Текст книги "Тайны Парижа. Том 1"

Графиня смотрела на мужа в каком-то оцепенении.

– Дуэль? – наконец выговорила она. – С кем? По какому поводу? Неужели с Ар…

– О, успокойтесь! – возразил граф, который испытывал сильное страдание, видя бледность и ужас жены.

– Дуэль не с Арманом… не с вашим Арманом.

– Граф, вы оскорбляете меня…

– Я дерусь, – продолжал граф, – с безумцем, который искал со мной сегодня ссоры потому, что я выиграл, а он проиграл в рулетку.

– И вы согласились?

– О! – воскликнул граф. – Я так мало дорожу жизнью, что принял его вызов. Умереть сразу лучше, чем умирать каждый час, каждый день.

Эти слова, произнесенные с глубокой печалью, тронули графиню.

– А что, – спросила она, – если бы… я запретила вам драться… именем нашего ребенка?

Граф печально улыбнулся.

– Теперь уже слишком поздно, – проговорил он. – Меня сочли бы за труса… Но я осмелился явиться к вам именно за тем, чтобы поговорить о нашем ребенке.

– Я слушаю вас!

– У меня есть предчувствие, что я буду убит, – продолжал граф. – Я только что сделал завещание. Вот оно…

И он передал графине запечатанный конверт.

– Теперь, – продолжал он, – у меня остается к вам одна только просьба.

– Говорите, – сказала растроганная Маргарита.

– Если я буду убит, вы уедете из Бадена, не так ли?..

– Даю вам слово.

– Прощайте, графиня, – сказал граф и вышел, даже не протянув на прощание руку графине, которая не подумала удержать его.

Граф вернулся к себе. Но вместо того, чтобы лечь в постель, он провел весь остаток ночи, погрузившись в думы. Смотря в растворенное окно, с глазами полными слез, и вспоминало первых двух годах своей счастливой супружеской жизни с Маргаритой, когда она верила ему и когда он, убийца и разбойник, считал себя очищенным от своих грехов этим чувством любви. Ночь прошла, настал день, и первые лучи солнца скользнули по вершинам деревьев. Граф услыхал шаги в соседнем саду.

Он выглянул в окно и увидал майора, прогуливавшегося в обществе толстого, неуклюжего господина с седыми усами, в котором граф д'Асти тотчас же узнал капитана, о котором говорил майор.

Было пять с половиной часов. Граф переменил белье, тщательно оделся, как каждый джентльмен, которого ждет поединок, и вышел навстречу своим секундантам.

Проходя мимо комнаты своего ребенка, граф почувствовал, что его сердце разрывается от горя. У него не хватило мужества пойти навстречу опасности, не взглянув еще раз на свою дочь. Он на цыпочках вошел в комнату и подошел к маленькой кроватке так тихо, что даже горничная, спавшая в той же комнате, не проснулась.

Граф д'Асти стоял несколько минут, погруженный в созерцание розового личика спящей девочки. Затем, нагнувшись, он поцеловал в лобик ребенка и быстро вышел как человек, боящийся, что мужество покинет его, если он промедлит там несколько минут.

Майор Арлев и капитан прогуливались по Лихтентальской аллее. Старый капитан с комичной важностью держал под мышкой две шпаги. Майор, увидав графа, пошел ему навстречу.

– Вообразите, любезный граф, – обратился он к нему, – я всюду разыскивал экипаж, но нигде не мог найти! Нам придется отправиться пешком.

– Тем лучше, – ответил граф д'Асти. – Мы прогуляемся. Идемте.

Майор представил ему немецкого капитана, и, обменявшись обычными поклонами, граф и его секунданты направились по дороге в Лихтенталь.

Виконт де Р. и его таинственные секунданты, явившиеся к нему накануне в отель, были уже на месте, когда подошел граф д'Асти. Противники раскланялись, сняли верхнее платье и стали в позицию.

Графиня д'Асти всю ночь не сомкнула глаз. Узнав, что ее муж собирается драться, молодая женщина пережила почти те же муки, как и накануне. Она дрожала за жизнь ненавистного ей человека, имя которого она носила, так же сильно, как и за Армана, которого любила.

Женщины так уж созданы, что каждый человек, как бы равнодушны они к нему ни были, приобретает в их глазах особое расположение с той минуты, когда подвергается серьезной опасности. Граф был глубоко несчастный человек, которого презрение жены бросило в беспросветное отчаяние и который принял вызов в тайной надежде покончить с жизнью. К тому же это был человек, имя которого она носила, отец ее ребенка. Графиня повторяла себе это в течение всей ночи. Двадцать раз она хотела отправиться к мужу и протянуть ему руку со словами: «Я прощаю вас!», но гордость ее возмущалась, и она оставалась у себя и падала, молясь, на колени.

Рано утром она услыхала, как встал ее муж, слышала его шаги по лестнице, и как он вошел в комнату дочери. Затем ворота с шумом захлопнулись за ним, и Маргарита поняла, что граф ушел. С этой минуты на графиню напал страх. Она ждала, дрожа при малейшем шуме, и ежеминутно подбегала к окну соседней комнаты, выходившему на аллею, в надежде увидеть возвращающегося графа.

Наконец вдали показалась карета, та самая, которая отвезла виконта и его секундантов. Карета остановилась у ворот отеля графа д'Асти, и из нее вышел человек. Графиня узнала графа Арлева и вскричала:

– Ах, я знаю, что вы приехали сообщить мне, что мой муж убит!

– Нет, сударыня, но он серьезно ранен, и жизнь его в опасности. Его нельзя было перенести сюда, и он лежит в Лихтентале.

– Ах, едем, едемте скорее. Отвезите меня к нему… – молила графиня, снова почувствовавшая расположение к мужу.

VIII

Двое суток спустя после дуэли виконта де Р. с графом д'Асти несчастный игрок уезжал из Бадена в почтовой карете. Чтобы объяснить этот поспешный отъезд и встречу, предстоявшую виконту на почтовой станции в Оосе, необходимо рассказать событие, случившееся с ним немного ранее.

Виконт дрался на дуэли в семь часов утра. Во время третьей схватки граф д'Асти получил удар в горло и упал. Виконт, его секунданты и немецкий капитан остались около раненого до возвращения майора, который, как известно, отправился за графиней и привез ее к мужу; тогда виконт де Р. и его свидетели удалились.

Как ни было велико нетерпение виконта поскорее воспользоваться наградой за свою низость, у него все же хватило мужества дождаться десяти часов утра; с чеком в руках он явился к баденскому банкиру; тот почтительно поклонился ему, – так как у немецких банкиров есть обычай особенно любезно приветствовать предъявителей кредитных листов, – и попросил его пройти в маленький кабинет, смежный с приемной. Церемонно попросив его сесть, банкир обратился к посетителю:

– Господин виконт, я получил приказ уплатить вам по переводу, предъявляемому вами.

– Ах, это очень приятно, – пробормотал виконт, встревоженный такой торжественностью.

– Но я должен произвести уплату в три срока.

– Что такое? – переспросил виконт.

– Я готов, – флегматично продолжал банкир, – выдать вам десять тысяч франков.

И, видя, что виконт нахмурил брови, прибавил:

– Затем десять тысяч франков в день вашего отъезда из Бадена.

– Ага! Требуют, чтобы я уехал.

– Этого желают, по крайней мере.

– А остальные десять тысяч франков?

– Они будут переданы вам на первой остановке. Виконт, казалось, задумался.

«Пообсудим-ка, – размышлял он. – С десятью тысячами франков я могу поиграть с четверть часа в trente-et-quarante. Если я этого не смогу, значит, мне по-прежнему не везет. В таком случае у меня останется еще двадцать тысяч франков, чтобы отправиться в Гамбург.

Виконт написал расписку, положил десять тысяч франков – все блестящими золотыми – в карман, раскланялся с банкиром и вышел.

Ровно в полдень он явился в игорную залу. Профессиональные игроки никогда не играют в рулетку: эта игра действует им на нервы, возбуждает их. Они заранее уверены, что нет шансов на выигрыш, и если кто-нибудь из них рискнет поставить луидор, то с единственной целью испробовать свое счастье, подобно тому, как ювелир пробует предложенный ему металл. Виконт прошел было мимо рокового стола, даже не повернув головы, и направился к столу с «trente-et-quarante», как вдруг услыхал, как какая-то старушка парижанка сказала:

– Сегодня хорошо играть в рулетку. За столом Дон-Кихот.

Дон-Кихот было прозвище, данное посетителями сухощавому, испитому крупье с длинным печальным лицом.

– Да, – подтвердил другой игрок, – даже русские, которые никогда не ставят на номера, и те пришли сюда из-за него. У Дон-Кихота такой равномерный взмах руки, что у него раза по три выходит один и тот же номер.

Эти слова заставили виконта переменить свое намерение. Он услыхал, что выкрикивают номер двадцать седьмой, и поставил на него.

Номер двадцать седьмой вышел снова, и крупье передал виконту, присевшему к столу, три тысячи пятьсот франков. С этой минуты несчастный игрок превратился в одного из тех людей, о которых вульгарно выражаются, что у них в кармане лежит веревка от. повешенного. Через час банк был сорван; вечером такая же судьба постигла «trente-et-quarante». На другой день вечером виконт де Р. подсчитывал свой громадный выигрыш в триста тринадцать тысяч франков. Цифра тринадцать показалась ему предзнаменованием.

– Ого! – сказал он. – Если завтра я буду играть, то, пожалуй, меня обчистят до нитки. Воздержимся лучше вовремя, уложим вещи и отправимся в Гамбург.

Виконт, приняв это мудрое решение в одиннадцать часов вечера, вернулся в гостиницу, уложил золото в мешки и заказал почтовых лошадей.

В десять часов утра, то есть за час до того, когда минотавр раскрывал свою ненасытную пасть, виконт, закутанный в роскошный плащ, в сопровождении камердинера, завербованного из лакеев отеля, садился в карету. В ту минуту, как экипаж грузно двинулся вперед, какой-то человек, запыхавшись, подбежал к нему: это был честный банкир немец.

– Господин виконт, господин виконт, – кричал он, – вы уезжаете, не взяв своих денег.

– Это правда, – спохватился виконт, – я забыл о них. И он положил в карман десять тысяч франков, раскланялся с банкиром и крикнул кучеру:

– Вперед! Живо!

Через пятьдесят минут карета с виконтом де Р., у которого в кармане хранились триста двадцать три тысячи франков, остановилась в маленькой деревеньке Оос, расположенной по обеим сторонам дороги, которая тянется из края в край по Великому герцогству Баденскому, от Баля и швейцарской границы до университетского города Гейдельберг.

Почти в ту же минуту другая почтовая карета, приехавшая из Страсбурга, остановилась перед подъездом единственной гостиницы в Оосе; из кареты вышла молодая женщина, как раз в одно время с виконтом.

– Ба, да ведь это Фульмен! – воскликнул виконт.

– Ах, – произнесла молодая женщина, узнав игрока, – это вы, маленький виконт де Р.

– Здравствуйте, Фульмен!

– Здравствуйте, виконт!

Фульмен встречала виконта раз восемь или десять в кругу золотой молодежи, когда он проматывал последние крохи своего состояния. Виконт подошел к Фульмен и, галантно поцеловав ее руку, сказал:

– Куда это вы едете, моя милая?

– В Баден. А вы?

– А я из Бадена.

– А!.. Значит, проигрались?

– Напротив, выиграл. Разве вы не видите, какая у меня карета?

– Да, правда. Привет вам, милорд! Мы, стало быть, разбогатели?

– Да, малую толику, – скромно улыбнулся виконт.

– А… куда это вы едете?

– Хочу прокатиться по Рейну.

– Любезный виконт, – сказала Фульмен, видимо, взволнованная и встревоженная. – Вы едете из Бадена? Вы провели там несколько дней?

– Я прожил там с месяц.

– В таком случае вы можете сообщить мне кое-какие сведения.

– Пожалуйста, я к вашим услугам.

– Много ли в Бадене французов?

– Почти никого.

– Знакомы вы с ними?

– Да… со всеми… во-первых, там поселился граф д'Асти.

– А! – воскликнула, задрожав, Фульмен.

– Но я боюсь, что ему придется недолго там остаться;

– Разве он должен выехать?

– Да… на тот свет.

– Что такое? – переспросила Фульмен. – Граф умирает?

– Честное слово, моя милая, – сознался виконт, – это случилось отчасти по моей вине.

– По вашей вине!

– Да, третьего дня утром я нанес ему шпагой удар в горло.

– Вы! – воскликнула Фульмен, сделав шаг назад.

– Боже мой! – удивился виконт. – Какое это произвело на вас впечатление! Любите вы его, что ли?

– Ах, что за шутки! Я знаю его жену… знаю его…

– Черт возьми! – проворчал виконт. – Знай я это… В общем, вся история напоминает мне странный и смутный сон. Меня заставили ранить его.

– Вас… заставили?

– Я почти сошел с ума… проигрался до нитки… и хотел пустить себе пулю в лоб.

– И что же?

– Какой-то молодой человек небольшого роста, или вернее… женщина, переодетая мужчиной…

– Женщина?

– Да, маленькая, бледная блондинка с темно-синими глазами…

«Она!» – подумала Фульмен.

Виконт был в ударе и к тому же настроен цинически; он довольно искренно рассказал Фульмен об отвратительной роли, которую он сыграл. Фульмен выслушала его, удержавшись от желания выразить ему свое презрение словом или жестом, так как ей необходимо было расспросить его еще кое о чем.

– Вы плохо кончите, любезный виконт, – заметила она с презрительной улыбкой.

– Ба! Почем знать!

– Ваше золото в крови… это счастья не приносит. Но, – продолжала Фульмен, желая во что бы то ни стало узнать все, – разве в Бадене нет никого из французов, кроме графа д'Асти и его жены?

– Ах! Простите! Там маркиз и маркиза де С, баронесса де М., виконт и виконтесса де Н.

– А еще? – спросила Фульмен.

– Затем один полурусский и полуфранцуз, живущий бок о бок с графом на Лихтентальской аллее, который и был секундантом.

– Как его зовут?

– Майор граф Арлев.

– А! – воскликнула Фульмен, стараясь победить свое волнение. – И… он там один?

– Нет, с молодым человеком.

– Без сомнения, с тем… который…

– Нет, нет, – прервал ее виконт, – с настоящим молодым человеком, французом, своим другом. Он живет вместе с ним.

– Как его зовут?

– Арман.

Фульмен побледнела как смерть.

– Что же, – продолжала она. – Он близок с графом Арлевым?

– Конечно! И с тех пор, как тот ранен, граф…

– Ранен?.. Кто? Граф?

– Нет, Арман. Фульмен вскрикнула.

– Ах, черт возьми! – проговорил виконт, – я догадываюсь, моя милая, Арман ваш возлюбленный… но успокойтесь… утешьтесь… его рана не опасна… пустая царапина…

– Но с кем же он дрался? – продолжала расспрашивать Фульмен, потерявшая голову.

– С итальянцем, каким-то маркизом, имя его я забыл.

– А почему? По какому поводу?

– Мне говорили, из-за женщины. О! Это старая история, – прибавил виконт, – и вам нечего ревновать. Это случилось во Флоренции, где он был больше года назад.

«Значит, – решила про себя Фульмен, – он друг майора Арлева».

– Милая моя, – уговаривал виконт Фульмен, взяв ее за руку, – неужели вы любите этого юношу?

– Может быть.

– В таком случае, мне жаль вас.

– Почему?

– Потому что он любит другую.

– О! Я это знаю, – перебила его Фульмен. – Он любит авантюристку… странную женщину… которую зовут…

– Вовсе нет, – перебил ее виконт, – вы не в курсе дела, совсем не та…

– Боже мой, кто же она?

– Арман, – продолжал виконт, – как говорят, безумно влюблен в графиню.

– Какую графиню?

– Графиню д'Асти, конечно!

Фульмен окончательно потеряла голову, услыхав слова виконта.

– Мне кажется, что я схожу с ума! – прошептала она.

– Она прислонилась к перилам парадного крыльца гостиницы и сделала графу прощальный жест рукой.

В эту минуту какой-то человек, одетый в форму датского почтальона, подошел к молодому путешественнику.

– Вы господин виконт де Р.? – спросил он с глубочайшим почтением.

– Да, это я.

Почтальон открыл кожаную сумку, висевшую у него через плечо на ремне, вынул из нее небольшой портфель и протянул его виконту.

– Вот десять тысяч франков, господин виконт, – сказал он и отошел с поклоном.

Виконт простился с Фульмен, вскочил в карету, в которую запрягли свежих лошадей, и крикнул почтальону:

– В Гейдельберг!

Фульмен стояла неподвижно, машинально глядя на ожидавшую ее почтовую карету.

– Сударыня, – окликнула ее горничная, – лошади поданы.

Фульмен пришла в себя и села в карету, не понимая, что такое она делает.

– Арман, друг графа Арлева, – шептала она, – граф д'Асти умирает… от удара шпагой, «купленного ею»… Что все это значит, Боже мой?

Карета быстро помчалась, и через какой-нибудь час Фульмен уже въезжала в Баден; она остановилась в Английской гостинице, находившейся ближе остальных к Лихтентальской аллее. После того, что она узнала в Оосе, танцовщица ни на минуту не подумала остановиться у графини. Переодевшись, она потребовала себе карету и велела ехать к графу Арлеву.

– Я должна увидеть Армана, – решила она, – это необходимо во что бы то ни стало.

Фульмен предвидела, что ее не впустят в дом майора и ей не удастся добиться свидания с Арманом, поэтому она приготовилась. Когда она позвонила у решетки сада, явился лакей, одетый во все черное.

– Майор граф Арлев? – спросила Фульмен.

– Здесь, – ответил лакей, пропуская ее.

Фульмен вышла из кареты. Лакей провел ее через сад в большую летнюю гостиную и объявил:

– Граф изволил выйти, но он скоро вернется. Не угодно ли вам подождать?

– А господин Арман также вышел? – осведомилась Фульмен.

– О, нет, – возразил лакей, – он еще не встает с постели, хотя ему много лучше.

– А! – вздохнула Фульмен с облегчением.

– Вы изволите знать их?

– Я приехала навестить его, – с волнением ответила она.

– Не угодно ли вам последовать за мною?

Фульмен радостно вскрикнула, видя, что все препятствия мало-помалу устраняются с ее пути. Она последовала за лакеем, который провел ее во второй этаж, в комнату Армана. Арман был один и читал, опершись на локоть. При шуме отворившейся двери он поднял глаза.

– Фульмен! – воскликнул он с удивлением, почти с радостью.

Молодая женщина подбежала к нему и схватила за руку.

– Ах! Дорогой Арман… – проговорила она. – Вы живы!

– Как! – с улыбкой заметил он. – Разве до вас дошел уже слух о моей смерти?

– Я узнала, что вы дрались на дуэли…

– О! Это простая царапина…

– Но с кем же? Из-за чего?

– Тише, – проговорил Арман, приложив к губам палец, – это не моя тайна.

Эти слова обдали сердце Фульмен холодом.

– Ах, правда, – согласилась она, – это верно! У меня нет больше права ни знать ваши тайны, ни стараться проникнуть в них. Мне достаточно встретить вас здесь, в доме врага…

Арман рассмеялся.

– Да вы с ума сошли, дорогая Фульмен! О каком враге вы говорите?

– Этот дом… – прошептала она, вздрогнув.

– Этот дом принадлежит графу Арлеву… моему другу.

– Вашему другу! О, несчастный! Этот человек, которого вы считаете своим другом, не более как слепое орудие, раб, креатура…

– Кого же, о, Господи!

– Женщины, которую вы любите, которая ненавидит вас и ведет вас к гибели…

– Превосходно! – произнес, смеясь, Арман. – Дорогая Фульмен, успокойтесь… я уже не люблю ее.

Эти слова заставили Фульмен отступить назад.

– Вы… уже… не любите ее!.. – воскликнула она с непередаваемым оттенком в голосе, в котором звучали и радость, и недоверие.

Арман уже не был прежним юношей с честным и прямым взглядом, с открытой улыбкой, которая не умела лгать. Ему навязали роль, и он играл ее добросовестно.

– Да нет же, – уверял он. – Я уже не люблю ее, моя дорогая Фульмен… Что делать? Любовь приходит и уходит, как все на свете…

– Но она здесь, эта женщина! – вскричала Фульмен. – Здесь? Вы бредите, Фульмен, в этом доме я живу один с графом.

Фульмен устремила на него свой ясный и спокойный взгляд.

– Дорогой Арман, – сказала она, – в настоящее время вы не свободны. Вам приказали играть роль – и вы исполняете ее; приказали лгать – и вы лжете. Прощайте! Бедный слепец, я спасу вас помимо вашего желания!

Она гордо выпрямилась, послала молодому человеку прощальный привет рукой и вышла прежде, чем пораженный Арман сделал попытку удержать ее.

С высоко поднятой головой вышла Фульмен из дома графа Арлева и приказала отвезти себя в Лихтенталь, за монастырь. Там состоялся поединок, на котором граф д'Асти получил удар шпагой в горло; его спешно перевезли в один из соседних домов, в какой-то простонародный трактир. Граф Арлев объявил, что если раненого повезут домой, то ему не выдержать далекого пути. Доктора, немедленно вызванные на место дуэли, подтвердили мнение майора, хотя они и ручались за его жизнь.

Когда Фульмен приехала туда, она застала графиню д'Асти у изголовья мужа, заботливо ухаживающую за ним.

Обе женщины вскрикнули от радости и кинулись друг другу в объятия.

IX

Прошло две недели. В это время оказалось возможным перенести графа д'Асти из трактира в Лихтентальскую аллею в его городской дом. Больной не мог говорить, но доктора ручались за его жизнь. Уже две недели графиня и Фульмен не отходили от его постели. Майор Арлев несколько раз посылал узнавать о здоровье раненого, но сам не являлся, ссылаясь на суставной ревматизм, не позволявший ему выходить из дому.

В течение этих двух недель графиня не получила никаких известий о здоровье Армана и ни разу не произнесла его имени. Но она все еще любила его… любила тем сильнее, что уединение и разлука усиливали ее любовь; каждый час, в который она не получала известий о человеке, покорившем ее сердце, превращался в смертельное страдание для этой женщины.

Она любила его, но не упоминала его имени, а Фульмен не решалась расспрашивать ее. Графиня с тех пор, как жизни ее мужа грозила опасность, сделалась гораздо снисходительнее к нему… а особенно с тех пор, как она сама, гордая Маргарита де Пон, по трепету своего собственного сердца поняла, что должен выстрадать тот, кто любит, и любит безнадежно. Прощение мало-помалу проникало в ее душу по мере того, как она превращалась в женщину, а ее удрученная совесть начинала шептать ей, что и она теперь не безгрешна. Читатель поймет поэтому, отчего она затаила в глубине своей души воспоминание об Армане и отчего у смертного одра мужа ее уста не осмеливались произнести его имени.

Что касается Фульмен, то другие соображения побуждали ее хранить молчание. Фульмен, умная, энергичная и преданная женщина, смутно угадывала ужасные комбинации и злодейские планы Дамы в черной перчатке. Она знала настоящее имя этой женщины с того дня, как смерть постигла капитана Гектора Лемблена, и прекрасно понимала, что Арман не мог внушить ей иного чувства, кроме ненависти. А потому Дама в черной перчатке, отталкивавшая Армана, избегавшая его, старавшаяся во что бы то ни стало отделаться от него, внушала Фульмен гораздо менее опасений, чем теперь, когда эта женщина обратила его в своего соучастника.

Насчет последнего опасения у Фульмен не оставалось ни малейшего сомнения после кратковременной беседы с юношей. Арман живет у графа Арлева. Арман называет его своим другом, Арман заявляет, что уже не любит и не видит Дамы в черной перчатке – все это не более как обман.

– Она обратила его в послушное орудие и раба! – решила Фульмен. – И мне придется сорвать с нее личину, если я хочу спасти его.

Фульмен решилась наблюдать молча. Она не упомянула о молодом человеке ни одним словом; она притворилась, что совсем не знает графа Арлева, но она замечала, что каждый раз графиня бледнеет и дрожит, когда камердинер майора приносит от него записку. Графиня поспешно разрывала конверт, жадно пробегала его глазами и говорила с волнением:

– Поблагодарите графа от меня: господину д'Асти лучше.

А Фульмен в это время думала: «Она искала в записке хоть одного слова об Армане, хоть намека на него… Бедная женщина… Она любит его!»

Вначале Фульмен испытывала чувство глухой ревности.

Она не требовала, чтобы любимый ею человек непременно любил ее, чтобы его сердце было свободно, но она не хотела, чтобы та, которой он увлечется, любила его.

Сердце человеческое полно странностей. Эта ревность продолжалась всего несколько часов. Вскоре великодушие и благородство Фульмен одержали верх, и она сказала себе:

«Она любит его! Так что ж, я постараюсь, чтобы это было взаимно… По крайней мере, она спасет его от роковой судьбы, которая грозит ему…»

Однажды вечером, часов в шесть или семь, графа д'Асти, который не мог больше произнести ни одного слова, перевезли в лонгшезе на террасу. Раненый залюбовался догорающим закатом и, казалось, чувствовал некоторое облегчение под теплыми лучами догорающего солнца. Госпожа д'Асти сидела рядом с мужем и держала его руку в своих руках. Фульмен замечталась, облокотившись на каменные перила балкона, украдкой бросая взгляд в тенистый сад графа Арлева в надежде увидеть сквозь чашу деревьев своего возлюбленного Армана. Но он по-прежнему не показывался.

Граф изредка поднимал на жену глаза, в которых блестели с трудом сдерживаемые слезы, и его взгляд – отныне единственный доступный для него язык – казалось, говорил Маргарите:

«Вы добры… и я чувствую, что вы прощаете меня… Боже мой! Как бы я хотел теперь жить!»

Вдруг у ворот дома раздался звонок, возвестивший о посетителе. В жизни есть минуты, когда душа и слух бывают поражены одновременно. Звук колокола заставил все три сердца встрепенуться и тревожно забиться.

Граф сильно побледнел, как будто сама судьба прикоснулась к этому колоколу. Фульмен и графиня в волнении переглянулись.

А между тем звонили иногда раз по двадцати в день, и дверь дома раз двадцать отворялась, пропуская различных посетителей. Но в этот вечер всем троим почудилось, что колокол прозвучал как-то зловеще, точно похоронный звон.

Вошел лакей и доложил:

– Граф Арлев и его друг изволят спрашивать о здоровье графа д'Асти.

Граф из бледного сделался багровым. Арман у него в доме – не значило ли это, что он лишится снова привязанности и прощения жены. Сердце Фульмен болезненно забилось.

«Ах! – подумала она. – Ястреб прилетел за своей добычей!»

Графиня почувствовала слабость; ей стало грустно. Она с отчаянием взглянула на мужа. Казалось, она умоляла умирающего взглядом запастись мужеством и силой и спокойно встретить человека, которого она, наперекор самой себе, любила и не могла забыть, несмотря на все усилия и молитвы, посылаемые к Небу.

Майор и Арман вошли. Майор вошел первым, подошел к постели графа и пожал ему руку. Арман поклонился графине, которая даже не в силах была подняться ему навстречу, так велико было ее смущение. От излишней добросовестности, с которой он исполнял свою роль, или вследствие сознания низости своего поведения, слишком тяготившего благородную натуру молодого человека, но он был, видимо, взволнован и едва мог пробормотать извинение, что до сих пор не навестил господина д'Асти.

Раненый бросил на него взгляд, которым объявлял войну не на живот, а на смерть; все мускулы на его лице дрожали. Появись Арман неделей раньше, волнение убило бы графа. Но теперь он протянул ему руку, по-видимому, спокойно выслушал обычные фразы соболезнования молодого человека и сделал даже едва заметное движение головой, которое должно было означать его благодарность.

Фульмен, на минуту растерявшаяся, скоро оправилась, и к ней вернулись ее обычное хладнокровие и присутствие духа.

– Здравствуйте, Арман, – сказала она, пожав руку молодому человеку.

Графиня побледнела, затем покраснела и задрожала.

– Вы, значит, в Бадене, мой прекрасный обольститель! – продолжала Фульмен шутливым тоном.

Арман окончательно смутился. Тон Фульмен, казалось, говорил:

«Вы меня любили… мы любили друг друга…»

Разве не могло это погубить Армана во мнении графини?

Госпожа д'Асти минуту назад чувствовавшая глубокое страдание при входе Армана, Армана, о котором она хотела заглушить малейшее воспоминание, которого она во что бы то ни стало стремилась забыть, почувствовала при этих словах ревность. Присутствие графа д'Асти и влажный взгляд Фульмен удержали молодого человека от возражений.

Даже граф Арлев почувствовал себя неловко при этой сцене. Один граф д'Асти вздохнул с облегчением. Ему показалось, что Фульмен является ему неожиданной поддержкой, посланной самим Небом. Она мужественно довела свою роль до конца. В продолжение целых двадцати минут, пока длился визит майора и Армана, она остроумно шутила над Арманом, вспоминая об их прежних отношениях, об ужинах у нее, на которых банкир-голландец после пятой выпитой бутылки шампанского становился забавным, и ей удалось в конце концов вызвать улыбку на бледных губах д'Асти.

В ту минуту, как майор и Арман вставали, чтобы уйти, Фульмен незаметно очутилась около Армана, и они обменялись несколькими словами, которые ускользнули от слуха графини.

– Арман, – прошептала она, – я должна поговорить с вами.

Ее голос звучал властно, и сын полковника должен был повиноваться.

– К чему? – спросил он.

– Это необходимо.

– Хорошо!

– Где я могу увидеться с вами?

– У майора.

– Нет, там я не хочу.

– Так завтра в казино.

– Принадлежите ли вы к людям, которые способны сдержать свою клятву?

– Милый вопрос!

– Поклянитесь, что никто, слышите ли, никто не узнает о нашем завтрашнем свидании.

– Клянусь!

– Хорошо, прощайте!

Графиня не слыхала их разговора, но ей показалось, что между Фульмен и Арманом существует какая-то тайна, и ее ревность еще усилилась. Майор и его друг вышли. В эту минуту вошли двое слуг и укатили кресло графа.

Обе женщины на минуту остались одни. Графиня опустила глаза и, казалось, терзалась мучениями ревности. Фульмен подошла к ней и взяла ее руку.

– Графиня, – сказала она ей голосом, полным волнения, – вы женщина высшего круга, а я не более как бедная актриса. Для вас в том обществе, где вы вращаетесь, гордость женщины состоит в том, чтобы никогда не сделать неверного шага… для меня же и для всех мне подобных гордость заключается в любви… много любить и много быть любимой.

– Зачем вы мне все это говорите? – спросила графиня, вся дрожа.

– Вы были так добры, что почтили меня однажды именем своего друга… и я хочу быть достойной этого имени, которым я горжусь, – продолжала Фульмен с возрастающим волнением. Арман никогда не любил меня… Я имела несчастье угадать вашу тайну и потому хочу спасти вас…

Графиня д'Асти глухо вскрикнула и упала почти без чувств на руки Фульмен…

Вечером того же дня, часов около одиннадцати, Фульмен стояла у окна своей комнаты, пылающим взглядом всматриваясь в сад графа Арлева.

– Мне необходимо встретить тебя одну, демон, – шептала она. – Пусть борьба произойдет между нами двоими… О, я тебя хорошо узнала в прошлую ночь при луне по твоему черному платью, несмотря на густой вуаль, закрывавший твое лицо… но сегодня тебе от меня уж не ускользнуть.

Ночь была темная, полный мрак окутывал сад, и глаза Фульмен невольно следили за полосками огня, которые отбрасывали окна домов. Она ждала, пока исчезнет этот свет. Ей пришлось прождать около часа.

Наконец последний огонек потух, и сад погрузился в непроглядную тьму.

«Все спит», – подумала Фульмен.

Она закрыла окно, но не потушила свечи, которая уже догорала; молодая женщина сообразила, что не пройдет и четверти часа, как свеча потухнет сама собой.

– Когда ты, зловещая ночная птица, скрывающаяся весь день в доме, не увидишь больше света, – прошептала она, – ты выйдешь в сад прогуляться под тенистыми деревьями и подышать чистым воздухом. Но ты встретишь там Фульмен…