Текст книги "Невольник"

Он нервно дернул рукой, и часть воды выплеснулась из его кружки на расстеленную клеенку. Повисло неловкое молчание. Выждав, пока Илья успокоится, Богдан тихо начал:

– Город находится в ста двадцати километрах от ближайшего районного центра. В сорока пяти километрах от нас, если пойти вдоль электрических столбов, есть поселок – бывший колхоз имени Двадцать третьего съезда КПСС. Оттуда до районного центра примерно шестьдесят кэмэ. И все это по безлюдной степи. Оттуда в райцентр и дальше в город раза два или три в неделю ездят частники. Дорога до колхоза – обычная грунтовка через степь, дальше до райцентра – грейдер. А оттуда до города уже асфальт, но вдрызг разбитый.

Помолчав и прикинув что-то про себя, он спросил у Ильи:

– А вы как приехали? Вдоль бетонных столбов ехали? Через поселок?

– Поселок и райцентр я не видел. Я же почти всю дорогу в багажнике лежал. Кроме синего неба перед собой, ничего не видел. Мы по степной дороге приехали. Я эти столбы вот только здесь увидел, когда уже к ферме подъезжать стали.

Задумавшись и сузив глаза, Богдан произнес:

– Видать, они из предосторожности райцентр и поселок объехали. Кто за рулем был? Этот худощавый? Сарсен?

– Да, он самый.

– Это дальний родственник Жакыпа. То ли в райцентре живет, то ли в городе. Я так и не понял. Периодически сюда наведывается. Зимой согым у нашего покупает. Не нравился он мне никогда. Скользкий какой-то. Хитроватый. Он и Костю с Андрюхой к нему привез. Поставщик хренов. Тьфу!

На минуту оба тягостно замолчали и невольно прислушались к приглушенному чириканью птиц вокруг. На небосклоне одиноко сиял солнечный диск, разливая свои слабеющие лучи по осенней степи и безмолвно наблюдая за двумя горемыками, сидящими на земле.

– Будет дождь! – произнес Богдан, опустив глаза в землю и рассматривая что-то под ногами.

Илья поднял голову на ясное синее небо и, грустно вздохнув, протянул:

– Какой дождь? На небе ни облачка.

Только через пару часов Илья вспомнил эти слова Богдана, когда северный порывистый ветер внезапно пригнал из-за горизонта орды больших грозовых туч, которые разразились прямо над ними проливным дождем. Вначале большие и редкие капли с ожесточением стали врезаться в сухую степную почву, образуя маленькие песчаные воронки, которые быстро превратились в слой липкой грязи под ногами – дождь пошел стеной, сопровождаемый подобающими в таких случаях громом и молниями. Завораживающее действо, разыгранное природой, невольно заставляло любоваться собой. Стрелы молний то и дело вспыхивали в пространстве между темными грозовыми тучами и землей, соединяя их яркой вспышкой, во время которой степь, казалось, замирала на мгновение, а затем следовал оглушительный раскат грома, эхом разбегающийся во все стороны по бескрайним просторам степи, исчезая в ее далеких уголках.

– Что будем делать?! – спросил растерянно Илья у Богдана, старясь перекричать гром.

– Что, что… Ничего! Сейчас пройдет. Потом медленно двинемся домой. На, держи одну сторону, а то весь промокнешь, – сказал Богдан, вытащив снова из вещмешка сложенную вчетверо клеенку, которая обычно служила им обеденным столом, а сейчас должна была стать какой-никакой защитой от дождя.

Они простояли так минут пятнадцать, прижимаясь друг к другу и растянув над головами далеко не широкий обрезок разрисованной цветами скатерти. Несмотря на то что клеенка отчасти уберегла их головы и плечи от небесной влаги, косой дождь насквозь пропитал их штаны до пояса, а вездесущий прохладный ветер, пригнавший с севера грозовые тучи, проникнув через пропитанную дождем одежду к телу, заставил их мерзнуть и дрожать. Но напарникам оставалось только стоять на месте, держа над головами импровизированный навес и терпеливо ожидая окончания дождя.

Отаре приходилось не лучше, чем пастухам. Овцы и козы, прижимаясь друг к другу промокшими опавшими боками, стали похожи на дрожащих от лихорадки худых гончих псов, ищущих жалобными взглядами спасения от буйства природы.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Грозные тучи поплыли дальше на юг, выпустив из своего плена солнечный диск, который снова принялся радостно одаривать землю своими яркими лучами после неожиданного короткого затмения. Снова стало светло и ясно. Вот только северный холодный ветер остался гулять по долине, напоминая всем, что наступила его пора царствовать.

– Все. Погнали назад. Сегодня можно пораньше, – проговорил Богдан, взглянув через прищур на ярко светящее в небе солнце, и сделал пару осторожных шагов по земле, которая превратилась после дождя в вязкую субстанцию, прилипающую к ногам.

Напарники, с трудом переставляя отяжелевшие ноги с налипшей на них грязью, погнали отару в сторону фермы. Обратная дорога, превратившаяся из-за ливня в вязкое болото, заняла более двух часов мучительной ходьбы. Усталые и озябшие животные даже не остановилась около корыт с водой, а просто прошли мимо и сами направились к воротам кошары. Пастухам оставалась лишь подогнать отстающих полугодовалых ягнят и козлят, которым было тяжело поспевать за остальными, и открыть ворота.

– Иди домой. Я сам помогу Галие с дойкой, – произнес Богдан, мягко положив на спину Ильи свою ладонь.

Не испытывая особой радости, Илья поплелся в сторону хибары. Оказавшись внутри, устало присел на низкую табуретку, стоявшую у порога, снял с себя отяжелевшие от грязи ботинки. Пройдя в комнату, стянул с себя мокрые брюки и бросил их на кошму под ногами.

«К черту все! Расстелю постель – и на бок», – нашептала мысль, пока Илья с трудом стягивал с себя мокрую джинсовую куртку и футболку, которые он так же безразлично бросил на пол, не сложив аккуратно, как обычно это делал.

Стоя в одних трусах, Илья обратил внимание на свои руки, покрывшиеся красными жгучими полосами – следами от плети, когда он пытался прикрыться от сыпавшихся на него ударов. Пощипывание на плечах и вверху спины тоже говорило о том, что там не все в порядке, но эта боль была терпима и не так беспокоила, как рассеченное лицо. Скорее всего, эта метка останется на нем навсегда – как напоминание о сегодняшнем скверном событии.

«Как долго это все будет заживать? Неделю? Две? Месяц? Как бы там бы ни было, я не останусь здесь зимовать. Ни за что!» – решительно сказал сам себе Илья, возмущенный таким отношением к себе из-за лужицы молока.

Повернувшись к стене, возле которой стояли его постельные принадлежности, Илья расстелил их на корпе, после чего, превозмогая боль, скалясь и матерясь, кое-как прилег и, накрыв себя до подбородка одеялом, через некоторое время впал в беспамятство и крепко заснул.

Пробудился Илья оттого, что кто-то осторожно теребил его за плечо, негромко приговаривая:

– Илья, Илья! Просыпайся. Ужинать пора.

Это был знакомый голос Богдана. Вкусный запах борща заполнил всю комнату и, дразня его, стал звать к столу. Не в силах побороть накрывшую тело лень, Илья продолжил лежать под теплым одеялом, все еще не желая раскрывать отяжелевшие веки и отрывать спину от мягкой подстилки. Но голод сделал свое дело: от аромата еды во рту у Ильи побежали слюнки, а вслед за ними громогласно заурчал желудок, напоминая о том, что пора его чем-нибудь наполнить. Отказаться от аппетитного ужина было невозможно, Илья нехотя приподнялся с постели, откинув одеяло к ногам, и посмотрел по сторонам, ища свою одежду.

– Я все повесил сушиться. Чего уж там, сиди в трусах. Здесь некого стесняться, – проговорил Богдан, разливая поварешкой суп по тарелкам.

– И то правда… – произнес Илья, почесав грязную голову, после чего пошел босиком к умывальнику.

Поев и отодвинув тарелку к середине стола, Илья положил за спину большую подушку и прислонился спиной к стене. Приятная тяжесть, что наполнила живот, дала двум друзьям по несчастью на время почувствовать некую кратковременную ленную удовлетворенность от жизни, и они, как сонные коты на солнце, замолчали, предавшись приятным ощущениям.

Первым нарушил молчание Илья, спросив Богдана тихим ленивым голосом:

– А баня здесь имеется? Есть где помыться?

На что Богдан, выжав из себя короткий смешок, так же лениво ответил:

– Бани здесь нет. Греешь воду в кастрюле, наполняешь большой цинковый таз и моешься в нем. Говорят, баня в колхозе была при советской власти. А после распада Союза – тю-тю.

– М-да… – протянул Илья, ковыряясь в зубах заостренной спичкой и все время шмыгая носом. – А где этот таз? – продолжил он, перебирая в голове картинки с емкостью, с помощью которой можно было принять водные процедуры.

Ответа Илья не дождался, вместо этого с другой стороны низкого стола донесся тихий храп и сопение старика, незаметно для себя заснувшего от приятной истомы, что заволокла его в свои объятия.

«Устал. Старый уже. Хотя… почему старый? Всего лет на пять или шесть старше меня. Да… От такой работы и такой жизни не так состаришься. Может, все же попытаться подговорить его на побег? Что он здесь потерял? Правда, он же говорил, что сам вернулся сюда… Ладно, с ним все понятно. Главное, чтобы не стуканул Жакыпу о побеге. А еще лучше – потянул бы время. Двести тридцать километров до города! М-да… Немало. Пешком явно не дойдешь. Хотя… если идти в день по пятнадцать-двадцать километров, то за десять, самое большее – пятнадцать дней можно и до города добраться. До наступления холодов надо деру дать! А то потом будет поздно. Потом уже только весной, когда совсем тепло станет…» – таким размышлениям предавался Илья в тишине хибарки, которую нарушал размеренный храп Богдана, спящего рядом и смирившегося со своей судьбой.

«Ладно. Утро вечера мудренее. Не зря же так говорили. Завтра подумаю…» – сказал себе Илья, укладываясь снова в постель.

 
                                       * * *
 

– Иди выгоняй отару. Я вместо тебя к Галие пойду, – сказал, обуваясь возле двери, Богдан, после того как они неспешно позавтракали и попили утреннего чаю.

Выйдя за дверь, каждый направился в свою сторону. Богдан пошел к коровнику, а Илья – к противоположной стороне кошары, предназначенной для овец. Как бы ни хотел он никогда не видеть ненавистного ему Жакыпа, но не встретить его на своем пути на пятачке среди трех домов было невозможно. Когда Илья пересекал широкий двор хозяйского дома, скрипнула дверь, и из-за нее появился Жакып. Кинув на работника недовольный взгляд, он что-то негромко произнес, обращаясь к выходившей следом жене. Галия скользнула взглядом по фигуре Ильи и, кивнув ему, что-то быстро и недовольно ответила супругу, после чего, гремя пустыми ведрами, направилась в сторону коровника, где ее ожидал Богдан. Пройти незамеченным у Ильи не получилось.

– Эй, Илья! – остановил его Жакып окриком, от которого тот замер на месте, подавляя поднимающийся в груди гнев вперемешку со страхом. – Почему не здороваешься?! В детстве не учили уму-разуму?! А?!

Эти слова Жакып произнес с издевкой, приподняв подбородок и глядя на Илью надменным взглядом. Он стоял, заложив большие пальцы рук за широкий армейский ремень и перекатываясь с пятки на носок своих больших ботинок, под которыми деревянная лестница, ведущая к дверям дома, жалостно заскрипела.

– Учили. Здравствуй! – ответил хмуро Илья, стараясь не смотреть в сторону Жакыпа.

– Вот так-то лучше! А то идешь мимо – и внимания не обращаешь. Как будто мы не люди, а вещи какие-то. Нехорошо, – произнес Жакып, упиваясь своей властью.

Громко и смачно сплюнув под ноги, он проговорил небрежно:

– Ладно, так и быть. Учитывая твое состояние, пойду тебе навстречу, пока лицо не заживет. Да и вообще, пасти баранов и коров – дело нехитрое. С этим Богдан и один справится. Думаю прикрепить тебя к кошарам и коровникам насовсем. Будешь здесь, на ферме, каждый день порядок наводить: корыта водой наполнять, вычищать кошару от навоза. Тем более через месяц наступят холода. Зимой скотину выгонять не будем, разве что в загоны на пару часов. Так что настраивайся на работу, работничек, – издевательски закончил Жакып.

Илья, решив, что разговор окончен, сделал уже пару шагов в сторону кошар, но хозяин вновь остановил его.

– Почему одежду не надеваешь, которую я дал? – спросил он, оглядев Илью с ног до головы.

– Мне в этой удобно, – выдавил с трудом Илья, подавляя растущую внутри злость, на что Жакып презрительно фыркнул:

– Ну-ну… Походи в этой. Посмотрим, насколько тебя хватит.

В этот момент послышалось мычание выходящих из загона коров, а следом и подгоняющий их бодрый голос Богдана, покрикивающего:

– Ай! Чу, жануар! Чу!

– Что стоишь?! Иди работай! – скомандовал Жакып, кинув на Илью презрительный взгляд, и начал спускаться по лестнице.

Кипя негодованием, Илья пошагал в сторону кошары, из-за которой показалось восходящее на горизонте солнце, озаряя окрестности утренними лучами, а Жакып не спеша направился в сторону коровника, чтобы вывести и оседлать своего коня.

Спрашивая про одежду, Жакып имел в виду занесенное утром Галией зимнее обмундирование, похожее на то, что они носили с Богданом: новую теплую куртку песочного цвета с цигейковым воротником и такого же оттенка ватные штаны. К весенне-осеннему обмундированию, как в былые времена в армии, прилагались теплое зимнее белье и черные осенние полуботинки, тоже абсолютно новые и неношеные. Весь этот комплект Илья увидел утром аккуратно сложенным на краю кошмы и понял, что одежда предназначается для него, но не притронулся к ней. Не смог себя пересилить. По крайней мере, сегодня…

День прошел, как обычно. Богдан и Жакып погнали стада в разные стороны, а Илья остался на ферме – заниматься хозяйственными делами, которые они обычно с Богданом делали по возвращении из степи, задерживаясь в кошарах допоздна. Теперь этой работой ему предстояло заняться одному, чтобы вечером, когда скот вернется на ферму, его уже ждали наполненные водой корыта и вычищенные от навоза кошары. Несмотря на то что Илья справился с основной работой до обеда, сидеть сложа руки ему не дали. До возвращения стада обратно на ферму Илья провозился с бесчисленным количеством мелких и не очень дел, что всегда имелись в такого рода хозяйствах. Вынесенный из кошары накопившийся за несколько дней коровий навоз – кизяк, что был выложен сушиться на солнце, после обеда был совместно с Зоей, непоседливой матерью Жакыпа, собран и уложен в очередное стремящееся вверх «сооружение», как выразился Илья, что было всего лишь прямоугольной вытянутой в длину и высоту кладкой высушенного кизяка, который круглогодично шел на отопление обоих жилищ. После Илью заняли еще одним необходимым делом – вывозом накопившейся около хозяйского дома золы в мусорную яму, что находилась поодаль от жилищ. Для этого Илье выдали широкую лопату и ящик на четырех колесах, смастеренный Богданом для такого рода дел. Затем велели нарубить из старых шпал дров для розжига огня, измельчить часть их для кипячения самовара. Забивание гвоздей, мелкий ремонт покосившихся вещей в доме – все эти дела «скрасили» время Ильи до вечера, пока не завиднелась вблизи фермы возвращающаяся с пастбищ хозяйская живность. Оставалось лишь дать животным напиться и, загнав их после водопоя, помочь Галие с вечерней дойкой. Однако сегодня помощь не потребовалась, так как сам Жакып вдруг вызвался помочь своей супруге. По возвращении стада и пастухов ранним вечером Илья, запирая овец в кошаре, перебросился с Богданом парой фраз и направился в сторону хибарки. Зайдя в нее и сполоснув руки в умывальнике, он присел на табуретку у входной двери.

В утопающей в сумерках комнате лишь свет от огня в печи, просочившись сквозь узкие щели в ней, отбрасывал на стену прихожей тусклые блики и мечущиеся тени. Сняв с ног ботинки, Илья поставил их рядом, а сверху на них повесил сушиться влажные носки. Свои голые стопы он выставил в сторону печи, отогревая их и испытывая от этого удовольствие. Илью так разморило, что он не заметил, как задремал перед печкой, скрестив руки на груди.

Проснулся он оттого, что волна сильного жара коснулась его ног, заставив отдернуть их от открытой нижней дверцы печи, где скапливалась зола вперемешку с недогоревшими тлеющими угольками.

«Черт! Так и обжечься можно. Пойду-ка я в комнату», – проговорил Илья про себя, поднявшись с табуретки.

Разбитый усталостью, он шагнул на кошму, опустился на корпе, расположившись там на боку, положил голову на ладонь и незаметно для себя погрузился в сон…

Илью разбудили тягучий скрип открывающейся двери и уже знакомые кряхтение и кашель Богдана, который, зайдя в хижину, молча замер на месте и, вслушиваясь в тишину комнаты, с недоумением проронил, обращаясь к Илье:

– Ты что сидишь в темноте? Почему лампу не зажег?

Ничего не услышав в ответ, Богдан пошуршал руками в карманах, чиркнул спичкой о коробок и на миг осветил помещение ее слабым светом. Прищурив глаза, прошелся взглядом по комнате. Увидел высовывающиеся из-за печи голые стопы Ильи. Ничего не сказав, молча присел на табуретку, что стояла у входа, и принялся снимать ботинки. Взяв в привычном месте керосиновую лампу, воспламенил новую спичку из коробка и зажег фитиль лампы, предварительно сняв с нее покрывшееся копотью стекло, которое давно просилось на чистку. Водрузив его на место, Богдан осветил комнату тусклым светом керосинки, показавшимся в этот момент Илье очень ярким.

– Задремал я перед печкой. Хотел руки-ноги погреть… – стал оправдываться Илья, с трудом приподнявшись с места.

Богдан постоял в раздумьях около табуретки с керосинкой, махнул рукой – скорее всего, на свою неудачную мысль – и с досадой на лице молча направился к двери хибарки. Он хотел послать Илью за ужином, но, вспомнив его состояние и неостывшие обиды, решил сходить сам. Быстро дойдя до хозяйского дома, он принес котелок с только что приготовленной едой, поставил его на середину стола и пошел мыться к умывальнику. За то время, пока Богдан ходил за ужином, Илья налил туда горячей воды, смешав ее с холодной из фляги. Скинув с себя одежду, оба помылись, пользуясь увесистым куском грязно-коричневого хозяйственного мыла, и уселись за трапезу.

– Богдан, а почему ты радиоприемник не включаешь? Он что, не работает? – поинтересовался Илья.

– Почему не включаю? Включаю иногда. Он нормально работает, просто батарейки берегу, чтоб не сели быстро. Хочешь, включу?

Не дожидаясь ответа, Богдан не спеша встал с места, подошел к темнеющему подоконнику, взял бережно в руки радиоприемник и, включив его, стал крутить выступающее сбоку «ухо». По комнате разлился «белый шум», сквозь который пробивались голоса и обрывки музыки, звучащей в эфире. Застыв у окна, Богдан стал передвигать вертикальную красную стрелку по светящейся горизонтальной полосе приемника, испещренной мелкими цифрами и буквами.

Приглушенный Богданом радиоприемник мерно верещал в комнате, переходя с одной волны на другую:

– В эфире «Лав радио»… И-и-у-у-у… Ш-ш-ш…. «Азатттык» радиосынан сойлеп турмыз3333
  «Говорит радиостанция «Свобода».


[Закрыть]… Ш-ш-ш… Американские войска ведут бои в городе Басра… И-и-у-у-у… А теперь по просьбе нашей преданной слушательницы Марины поздравляем ее супруга Влада с днем рождения, желаем ему всего-всего наилучшего и ставим песню группы «Иванушки Интернешнл». Хочу напомнить, что с вами радио FM…

– Что оставить? – спросил Богдан, продолжая крутить указательным пальцем ребристое колесико сбоку приемника.

– Ш-ш-ш-ш… И-и-и-у-у-у… Уважаемые слушатели, хочу напомнить, что в эфире «Русское радио»! – не смолкая, затараторил ведущий следующего канала, когда Богдан в очередной раз передвинул по горизонтали красную стрелку. – И мы продолжаем круглосуточное вещание для наших слушателей.

– Оставь эту. Послушаем. Может, музыку какую-нибудь толковую поставят.

По просьбе напарника, желая хоть как-то скрасить его пребывание здесь, Богдан послушно оставил приемник на волне «Русского радио», сел за стол и вернулся к трапезе. А из динамика продолжал разливаться голос ведущего радиопрограммы:

– Итак, мы хотели бы открыть наш вечерний эфир мегапопулярной песней группы «Смысловые галлюцинации», ворвавшейся в рейтинги радиостанций и музыкальных каналов. «Вечно молодой»! Встречайте! Только для вас!

– О-о-о! – вырвалось у Ильи, когда ведущий объявил песню и ее первые грустные аккорды стали выливаться из приемника в окутанную полумраком комнату. Ему нравилась эта песня, он частенько слушал ее дома, на своем старом приемнике.

Откинувшись назад, Илья прислонился спиной к стене и стал нашептывать под нос слова песни, слегка барабаня пальцами по поверхности мягкого матраса под собой, все больше и больше погружаясь в печальную мелодию.

 
                                       * * *
 

Прошло три недели с того дня, как Илья стал невольником Жакыпа.

Очередное утро на ферме началось по обычному распорядку. Первым, еще затемно, проснулся Богдан. Налив в умывальник воды из чайника, всю ночь простоявшего на краю печи, сохраняя тепло, он стал мыться, громко сморкаясь в железную раковину. От этих не самых приятных звуков Илья и проснулся. Немного полежав в постели и дождавшись окончания водных процедур Богдана, он встал и в свою очередь направился к умывальнику. Проходя между печью и стеной, увидел спину напарника, выходящего из двери с большим ведром в одной руке и двухлитровой пластиковой бутылкой с водой в другой. По-видимому, Богдан решил вылить наполнившееся под умывальником ведро и заодно посетить отхожее место. Из приоткрывшейся двери в дом просочилась утренняя прохлада, коснувшись тела Ильи, отчего у него по коже пробежали мурашки.

Все эти повторяющиеся действия и звуки, что стали привычными за время, проведенное в неволе, в это утро почему-то были особенно тягостны для слуха и взора Ильи, вызывая в нем острое неприятие того, что его окружало и что с ним происходило. Утро, начинающиеся изо дня в день с темных холодных сумерек, особенно не нравилось Илье. Звук калош, скребущих по стылой земле… Грубо выплеснутые из ведра помои… Скрежет закрывающейся за Богданом двери отхожей будки… Казалось, все это будет повторяться снова и снова, как непроходящая вечность, как кошмарный сон. Илье иногда казалось, что он находится тут не три недели, а несколько тянущихся, словно резина, лет. «А что будет зимой? – приходила ему пару раз невеселая мысль, от которой у него скребло в животе. – Всю зиму вытаскивать навоз из кошар?! Не-е-ет уж, увольте!» Эта возмущенная мысль врезалась в ум, поднимая в сердце волну негодования и желание во что бы то ни стало как можно скорее обрести свободу.

Дождавшись обратно ведра из-под умывальника, помывшись и почистив зубы, Илья подбросил в догорающий огонь дров и несколько «лепешек» кизяка. Вскипятив чайник, кинул в него большую ложку с горкой гранулированного чая, налил сверху немного молока, как это делал Богдан, и поставил чай томиться. Масло, хлеб, сахар и молоко, как всегда, находились на столе и никуда не убирались, а лишь прикрывались сверху двумя вафельными полотенцами, имевшими когда-то ярко-белый цвет, а теперь, спустя время, ставшие грязно-серыми. Подогревать вчерашнюю еду не было смысла. Они оба были сыты, а с утра есть особо не хотелось, разве что попить чаю для бодрости.

По возвращении Богдана они сели за стол и не торопясь выпили по паре пиал сладкого чая. Съели по большому куску хлеба с маслом, обильно посыпав его сверху сахарным песком. Коротко обсудив, кто и что будет делать, вышли из хибары и направились каждый в свою сторону. Уже в кошаре, выгоняя буренок, Илья вспомнил фразу Богдана, оброненную им за столом: «О твоем побеге после поговорим». Тем самым напарник дал ему понять, что помнит о его желаниях и планах.

День выдался прохладным. Илья давно уже облачился в выданную ему Жакыпом армейскую одежду, понимая, что без нее здесь никак не обойтись, тем более что она оказалась ему как раз впору. Цигейковая зимняя шапка была обещана к сильным холодам, а пока приходилось обходиться летней солдатской панамой, презентованной ему Богданом, правда, без привычного значка в виде красной звезды с серпом и молотом посередине. Также для полного комплекта обмундирования не хватало кожаного ремня, что должен был опоясывать куртку. По какой-то причине, известной только Жакыпу, он не выдавал своим работникам этот ремень, хотя носил его сам, возможно, желая таким образом отличаться от них и подчеркнуть их зависимое положение. И вправду, без ремня, подпоясывающего куртку, Богдан и Илья были похожи на сдавшихся в плен деморализованных солдат, которым уже ничего не нужно, кроме как сохранить свои жизни. Жакып это понимал…

К полудню северный ветер усилился, стало еще холоднее, чем утром. Небо заволокло темными тучами, которые, к счастью, быстро пронеслись дальше к югу, не разразившись проливным дождем и грозой.

В наступившие октябрьские прохладные дни отпала надобность гонять скот на водопой. Опытный в этом деле Богдан решил, что сегодня отара спокойно вытерпит без воды на выпасе до пяти часов дня, а потом он просто двинется назад к ферме чуть раньше, чем обычно. Так они и сделали, и к половине седьмого вечера отара была уже на ферме и попивала холодную воду из наполненных до краев корыт, как она делала это каждый день, по обыкновению толпясь и толкаясь вокруг них.

Уже за столом, поедая отменно приготовленные Галией макароны с мясом ягненка, Илья, не дождавшись от Богдана начала обещанного разговора, сам издали начал подводить беседу к теме побега.

– Откуда у Жакыпа все эти армейские вещи? Он что, прапорщиком в военной части служил? – спросил Илья, смотря на пар, поднимающийся над пиалой.

– Говорит, что купил у военных. У него в сарае есть небольшая кладовка. Она вся забита этими вещами. Все новое, неиспользованное. Даже противогазы с запасными бочками есть. И УАЗ свой армейский он якобы у них на одну корову выменял. Ушлый он, этот Жакып. Хотя все фермеры в округе в этих бушлатах и фуфайках ходят. Видать, военные много своего добра распродали, когда уезжали отсюда.

Помолчав и шумно отхлебнув пару раз чай из пиалы, Богдан продолжил:

– Ментом он был когда-то. Сам рассказывал. Пэпээсником. Сержант недоделанный! – не сдержавшись, добавил он. – Галия как-то проговорилась, что он там человека до полусмерти избил. Чуть не посадили, но отмазался, хотя с работы все же погнали.

– Верю. Охотно в это верю, – произнес с горькой иронией Илья, криво улыбнувшись.

Он пристально смотрел на Богдана, ожидая от него обещанного разговора, который должен был состояться здесь и сейчас, как тот и обещал утром. «Если старик будет увиливать, то так тому и быть. Сам что-нибудь придумаю», – решил Илья про себя.

Но Богдан не стал уходить от этой темы. Он понимал, что надо обсудить ее сейчас и принять нужное решение, пока очередной несчастный не пострадал от рук Жакыпа, сделав кучу ошибок при неизбежном побеге. Богдан осознавал, что тот случай, после которого на лице Ильи осталась отметина, а еще больше приближающаяся зима могут толкнуть его нового напарника на безрассудный поступок. И если он ему не поможет, то шанса на успех у него практически не будет, как и у его предшественников. Свобода, которая, казалось, была совсем рядом, буквально за порогом этой хибары, в реальности оказывалась труднодостижимой. Электрические столбы манили беглецов за собой. Вроде бы только иди вдоль них, и там, за горизонтом, тебя ждет поселок, город, цивилизация, родной дом и знакомый образ жизни, от которых тебя насильно оторвали, ввергнув в рабство. Как это было обманчиво!

Богдан решил, что бы там после ни было, какое бы он ни понес наказание, помочь очередному беглецу, считая, что должен, просто обязан это сделать. Он почему-то внушил себе в последнее время, что в гибели тех двух ребят есть и его вина. Что он мог бы им посодействовать. Дать совет. Хотя они у него и не спрашивали советов, не просили помочь. А он, в свою очередь, не счел нужным вмешиваться. Как? Куда? Когда бежать? Он не слышал от них таких вопросов. Наверное, это объяснялось тем, что они видели в нем человека хозяина, прислужника Жакыпа. Подозревали, что Богдан на его стороне, или, что еще хуже, видели в нем человека сломленного, смирившегося со своей судьбой и не заинтересованного в свободе, но нуждающегося в помощнике, который разделит с ним непростой ежедневный труд.

Конечно же, все они ошибались в своих выводах. Богдан не был ни на чьей стороне. Он просто был человеком, который устал от жизни и доживал свой век, покорившись судьбе. Его никто не ждал там, на свободе. Ему некуда было возвращаться. Да и каких-либо перспектив для себя в жизни он давно уже не видел. Да, напарники расспрашивали его о местности и прочих вещах, и он догадывался, что это неспроста, поэтому рассказывал им все, что знал. Без утайки и колебаний. Но не более того. И у них получилось то, что получилось. Наверное, смерть этих молодых мужчин, один из которых умер на его глазах, а вернее, был убит с невообразимой жестокостью, сподвигла его сейчас посодействовать очередному беглецу. Богдан серьезно намеревался помочь Илье всем, чем он только сможет, начиная от дельных советов и заканчивая вещами и припасами, которые понадобятся в реализации этой нелегкой затеи.

– Через неделю у тебя появится хороший шанс сбежать, – начал Богдан своим тихим голосом, смотря куда-то в темноту за окном, где уже царствовала холодная октябрьская ночь. – К этому времени рана у тебя на лице окончательно заживет… – он взглянул сперва на рану, а потом прямо в глаза Илье. – Помнишь, я про его детей рассказывал?

Илья молча кивнул.

– Так вот, в начале ноября в школе закончится первая четверть, и Жакып уедет в поселок – забирать их на каникулы. Он, скорее всего, как всегда, выедет рано утром, а вернется ближе к полудню. Долго он там не задержится – все беспокоится о своем хозяйстве. Так что тебе нужно дождаться этого дня и с утра пораньше… – Богдан замолчал и, смешно вытаращив глаза и приподняв брови, изрек: – Нужно дать деру что есть силы!

Илья молча выслушал Богдана и, не отрывая от него пронзительного взгляда, спросил, растягивая слова:

– А ты? Ты со мной?

Вопрос Ильи остался без ответа. Глаза Богдана сузились в тонкую полоску и вновь отвернулись в сторону окна, а губы напряженно сжались в ниточку. Он так и застыл, уставившись в темное окно, зажав в руке пиалу остывающего чая.

Прошло несколько минут, прежде чем он ожил и коротко ответил:

– Не знаю. Нужно ли мне это? Скорее всего, ты один подашься в бега.

 
                                       * * *
 

Казенное обмундирование было приобретено в свое время Жакыпом у офицеров засекреченной и непонятной для местного населения российской воинской части, входившей до этого в состав Вооруженных сил СССР. Место ее дислокации не разглашалось, и даже окрестные жители не могли определить, где она находится и как ее найти. Люди, конечно, замечали, что где-то там, в глухой степи, взлетают и приземляются самолеты и вертолеты, главным образом в ночное время. Многие годы местные жители лишь предполагали и строили догадки о том, что у них под боком существует секретная воинская часть. И вот в один прекрасный день, когда Советский Союз приказал долго жить, обитатели этой части прибыли к ним в гости сами. Свалившись как снег на голову, они стали предлагать местным казенное добро по дармовым ценам или меняли их на водку, сигареты и все остальное, что имело хоть какую-нибудь ценность для них в тот момент. Эта встреча напоминала первые контакты американских индейцев с белыми колонизаторами. Только те обменивали золото на чудесные, по их мнению, зеркала и расчески, а здесь списанные или просто растащенные казенные вещи, принадлежавшие расформированным и навсегда убывающим отсюда военным, менялись на натуральные продукты и живность или продавались за сущие копейки, а больших денег у местного населения и не было.