Текст книги "Тайны Парижа. Том 1"

XLII

Два дня спустя после описанной нами сцены мы застали бы сына полковника Леона в его маленьком домике в Шальо. Арман сделался тенью самого себя. Когда-то пылкий, увлекающийся молодой человек теперь был бледен, изнурен и молчалив; развалившись на диване курильной, он устремил глаза на деревья сада, видневшиеся в раскрытое окно, и, по-видимому, погрузился в глубокую думу.

Вошел Иов. Арман поспешно поднял голову и взглянул на старого слугу с сильнейшим беспокойством.

– Ну, что, ну, что? – спросил он. – Застал ты ее?

– Да, сударь.

– Она прочла мое письмо?

– Иов утвердительно кивнул головой.

– И… она придет?

– Да, сударь.

Арман вскрикнул от радости.

– Ты не лжешь? – спросил он. – Ты не… обманываешь меня?

Иов вздохнул, и слеза капнула на его сморщенную, как старый пергамент, щеку.

– Неужели эта женщина так околдовала вас, мой бедный барин? – произнес он так печально, что молодой человек невольно вздрогнул.

– Я люблю ее, – пробормотал Арман.

– Ну, а я, – сказал старый солдат с грубою искренностью, – ненавижу ее…

– Молчи, Иов.

– Я ненавижу ее, потому что она измучила вас. Я ненавижу ее… потому что… о, господин Арман, простите меня, я старый солдат, старое животное, человек без образования, но, видите ли… у меня есть предчувствие…

– Какое? – спросил Арман, печально улыбнувшись.

– Я предчувствую… что эта женщина… Иов остановился.

– Да говори же! – сказал молодой человек с нетерпением.

– Что она принесет всем нам несчастье.

– Я люблю ее… – повторил Арман с упрямством своенравного и избалованного ребенка.

– Видите ли, – продолжал Иов, – с тех пор, как вы возвратились из Германии, господин Арман, вы побледнели, сделались печальны и так изменились, что вас с трудом можно узнать; и когда мы смотрим на вас, мой полковник и я, то сердце у нас разрывается, и мы плачем…

– Ты плачешь? – спросил Арман, протянув руку Иову. – Ты плачешь с моим отцом, мой бедный, старый друг?

– Ах, мы прекрасно видим, как вы страдаете, – ответил Иов.

– Молчи…

– Мой бедный полковник, – продолжал Иов, – так изменился, что за него даже страшно; в течение четырех или пяти лет он постарел на двадцать лет; а за последние полгода он обратился в столетнего старика…

Последние слова Иова больше повлияли на Армана, чем все, что говорил старик до сих пор. Улыбка снова появилась у него на губах.

– Ну, хорошо! – решил он. – Ты увидишь, мой старик Иов, я снова буду так весел, что отец помолодеет.

– Да услышит вас Бог, господин Арман!

– Однако, – продолжал сын полковника, – дайте же мне отчет в вашем поручении, господин посол.

– Ах, правда! – встрепенулся старик Иов.

– Был ты на площади Бово?

– Да.

– Видел ты ее?

– Видел.

– Она прочла мое письмо?

– Два раза подряд.

Радость засветилась в глазах Армана.

– Вот как! – прошептал он. – Теперь мне кажется, что она любит меня… Она была одна?

– Нет, этот старик… вы знаете?

– Да, граф Арлев.

– Он сидел около нее, и она показала ему ваше письмо и спросила: «Что делать?»

– А! – проговорил, нахмурившись, Арман. – Она спросила у него совета?

– Да, и прибавила: «Должна я идти туда?»

– А что же он ответил? – спросил Арман.

– Он вздохнул, грустно взглянул на меня и сказал: «Идите, сударыня, никто не избегнет своей судьбы!» Я не понял, что он хотел этим сказать, но испугался…

– Понимаю.

– Что же он этим хотел сказать?

– Что она любит меня и не должна долее скрывать этого от меня.

Старик с недоверием покачал головой. Арман спросил:

– Значит, она придет?

– Да, сударь.

– Когда?

– «Идите, – сказала она мне, – я следую за вами».

И как будто судьба захотела оправдать слова старого слуги: в эту минуту позвонили у ворот.

– Это она! – прошептал сын полковника, бледный и дрожащий от волнения.

Он бросился в соседнюю комнату, окна которой выходили во двор.

Маленькая карета остановилась у подъезда. Из нее вышла женщина, тщательно закутанная. Это была Дама в черной перчатке.

Арман хотел было броситься к ней навстречу, но силы изменили ему, и он остался прикованный к месту, на верхней площадке лестницы, дрожащий, не дыша и без голоса. Иов стоял позади своего господина и поддерживал его.

– Ах, – пробормотал старый солдат, – я никогда не испытывал страха на поле сражения, а вот теперь я чувствую, как дрожь пробегает по телу… мне кажется, что вместе с этой женщиной войдет к нам несчастье…

В это время Дама в черной перчатке быстро подымалась по лестнице. Очутившись около Армана, она подняла вуаль и улыбнулась грустной улыбкой, но на этот раз не насмешливой, какая бывала у нее иногда. Арман взял ее руку, поцеловал, хотел сказать что-то, но не мог, так велико было его волнение. Он увлек ее в залу, предложил кресло и знаком попросил Иова выйти.

– Ах, уж эта мне женщина! – повторил старый солдат, уходя. – Ах, эта женщина… Я думаю, что это олицетворенная судьба…

Дама в черной перчатке села, и, продолжая держать ее руку, Арман опустился перед нею на колени.

– Наконец-то, – пробормотал он. – Наконец-то. вы согласились приехать ко мне…

Она взглянула на него печально и спросила.

– Вы все еще любите меня?

– Люблю, – прошептал он. – И вы никогда не поймете, как я страдал в течение недели, когда вы лишили меня своего присутствия…

– Может быть, – проговорила она.

– Однако, – продолжал он со слезами в голосе и устремляя на нее свои большие глаза, в которых было столько нежности, что они делали его иногда похожим на женщину, – однако я всегда повиновался вам, исполнял ваши приказания, не рассуждая, я был в ваших руках орудием и был счастлив своею судьбою… Ах, сударыня, что такое я сделал, чем заслужил такую немилость?

– Ничем, – сказала она, улыбаясь.

– Значит… в ваших глазах… я не виновен.

– Нет, мой друг!

Он восторженно поцеловал ее руку.

Она продолжала, спокойно и добродушно улыбаясь:

– Друг мой, вы жалуетесь на меня и, может быть, вы правы. Долго избегая вас, отталкивая вашу любовь, исчезая от вас, я кончила тем, что позволила вам победить себя. Ваши постоянство и привязанность тронули меня. Я согласилась, чтобы вы поехали со мною в Баден, я сделала вас участником моей мести, и у вас хватило мужества…

Тень пробежала по лицу Армана, который вспомнил гнусную роль, которую он сыграл относительно графини Д'Асти.

– Но, – поспешила прибавить Дама в черной перчатке, – оставим эти тяжелые воспоминания, друг мой; вы вернулись в Париж вместе со мною; я обещала видеться с вами каждый день, даже по два раза в день. Мой отель был открыт для вас; вы входили туда во все часы дня, и я всегда принимала вас…

– Вы были добры… – прошептал Арман.

– Однажды, – продолжала она, – вам отказали в приеме, и так как вы настаивали, то вам подали письмо от меня. Я умоляла вас прекратить ваши посещения…

– О! Это было жестоким ударом для меня, – с живостью перебил молодой человек.

– Я это знаю, мой друг.

– Вы знаете?

– Да, потому что я стояла у окна, спрятавшись за занавесью, и видела, как вас поразил мой отказ.

– И с тех пор, – продолжал Арман, – я писал вам ежедневно, но мои письма оставались без ответа.

– Выслушайте меня, – сказала она. Он замолчал и взглянул на нее. Она продолжала:

– Да, на первый взгляд, я жестока и несправедлива. Но разве вы забыли уже, что я вам говорила в тот день, когда вы нагнали меня по дороге в Германию: «Если вы хотите любить меня и ехать со мною, то должны ожидать всего, не удивляться никакой странности в моей жизни и не спрашивать о тайне моего непонятного поведения»?

– Это правда, – прошептал молодой человек. – Но разве вы не посвятили меня в тайны вашей жизни, не сделали меня сообщником вашего ужасного замысла, разве я не сделался в ваших руках, как вы сами только что сказали, послушным орудием?

– Да, конечно, а так как вы настаиваете, то я открою вам и последнюю тайну.

Арман вздрогнул.

– То, что я задумала, еще не окончилось Баденом, так как, по моему приказанию, вы были секундантом несчастного Фредерика Дюлонга, который в настоящую минуту умирает.

– Ну, и что же?

– Оно не кончилось также и в Париже, – прибавила Дама в черной перчатке.

– Как! А де Флар?

– Де Флар не был последним из убийц, которых я преследую.

Арман снова вздрогнул.

– Тот, кого мне остается убить, – продолжала Дама в черной перчатке, – был их начальником, образовал их ассоциацию, толкнул на путь преступлений, того…

– Что же? – спросил с тревогой Арман.

– Того я хочу погубить без вашей помощи.

Она произнесла эти слова с дрожью в голосе, как будто ужасная борьба происходила в ней.

– О, разве я не принадлежу вам телом и душою? – воскликнул Арман. – Я готов исполнить все, что вы мне прикажете…

«Майор прав, – подумала Дама в черной перчатке, – судьбы не избежишь».

Затем она прибавила вслух:

– Ну, что ж, пусть будет так! Вы снова сделаетесь моим орудием. Вы будете в моих руках ужасным орудием мести. Я хотела избегнуть этого, но судьба решила иначе.

– Я вас люблю, – страстно прошептал Арман. Молодая женщина встала и протянула ему руку.

– Приходите ко мне завтра, – сказала она. – Я буду ждать вас в полдень. Прощайте.

Арман, опьяневший от счастья, проводил ее до кареты и в последний раз покрыл ее руку поцелуями.

Час спустя Дама в черной перчатке вернулась домой и застала графа Арлева, сидящего у камина в будуаре.

– Вы были правы, мой бедный Герман, – сказала она ему, – люди не избегнут своей судьбы.

Майор вздрогнул.

– Я много раз собиралась простить Армана и сначала хотела избавиться от его преследований, от его любви, потом я почувствовала жалость к нему и хотела пощадить его, но судьба решает иначе. Он сам приговорил себя.

– Значит, он придет?

– Да, – вздохнула она.

– Когда?

– Завтра.

– И этот жестокий, ужасный план, который вы составили…

– У меня хватит силы привести его в исполнение. Голос Дамы в черной перчатке дрогнул; майор Арлев взглянул на нее и проговорил:

– Мне кажется, что вы не достаточно заглянули в глубину своего сердца, сударыня.

– Что вы хотите этим сказать?

– Человека, которого вы собираетесь безжалостно погубить за то, что его отец убил вашего мужа…

– Ну?

– Вы полюбили этого человека!

Дама в черной перчатке вскрикнула и побледнела.

– О! Нет, нет, – проговорила она. – Нет! Вы лжете, Герман; нет, это невозможно! Я любила и буду любить только того, по ком я ношу траур! Я маркиза Гонтран де Ласи!

Она гордо выпрямилась и прибавила:

– Ну, что ж! Допустим, Герман, что вы сказали правду, что я люблю этого молодого человека, но разве я перестала быть рабой своей мести? Я погублю его, несмотря ни на что, потому что должен быть наказан его отец, этот бандит с седыми волосами, у которого только одно уязвимое место: его сын!

XLIII

По отъезде Дамы в черной перчатке Арман заперся у себя в рабочем кабинете. Опустив голову на руки, смеясь и вместе плача, он в течение нескольких минут был опьянен восторгом от предвкушения ожидавшего его участия в мести, которое должно было явиться ему залогом прощения.

Вошел Иов.

– Что тебе надо? – резко спросил он его. – Ты снова явился надоедать мне своими наставлениями?

Иов грустно покачал головою.

– Вовсе не за этим, – ответил он.

– Так за чем же?

– Один из ваших друзей желает вас видеть.

В течение последней недели много различных посетителей являлось в маленький отель, но Арман неизменно отказывал всем, и Иов на этот раз только для проформы вошел доложить ему; но каково было его удивление, когда Арман ответил:

– Ну, что ж, проси войти…

– Как! – пробормотал Иов. – Вы даже не спрашиваете, кто это?

– Но ведь это один из моих друзей…

– Положим, – согласился старый солдат, не понимавший, что горе делает безмолвным и заставляет искать абсолютного уединения, зато радость производит совершенно обратное действие.

В продолжение часа Арман был счастлив: следовательно, он мог принять своего друга. Иов отворил дверь и доложил: «Господин Мориц Стефан!».

Арман встал, сделал несколько шагов навстречу журналисту и радушно протянул ему руку.

– Вы редкий гость, дорогой мой, – приветствовал он его.

– А вас невозможно застать, мой милый Арман.

– Вот как! Разве вы были у меня?

– Раз десять. Но вы вечно отсутствовали: то вы уезжали в Баден, то вас просто не было дома.

– Я провел лето в Германии, – ответил сын полковника.

– С Дамой в черной перчатке? – насмешливо спросил Мориц.

Арман смутился.

– Кто вам это сказал? – проговорил он с оттенком беспокойства.

– Как кто? Да весь Париж, дорогой мой, говорит это. – Париж слишком добр, что интересуется мною.

– Париж любопытен.

– Ну, что ж! – сказал Арман, впадая в беспечный тон. – Ему придется испытать разочарование в своем любопытстве.

– Вы ошибаетесь.

– Я не вижу ничего занимательного в том, что я люблю эту женщину.

– Эта женщина – загадка.

– Только не для меня.

– Допустим, но она загадка для всего Парижа.

– А! Париж занимается нами?

– Сильно.

– Я становлюсь любопытен, – сказал Арман с горькой усмешкой. – Мне интересно знать: что он может знать, что он может говорить?

– Две вещи.

– Выслушаем первую.

– Дама в черной перчатке, которую вы безумно любите, не любит вас.

– Откуда это можно знать? – пробормотал сын полковника, закусывая губы…

– Она любит… другого. Арман побледнел.

– Этот другой – мертвец. Бледность Армана усилилась.

– А человек, которого любят даже мертвого, не боится соперников, – холодно докончил Мориц.

Арман, хотя и страдал, не решился, однако, прямо опровергнуть довод Морица.

– Отлично, – насмешливо заметил он. – Вот первое мнение, которого удостоил меня Париж. Теперь выслушаем, что следует дальше.

– Черт возьми! – проговорил Мориц.

– Разве вы уже забыли, что хотели сказать?

– Нет… но… я затрудняюсь.

– Чего?

– Я боюсь, что вы рассердитесь… Грустная улыбка мелькнула на губах Армана.

– Клянусь, что нет, – сказал он.

– Ну, так парижский свет утверждает, что вы…

– Болван, не так ли?

– Простак…

– Дорогой мой, – спокойно возразил Арман, – неужели вы явились ко мне только затем, чтобы сказать мне подобную любезность?

– Нет, – смеясь, ответил Мориц. – Но обратите внимание на мою храбрость и мое доверие к вам: я осмеливаюсь сообщить вам неприятные слухи относительно вас и в то же время хочу обратиться к нашей старой дружбе.

Арман протянул руку журналисту.

– Прекрасно! – вскричал он. – Так как я нужен вам, то милости просим.

– Да, я нуждаюсь в вас, – подтвердил Мориц.

– У вас дуэль? Так я буду вашим секундантом.

– Нет, вы ошибаетесь.

– Значит, вам нужны деньги? Мой кошелек к вашим услугам.

– Нет.

– В таком случае, говорите…

– Слушайте, – продолжал Мориц, – верите ли вы в необыкновенные вещи?

– Разумеется, да, и я уже поплатился за это.

– В таинственные драмы, которые разыгрываются в Париже не публично и никому не известными актерами?

– Верю, – пробормотал сын полковника, вспомнивший об ужасной мести Дамы в черной перчатке.

– Итак, мой друг, – продолжал Мориц, – меня случайно запутали в одну из этих драм, и я могу обратиться за помощью только к вам.

– Объяснитесь, друг мой.

– Не могу…

– Но как же быть в таком случае?

– Вы должны отправиться.

– Куда?

– Я не могу назвать вам место.

– Вот как! Но вы строите загадку на загадке.

– Только там, – сказал Мориц, – мне позволили объяснить вам.

– Дорогой мой, – возразил Арман, – позвольте мне задать вам один только вопрос?

– Задавайте.

– Когда я должен ехать с вами?

– Сейчас.

– Вы увезете меня из Парижа?

– Нет.

– И я могу вернуться к себе через несколько часов?

– Я не задержу вас, – ответил Мориц Стефан.

– Хорошо, я следую за вами.

– Наденьте теплое пальто, – сказал Мориц. – Ночи становятся холодными.

– Вы в карете?

– Да, она ждет у подъезда.

Арман надел пальто, взял шляпу и перчатки и спросил, улыбаясь:

– Надо захватить оружие?

– Нет, это лишнее, – ответил Мориц.

Журналист вышел первый, и они оба спустились по лестнице. Карета, которую по всем признакам можно было принять за наемную, ожидала у подъезда. Мориц открыл Дверцу.

– Садитесь, – сказал он и сел рядом с Арманом. Кучер, по-видимому, заранее уже получил приказание, потому что погнал лошадей, даже не спросив, куда ехать. Карета выехала из Шальо, спустилась к набережной, пересекла Сену по мосту Согласия и углубилась в пустынные улицы Сен-Жерменского предместья. Мориц все время молчал.

– Друг мой, – сказал он, – помните вашу любовь к маленькой баронессе де Сент-Люс?

– Да, – ответил Арман. – А что?

– Помните, как каждый вечер, когда она была для вас только белокурой домино, вас ожидала на бульваре карета, и какой-то человек завязывал вам глаза?

– Да.

– Ну, так вот, – продолжал Мориц Стефан, вынимая носовой платок из кармана, – это же самое я хочу сделать и теперь.

– Вы шутите? – проговорил Арман.

– Нисколько, это необходимо.

Мориц произнес последние слова так таинственно, что сын полковника Леона смутился.

– Но куда же вы хотите меня увезти? – спросил он.

– Если бы я имел намерение сказать вам это, то не завязывал бы вам глаза.

– Однако…

– Дорогой мой, – проговорил Мориц, – я взывал к вашей дружбе, но если эта дружба недостаточно сильна, чтобы исполнить то, о чем я прошу, скажите одно слово, и я отвезу вас обратно.

– Вы с ума сошли! – воскликнул Арман. – Но раз вы на этом настаиваете…

– И он протянул свою голову. Мориц крепко завязал ему глаза.

– Теперь, – сказал он ему, – скажите по совести, видите ли вы что-нибудь?

– Нет, – ответил Арман.

– Отлично.

Карета продолжала ехать, и Арман почувствовал, что она много раз поворачивала то влево, то вправо. Мориц молчал. Арман думал о Даме в черной перчатке и тоже не выказывал желания разговаривать.

Это странное путешествие продолжалось около получаса. Наконец карета остановилась.

– Приехали, – сказал Мориц. Он вышел первый.

– Дайте мне руку, – прибавил он, – и обопритесь на меня.

Арман повиновался.

– Хорошо, – продолжал Мориц, – теперь позвольте, я вас поведу.

По перемене воздуха Арман понял, что они вошли в дом или проходили коридором.

– Подымите ногу, мы стоим около лестницы.

Когда Арман поднялся на десять ступенек, он услышал, как отворилась дверь.

– Идите все прямо, – сказал ему его вожатый. Арман почувствовал под ногами толстый ковер и более теплую атмосферу вокруг себя. Две двери отворились и тотчас же захлопнулись. Мориц остановился.

– Теперь, – проговорил он, – вы можете снять повязку.

Арман сорвал повязку и с удивлением осмотрелся вокруг. Он находился теперь в маленькой гостиной, комфортабельно меблированной. Пол был покрыт ковром, стены обтянуты совершенно новой обивкой, несколько дорогих картин висели по стенам. Между окон стояла этажерка с витыми колонками, уставленная книгами. Посреди комнаты находился круглый столик, заваленный альбомами и газетами. Против камина стояло пианино. Арман был музыкант.

– Где я? – спросил Арман, взглянув на Морица.

– Скоро узнаете, – ответил журналист. Он откинул портьеру и вышел.

Арман, все более и более удивлявшийся, остался один. Прошло четверть часа; никто не являлся. Тогда Арман подбежал к двери, в которую вышел Мориц, но дверь оказалась запертой на ключ. Заметив другую дверь, он попытался отворить и ее, но она была также заперта. Потеряв терпение, молодой человек подошел к окну; окна были заперты на висячие замки.

– Ого, вот как! – пробормотал Арман. – Это уж слишком.

И так как шелковый шнурок сонетки находился справа от зеркала, то он сердито рванул его.

Тогда одна из дверей отворилась, и вошел слуга в ливрее; он почтительно поклонился Арману.

– Барин звал? – спросил он Армана.

– Да, – ответил молодой человек, у которого удивление перешло уже в нетерпение.

– Что прикажете сударь?

– Вот как! Что я тебе прикажу? Лакей поклонился.

– Можешь ты мне сказать, где я?

– Барин у себя.

– У себя?

Лакей снова поклонился. Арман смерил его взглядом с ног до головы.

– Что за глупые шутки, болван! – закричал он.

– Однако, сударь, я сказал правду. Барин у себя. Вот его приемная. Книги, пианино, журналы. Барин не будет скучать, если любит чтение и музыку. Вот спальня барина.

Под напором руки лакея дверь, которую Арман не мог отворить, раскрылась сразу. Молодой человек перешагнул порог, движимый любопытством. Спальня, такая же маленькая, как и приемная, была заново кокетливо меблирована, причем во всем чувствовалась рука женщины.

– Дурак! Скажешь ли ты мне, где я? Не то…

Арман не докончил. В комнату вошло новое лицо. Это был человек лет пятидесяти, с седыми волосами, с продолговатым серьезным лицом, обрамленным густыми рыжими бакенбардами.

По одежде его можно было принять за истого англичанина. Арман узнал его.

– Сударь, – сказал ему вошедший, – позвольте мне ответить вам за слугу: вы у себя или, вернее, у меня…

Арман поклонился.

– Кто же вы? – спросил он.

– Я лорд Г., – ответил англичанин. Арман вздрогнул и вспомнил Фульмен.

– По причинам, которых я не могу объяснить вам, вы мой пленник.