Текст книги "Тайны Парижа. Том 1"

XVIII

Графиня подбежала к мужу, приподняла его, позвала и снова опустила на пол.

– Умер, – прошептала она вне себя.

В это мгновение дверь открылась и вошла женщина. Это была Фульмен.

Бледная, серьезная и торжественная, она направилась прямо к Даме в черной перчатке.

– Сударыня, – сказала она ей, – граф д'Асти умер, и я свободна от своей клятвы.

– О, – высокомерно возразила Дама в черной перчатке, – вы можете говорить, сударыня! Вы можете объявить, что этот молодой человек был слепым орудием моей мести; что он объяснялся в любви, которой не чувствовал; что вы сами для того, чтобы спасти его жизнь…

– Я, – проговорила Фульмен, – не могла ничего сказать и ничего не сказала.

Госпожа д'Асти, окаменевшая на мгновение, смотрела на Армана вопросительным взглядом.

Арман опустился перед нею на колени, моля о прощении. Тогда графиня поняла все. И вот эта согбенная от горя женщина выпрямилась. Маргарита почувствовала, что ее гордость разрывает оковы ее сердца… Она медленно подняла руки и указала Арману на дверь:

– Уходите отсюда! – приказала она.

Потом она подошла к Даме в черной перчатке и смерила ее гордым взглядом:

– Кто же вы? – спросила она. – Вы, которая вошла сюда под видом врача, а сами сеете здесь ужас и смерть?

Глаза Маргариты де Пон блистали гневом…

Но Дама в черной перчатке твердо выдержала ее взгляд.

– Сударыня, – ответила она медленно, – когда у меня было имя, меня звали маркизой Гонтран де Ласи.

Графиня вскрикнула и, точно пораженная молнией, упала без чувств.

XIX

– Туз и восьмерка! – раздался молодой звучный голосок, и две карты упали на зеленое сукно стола. – Давайте ваши деньги, мои любезные…

– Возьми! – послышался мужской голос. – С тех пор, как Мальвина пожелала вверить мне свою судьбу, ей чертовски везет.

– А я вот во всем терплю неудачу! – пробормотал третий, чистый и приятный, голос, в котором проглядывала досада.

– Моховая Роза несчастлива.

– Зато Мальвина чересчур счастлива… – один за другим произнесли двое из играющих.

– Да, – проговорила Моховая Роза, – жизнь ведь так устроена, что в ней счастье сталкивается с несчастьем и одно постоянно сменяет другое. В среду – смеются, а в четверг – плачут; в субботу – лишаются супруга, а в воскресенье – уже снова выходят замуж. Мальвину тоже постигнет ее доля несчастья в один прекрасный день.

– А если она до тех пор мне изменит, – произнес голландский банкир, – то я поступлю с ней, как Отелло: не буду платить ее долгов.

Журналист Мориц Стефан, наклонившись на ухо к Моховой Розе, блондинке, напоминавшей собою изящное произведение Греза, сказал:

– Банкир глуп. Уже давно ему не следовало бы платить долгов Мальвины.

Моховая Роза рассмеялась, открыла хорошенький кошелек из красного шелка и бросила на стол десять луидоров.

– Вот все, что у меня осталось! – крикнула она.

– А лорд Г.? – возразил журналист.

И он указал на удалявшегося высокого, холодного с виду, худощавого англичанина, с рыжими с проседью волосами, пристально разглядывавшего розетку на потолке. Моховая Роза пожала плечами.

– На моего англичанина плохая надежда, – ответила она. – Я никогда не могу вполне положиться на него.

– Но ведь он разоряется на тебя…

– Это ровно ничего не значит, он не положительный человек.

– Почему?

– Он до сих пор еще любит Фульмен, – со вздохом проговорила Моховая Роза.

– Сударыни, – сказал банкир, – продолжайте играть: кому карту?

– Мне! – произнесла Моховая Роза.

– Нет! Нет! – закричала Мальвина. – Нини Помпадур и Морицу Стефану.

– Да ведь я мечу.

– Хорошо мы играем.

– Так что же из того? – обидевшись, сказала Моховая Роза.

– А то, что тебе не везет, и мы можем проиграть.

– Ну, хорошо! – внезапно произнес англичанин, переставший созерцать потолок. – Позвольте мне сдать.

– Но ведь вы не играете? – заметил банкир. Благородный лорд бросил на стол пригоршню золота и взял карты. Банкир отдал их и, приподняв наполовину свою карту, сказал:

– Я ставлю.

– Одну? – спросил лорд Г.

Банкир перевернул карту. Оказалась четверка. Лорд Г. повернул ту, которая была у него в руке.

– Нужно быть богатым и глупым, как милорд, – вскричала Моховая Роза, – чтобы не остаться при шестерке.

– Он все равно проиграл бы, – сказал банкир, кладя карту на стол. – У меня семерка.

– Как не везет! – пробормотала Моховая Роза. Англичанин остался совершенно спокоен и снова принялся рассматривать розетку.

Эта игра в баккара происходила в октябре около полуночи в кабинете «Золотого Дома», где собрались человек десять или двенадцать, почти все те же самые лица, с которыми мы встретились год тому назад у Фульмен, в Елисейских полях, на улице Марбеф, за ужином, когда происходил разговор о Даме в черной перчатке. Если это собрание и приобрело двух-трех новых членов, зато оно лишилось тоже двоих: отсутствовали Фульмен и Арман.

Платил за все по-прежнему лорд Г., только за ужином у Фульмен он сохранял аноним, а на этот раз он соблаговолил предстать перед своими гостями, и Фульмен была замещена Моховой Розой. Так все бывает на свете!

– Господа, – сказал всегда насмешливый, легкомысленный и бестактный Мориц Стефан, – знаете ли, отчего проиграл лорд Г.?

– Отчего? – спокойно спросил благородный сын Альбиона.

– Оттого, что он счастлив в любви.

При этих словах лорд Г. вздрогнул и отвел глаза от розетки.

– А! Вы так полагаете? – произнес он флегматично.

– Этот журналист решительно глупее меня, простого миллионера, – сказал банкир. – Он говорит такие вещи, достойные быть сказанными ля Палиссом.

– Возможно, – прервала Моховая Роза, – но зато он говорит правду!

– Ах, вот как! – заметила Нини Помпадур.

– Я обожаю лорда Г.

– Вы очаровательны, – сказал на это лорд таким тоном, каким обыкновенно читают молитвы по усопшим.

– Рискуя быть принятым за самого ля Палисса, – возразил Мориц Стефан, – я не отрекаюсь от сказанного мною и прибавлю, что лорд Г. счастлив в любви не потому только, что его любит Моховая Роза…

– Гм? – произнесла белокурая грешница.

– Моховая Роза любит только жемчуг, бриллианты, небесно-голубого цвета купе, серых в яблоках лошадей и двойные луидоры.

– Чудовище! – вскричала со смехом новая Магдалина. – Ты меня позоришь!

– Но зато его любит Фульмен, – продолжал журналист мелкой прессы.

Имя Фульмен, произнесенное внезапно, произвело ошеломляющее впечатление, точно обрушившаяся на голову всех катастрофа. Лорд Г. побледнел как смерть, и было заметно, как дрожь пробежала у него по телу. Моховая Роза сидела взволнованная, точно увидала голову Медузы, выходившую из паркета, а ее голубые глаза сверкали от гнева.

– Ах! – шепнул на ухо Мальвине банкир. – Мориц ни на шаг без проказ. Он заговорил о Фульмен, лорд Г. растрогается и вот-вот заплачет, а Моховая Роза устроит ему сцену. Зато мы посмеемся…

Но банкир ошибся в своих расчетах. Лорд Г. поборол свое волнение и пристально посмотрел на Морица.

– Разве вы близко знакомы с Фульмен?

– Мы все ее хорошо знаем, милорд.

– Вы недавно видели ее?

– Я не видал ее полгода. Англичанин вздохнул.

– Так откуда же вы знаете, что она все еще любит меня? – спросил он.

Но Моховая Роза взялась ответить за журналиста.

– О, чистосердечный сын Альбиона! – сказала она. – Для того, чтобы Фульмен продолжала любить вас, необходимо, чтобы она вас когда-нибудь любила.

– Она меня любила! – спокойно ответил англичанин.

– Вас? Полноте!

– Она меня любила как отца, и я от нее ничего другого и не требовал.

Лорд Г. произнес последние слова с волнением и снова поднял глаза на розетку.

– Ну! Милорд, вы становитесь дерзки.

Лорд Г. спокойно посмотрел на Моховую Розу и продолжал:

– Мне подарили первую верховую лошадь в тот день, когда мне исполнилось тринадцать лет. Я ездил на ней шесть лет. Однажды в Ныомарке она сломала себе ногу, и ее пришлось убить. Я оплакивал свою лошадь, как ребенок. После этого у меня было много красивых, горячих и породистых лошадей, но я никогда не любил ни одну из них так, как Люцифера. В жизни можно любить только одну лошадь.

– Простите! – сухо прервала его Моховая Роза. – Я желал бы знать, что может быть общего между историей с лошадьми и Фульмен?

– А вот что, – продолжал англичанин. – Фульмен – женщина, которую я любил ради нее самой; вы же идол, которого я украшаю и наряжаю ради самого себя. Вы являетесь для меня моей второй верховой лошадью, а Фульмен – первой.

– Милое сравнение! – сердито пробормотала Моховая Роза.

– Я всегда стараюсь загладить доставленную мною неприятность, – сказал лорд Г. – Завтра утром вы получите бриллиантовое ожерелье, которое видели в Пале-Рояле.

– Браво, набоб! – послышалось со всех сторон.

– Вы достойны любви! – вскричала Моховая Роза, переменив тон и наградив англичанина очаровательной улыбкой.

Последний громко спросил:

– А известно вам, куда делась Фульмен?

– Может быть, – ответила одна из женщин, до тех пор все время молчавшая.

Это была Блида, старинная подруга Фульмен, та самая Блида, которую мы видели однажды вечером у танцовщицы, в то время, когда она заявила, что попала в руки незнакомцев, заставлявших ее действовать по их указаниям под угрозой, что иначе она никогда не увидит своего ребенка.

– А! – произнес англичанин. – Вам это известно?

– Да.

– Слово за Блидой, – произнес Мориц Стефан.

– Но, – поспешно прибавила Блида, – я не могу вам этого сказать. Слушайте! Если вы удовольствуетесь всего несколькими словами, то я готова…

– Послушаем.

– Фульмен влюблена. Англичанин побледнел, потом вспыхнул.

– Так влюблена, – продолжала Блида, – что решилась бросить лорда Г. и театр и отказаться от всего.

– Но… в кого же?

– Я знаю, – сказал Мориц Стефан.

– Вы… знаете… в кого?

– Без сомнения.

– Так в кого же?

– В Армана, молодого человека, который был влюблен в Даму в черной перчатке.

– Я его не знаю, – заметила Моховая Роза.

– Зато я знаю его, – сказал Стефан.

– А я же, – прибавила Блида, – хочу дать вам совет.

– Ах, вот как! – произнес банкир.

– Где бы вы ни были, в театре или за карточным столом, – продолжала грешница, – никогда не упоминайте о Даме в черной перчатке, иначе это принесет вам несчастье.

– Блида забавна! – вскричала Нини Помпадур. – Очень забавна.

– Что за Дама в черной перчатке? – спросил лорд Г.

– Это воплощенная роковая судьба, – с убеждением сказала Блида.

– Высокопарная фраза! – заметила Мальвина.

– Честное слово! – вскричал Мориц Стефан. – Мы, может быть, наконец найдем ключ к этой тайне.

Англичанин во второй раз перевел глаза с потолка на журналиста. Мориц продолжал:

– Около года назад, припомните, мы ужинали у Фульмен…

– Да, конечно, я помню, – сказала Мальвина.

– И мы также, – повторили некоторые из присутствующих. – Фульмен красивая девушка, с золотым сердцем и чертовски умна.

– Ангел… – со вздохом произнес лорд Г.

– Если еще будут продолжать расхваливать эту женщину, – с досадой вскричала белокурая Моховая Роза, – то я уйду.

– Замолчи, Моховая Роза, – крикнул Мориц Стефан. – Дай мне досказать.

– Пожалуйста! – воскликнула Моховая Роза, бросая уничтожающий взгляд на англичанина.

– Итак, около году тому назад мы ужинали у Фульмен. Фульмен, если припомните, спрашивала у нас совета…

– Да, – прервал голландец. – Она хотела выйти замуж за милорда.

Лорд Г. побледнел еще сильнее и сказал:

– Я и теперь женился бы на ней, если бы она этого пожелала…

– Браво!

– Решительно, – пробормотала Нини Помпадур, – лорд Г. настоящий герой. Поражения не могут заставить его отступить.

Журналист продолжал:

– Место лорда Г. занял наш друг Арман. Англичанин гневно сжал кулаки.

– О! Не сердитесь, милорд, – произнесла Блида. – Если Мориц не знает всей этой истории, зато я могу продолжать за него. Фульмен любит Армана, но Арман не любит ее.

– Разве он до сих пор влюблен в Даму в черной перчатке? – спросила Мальвина.

– Да.

– И если вы захотите жениться на Фульмен, – продолжала Блида, – и она согласится на это, то можете.

Вздох облегчения вырвался из груди англичанина.

– Но, наконец, где же она? – послышалось со всех сторон.

– Кто? Дама в черной перчатке?

– Нет, Фульмен.

– Говорят, что она в Италии, – сказала Нини Помпадур.

– Превосходно! – заметил банкир. – Когда кто-либо исчезает из парижского света, тотчас начинают говорить, что это лицо в Италии. Банкроты – в Италии, обманутые любовники – в Италии, чахоточные – в Италии; дамы, подобные вам, в начале зимы тоже возвращаются из Италии, проводя там лето.

– Этот миллионер рассуждает основательно, – сказала Блида. – Фульмен не в Италии.

– Где же она?

– В Париже.

– Полноте! – возразил один из играющих. – Я все дни провожу на лошади перед ее отелем, и на решетке висит объявление, что помещение отдается внаймы.

– Фульмен не живет в своем отеле.

– Значит, ее нет в Париже?

– Я вас уверяю, что она здесь.

– Сударыня, – спросил англичанин, – угодно вам сказать мне на ухо, на какой улице и номере дома живет Фульмен. За вашу услугу я предлагаю вам десять тысяч франков.

– О! Изверг! – вскричала Моховая Роза.

Она бросила негодующий взгляд на Блиду и сказала:

– Милорд обещает тебе десять тысяч франков, но я, если ты скажешь хоть одно слово, обещаю выцарапать тебе глаза.

Блида пожала плечами.

– Я не могу этого сказать, – ответила она. – Это не моя тайна, и я очень сожалею об этом, потому что желал бы попробовать розовых ноготков Моховой Розы.

– Чья же это тайна?

– Дамы в черной перчатке, – в ужасе пробормотала Блида.

– Ах, вот что! – вскричал Мориц Стефан. – Господа, я предлагаю поставить на голоса одно предложение…

– Говорите, говорите…

– Я предлагаю подвергнуть допросу Блиду, а для этого положить ее вот на этот стол и влить ей три или четыре бутылки шампанского, до тех пор, пока она не пожелает дать нам удовлетворительное объяснение насчет этой Дамы в черной перчатке, о которой весь свет трубит, но которую никто не знает.

– Браво! Браво!

– К допросу, Блида!

Быть может, молодые безумцы и последовали бы странному предложению Морица Стефана, если бы в это время не отворилась дверь и не появился ресторанный слуга.

– Лорд Г.? – спросил он.

– Я.

– Милорд, вас спрашивает дама. Англичанин вздрогнул.

– Дама?.. Где она?

– Там… она просит позволения увидеться с вами.

Слуга, сказав это, вышел; как только он удалился, вошла женщина, одетая во все черное, лицо ее было закрыто вуалью.

– Дама в черной перчатке? – пронесся шепот.

– Вы ошиблись, – ответила вошедшая, откидывая вуаль.

Крик удивления вырвался у всех:

– Фульмен!

Моховая Роза вскочила, точно внезапно пробудившаяся львица, и смерила ее глазами: но Фульмен холодно посмотрела на нее.

– Простите, сударыня! – сказала она ей. – Я хотела видеть лорда Г.

– Сударыня! – воскликнула Моховая Роза. – Ваше место не здесь. Убирайтесь!

Презрительная улыбка показалась на губах Фульмен.

– Ах, моя милая! – проговорила она. – Это слово тебе дорого бы обошлось, если бы я еще была прежней Фульмен.

Она отстранила рукой Моховую Розу и направилась прямо к лорду Г.

Англичанин прислонился к стене, чтобы не упасть: так велико было его волнение.

– Милорд, – сказала она ему, – угодно вам последовать за мною? Вы нужны мне.

Сдавленный крик, крик радости, счастья вырвался из горла англичанина. С Моховой Розой сделался припадок умоисступления: она хотела броситься на Фульмен, но танцовщица остановила ее взглядом.

– Каждый берет свое, где бы он его ни нашел, – сказала она. – Прощайте, сударыня. Милорд известит вас завтра о себе.

Фульмен простилась с изумленными присутствующими и вышла под руку с англичанином. Моховая Роза упала в обморок…

Куда отправилась Фульмен, и откуда она явилась?

XX

Появление Фульмен было так неожиданно и изумление игравших было так велико, что прежняя танцовщица вошла, имела стычку с Моховой Розой, пригласила знаком лорда Г. следовать за ней и вышла с ним под руку прежде, чем кто-нибудь мог задать ей хоть один вопрос или пожелал ее удержать. Она сказала англичанину:

– Идемте, милорд, идемте скорее.

Англичанин и не подумал ее спросить, куда она направляется и ведет его с собою.

Быть с ней… больше англичанину ничего не было нужно. У ворот «Золотого Дома», у самого тротуара, стояла скромная наемная каретка. Вполне естественно, что лорд Г. выразил желание проводить Фульмен в своей карете, запряженной парой отличных ирландских рысаков. Но Фульмен отказалась.

– Идите сюда, – сказала она.

Она сама открыла дверцу наемной кареты. Лорд Г. сел рядом с нею. Кучер, который, без сомнения, уже ранее получил инструкции, немедленно тронулся в путь, пересек бульвар и направился по улице Граммон прямо к Сене. Карета пересекла Карусельскую площадь, Королевский мост, въехала в предместье Сен-Жермен и остановилась на улице Мадемуазель. В продолжение всего пути Фульмен молчала. Что касается лорда Г., то он был вполне доволен тем, что держал в своих руках ручку танцовщицы и нежно пожимал ее. Его радость и волнение были так велики, что он был не в состоянии что-либо сказать.

Итак карета остановилась на улице Мадемуазель, около маленького, жалкого на вид дома, представлявшего явную противоположность трем или четырем окрестным красивым отелям. Фульмен вышла и постучала у калитки, которая тотчас же отворилась; затем, взяв англичанина за руку, она ввела его в темный, сырой коридор, в конце которого находилась лестница с покосившимися, стершимися ступеньками и с веревкой вместо перил.

– Не упадите, – предупредила его она, – единственная лампа на лестнице уже давно погасла.

Фульмен провела лорда Г. до второго этажа, вложила в замочную скважину ключ и отперла дверь. При слабом свете лампы лорд Г. едва мог различить окружающее его. Он находился в маленькой передней с ореховым столиком и несколькими соломенными стульями, в передней, обставленной во вкусе студента или грешницы, впавшей в нищету.

Фульмен взяла со стола лампу, отворила вторую дверь и вошла в спальню, единственную комнату, в которую вела эта прихожая. Занавеси из красного старого дама, в алькове ночной столик из красного дерева с серым мрамором, вольтеровское кресло, комод и стулья из красного дерева, вишневого цвета выцветший полосатый ковер – вот и все убранство этой комнаты.

Огонь едва теплился в камине, мраморную доску которого украшали часы с колонками и две цветочные вазы.

– Присядьте, милорд, – сказала Фульмен, пододвигая англичанину единственное в комнате кресло с тою же непринужденностью, какую год назад она выказывала, принимая его в своем маленьком нарядном отеле на улице Марбеф.

– Но где же мы находимся, Бог мой? – спросил лорд Г., удивлению которого не было границ и у которого, наконец, развязался язык.

– У меня, милорд.

– У вас?

– Да, – улыбаясь, подтвердила Фульмен.

– О! – произнес лорд Г., окончательно пораженный. Фульмен молчала.

– Но это невозможно! – горячо запротестовал англичанин. – Нет, вы не можете находиться в таком жалком положении! Я вам назначил тридцать тысяч ливров в год, и у вас, кроме того, было бриллиантов почти на сто тысяч франков, отель, собственные лошади…

– Все это осталось у меня и теперь.

– Так… почему же?..

Пораженный англичанин не мог выговорить более ни слова. Фульмен продолжала улыбаться. Но ее улыбка была печальна и наводила на грустные мысли, и лорд Г., внимательно всматривавшийся в нее, к удивлению своему заметил ее бледность и осунувшееся лицо.

– Милорд, – сказала она, – в театре, который я покинула, и на улице Марбеф, где я более не живу, меня звали Фульмен.

– А… здесь?..

– Здесь меня зовут госпожа Бевуаль. Это мое настоящее девичье имя.

– Но зачем… зачем вы здесь?

Фульмен села рядом с англичанином и взяла его за руку.

– Милорд, – ответила она, – прежде чем объяснить, почему вы видите меня здесь, позвольте мне напомнить вам прошлое.

– Пожалуйста, Фульмен.

– Вы для меня не были поклонником, и я всегда вас считала за отца, за друга, за самого великодушного покровителя.

– О! – произнес англичанин с жестом, полным благородства. – Разве я не любил вас?

– Совершенно верно, милорд, и потому я имею право напомнить вам об этом.

Лорд Г. вздохнул. Фульмен продолжала:

– Уже давно ваша любовь сделала меня самой счастливой женщиной, милорд, потому что я не принадлежала к тем испорченным созданиям, которые отвергают благородную любовь великодушного человека, полного рыцарской деликатности, предложившего свое сердце и свое состояние. Ваш лоб, покрытый преждевременными морщинами, ваши волосы, в которых начинали просвечивать серебряные нити, – все это вполне искупалось вашими большими и красивыми голубыми глазами и открытым благородным лицом, так что мне казались жалкими перед вами красивые молодые люди с черными как смоль волосами, которые всюду преследовали меня излияниями своих нежных чувств. Однажды вы были виновником моего несчастья, а… может быть… даже и своего. Однажды вы, сын ирландских пэров, потомок гордых нормандских баронов, решились предложить мне графскую корону и свою руку.

– Я любил вас, и вы были достойны этого, – страстно прошептал лорд Г.

– И в этот-то день, – продолжала танцовщица, – вы потеряли Фульмен. В течение нескольких часов во мне происходила сильная борьба. Я презирала людей и любила вас.

Если бы вы были честным купцом из Сити, а не благородным лордом, я бросилась бы вам на шею, потому что меня манила честная, тихая семейная жизнь, мне хотелось забыться и отрешиться от прошлого. Но одна мысль бросала меня в краску: если я выйду замуж за лорда Г., говорила я себе, то весь Париж обвинит меня в хитрости и честолюбии, и никто не поверит, что я могла полюбить этого благородного и хорошего человека, потому что ему пятьдесят лет, и на него посыплются насмешки, и все будут громко говорить, что я опозорила этого джентльмена, приняв его руку.

– Вы благородны, Фульмен, – прошептал, тронутый до слез, англичанин.

– А затем, – продолжала она, – бывают минуты, когда парижская жизнь, эта своеобразная, лихорадочная жизнь, которую ведут все те, кто сроднился с искусством, вдруг предстает перед нами со всеми своими треволнениями, взрывами хохота, с только что осушенными слезами, бешеной радостью и глубокою и скоропреходящею печалью. И тогда те, которым представляется случай покинуть эту жизнь, уже начинают жалеть и тосковать по ней и колеблются… На другой день после того, как вы предложили мне свою руку, я решила посоветоваться со своими друзьями… Со своими друзьями, – прибавила она с горечью, – если только можно серьезно назвать этим именем товарищей по театру, по удовольствиям и безумной жизни! Я имела глупость объявить им о том, что вы предложили мне свою руку, и за это меня встретили неодобрительными криками. Одни кричали, что я через полгода умру от скуки в одном из ваших замков; другие говорили мне о презрении, с которым меня встретят женщины того круга, в который вы пожелаете меня ввести. А иные, еще более дальновидные, если не более вероломные, представили мне, точно в зеркале, мою театральную жизнь, полную рукоплесканий и усеянную венками, и связанное со мной имя знаменитости. Наконец один из них сказал мне:

«Ты не любишь лорда Г., ты его никогда не любила, потому что до сих пор никто не мог устоять против твоего обаяния, все падали ниц перед твоей всепокоряющей красотой и молили о твоей благосклонности! Ну, так вот, я хочу указать тебе человека, который тебя не любит, но которого зато ты полюбишь».

И, действительно, он указал мне среди моих гостей молодого человека с бледным челом, с глубоким взглядом, лицо которого носило отпечаток печали… И я, друг мой, почувствовала, как в глубине моего сердца что-то пробудилось, затрепетало и содрогнулось; я поняла, что чувство, которое я испытывала к вам, было не любовью, что я, развратница, грешница с блистающим взором и гордым челом, еще не любила, и только тогда в первый раз я полюбила…

– На другой день, милорд, – продолжала Фульмен после короткого молчания, в течение которого лорд Г. оставался безмолвным, с поникшей головой и с глазами, полными слез, – на другой день вы получили от меня прощальное письмо вместе со шкатулкой. В этой шкатулке находились мои бриллианты, документы на получение ренты и на право владения имуществом, то есть все то, что я получила от вас. Я оставила себе только несколько тысяч франков и свое оперное жалованье.

Но вы, как истый джентльмен, отослали все это мне обратно с запиской. В ней не было ни обвинений, ни упреков: «Оставьте все у себя, дорогая Фульмен, – писали вы, – и хотя я умер для вас, все же не откажите принять это скромное наследство после бедного покойника».

Произнеся последние слова, Фульмен протянула руку лорду Г.

– Я все оставила у себя, – сказала она, – потому что не решилась оскорбить человека, которому была обязана всем. Но я тогда же поклялась не брать ни копейки из денег, которых была недостойна, копить доход с них и возвратить их когда-нибудь вашим наследникам.

– Ах! – вздохнул англичанин. – Вы с ума сошли…

– Нет, милорд, я была способна на безумство, но я осталась честной женщиной. Разве я могла употребить без угрызения совести то, что получила от вас, чтобы покорить человека, которого любила, но которым были не вы?

Лицо англичанина выразило удивление.

– Подождите, – остановила она его, – и вы меня поймете. Человеку, которого я любила, милорд, и которого – увы! – еще до сих пор люблю, угрожает смертельная опасность. Его окружают враги – сильные, страшные и неизвестные. Один только человек может защитить его, это – я. Но для того, чтобы эта защита была действенна, для того, чтобы я могла выдержать борьбу и одержать победу, необходимы деньги, и притом большие деньги, и вы должны понять, что я не могла воспользоваться вашим капиталом.

– Фульмен!

– Когда я поселилась здесь, удалилась от света и примирилась с этой бедной и мрачной обстановкой, целью моею было скопить для этой странной и таинственной борьбы пятьдесят или шестьдесят тысяч франков из тех денег, которые получала из театра.

Англичанин вскрикнул и упал на колени перед танцовщицей.

– Ах! Фульмен, вы самая благородная женщина; ваши слова еще более заставляют меня сожалеть и увеличивают мое отчаяние.

Фульмен заставила его встать и спросила:

– Угодно вам, милорд, выслушать меня?

– Говорите.

– Хотите вы быть моим другом?

– Мне ничего больше и не надо.

– Вы жалеете меня и пришли в отчаяние, когда я перестала быть вашей… но если вы сделаетесь моим другом, может быть, к вам вернется надежда…

Лорд Г. взял руки Фульмен и осыпал их поцелуями.

– И так как, – продолжала она, – я считаю вас человеком великодушным, истинным джентльменом с рыцарской душой, то я осмелилась явиться к вам в то время, когда вы находились в кругу безумцев, в обществе которых старались рассеять свое горе, и, воспользовавшись своим прежним влиянием на вас, вырвала вас оттуда и привезла сюда.

– И вы прекрасно поступили, – похвалил лорд Г. Фульмен, – потому что я всегда телом и душою принадлежал и принадлежу вам.

– Берегитесь! – сказала Фульмен с грустной улыбкой. – Может быть, вы еще не знаете, о чем я хочу просить вас.

– Я угадываю, – сказал лорд Г., – и потому хочу ответить вам прежде, чем вы мне это скажете.

И благородный лорд опустился на колено перед Фульмен и продолжал:

– Дитя мое, я был безумцем, когда думал, что вы могли бы полюбить человека подобного мне, у которого уже поседели волосы и для которого давно уже наступил зрелый возраст. Но если я слишком стар, чтобы быть любимым вами, то я чувствую в своем сердце достаточно молодости для того, чтобы быть вашим другом, – другом верным, истинным и преданным.

– Вы благородны и добры, – прошептала Фульмен.

– Вы хотите просить у меня, – продолжал лорд Г., – разрешения воспользоваться теми средствами, которые я дал вам, для борьбы, о которой вы мне говорили.

– Да, – пробормотала Фульмен.

– Хорошо! И я прибавлю: все, что у меня есть, принадлежит вам, Фульмен… и мое благосостояние, и я сам, если только я могу быть вам чем-нибудь полезен.

– О! – вскричала Фульмен. – Вы не человек, а ангел. Я принимаю ваше предложение!

И затем она тихо прибавила:

– Боже мой! Может быть, я еще могу спасти Армана!