Текст книги "Один за другим"

Эрин

Снуп ID: LITTLEMY

Слушает: не в сети

Снупписчики: 10

Поиски чайника, добыча снега, приготовление чая… Будничные мелочи позволили ненадолго выкинуть мысли об опасности из головы, но, когда вокруг нас смыкается тишина, я вновь ощущаю тяжелое дыхание страха на своем затылке. Лиз молчит – взгляд пустой, лицо непроницаемое, руки протянуты к огню, – и это молчание почему-то пугает сильнее любых речей. Что у нее на уме? Она ищет выход из положения? Или просто думает о том, что натворила?

Чайник негромко шипит. Лиз в кресле не двигается, наблюдает за чайником, одну руку тянет к печи, другую держит в кармане. Я не выдерживаю:

– Ты говорила…

Лиз поднимает голову. Смотрит на меня оценивающе, шуршит в кармане полиэтиленом. В тишине звук разносится очень громко. Ну же! Если Лиз сейчас не заговорит, я закричу.

Она с трудом сглатывает и возобновляет рассказ.

– Акции. Да. В общем, мне двадцать два года, я акционер перспективной компании, и Тофер с Евой начинают относиться ко мне почти по-человечески, я ведь инвестировала в их дело. Получила, правда, всего два процента. Даже доли Рика и Эллиота куда выше моей. Тем не менее я – акционер! И вот через несколько дней после подписания бумаг должна состояться вечеринка в гламурном лондонском баре – не помню, по какому поводу. Кажется, для обсуждения сотрудничества с одной стриминговой компанией: условия, взаимовыгодные услуги и прочее…

Лиз умолкает. Сейчас что-то будет. Не знаю, что именно, но она определенно собирается с духом – видимо, для перехода к неприятной части повествования.

– Они поспорили, стоит ли брать меня на вечеринку. Помню, Рик сказал: «Представляешь, как это отразится на нашем имидже?» Он, конечно, не догадывался, что я слышу. Разговор происходил в кабинете Евы, и я подслушивала по селекторной связи. Ева ответила: «Ради бога, Рик, тоже мне бином Ньютона! Я смогу привести ее в порядок. Она теперь одна из нас, спасибо Тофу, и почему бы ей не выглядеть соответственно?» Затем добавила: «К тому же Норланду такие нравятся. Он любит молоденьких». Поэтому я не удивилась, когда перед мероприятием Ева пригласила меня к себе домой и предложила позаимствовать у нее наряд на вечер, сказав, что она в курсе, что после вложения денег в «Снуп» я ограничена в средствах. Под таким соусом это звучало логично и даже по-доброму, но я знала правду.

Ну, Еву ты видела. Знаешь, какая она. В ее джинсы, наверное, смогут втиснуться лишь две-три женщины во всем Лондоне. Однако мы что-то как-то подобрали, Ева меня накрасила, и по прибытии в бар, когда нас познакомили с руководителями другой компании… не знаю… я и правда почувствовала себя настоящим снупером. Ева представляла меня не своей помощницей, а «Лиз, миноритарным акционером», со мной общались уважительно, и постепенно я начинала верить, что вот оно – вот жизнь, которую я ждала. Обычно я почти не пью, а в тот вечер… Я пила. Пила много… много коктейлей… и…

Вскипевший чайник шипит и плюется. Лиз осторожно наполняет чашки, кладет в каждую чайный пакетик.

Я принимаю предложенную мне чашку, тайком изучаю содержимое. Не хочу усугублять подозрительность Лиз, хотя, учитывая судьбу Эллиота, с моей стороны было бы глупо не проверить. Талая вода мутновата, ее начинает подкрашивать выделяющаяся из пакетика заварка, однако дно видно, и там определенно ничего нет. Никаких таблеток.

– И? – мягко подбадриваю я.

Лиз отводит взгляд, и я добавляю:

– Извини. Не хочу выпытывать. Если тебе неприятно…

– Нет, – с нажимом произносит она. – Все нормально, честно. Я… удивительно, мне даже легче от рассказа. Я просто давно об этом не думала. Мы все крепко напились. Почему-то – не помню, как так вышло, – я уехала из бара с Евой… и одним из директоров партнерской компании. Нас было трое. Тофер тоже собирался с нами, я точно помню, он сел в такси, по дороге передумал и попросил водителя его высадить. Мы приехали в Пимлико, боже мой, до чего красивый район, такой фешенебельный… и дом – потрясающее здание, многоэтажное, наверху балкон с видом на реку… – Лиз сквозь меня рассматривает какую-то невидимую картину. – Мы поднялись на верхний этаж, на балконе директор налил всем шампанского, мы немного поболтали, потом Ева удалилась в ванную.

Лиз осекается. Не потому, что не может продолжать. Она подыскивает правильные слова.

– Он попытался меня изнасиловать, – прямо говорит Лиз. – Сунул руки под блузку. Я сопротивлялась. И… я… я…

Она прячет лицо в ладонях.

– Я толкнула его. Сильно. Столкнула с балкона.

– О боже… – Такого я не ожидала. – Лиз… я… какой ужас… мне жаль…

Пока я бормочу что-то невразумительное в жалкой попытке проявить сочувствие, шестеренки в голове бешено крутятся.

Она убила мужчину.

Это была самозащита.

Лиз не обращает на меня внимания, откровенничает дальше, торопится, хочет побыстрее проскочить эту часть рассказа.

– Я чуть не умерла, когда до меня дошло. Зато Ева… она… она была сногшибательна. Прибежала на шум, все сообразила, но не задала ни единого вопроса, сразу вывела меня оттуда, а наутро в газетах напечатали про трагическую случайность. В крови этого инвестора – или директора? – обнаружили наркотики и алкоголь, поэтому, видимо, решили, что он выпал или, может, выбросился. О нашем с Евой присутствии никто не упоминал. Прекрасная демонстрация того, на что способны деньги и связи.

Лиз смотрит в сторону, затем прячет лицо за чашкой с чаем, очки запотевают.

– После такого я не могла продолжать там работать. Ушла из «Снупа» и ни разу не оглянулась. Устроилась в совершенно другую сферу, в банковский колл-центр. Постепенно эта история стала казаться давним страшным сном. Было – и прошло. А потом случилось поглощение. И меня опять втянули в эти игры.

– Ужасно жаль, – повторяю я.

Повторяю искренне. Мне действительно жаль. Жаль бедную маленькую девочку, которую заманили в чужой для нее мир.

Нет, я все равно не понимаю. На нее напали. Она отбивалась от насильника. Даже если Лиз считала, что суд ей не поверит, – возможно, считала справедливо, – зачем было убивать Еву? Она ведь хранила тайну Лиз.

Неожиданно – страшная ослепительная вспышка, и я прозреваю.

Тофер, именно Тофер вручил Лиз акции – имея в виду, что она поддержит его в случае серьезных разногласий с Евой. Лиз обязана ему всем.

Зато Ева – Ева знала про Лиз то, что могло ее уничтожить. Как минимум это грозило шумным судебным процессом, который, учитывая характер Лиз, стал бы для нее настоящей пыткой. Как максимум Лиз угрожал тюремный срок за непреднамеренное убийство.

Даже если Ева не говорила об этом напрямую, именно она замяла случившееся. Ева располагала доказательствами. И наверняка не позволяла Лиз забыть о данном факте.

Неудивительно, что Лиз не хватало мужества озвучить свои намерения насчет голосования.

Незавидный выбор. Предать покровителя, человека, который взял ее на работу, поддержал, добился для Лиз этих акций, в конце-то концов. Или проголосовать против женщины, которая держала жизнь Лиз в своих руках и могла отправить ее гнить в тюрьму.

Меня охватывает сочувствие к Лиз. Парадоксально, но факт.

Я представляю юную девушку, только после университета, барахтающуюся как рыба в странных и опасных для нее водах. Лиз – жертва не одной жуткой истории, а двух. Ева вытащила бедняжку из одного кошмара лишь для того, чтобы окунуть в другой, сотворенный самой Евой: она шантажировала девочку, которой якобы помогала.

Конечно, Лиз поступила благоразумно. Пообещала Еве проголосовать за нее. А что было бы в следующий раз? И в следующий? Как жить, если Ева в любой момент могла прибегнуть к шантажу?

Нет. Лиз следовало обезопасить себя раз и навсегда. Избавиться от человека, заварившего эту кашу, – единственного человека, который знал тайну.

Следовало убить Еву.

Лиз

Снуп ID: ANON101

Слушает: не в сети

Снупписчики: 1

– Вот и все, – заканчиваю я.

Надолго задерживаю чашку у рта, делаю вид, будто жадно пью.

Эрин смотрит на меня неотрывно. Выражение ее глаз мне не совсем понятно. Похоже на ужас – хотя это может быть сочувственный ужас. Она мне верит? Трудно сказать.

Так и тянет спросить: «Почему ты не пьешь?», но вопрос прозвучит подозрительно. Вновь подношу чай ко рту в надежде, что Эрин последует моему примеру. И надо же, срабатывает! Она берет чашку. Мышцы на горле двигаются в такт глоткам.

– Значит, у тебя не было выбора, – слабым голосом произносит Эрин.

Я стараюсь придать лицу подобающее выражение. Нечто вроде… мучительного сожаления. Это правда, я сожалею. Сильнее всего – о той ночи.

– Я ничего такого не хотела, – говорю. – Меня будто выдернули из нормальной жизни и швырнули в безумный кошмар.

Эрин качает головой. Без скепсиса и недоверия, а скорее с осуждением в адрес обстоятельств, которые привели нас сюда. Внимательно смотрит в чашку. Я плохо вижу лицо Эрин и переживаю. Наконец она делает еще один глоток чая, и мне становится немного легче.

Я тоже держу чашку возле губ, чтобы не вызывать подозрений. Содержимое не глотаю.

– Я догадалась, как ты все провернула. – Эрин опускает чашку на колени, греет о нее ладони.

Со своего места я вижу, что чашка наполовину пуста, и начинаю чувствовать себя увереннее.

– Очень умно. У тебя была такая же лыжная куртка, как у Евы. Ты дождалась ее наверху, у подъемника…

Эрин осекается, и я знаю почему. Она не хочет говорить вслух о том, что я сделала, будто это может меня каким-то образом задеть. Ничего страшного. Мне придется жить с тем, что произошло. Нет смысла прятать голову в песок.

Я дождалась Еву у подъемника возле того самого ограждения, где чуть раньше якобы потеряла равновесие и едва не скатилась в пропасть, меня тогда еще Рик поднял. Естественно, никакого равновесия я не теряла. Скатывалась намеренно – хотела глянуть на участок с обрывом. Действительно ли он расположен близко к вершине, как мне запомнилось? Не передвинули ли ограждение выше со времени моего последнего приезда два года назад?

Ничего не изменилось. Все выглядело идеально.

Ну конечно же, я отменная лыжница. Какая ирония судьбы! Просто Тофер, Рик и остальные предпочитали верить, что девчонка из общеобразовательной школы в Кроли не способна отличить один конец лыжной палки от другого. Если бы меня удосужились спросить, то узнали бы правду – я люблю лыжи с пятнадцати лет, со времен своей первой школьной экскурсии. До того я ни разу на них не каталась. Помню, с каким восхищением учитель приговаривал: «Ты прирожденная лыжница, Лиз!»

Да, прирожденная. Я вообще-то не спортивная. Мне не даются командные виды спорта или бессмысленный бег по кругу. Я ненавидела скакать с красным лицом, обливаться потом, чувствовать, как под липкой футболкой все противно трясется, слушать вопли одноклассниц – мяч, давай пас, Лиз, да не туда, о боже, Лиз!.. Мне хотелось сбежать подальше и спрятаться.

Лыжи – совсем другое. Лыжный спорт – он одиночный. И стратегический. Нужно думать на ходу, принимать молниеносные решения, которые могут либо спасти жизнь, либо пустить кубарем под откос на скорости сто километров в час.

Лыжи я любила и возвращалась в горы во время выпускных экзаменов и дважды в университете. Находила самые дешевые варианты: автобусом в Болгарию, где жила в бетонном монолите советской эпохи; бюджетной авиакомпанией в Румынию, в съемную комнату с кухней и запахом ветчины из вентиляции. Оно того стоило. Стоило голодать, экономить и всю ночь ютиться на жестком сиденье автобуса, летящего по немецкому автобану.

В дни моей работы в «Снупе» начальство однажды организовало корпоративный лыжный поход – чтобы произвести впечатление на инвесторов. Меня, ясное дело, не пригласили. После увольнения и устройства на новое место я начала ездить в Альпы каждый год, иногда даже по два раза. И стала очень хорошей лыжницей. Не такой, как Ева, которая каталась ежегодно чуть ли не с пеленок. Тем не менее – почти такой. В Сент-Антуане я была дважды. Так что Ле Сорсье знаю прекрасно.

Она сошла с подъемника, я окликнула ее от ограждения – мол, крепление заело. Ева подъехала вплотную, склонилась над моим ботинком, и тут я толкнула ее изо всех сил. Она спиной перелетела через низкий защитный барьер, кеглей покатилась по склону и затормозила на толстой нетронутой полоске снега у самой пропасти, молотя лыжами в воздухе. Не вышло, подумала я. Сейчас Ева отползет от узкого снежного края, заберется обратно наверх, к ограждению, и спросит, что я тут устроила.

Раздался едва уловимый звук – будто вздох. Снежная кромка начала съезжать и крениться, у основания побежала трещина. Ева в ужасе застыла, глядя мне в глаза, протянула руки, словно моля о спасении, а в следующий миг кромка рухнула, и Ева исчезла.

Я немного выждала, затем расстегнула комбинезон и сняла надетую под него ярко-красную куртку. Натянула ее поверх своего темно-синего лыжного костюма, укуталась шарфом, поправила защитные очки. После чего развернула лыжи носками к трассе и начала спуск по Ле Сорсье.

Я солгу, если скажу, что трудно не было. Было. Ле Сорсье коварно петляет и извивается, она полна отвесных обрывов, крутых поворотов, на которых перестает биться сердце, и вертикальных ледяных щитов, где мне оставалось лишь одно – управляемо падать. Не знай я трассу настолько хорошо, она бы меня сгубила.

На полпути я остановилась перевести дух и унять дрожь в ногах – тогда-то и увидела наверху в кабинке Ани с Карлом. Я без опаски подняла голову им навстречу, ведь защитные очки и надвинутая на лоб шапка закрывали мое лицо, и зрители в кабинке ни за что не определили бы, на ком надета примечательная ярко-красная куртка. Я помахала лыжной палкой, обеспечивая себе алиби; Ани заметила и помахала в ответ.

Мне, как всегда, не повезло, и она заметила кое-что еще: пустые кабинки подъемника, возвращавшиеся в долину. Кабинки, которые должны были везти в Сент-Антуан меня.

Прошлой ночью я увидела озарение в глазах Ани, застывшей в дверях моего номера. Увидела, как она складывает одно с другим, как на смену сомнениям приходит ужас, как лихорадочно мозг ищет отговорку. Ани вдруг расхотела беседовать со мной дальше. Она мечтала уйти, а я не могла придумать ничего, кроме как зажать ей рот рукой и втащить к себе в номер.

Решение нашлось сразу. Я возблагодарила счастливую звезду за бессонницу Тайгер и за мою интуицию, накануне подсказавшую прикарманить ключ Дэнни.

Хотя при чем тут счастливая звезда? По правде говоря, я вовсе не везучая. Да, с Тайгер мне улыбнулась удача – но сколько всего другого сыграло против меня! Да и ключ – то была не удача. То была я. Молниеносное решение, призванное спасти мою шкуру.

Ведь я могу быть невезучей, зато соображаю на ходу прекрасно. Наверное, потому и люблю лыжи. Там те же навыки, те же петли и повороты, то же радостное возбуждение. Так же падает все внутри от осознания своей глупой ошибки – и так же восторженно вскипает кровь, когда придумываешь ловкий спасительный маневр.

Тем не менее Ани мне жаль. В отличие от Эллиота. Он заслужил свою судьбу. Сам ее выбрал – кто его заставлял совать нос в чужие дела? Ани же такую судьбу не выбирала, она просто очутилась не в том месте не в то время, прямо как я. Это трагедия. И все равно я не виновата. Нужно помнить – я ни в чем не виновата.

– Ч-что ты сказала? – спрашивает Эрин.

Наверное, последние мысли я бормотала вслух. Я открываю рот для ответа, затем внимательнее присматриваюсь к Эрин. Она будто… пьяная. Заваливается набок.

– Ничего, не обращай внимания. Ты устала? – Я стараюсь не выдать голосом своих надежд.

– Да, я чувствую… – Она говорит невнятно, а когда моргает, делает это, как в замедленной съемке. – Чувствую себя с-странно…

– Наверное, от переутомления, – успокаиваю я.

Ставлю нетронутый чай на стол, вытираю рот и заглядываю в чашку Эрин. Там почти пусто.

– Приляжешь? – предлагаю.

– Чувствую себя странно… – повторяет она, голос обрывается.

Эрин покорно дает уложить себя на диван. Какая тяжелая… Сколько таблеток она выпила? Не представляю. Три? Четыре? У меня оставалось восемь, и я положила в чайник все, доверившись кипящей воде. Я побаивалась, что нагревание испортит препарат, но понимала – Эрин будет следить за манипуляциями с ее чашкой. Действительно, пока я наливала воду и опускала в нее чайный пакетик, Эрин наблюдала, точно ястреб.

Чайник был моим единственным шансом – класть таблетки одну за другой вместе с каждой новой порцией снега; надеяться, что его белый цвет замаскирует белые таблетки, а крепкий непривычный вкус чая без молока перебьет их странный вкус. Невероятно – похоже, получилось! Эрин выпила целую чашку. Эллиот принял пять измельченных таблеток, и эта доза его убила. Эрин легче, на ее чашку ушло около половины чайника, то есть примерно четыре таблетки. Четырех должно хватить, если, конечно, нагрев не снизил активность действующего вещества. Я проверю. Нельзя полгаться на молчание Эрин. Хотя сначала меня ждет другое дело. Срочное.

Из уголка рта Эрин, растянувшейся на диване, стекает слюна. Поглядывая краем глаза на эту картину, я выхожу из гостиной. Бегу что есть мочи на второй этаж, в номер Эллиота. Дверь не заперта, и я вновь разблокирую телефон. Нахожу сообщение Эрин. «SOS, нужна помощь. ЭТО ЛИЗ».

А вот и ответ Дэнни. «Черт. Эрин, это ты?»

Передо мной пропасть – но я мастерски избегаю падения.

Печатаю: «Нет. Я же написала – это ЛИЗ. Эрин только что во всем созналась, она говорит о самоубийстве. ПОЖАЛУЙСТА, ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ НЕМЕДЛЕННО».

Нажимаю «Отправить».

Эрин

Снуп ID: LITTLEMY

Слушает: не в сети

Снупписчики: 10

Я лежу неподвижно, впитываю звуки: вот Лиз смотрит в мою чашку, вот зависает надо мной, тяжело дыша. Наконец она принимает какое-то решение, и я слышу мягкие удаляющиеся шаги и скрип ступеней.

Терплю, сколько могу, затем сажусь, морщась от каждого шороха ткани и скрипа диванных пружин.

Рука и бедро намокли от чая – но Лиз, кажется, не заметила расплывающегося по дивану пятна, обратила внимание лишь на пустую чашку. Слава богу.

Таблетки были в чайнике. Я заподозрила это при первом же глотке: чай отдавал чем-то едким, химическим и имел сладковатый привкус – видимо, от сахарной оболочки. Окончательно я убедилась, когда Лиз поднесла чашку к губам, а пить не стала. Дальше я тоже притворялась – и, пользуясь темнотой, потихоньку сливала чай по руке на диван, стоило Лиз отвести от меня взгляд.

Я понятия не имела, когда таблетки должны подействовать; приходилось полагаться на то, что Лиз тоже не в курсе. Она не могла знать, какую дозу я приняла и через сколько она возымеет эффект. Десять минут? Пятнадцать? В любом случае Лиз, похоже, купилась на мой спектакль с бессвязным бормотанием и забытьем.

Теперь все зависит от количества таблеток в чайнике. Если там была смертельная концентрация, тогда в моем распоряжении чуть больше времени – пока Лиз не вернется и не увидит, что я по-прежнему дышу. Если же расчет был только меня усыпить, то вернется она быстро – с целью прикончить. Что это будет? Подушка на лицо, как с Ани? Удар в голову, замаскированный под падение с лестницы? Или нечто другое?

Не важно, выяснять не хочется. Я просто обязана сбежать, причем как можно скорее.

Не дыша и прислушиваясь к звукам сверху, я поспешно хромаю к дверям за лестницей. Они ведут к лыжным шкафчикам. Мой лыжный костюм наверху, в комнате, идти за ним нельзя, но вот ботинки с лыжами хранятся внизу. В шкафчиках найдется одежда, из нее можно худо-бедно составить комплект, который согреет в пути. В том, что на мне сейчас, я не переживу ночь под открытым небом, да и ступать на ногу очень больно. Я должна спуститься в Сент-Антуан! Как? Единственный вариант – лыжи, а вся надежда – на ботинки, которые сумеют надежно зафиксировать лодыжку.

Двери в раздевалку открываются с негромким щелчком, я проскальзываю внутрь и закрываю их за собой с бесконечной осторожностью. Сердце выскакивает из груди. Раздевалка погружена во мрак, сквозь заваленное снегом окно слабо просачивается лунный свет. Мои глаза привыкли к темноте, я различаю смутные очертания висящих на крючках курток и штанов, а также ботинок, сохнущих на лыжных палках. Сдергиваю с крючка штаны. Лишь надев их и глянув вниз, понимаю, что они принадлежали Ани. Я «влезла в шкуру» мертвой девушки… Внутри все виновато сжимается. Нет, нельзя поддаваться чувствам. Ани умерла, я ее не спасу. Зато попробую отдать в руки правосудия ее убийцу.

Натягиваю чью-то куртку – Эллиота, суда по размеру, – и вспоминаю рассказ Лиз, как она жаловалась и жалела саму себя. И ведь я могла бы ей поверить. Не знаю точно, что произошло на том балконе, но вполне могу поверить в эту часть рассказа: напуганная девушка, отчаянный толчок… Я также могу понять ее страх перед Евой, ужас загнанного в ловушку зверя, – и нанесенный от безысходности контрудар.

Однако я не нахожу оправданий убийству Эллиота. Тем более – убийству Ани. Бедной маленькой Ани, задушенной во сне лишь за то, что она увидела нечто нежелательное для Лиз.

Что бы Лиз ни думала про Еву и того безымянного инвестора, даже про Эллиота, – Ани подобного точно не заслуживала. Никак.

Убить ее способно только чудовище.

Пока я надеваю влажные толстые носки и шарю вокруг в поисках варежек, перед моими глазами стоит лицо Ани.

Лицо в россыпи красных точек, которые уличают Лиз во лжи.

Ведь, по утверждению Лиз, она не хотела смерти Ани – так вот, это неправда. Ани боролась. Боролась за каждый вдох так отчаянно, что у нее полопались кровеносные сосуды.

А Лиз прижимала подушку все крепче – и ждала, долго-долго.

Чтобы задушить человека, нужно хотеть его смерти. Очень хотеть.

Я думаю об Ани, когда широко раскрываю лыжный ботинок. Об Ани, когда сую внутрь ногу и скрежещу зубами от внезапной острой боли в лодыжке.

Дыхание становится прерывистым, я невольно поскуливаю и всхлипываю, хотя надо соблюдать тишину, – но вкручиваю ступню в ботинок. Кости протестующе скрипят, пластмассовая скорлупа ботинка сдавливает распухшую плоть. Я должна это сделать. Должна.

Ани. Ани. Ани.

Хрусть! – и нога проскальзывает на место. Я вся взмокла, над верхней губой выступили капли холодного пота, меня трясет… Зато нога в ботинке. И, о чудо, боль вполне терпимая, голенище ботинка жесткое, поэтому вес тела приходится скорее на голень. Я туго затягиваю клипсы и молю о том, чтобы такой фиксации сустава хватило для спуска в деревню. Если я сломала кость, то меня ждет долгая хромота, – но лучше хромота, чем смерть.

Быстро надеваю второй ботинок, застегиваю.

И слышу шум на лестнице.

Сердце замирает. Это Лиз, она возвращается в гостиную.

Меня парализует. Я одета и обута… Можно ли выбраться через задние двери? Они выходят в сторону бассейна, а значит, заблокированы лавиной.

Двери открываются внутрь. По крайней мере… Да нет, внутрь. Я прижимаю пальцы к вискам, вспоминаю. Куда же? Если наружу, мне конец. Все же я уверена, что внутрь. Другой вопрос – сумею ли я прокопать снег?

Взгляд перескакивает на узкое окно над лыжными шкафчиками. По форме оно похоже на прорезь почтового ящика, и, хотя длинна у «прорези» вполне приличная, высота составляет дюймов двенадцать, даже меньше, если учитывать раму и петли. Ладно, лучшего варианта, пожалуй, не придумать.

Вздрагивая от каждого шума, я забираюсь на деревянную лавку и, перегнувшись через шкафчики, открываю окно. Лицо обжигает ледяным воздухом. Отверстие не заблокировано, на стекло просто налипли хлопья снега, поэтому оно казалось заметенным. Под окном большой сугроб, почти до верха шкафчиков. Хорошо, он смягчит падение.

Сначала я проталкиваю лыжи, одну за другой; они с глухим звуком втыкаются в мягкий снег. Затем палки. Натягиваю чьи-то варежки, хватаю с вешалки первый попавшийся шлем. Он оказывается впору. Слава богу, времени выбирать нет. Я залезаю на шкафчики и растягиваюсь плашмя. С минуту они опасно покачиваются.

От волнения меня мутит. Из глубины шале доносится удивленный вскрик, затем:

– Эрин?.. Эрин, ты где?

Лиз обнаружила мое исчезновение.

Выставляю из окна ноги. Падать на больную лодыжку страшновато, только нырять головой в снег тоже не вариант. Да, на мне шлем, и все же при падении я могу сломать шею или, если сугроб глубокий, застрять в вертикальной позе и задохнуться. Ногами вперед безопаснее.

Отверстие тесное, но я прохожу. Один ботинок, повернутый набок, – сначала здоровая нога. Затем второй. От ощущения тяжести ботинка на повисшей в воздухе больной лодыжке я тяжело вздыхаю. Ничего, выдержу.

Двери в раздевалку открываются.

Сперва я ничего не вижу, поскольку Лиз держит фонарь – телефон Эллиота, наверное, – и светит мне в лицо. Тем не менее я различаю в дверном проеме фигуру и узнаю ее раньше, чем она рывком кидается ко мне – звериным, не человечьим.

Лиз хватает меня за руки, дергает и царапает, ногти соскальзывают с толстой гладкой ткани. Я проталкиваю в узкое отверстие пятую точку, сила тяжести делает свое дело, влечет меня наружу. Но вдруг – сильный рывок, и я застреваю.

Что произошло?! Лиз закрыла окно? Схватила мой шлем? И тут до меня доходит.

Черт! Шлем не пролезает.

Я вишу на шее и уже начинаю задыхаться, ремешок шлема впивается в горло, я извиваюсь, точно рыба на крючке. Руки в варежках шарят по шее, отчаянно пытаются ослабить натяжение ремня. Ноги неистово молотят по мягкому снегу, ищут опору, чтобы облегчить давление на горло.

Ступня что-то нащупывает, теряет, вновь находит, всего на секунду, – но я успеваю расстегнуть шлем.

Падаю, ловя ртом воздух и чувствуя рвотные позывы, в кучу рыхлого снега и какие-то острые штуки, в которых лишь через минуту-другую узнаю собственные лыжи с палками.

Медлить некогда.

Лиз яростно дергает застрявший шлем, хочет освободить отверстие и рвануть за мной. Я жду, что она будет орать мне вслед – ничего подобного, Лиз молчит, лишь тяжело, прерывисто дышит, и от ее молчания меня охватывает леденящий страх. Надо уходить, пока она не расчистила себе путь.

Мне удается встать – и тут же провалиться в сугроб. Используя лыжи вместо костылей, я с трудом выбираюсь на утрамбованный снег.

Там провожу быструю инвентаризацию. Варежки – есть. Лыжи – есть, обе. И палки.

Шарф – пропал. Наверное, слетел вместе со шлемом. Шапки, конечно, тоже нет. Я обычно не надеваю шапку, шлем достаточно теплый, но сейчас жалею об ее отсутствии. Холодный ветер ощутимо кусает щеки и лоб. Ничего не поделаешь. Возвращаться нельзя. Придется идти в Сент-Антуан так.

Еще у меня нет лавинного рюкзака.

Черт. Черт! В какую сторону?

Медленно, мучительно я тащусь вместе с лыжами за угол шале и обозреваю окрестности.

Длинная синяя трасса к Сент-Антуану – просто катастрофа, по-другому не опишешь. Я видела начало спуска, когда мы с Дэнни ковыляли назад к шале от разбитого фуникулера. Лавина усеяла всю трассу огромными валунами, опорами подъемника, бревнами… По ней не то что на лыжах – пешком не пройти. Лесная тропа к зеленой трассе, Ачум, тоже недоступна: этот лесок принял на себя весь удар лавины, и вырванные с корнем деревья теперь уничтожены, погребены под сотнями тонн снега.

Однако есть и другая дорога.

Называется Тайная долина – по крайней мере, так ее окрестили английские лыжники. По-моему, официального названия она не имеет, это не трасса, а просто негласный маршрут, по нему можно с горем пополам проехать только при определенных погодных условиях и только очень опытному лыжнику, не боящемуся трудностей. Кроме того, слово «трасса» совершенно неприменимо к данной дороге: оно вызывает в воображении ровную снежную гладь, по которой элегантно петляют и скользят лыжники. Тут же ничего похожего нет. Тайная долина – это вытянутое ущелье между двух отвесных скал, дно глубокой горной расселины. Оно выстлано острыми валунами, и, чтобы их покрыть, нужно много снега. К тому же ущелье до того узкое, что два лыжника рядом по нему не пройдут. Местами можно вытянуть руки в стороны – и коснуться пальцами скал.

Если я сумею туда попасть… Ущелье наверняка проходимо – для валунов снега хватает, а лавина прошла стороной.

Передо мной полоса препятствий, сплошное петляние между валунами и бревнами, труднопреодолимое даже днем, что уж говорить о катании при лунном свете. Еще там часто бывают мини-лавины: снег собирается на верху скал и ни с того ни с сего обрушивается на незадачливых лыжников, погребая их под собой.

Впрочем, хуже всего другое: из Тайной долины некуда деться. Стены ущелья растут все выше и выше, и попавшего в беду лыжника невозможно оттуда эвакуировать даже вертолетом. Остается лишь идти вперед, пока расселина не выплюнет тебя в лесок над деревней.

Мой единственный шанс. Лиз вряд ли знает об этом ущелье. Вход в него должен кто-то показать, самому не найти.

Мой самый страшный кошмар.

Выбора нет.

Переставляя лыжи на манер костылей, я начинаю путь к вершине перевала.