасные воспоминания.

– Молчи… молчи! – прошептал окончательно растерявшийся капитан.

И, опираясь на руку слуги, он прошел в зал и совершенно разбитый опустился там на стул.

В продолжение нескольких минут капитан Лемблен был как бы в бесчувствии, погруженный в самого себя; у него наступил такой упадок сил, определить и описать который невозможно на человеческом языке; затем, не обращая внимания на присутствие лакея, он разрыдался.

– О, Марта, Марта! – повторял он душу раздирающим голосом.

Лакей остановил его.

– Барин, – прошептал он, – вы поступаете неразумно и в конце концов убьете себя.

Капитан поднял голову.

– Молчи! Молчи! – произнес он с ужасом.

– Но сударь забывает, – продолжал тихо уговаривать Жермен, – что он ждет сегодня вечером к себе майора Арлева и его приемную дочь.

При этих словах капитан вздрогнул и вскочил.

– Теперь восемь часов, – продолжал Жермен, – очень возможно, что майор приедет до полуночи… Барин не должен плакать и казаться взволнованным, это возбудит подозрения…

– Ты прав, – сказал капитан, – я хочу казаться спокойным и буду… – и он принялся шагать по зале.

– Жермен, – сказал он вдруг, – когда приедет майор, ты проводишь его в большую залу внизу: мне нужно успокоиться.

Не успел капитан докончить своих слов, как послышался стук кареты, щелканье бича и звон колокольчиков.

– Вот и они! – вскричал Жермен.

– О, Господи! – проговорил капитан глухим голосом и взглянул на себя в зеркало.

Он отступил, пораженный ужасом, испугавшись самого себя, так он был бледен и страшен. Жермен направился к двери.

– Успокойтесь, сударь, успокойтесь, – сказал он, уходя. – Я иду встретить майора.

Действительно приехал майор Арлев в сопровождении Дамы в черной перчатке.

Жермен был уже на дворе замка, когда ямщик с трудом остановил лошадей, ловко подкатив к подъезду. Жермен открыл дверцы кареты и первый вынес пронзительный взгляд молодой женщины, которая оперлась рукой, затянутой в перчатку, на его руку, чтобы выйти из кареты.

– Ваш барин уже приехал? – спросил майор.

– Да, сударь…

Жермен поклонился, и Дама в черной перчатке, обменявшись с ним взглядом, заметила загадочную улыбку, скользнувшую у него на губах.

– Возвращение в Рювиньи сильно взволновало барина, – шепнул слуга.

– А! – воскликнула Дама в черной перчатке со странным ударением.

Майор предложил ей руку; в это время подошел старый управляющий Пьер в парадной ливрее, согласно старинному этикету, соблюдения которого покойный генерал требовал от своих слуг.

– Если господин майор, – сказал управитель, поймавший на лету титул, с которым Жермен обращался к старику, – потрудится последовать за мною в залу, то барин…

– Барин спустился вниз, – резко заметил на это Жермен. – Он одевается.

И слуга, мало, по-видимому, заботившийся о том, чтобы предоставить управляющему исполнить его обязанности, взял у него из рук свечу и пошел впереди прибывших в приемную залу замка. Там майор и его молодая спутница сели и в ожидании Гектора Лемблена начали с любопытством осматривать мрачную большую залу, являвшую собою целую поэму, печальную и меланхоличную. Панели из черного дерева, большие двери, темные обои, вылинявшие гербы на стенах – все свидетельствовало об упадке, в который пришло старинное жилище, лишившееся своих настоящих хозяев, в котором провела несколько лет в болезни и угрызениях совести безвременно и таинственно скончавшаяся молодая женщина.

– Бедная женщина, – со вздохом тихо проговорила Дама в черной перчатке.

Оба, майор и та, которая называла себя дочерью генерала барона де Рювиньи, молча переглянулись, как бы боясь сообщить друг другу свои впечатления, и продолжали ожидать.

Наконец тяжелые, неровные шаги, свидетельствовавшие о внутреннем волнении капитана, возвестили, что он идет. Действительно он появился на пороге и остановился на мгновение, точно мужество и силы изменяли ему. Но светский человек одержал верх, и капитан подошел к молодой женщине и приветствовал ее с вежливостью истого джентльмена.

– Сударь, – сказал майор, отвечая на поклон хозяина, – согласитесь, что мы аккуратны, несмотря на ужасную дорогу, по которой нам пришлось ехать сюда.

– Вы точны по-военному, и это нисколько не удивляет меня, – ответил Гектор Лемблен, – но мужество вашей спутницы достойно удивления…

И говоря это, капитан взглянул на Даму в черной перчатке и снова почувствовал, как электрический ток пробежал по его телу совершенно так, как тогда, когда он вошел к ней в отель на площади Бово. Большие голубые глаза странной женщины остановились на нем спокойные, холодные, насмешливые и в то же время полные обаяния.

Капитаном снова овладело лихорадочное состояние, немое восхищение, в которое три дня назад его привела Дама в черной перчатке. Он уже перестал дрожать, и страх у него прошел; он смотрел на нее, слушал ее, упиваясь звуком ее голоса и испытывая странное наслаждение от ее взгляда, забывая, что за час перед этим он плакал, как ребенок, под гнетом воспоминаний, чувствуя себя преступником. Управляющий пришел доложить, что ужин подан. Капитан предложил руку гостье и проводил ее в столовую. В течение целого часа капитан забыл укоры совести и начал уже чувствовать смутную надежду… Но одно слово майора внезапно пробудило его и снова вернуло к мрачной действительности.

– Капитан, – сказал майор, вставая из-за стола, – позвольте нам теперь пойти взглянуть на ящик, о котором упоминается в письме генерала, все ли он на прежнем месте?

Гектор Лемблен вздрогнул, и его синеватая бледность, исчезнувшая на минуту, снова разлилась по его лицу, потому что комната, где находился ящик, была та самая, в которой умерла Марта и куда он не осмелился войти час назад.

XXIII

Оставим пока майора Арлева, Даму в черной перчатке и капитана Гектора Лемблена, готовящихся войти в комнату покойной Марты де Шатенэ, и вернемся в Париж.

Долгое время спустя после отъезда последнего гостя Фульмен наш молодой друг Арман Леон проснулся от тяжелого глубокого сна и бросил вокруг себя удивленный взгляд.

Сначала он не мог дать себе отчета, где находится: место, где он очутился, сам не зная как, была прекрасная спальня, обитая оранжевым дама. Он спал на диване и был покрыт кашемировой шалью. Ему показалось, что в комнате нет никого, так как он сразу не заметил ничьего присутствия. Последние лучи солнца освещали комнату; стенные часы на камине показывали половину шестого. Арман проспал пятнадцать часов.

– Где же я? – спросил он себя.

Он начал припоминать то, что было накануне, и мало-помалу вспомнил все.

– Вчера, – соображал он, – я ужинал… пил… Где же я ужинал?.. Да, в зимнем саду, с Морисом, Мальвиной и Нини Помпадур… у Фульмен… Меня напоили… я опьянел… меня, должно быть, перенесли куда-нибудь…

Он привстал и снова огляделся вокруг. Тогда он заметил в двух шагах от себя, позади дивана, служившего ему постелью, сидящую неподвижно в кресле прекрасную Фульмен, которая следила за ним своими черными, полными огня глазами.

– Фульмен! – с удивлением воскликнул он.

– Здравствуйте! – сказала она. – Хорошо ли выспались?.. Вы спите с четырех часов утра.

И она добавила свежим и насмешливым голоском:

– Знаете ли вы, что вы проспали больше двенадцати часов? О, противные люди… напиваются без малейшего угрызения совести…

– Значит, я был пьян, – спросил Арман, – и вы приютили меня?

– Больше ничего не оставалось.

Арман сел и взглянул на нее с грустной улыбкой.

– Вы добрая, – сказал он так же, как и накануне.

– Нет, я эгоистка.

– Вы?

– Я, мой дорогой.

Фульмен подошла и села рядом с Арманом на диване, взяла его руку в свои и устремила па него свой блестящий магнетический взгляд.

– Да, – продолжала она, – я эгоистка, и ваше присутствие здесь не более как гнусная измена с моей стороны.

– Вы шутите?

– Да нисколько, я говорю правду.

Арман смотрел на нее, продолжая улыбаться.

Грешница в эту минуту была самой обольстительной женщиной, о какой только мог мечтать влюбленный поэт. На ней был надет длинный пеньюар из прозрачной кисеи, сквозь которую обрисовывался правильный контур ее плеч; маленькие ножки были обуты в туфли из красного атласа, а пышные густые черные волосы падали прядями на ее шею, глаза выражали истому, а алые губки были полуоткрыты; все напоминало в Фульмен образ задумчивой и сладострастной Венеры. Она положила свою беленькую ручку на плечо Армана и продолжала:

– Дорогой друг, вы у меня с четырех часов утра, и я вас удивлю сейчас, без сомнения, когда вы узнаете, почему вы находитесь здесь.

– Но я не понимаю, – сказал Арман, – как я мог потерять соображение…

– Тс! Голландец хотел усадить вас в свою карету и завезти вас домой.

– А вы этого не захотели?

– Конечно, нет.

Арман должен бы был догадаться обо всем, видя Фульмен, склонившуюся к нему, но сердца, полные только одной любовью, совершенно лишены дара прозорливости. То же случилось и с Арманом.

– Почему же вы не захотели? – спросил он.

– Потому что я любопытна.

– Любопытны, а что вы хотите узнать?

– Да ведь вы нам не кончили рассказа… Арман смутился.

– Рассказ драматичный и необыкновенный, странный…

– И я его не кончил, не правда ли?

– Нет.

– Ах, – тихо проговорил Арман, ударив себя по лбу, – теперь припоминаю… Я вам рассказывал…

– О Даме в черной перчатке, – докончила Фульмен.

– И вы мне поверили?

Арман задал этот вопрос дрожащим голосом, и лицо его чуть-чуть побледнело.

– Конечно, я поверила вам, – сказала Фульмен.

– Но ведь это была шутка, выдумка. – И, говоря это, Арман устремил на танцовщицу взгляд, полный тревоги.

Но Фульмен с материнской нежностью взяла его руки в свои и, устремив на него черные глаза, в которых светилось заметное снисхождение, сказала:

– Дитя!

– Не… клянусь вам… – пробормотал молодой человек.

– Не клянитесь, – остановила она его.

И, откинув рукой со лба Армана спустившиеся волосы, продолжала:

– О, великодушные двадцатилетние сердца! О, дипломаты! Маккиавелли с маленькими темными усиками, как мало вы знаете женщин, воображая, что их так легко провести.

– Но… я вас… не обманываю.

– Слушайте, – продолжала она, обнимая своей прекрасною рукою шею Армана, – вообразите, что я ваша мать…

– О, – улыбнувшись, заметил Арман, – вы слишком молоды для такой роли.

– Ну, в таком случае, сестра…

– Идет.

– Сестре говорят все… решительно все… и если я спрошу у вас о вашей сердечной тайне…

– Но у меня нет тайны.

– Опять!

Фульмен нетерпеливо топнула маленькой ножкой по паркету.

– В самом деле, – сказала она, – вы правы… сердечных тайн не открывают первой встречной женщине под предлогом, что ужинают у нее… а в ваших глазах я, разумеется, первая встречная…

– Нет, – возразил Арман, – потому что я читаю в ваших глазах желание быть моим другом.

– Более того, – сказала Фульмен. – Я люблю вас!

– Вы… любите меня! – воскликнул молодой человек, чрезвычайно удивленный.

– После сегодняшней ночи.

Лицо Армана сделалось задумчивым, и он опустил глаза.

– Простите меня, – сказал он, – но я не могу этому поверить… это невозможно.

– О, молодой безумец! – прошептала Фульмен, улыбаясь. – Неужели вы думаете, что вас бы напоили и оставили затем здесь на весь день, если бы…

Глаза Фульмен досказали начатую фразу. Но Арман с достоинством встал и в свою очередь взял ее руку.

– Простите меня, сударыня, – сказал он, – если я не упал тотчас на колени перед вами, если вы, чьей любви добиваются все, чьей улыбки вымаливают, а взгляд покупают на вес золота, если вы видите меня спокойно выслушивающим ваше признание, которое должно было лишить меня рассудка от счастья…

– Ах! – вскричала Фульмен, – вы отлично знаете, мой милый друг, что если вы не умираете от восторга и не упали к моим ногам, то это значит только одно, что вы не можете отвечать на мою любовь…

– Увы!

– Это значит, что вы любите Даму в черной перчатке. И Фульмен насмешливо захохотала.

– Вот, – сказала она, – каким образом заставляют признаться.

– Ваша правда, – прошептал молодой человек, опустив голову, – я побежден, и вы вырвали у меня мою тайну, заговорив о любви..; и разумеется…

– А! – улыбаясь, заметила Фульмен. – Понятно, мой дорогой, что я не призналась бы вам, если бы в самом деле полюбила вас; для меня это было только средством узнать вашу тайну. Я не бросаюсь так на шею своим поклонникам.

Арман стоял, опустив голову, в то время как Фульмен, улыбаясь, говорила и бросала на него ласковые взгляды опытной женщины, для которой человеческое сердце, и особенно сердце юноши, не представляется загадкой. Она заставила его снова сесть рядом с нею.

– Ну, – сказала она, – теперь поговорим, как старые друзья… Я вас не люблю… Вы меня тем более… потому что любите Даму в черной перчатке. Но нас должны сблизить общие интересы…

– Общие интересы? – спросил удивленный Арман.

– Почему бы и нет?

– У нас общие интересы?

– Разумеется. Дайте мне сначала поговорить о вас. Фульмен снова взяла руку Армана в свою и продолжала:

– Вы любите Даму в черной перчатке, странную женщину, которая, подобно Вечному жиду, бродит по свету, никогда не останавливаясь.

– Она в Париже, – живо сказал Арман.

– Вот как! В таком случае тем более вы должны понять, как я могу быть полезна вам.

Фульмен говорила спокойно, с улыбкой и, казалось, была так уверена в себе, что молодой человек слушал ее, не решаясь перебить.

– Дорогой мой друг, – продолжала она, – женщина такая, как я, всегда самый лучший помощник в таком затруднительном положении, в каком находитесь теперь вы. Если я вас хорошо поняла, то вы любите бессердечную женщину, которой столько же дела до любви, сколько было мне вчера…

– Вчера? – спросил Арман с удивлением. Фульмен закусила губу.

– Предположим, что я ничего не сказала, – возразила она, – и позвольте мне продолжать. Ясно, что если вы любите эту женщину и приходите в отчаяние от того, что не можете проникнуть к ней, то советы такой женщины, как я, могут быть вам очень полезны…

Фульмен подчеркнула последние слова; луч радости мелькнул в глазах Армана.

– Как! – воскликнул он. – Вы поможете мне?

– Почему бы и нет!

Но вдруг тень беспокойства пробежала по его лицу.

– А вы не расставляете мне ловушку? – спросил он.

– Нет, – ответила вполне искренне Фульмен.

– Однако… только что…

– Только что я вам сказала, что люблю вас, и вы, милый фат, поверили мне.

И Фульмен насмешливо улыбнулась.

– Ну, что ж! – продолжала она. – Я вас люблю, а поэтому хочу служить вам!.. Боже мой, сердце женщины такая загадка.

С минуту она молчала и сидела задумавшись, затем продолжала, взглянув на Армана, старавшегося разгадать эту странную женщину.

– Вчера вечером, я хотела выйти замуж за лорда Г… Я презираю людей, победы над которыми, благодаря легкости, не заслуживают ни внимания, ни прихотей женщины. Мне наскучила борьба, потому что я всегда побеждала, и я решила, что люди даже самые стойкие в конце концов сдаются и становятся тогда скучны, как ненастная погода. Слова нашего друга Морица Стефана и ваш задумчивый вид перевернули все мои проекты. Мориц уверен в том, что вы любите рыцарски и безнадежно и против вашей любви нет лекарства.

– Это правда, – прошептал Арман.

– Тогда, – продолжала Фульмен, – я дала себе клятву помочь вам и добиться вашей любви.

Арман грустно покачал головою.

– Нельзя любить двоих сразу, – сказал он.

– Я это прекрасно знаю, а потому решила быть только вашим другом. Вы ищете Даму в черной перчатке, и я найду вам ее…

– Вы! – воскликнул Арман.

– Неужели вы думаете, мой друг, что если я буду в течение недели искать по всему свету, то у меня останется хоть один уголок необшаренным? – гордо откинув голову, спросила Фульмен, а черные глаза ее блеснули.

– Хорошая заслуга, не правда ли, – продолжала она, – бороться с воспоминанием об отсутствующей женщине, может быть, потерянной навсегда. Горько было бы тогда домогаться вашей любви… Нет! Я хочу отыскать Даму в черной перчатке, я хочу толкнуть вас к ее ногам, и хочу, чтобы она вас полюбила…

– Вы хотите этого? – вскричал пораженный Арман.

– Да, – ответила Фульмен, – я хочу, чтобы препятствия к вашей любви были устранены, затруднения побеждены, Дама в черной перчатке открыла бы вам свои объятья, и тогда бы вы увидали, что уже не любите ее.

– О, это невозможно! – воскликнул Арман.

– Ребенок! А вот увидите!

– Фульмен, – пробормотал Арман, – вы обладаете очаровательным красноречием женщины, которую ничто не убедит, и свет, разумеется, сочтет меня глупцом и безумцем, видя, что я не у ваших ног; но вы, быть может, не знаете, что существуют роковые и непреодолимые страсти, которых ничто не в состоянии победить и которые поглощают человека всецело, так что он становится слепым и неблагодарным. Позвольте мне просить пока только вашей дружбы…

Фульмен закрыла ему рот рукою.

– Молчите, лучше поговорим о деле. Вы сказали мне, что она в Париже.

– Да. Вчера утром я шел по бульвару и на углу улицы Дюпо мимо меня быстро промчалась карета, запряженная парой. Она сидела в карете. Мое волнение было так велико, что в продолжение нескольких минут я стоял, точно окаменелый, провожая взглядом увозившую ее карету. Я видел, как карета повернула за угол улицы Рояль, и только я собирался броситься вдогонку, как она исчезла.

– Ну, что ж? – сказала Фульмен. – Мы найдем ее. Спокойствие, с которым она произнесла эти слова, произвело сильное впечатление на Армана. Он верил ей.

– Мы ее отыщем, – продолжала Фульмен, – и даже ранее, чем через неделю, быть может, завтра… или даже сегодня вечером.

– О, завтра… сегодня вечером! – восклицал Арман. – Но какой же силой вы обладаете?

– Дорогой мой, – печально сказала Фульмен, – есть люди, готовые умереть, если бы я пожелала этого; так неужели же я не смогу вывернуть, как перчатку, весь Париж? – и Фульмен протянула руку к сонетке.

Хорошенькая горничная, каких можно встретить только у женщин полусвета или в театрах, выставила свое лукавое личико из-за двери спальной и вошла зажечь свечи на камине.

– Прикажи подавать обед, – сказала ей Фульмен. Затем, обернувшись к Арману, танцовщица прибавила, улыбаясь:

– Вы обедаете со мной… потом я увезу вас в итальянскую оперу.

И так как он движением руки выразил отказ, то она сказала:

– Если вы откажете мне и будете злючкой, то вам не найдут вашей незнакомки.

– Я повинуюсь вам, – покорно прошептал молодой человек.