Текст книги "Тайны Парижа. Том 1"

XXI

На улице де Пентьевр, почти в конце предместья Сент-Онорэ, возвышался старинный отель, величественный с виду, ворота которого были увенчаны большим гербовым щитом; на голубом фоне его были изображены две серебряные птички с кратким девизом: Semper! To есть: Вечно! Итак, аристократический род, имевший дерзновение верить в вечность своего существования – на что указывала надпись – увидал, как последний его отпрыск сошел в могилу, не оставив после себя потомства. Барон де Флар-Рювкньи, глава младшей линии, умер в Марселе, будучи убит на дуэли маркизом Гонтраном де Ласи. Маркиз де Флар-Монгори, глава старшей линии, умер несколько недель спустя в замке де Пон, узнав, что маркиз де Ласи похитил Маргариту де Пон. Но г-н Шаламбель, усыновленный этим последним, усиленно домогался и наконец добился-таки разрешения министра юстиции носить имя и принять герб человека, законным наследником всего имущества которого он являлся.

Несколько месяцев спустя, как припомнит читатель, новый маркиз женился на баронессе де Мор-Дье. Вспомним обстоятельства, при которых это случилось. Почтовая карета г-на де Шаламбеля сломалась в нескольких сот шагов от замка, где жила молодая вдова. Раненого молодого человека, бывшего в обмороке, перенесли к ней в замок, и он остался там неделю, другую, наконец, третью. В это время пришло печальное известие о смерти г-на де Верна, усыновленного покойным бароном де Мор-Дье, человека, которому баронесса должна была передать все имущество покойного в ущерб того, кто носил его имя, назывался его сыном, но в жилах которого не было ни капли крови барона.

Смерть де Верна сильно поразила молодую женщину, но когда первое отчаяние миновало, она увидала у ног своих г-на Шаламбеля, сочувствовавшего ее горю и говорящего ей о будущем и о своей привязанности, и даже осмелившегося сказать, что он любит ее… Госпожа де Мор-Дье была молода и в жизни любила только своего старого мужа; она была одинока на свете и в первый раз испугалась этого одиночества, с которым думала было примириться… Затем г-н Шаламбель, которого с этих пор мы будем называть Фларом, говорил так обольстительно, бросал на нее такие жгучие взгляды… что госпожа де Мор-Дье согласилась наконец сделаться счастливой.

Прошло уже семь лет с тех пор, как баронесса де Мор-Дье получила у подножия алтаря имя маркизы де Флар-Монгори. Для нее эти семь лет пронеслись как счастливый сон, не омраченный ни одной ссорой, ни малейшим облачком. Де Флар был самым лучшим супругом и обожал свою жену. Госпоже де Флар должно было вскоре исполниться тридцать пять лет, но время, казалось, забыло ее. Ни одной морщинки не было видно на ее челе; ее улыбка носила отпечаток юношеской свежести, а в глазах светилась та почти детская меланхолия, которую так любил покойный барон де Мор-Дье. От этого союза, казалось, благословенного самим Богом, родились две маленькие девочки, розовенькие, белокурые и прекрасные, как ангелы, спустившиеся на землю. Через шесть месяцев после вступления в брак г-н де Флар выплатил миллион сыну, лишенному наследства, барону де Мор-Дье, который, подобно ему, принадлежал к числу членов общества «Друзей шпаги». Спустя год ужасное общество распалось.

Счастье и богатство, казалось, соединились воедино, чтобы сопутствовать в жизни г-ну Шаламбелю, ставшему одновременно маркизом де Фларом, миллионером, счастливым супругом баронессы де Мор-Дье и отцом двух прелестных малюток.

Но это было еще не все; счастье сопутствовало маркизу и в общественной жизни. Он был честолюбив. Как депутат и знаменитый оратор, молодой маркиз пользовался громадным успехом, защищая с трибуны существующий строй, – вещь в то время довольно трудная. Упоенный первой победой своего красноречия, он был вполне уверен, что займет место на скамье Люксембургского дворца.

Однажды вечером, в ноябре 184… года, то есть несколько дней спустя после того, как мы видели Фульмен, увозившую с собою лорда Г. от его гостей из «Золотого Дома», маркиз де Флар-Монгори – весь Париж признал за ним это имя – около полудня выехал из дома в парадной карете. Молодой депутат отправился в N-ское посольство, чтобы получить орденские знаки командора, которые ему пожаловал иностранный монарх и которые его посланник должен был вручить маркизу с обычным церемониалом. Отель посольства находился за Сеной, на улице, смежной с Дворцом юстиции. На мосту Согласия карету маркиза задержало громадное скопление экипажей. Кучеры приостановили лошадей, и маркиз, которого ждали ровно в двенадцать часов и который знал, что точность обязательное качество дипломата и вообще каждого политического деятеля, приказал слуге вернуться обратно, ехать вдоль набережной и переправиться через мост Рояль, что было бы гораздо скорее, чем ждать, пока восстановится движение экипажей.

Кучер повернул обратно и пустил лошадей во всю прыть мимо Тюильрийского дворца; но на равном расстоянии между двух мостов шикарный экипаж встретился с роспусками, нагруженными железом, которые в Париже едут всегда с таким ужасным грохотом, что раздражают нервы. Одна из лошадей собственного экипажа испугалась, закусила удила и взбесилась, вожжи порвались, и карета ударилась дышлом в перила набережной, а испугавшаяся лошадь упала, сломав при этом себе ногу. Маркиз вышел из кареты, передок которой разбился, немного взволнованный, но совершенно невредимый. Ни кучер, ни лакей не были ранены.

– Решительно, – прошептал маркиз, вынимая часы, – я родился под счастливой звездой. Я отделался одним страхом.

Было без четверти двенадцать.

«Не надо, однако, забывать, – прибавил он про себя, – что его превосходительство назначил мне явиться ровно в полдень.

Нельзя заставлять ждать посланника».

И маркиз, нисколько не заботясь о том, что придется убить лошадь, стоящую две тысячи экю, и еще менее беспокоясь, как человек богатый, что ему придется изменить свои привычки к роскоши, сел в проезжавшую мимо наемную карету и приказал кучеру:

– Шесть луидоров на чай: в N-ское посольство! Кучер хлестнул клячу и приехал на место в пять минут первого.

«Опоздать на пять минут и приехать в наемной карете, – подумал де Флар, – это непростительно! Мне придется рассказать посланнику о своем приключении».

Но маркизу не пришлось слишком долго восхвалять свою счастливую звезду. К нему вышел швейцар и сказал:

– Его превосходительство сильно заболел сегодня ночью и просит г-на маркиза отложить аудиенцию на завтра.

– Ах! – прошептал маркиз. – Это очень кстати. Когда де Флар выезжал из двора посольства, какой-то человек входил туда. Маркиз был в карете, а тот пешком. На пешеходе был надет длинный сюртук, застегнутый до подбородка, и все в его лице и в его костюме указывало на то, что он служит в военной службе; поношенный и побелевший по швам сюртук, побуревшая шляпа и немного стоптанные сапоги, казалось, свидетельствовали о нищете, которую тщетно стараются скрыть.

Взгляды молодого человека и маркиза встретились. Пешеход вскрикнул от удивления. Маркиз вздрогнул и не мог скрыть своей досады.

– Ба! – воскликнул пеший, сделав знак кучеру остановиться и подойдя и протягивая руку маркизу. – Это вы, Шаламбель?

Маркиз покраснел и пробормотал:

– Ах! Это вы, барон…

– Я самый, дорогой маркиз. Простите, что назвал ваше прежнее имя, но это по старой привычке. Я все забываю, что вы де Флар-Монгори.

Маркиз улыбнулся и сделал при этом гримасу.

– Да, его превосходительство должен был сегодня передать мне орденские знаки…

– Ах, совершенно верно! Я видел вашу фамилию в газетах.

– Но, – поспешил прибавить маркиз, – его превосходительство сегодня утром почувствовал себя сильно нездоровым, и благодаря этому моя аудиенция отложена.

– Вы в хороших отношениях с посланником?

– В наилучших.

– Может быть, вы можете оказать мне услугу?

– Располагайте мною…

– Хорошо, подождите, – сказал пешеход, отворяя дверцу кареты и садясь рядом с де Фларом, который не решился возразить. – Я наскоро изложу вам свое дело.

– Говорите, барон…

– Но, во-первых, куда мы едем?

– Я намеревался вернуться домой.

– Черт возьми! Вы извините меня, если я не поеду с вами: бывшая госпожа де Мор-Дье, моя мачеха, а теперь ваша законная супруга, чересчур боится меня.

– Кучер, – приказал де Флар, опустив стекло в карете, – поезжайте шагом.

Карета снова пустилась в путь.

– Какую услугу я могу оказать вам? – спросил маркиз.

– Вы можете рекомендовать меня посланнику.

– Вы желаете служить по дипломатической части?

– Нет, – возразил барон, – я желал бы снова отправиться служить за границей. Когда я спустил миллион, знаете, тот, на что понадобилось немало времени, я надел капитанские эполеты турецкой армии. Султан лишил меня своей милости, и я поспешил уехать, чтобы избегнуть веревки, которую немой приносит на красном блюде.

– А теперь вы хотели бы…

– Поступить на службу в имперскую армию, которая должна воевать с Мексикой.

– Хорошо, – сказал Шаламбель, ставший теперь маркизом де Флар-Монгори, – рассчитывайте на меня… посланник ни в чем мне не отказывает. Постараюсь сделать вас полковником.

– Спасибо.

Де Флар, которого встреча с бароном де Мор-Дье очень мало обрадовала, поспешил подать ему руку, надеясь, что после этого он оставит его одного.

– Вы счастливы, маркиз?

– Очень.

– Вы богаты, это правда?

– Слишком богат.

– Ваше честолюбие удовлетворено?..

– Даже с избытком; но не в этом мое единственное счастье. Я люблю свою жену и любим ею. У меня двое детей, которых я обожаю… И вы видите, – прибавил маркиз с самодовольством человека, которому все улыбается, – мне так везет, что сейчас только я вышел здрав и невредим из разбитой кареты, благодаря чему опоздал в посольство – непростительная ошибка с моей стороны.

– И вам сообщили, что аудиенция отложена?

– Да.

– Маркиз, – серьезно сказал барон, – вас никогда среди вашей счастливой жизни не охватывала никакая страшная мысль?

– Никогда.

– Вы верите в Бога?

– Я отчасти… скептик.

– А верите вы в возмездие как в предопределенное наказание… в случай?

– Случай – пустое слово.

– А… вот как! Однако, – спросил барон, – вы забыли прошлое?

– Почти.

– Как! Вы забыли, какой ценою купили ваше счастье? Ироническая улыбка, появившаяся на губах у барона, заставила вздрогнуть де Флара. – Вы неблагодарны, маркиз.

– Неблагодарен?

– Да.

– Почему?

– Разве вы забыли «Друзей шпаги»?

– Я пытаюсь забыть… и даю слово, что мне это удастся.

– То есть ни тень де Верна, ни маркиза де Монгори, ни барона де Рювиньи, ни даже тень бедного Гонтрана, которого д'Асти убил, чтобы послужить общему делу, не мешают вам спать?

– Но ведь не я же их убил!

– Это верно, но их убили ради вас…

– Ах вот что! – процедил маркиз. – Но я слишком счастлив, чтобы чувствовать угрызения совести.

Барон покачал головой.

– Послушайте, маркиз, знаете ли вы, сколько нас было?

– Семеро.

– Трое уже умерли.

– Трое?

– Сначала Гонтран.

– Хорошо, затем?

– Затем Гектор Лемблен.

– Как… и он умер?..

– Уже год.

– Но… как? И где?..

– В замке Рювиньи; он был убит на дуэли неизвестно кем…

– А… третий?

– Д'Асти.

– Шевалье умер?

– Полгода назад, в Бадене, тоже пораженный неизвестным лицом шпагой в горло.

Маркиз вздрогнул, и несколько капель пота выступило у него на лбу.

– Ах! – вздохнул барон, отворил дверцу кареты, протянул руку маркизу и соскочил на набережную, сказав: – Берегитесь! Дорогой мой, я начинаю верить в то, что сказано в Писании: «Поразивший мечом от меча и погибнет». Вы счастливы, маркиз, но ваш час может пробить…

– Берегитесь, – повторил он с печальной и иронической улыбкой, приведшей в ужас маркиза…

XXII

Маркиз де Флар-Монгори, или, короче, Эммануэль Шаламбель, вернулся к себе сильно встревоженный последним словом барона де Мор-Дье «Берегитесь!», прозвучавшим для него как погребальный звон по усопшему.

– Неужели он сказал правду! – пробормотал он, выходя из кареты во двор своего отеля.

Он вошел в подъезд, поднялся по широкой лестнице с чугунной резной балюстрадой и направился в покои жены. Маркиза сидела у камина и играла золотистыми локонами своих дочерей. Маркиз остановился на пороге, как бы желая отогнать от себя какое-то мрачное видение, вставшее перед ним при виде этой очаровательной картины, олицетворявшей собою счастье: степенная и спокойная мать, восседающая и окруженная смеющимися детьми. Улыбка снова появилась на его губах, и воспоминание о Мор-Дье и его мрачных предсказаниях исчезли.

Маркиза подставила ему лоб для поцелуя, а дети подбежали к нему и охватили его шею своими нежными розовыми ручками. Но маркиза де Флар-Монгори заметила бледность, разлившуюся по лицу мужа.

– Боже мой! – спросила она. – Что с вами случилось, друг мой?

– Ничего или почти ничего, – ответил Эммануэль. – Одна из моих лошадей оступилась и сломала себе ногу на набережной Тюильри. Я отделался одним страхом.

И маркиз рассказал жене приключение с каретой, но не проронил ни звука о встрече с бароном Мор-Дье.

Был приемный день маркизы – четверг. Госпожа де Шаламбель де Флар-Монгори оставалась у себя все время после полудня в ожидании гостей, прием которых начался в два часа дня. Эммануэль обыкновенно редко присутствовал на этих приемах. Пробыв час с лишком с женою и детьми, он вышел от них и прошел в рабочий кабинет, чтобы просмотреть обширную политическую корреспонденцию. В кабинет вошел его камердинер и подал ему письмо.

Этот камердинер, который будет играть немалую роль в последней части нашего рассказа, был почти старик. Он родился в замке Монгори, служил еще покойному маркизу и, быть может, один знал, по какому таинственному праву Эммануэль Шаламбель получил имя и герб Фларов. Жан, так звали камердинера, вырастил Эммануэля, качал его на коленях и любил его самою самоотверженною любовью. Когда Эммануэль, еще мальчиком, жил в Париже и кончил там свое образование, Жан был назначен старым маркизом присматривать за ним, но он не знал ничего о связи своего молодого барина с «Друзьями шпаги». В глазах Жана маркиз был человеком безукоризненным во всех отношениях и вполне заслуживал всякого благополучия.

– Вам письмо, сударь, – сказал он, протягивая поднос.

– Хорошо, – ответил Эммануэль.

И так как на письме не было почтового штемпеля и оно было написано на желтой слоновой бумаге, а адрес надписан рукою женщины, то он проговорил:

– От кого оно может быть?

– Его принес посыльный, – ответил Жан.

Прежде чем разорвать конверт, маркиз взглянул еще раз на почерк, и волна воспоминаний нахлынула на него.

«Мне кажется, что я знаю эту руку», – сказал он себе.

– Посыльный ждет ответа, – заметил старый камердинер.

Маркиз разорвал конверт и прочитал:

«Мой дорогой Эммануэль.

Вот уже семь лет, как мы не видались с вами, и я, наверное, совершенно исчезла из вашей памяти. Чтобы напомнить вам о себе, мне придется обратиться к отдаленному прошлому. Помните ли вы, дорогой Эммануэль, маленькую и кокетливо убранную квартирку в антресолях дома на улице Траншетт? Вы отделали ее с замечательным вкусом. Гостиная была обита красным трипом, спальня фиолетовым бархатом; будуар белым с золотом, с восточным ковром и такими же портьерами. Столовая из старого дуба с обивкой из кордовской кожи, а рядом со столовой была еще маленькая комнатка, стены которой были завалены книгами, и там вы готовились к экзаменам.

Хозяйкой этой квартиры, вы теперь припомните это без сомнения, была я.

Увы, мой друг! Счастье в жизни часто сменяется несчастьем. Наступил день, когда вы женились и вздумали отделаться от меня, отправив мне в конверте двадцать тысяч франков и записку, в которой вы просили меня прислать вам ваши книги и кое-какие вещи, которыми вы дорожили. Затем вы продолжали свой жизненный путь, а я свой. Вы сделались маркизом, миллионером, депутатом, не правда ли?

Я со ступеньки на ступеньку спускалась по той ужасной лестнице любовных связей, которую праздный молодой человек, безнравственный, богатый и бессердечный, ставит против окна, у которого мы с утра до вечера сидим за иглой, для того, чтобы мы могли спуститься из мансарды, куда, может быть, к нам явился бы какой-нибудь порядочный человек, который женился бы на нас.

Теперь, мой друг, я живу на шестом этаже, в мрачном доме, в ужасном Латинском квартале, который спешат покинуть студенты, имеющие достаток.

От прежней нарядной обстановки, которую вы мне подарили, осталось одно только воспоминание, от вас – пачка писем.

Вот по поводу этих-то писем я и пишу вам. Успокойтесь, не думайте, что я хочу прибегнуть к шантажу; я не хочу продавать их вам, я просто намерена вернуть их. Я имею в виду те письма, которые вы писали мне. Но среди них есть одно, которое писано не вами и адресовано не ко мне. Оно подписано «Полковник Леон…».

Дойдя до этого места письма, Эммануэль привскочил, и волосы у него встали дыбом. К счастью, слуга вышел, и Эммануэль продолжал:

«Я убеждена, что вы придадите должное значение этому письму и придете за ним сами сегодня вечером, в восемь часов с половиной, на улицу Масон-Сорбонна, N 4. Я вас жду и остаюсь вашим старинным другом.

Блида».

Автор письма был прав, предположив, что семь лет спустя Эммануэль должен был забыть о нем. Действительно, Эммануэль Шаламбель удивился и понял, что письмо полковника Леона дорого обойдется ему.

Но не вопрос о деньгах пугал молодого маркиза. Он был достаточно богат, чтобы заплатить несколько тысяч франков Блиде взамен письма. Его страшило само письмо. Что в нем заключалось?

Испуганное воображение нарисовало Эммануэлю роковые последствия, которые могло повлечь это письмо. Благодаря ему Блида может овладеть тайной «Друзей шпаги», а подобная тайна в руках легкомысленной женщины могла привести в ужас.

Маркиз увидал себя на скамье подсудимых оговоренным, оклеветанным благодаря наветам, которые может возвести эта женщина. Он нетерпеливо позвонил. Вошел Жан.

– Где посыльный? – спросил маркиз.

– В передней.

– Введи его. Посыльный явился.

– Кто дал тебе это письмо?

– Дама, на углу улицы Школы Медиков; она ждет ответа.

– Передайте этой даме, – ответил Эммануэль, – что ее желание будет исполнено сегодня вечером.

– Сударь, вы ничего не напишете?

– Это лишнее.

Посыльный, которому маркиз дал сто су, поклонился чуть не до земли и вышел. Эммануэль, сильно встревоженный, провел почти весь день, припоминая, при каких обстоятельствах мог ему писать полковник Леон.

– Как странно, – повторил он несколько раз, – не успел Мор-Дье сказать мне, что мое счастье не может быть вечно, как со мною уже случилось несчастье, первое в течение семи лет. Не принадлежит ли он к числу людей, встреча с которыми приносит несчастье?

Но так как маркиз был богат и обладал уверенностью, которую дает богатство и которая дает возможность идти прямою дорогою в жизни, то он кончил тем, что разуверил себя.

– Впрочем, – решил он, – я куплю это письмо, сколько бы она ни запросила за него, а молчание Блиды приобрету годовой рентой. С деньгами достигают всего, даже спокойствия совести.

Последнее умозаключение явилось у маркиза, когда он входил в шесть часов вечера в столовую, где его ожидали жена и дети. Маркиза встретила его, спокойно улыбаясь. В эту минуту приехал один из их друзей, и все они сели за стол. Этот друг был молодой провансалец, умный и одаренный пылким воображением южан, склонных видеть во всем чудесное; звали его Октавом де Р.

– Скажи, Октав, – спросил маркиз, – ты суеверен?

– Как итальянец.

– Веришь ты, что есть люди, которые приносят несчастье?

– Да, верю.

– Серьезно?

– Конечно. Маркиза улыбнулась.

– Значит, – продолжал маркиз, – ты поверишь следующему: человек, вполне счастливый, встречает другого, который предсказывает ему несчастье, и оно сбывается…

– Вполне.

– Ах, господин Р., – сказала маркиза, – это уж слишком!

– Нет, сударыня, это верно.

– Неужели! Но откуда вы-то это знаете?

– Я могу служить примером.

– Вы?

– Да.

– Что же с вами случилось?

– В Париже есть человек, приносящий несчастье. Однажды вечером я встретил его в салоне, где я играл в карты. Он сел позади меня, и я проигрался. На другой день он поздоровался со мною на бульваре, и две минуты спустя я оступился и упал.

– Ах! Вот это уж действительно слишком, – пробормотал Эммануэль.

– Спустя две недели, после этого происшествия, – продолжал рассказчик, – у меня была дуэль. Была весна. Отправляясь в карете на место поединка, я снова встретил этого человека, и час спустя удар шпаги уложил меня на шесть месяцев в постель.

– И ты думаешь, что всего этого не случилось бы, если бы не пагубное влияние этого человека?

– Разумеется; мне всегда везло. Если бы я был королем, то издал бы закон об изгнании подобных людей.

– Это было бы благоразумно, – пробормотал маркиз. Эммануэль постарался улыбнуться, но было заметно, что он взволнован. Из-за стола он встал в восемь часов под впечатлением странных, мрачных предчувствий. Он не забыл о своем свидании с Блидой и предоставил жене занимать господина де Р.

Маркиз приказал заложить лошадь в карету – в свою холостую карету, как он выражался, – везти себя на улицу Дофин и остановиться на углу улицы Сент-Андре. Как человек благоразумный, он не хотел посвящать своих людей в посещение им авантюристки, женщины, живущей в этом мрачном доме. Но эта предосторожность дорого обошлась маркизу. Когда он вышел из кареты и быстро направился по улице Сент-Андре, погруженный в думы и вспоминая о мрачном предсказании барона де Мор-Дье, он нечаянно толкнул какого-то прохожего.

– Невежа! – крикнул ему прохожий, который был немного пьян.

– Сам ты невежа, мужик, – ответил маркиз, поднимая трость.

Пьяный обернулся и сказал:

– Если кто поступает невежливо, то извиняется, а не обзывает мужиком, как поступили только что вы.

Маркиз взбесился, снова занес палку и ударил пьяного. Тот вскрикнул, кинулся к нему, схватил палку руками и сломал о колено. Затем, взяв маркиза за плечи, он сильно тряхнул его.

– Вы ударили меня, – сказал он. – И так как я не мужик, а студент, то вы дадите мне вашу визитную карточку и возьмете мою. Вы меня оскорбили и обязаны дать мне удовлетворение.