Текст книги "Невольник"

Илья выпил свой остывший немного чай из неудобной и непривычной для него еще пиалы, взяв с маленькой тарелки пару квадратных крекеров, поверхность которых была испещрена мелкими точками.

– Сам-то кем был? Чем занимался в городе? – спросил Илья, посмотрев на Богдана, и отодвинул пиалу от себя в знак того, что закончил пить чай.

– Что же так мало? Давай еще по одной, – предложил Богдан, кивнув на пиалу.

– Как говорят, не водка, не пиво. Много не выпьешь его, – ответил Илья лениво, не добавив слова «чай» в начале, и привалился спиной к печи.

– Долго придется рассказывать, – произнес Богдан, отвечая на заданный вопрос. – Ложиться надо, – добавил он, то ли не желая откровенничать, то ли просто усталость брала свое.

Илья глянул на часы, что едва слышно тикали на узком деревянном подоконнике. Это был советский будильник размером с ладонь, который надо было заводить вручную каждый день специальным ключом, что и делал Богдан, перед тем как лечь спать. Будильник опирался на две растопыренные ножки и «хвостик», горделиво задрав кверху свое круглое широкое стеклянное «лицо». А сверху у него был забавный колокольчик стального цвета, напоминающий детскую панамку. Толстые стрелки на циферблате показывали десять тридцать пять вечера.

– Ну, мы же никуда не спешим, – ответил Илья, смотря на очерченное светом лампы лицо Богдана.

То ли желая утешить Илью, то ли оттого, что давно ни с кем не разговаривал по душам, Богдан поддался на уговоры и начал свою историю, все же предварительно разложив постель и заставив Илью сделать то же самое, чтобы после разговора быстренько отойти в царство сна.

– Ну, имя ты мое знаешь. А фамилия моя – Кунеску. Молдаванин я. В Караганду приехал в конце семидесятых годов, – погрузившись в воспоминания, стал тараторить Богдан. – Точнее, меня привезли. Знаешь, такая вещь была тогда, как «химия». Нас «химиками» называли. Это когда тебя после зоны в колонию-поселение отправляют. В моем случае это город был. Живешь в определенном месте, в общежитии в основном. Из города никуда выезжать нельзя. Разве что с ментами договоришься. Отмечаешься каждый день в комендатуре. И так тянешь свой срок. Лучше, конечно, чем на зоне. Работаешь на разных работах, куда пошлют. Двадцать пять процентов от зарплаты получаешь. По девчонкам ходишь…

Богдан замолчал и уперся взором в одну точку.

– Осудили меня за убийство, – вернулся наконец к рассказу Богдан, вызвав у Ильи неподдельный интерес. – Молодой был, горячий. В общем, дураком был.

Он грустно вздохнул, после чего вновь замолчал, и взгляд его вновь застыл, словно устремился в далекое прошлое. Поняв, что задел старую рану Богдана, Илья не стал его больше расспрашивать, но тот продолжил сам, неспешно рассказывая свою историю:

– Пырнул одного ножом… и… так получилось, что насмерть. Такой же молодой, как и я, был. Слово за слово – и сцепились в драке. А у меня тогда привычка была дурацкая – нож постоянно при себе носить. Вот и допрыгался… Пятнадцать лет дали. Десять отмотал на зоне, пять – в поселении здесь, в Караганде.

Нарушив затянувшееся молчание, Богдан снова продолжил:

– Освободившись, съездил к себе на родину. Понял, что никому я там больше не нужен, и вернулся обратно. Благо, что на бывшую работу снова приняли. На плодоовощной базе тогда грузчиком был, когда на «химии»… это самое… срок мотал. А потом… – старик почесал голову, снова заглянув в прошлое. – А потом снова грузчиком. Потом помощником продавца в овощном магазине, пока Союз не распался. Все это время, когда из дома вернулся, жил в общежитии «Горжилкомбината». Туда с работы пристроили. Один жил. А после – развал Союза, началась приватизация. А я все ходил и ходил. Тянул лямку. Потом – раз! – и без работы остался. Как-то быстро нашу организацию прикрыли. Всех сократили. В то время я, как говорится, на стакан сел… и все руки не доходили до приватизации комнаты. И как-то комендантша говорит: все, мол, Богдан, тю-тю! Твоя комната уже не твоя. Она уже продана и приватизирована другим человеком. То есть семьей. И вот с тех пор начал я, так сказать, «бомжевать».

Богдан закончил свою историю уже лежа под одеялом. Рассказал Илье про долгие годы мытарств по подвалам и теплотрассам, по заброшенным загородным дачам, пока судьба не свела его с Жакыпом…

В голосе Богдана Илья уловил явное разочарование жизнью, чему, конечно, были веские причины. Окончив свой рассказ, Богдан нахмурил свои косматые брови и, уставив задумчивый взгляд в потолок комнаты, тяжело вздохнул:

– Ладно! На сегодня хватит сказок. Все еще впереди. Успеем наговориться. Здесь больше нечего делать, кроме как друг другу свои истории рассказывать. Разве что радио можно послушать.

– У тебя есть радио?! – удивленно и даже с радостью спросил Илья.

– Есть. Жакып его только недавно купил, после долгих лет упрашиваний. Так что иногда будет чем вечер скоротать, – ответил Богдан, после чего, зевнув, замолчал на время, а потом, приподняв слегка голову от подушки, отчетливо произнес: – Не вздумай сегодня бежать. Не получится.

– Почему это? – спросил накрывшийся до подбородка одеялом Илья, не глядя в сторону Богдана.

– Он не будет сегодня спать. Да и собак, наверное, возле дверей посадит. Так что… Даже не пытайся! – проговорил с раздражением в голосе Богдан и добавил, завершая тем самым разговор: – Все! Спать! Керосинку не трогай. Она у нас всю ночь так стоит.

Илья ничего не ответил. Он просто продолжил молча лежать, широко раскрыв глаза, смотря в нависший над ним низкий потолок, и невольно прислушивался к непривычной тишине нового места, с которым его пыталась связать судьба. Он не слышал в этот момент ни единого звука: ни рычания собак, ни голосов людей или животных, ни дуновения ветра, ни шелеста травы… У него возникло ощущение, что абсолютная тишина и мрак поглотили бескрайнюю степь и заставили ее притихнуть, сковав все и вся первобытным ужасом, как бы говоря: «До завтрашнего утра вы в нашей власти. Примите это и смиритесь!» Илья накрыл голову краем одеяла, полностью спрятавшись под ним. Он устал, он хотел уснуть и забыться. Но сон не шел к нему, несмотря на все старания.

Когда Богдан, кряхтя и кашляя, начал одеваться и ходить по дому, Илья все так же лежал под одеялом, накрывшись с головой и нехотя прислушиваясь к звукам, производимым соседом. Он так и не понял, спал он или нет. Ему казалось, что временами усталость на короткий миг позволяла ему погрузиться в омут забытья, но невидимая и непонятная сила быстро возвращала его назад, не давая отдохнуть.

– Илья, пора вставать! Сейчас хозяйка будет доить коров. Надо помочь, – произнес Богдан, проходя мимо него.

Не желая покидать теплую постель, Илья прислушался к шагам Богдана. Его товарищ по несчастью, мягко ступая по кошме, подошел к ее краю, надвинул на ноги калоши, что стояли рядом, и, шаркая ими, в три шага оказался рядом с умывальником, который они ночью занесли в дом. Сняв крышку, стал наполнять его теплой водой из чайника, простоявшего на печи всю ночь.

«Вставать так вставать. Никуда не денешься. Надо посмотреть, чем они тут дышат и живут, а уж потом, выждав момент, убегу», – мысленно проговорил Илья, вставая с места.

Умывшись и позавтракав на скорую руку теплым чаем с хлебом и вкусным солоноватым домашним маслом, Богдан с Ильей вышли во двор, где их встретили ослепительные лучи восходящего солнца и утренняя прохлада осени, заставившая скинуть с себя остатки утренней лени и сна и быстро включиться в работу.

От дома Жакыпа до их небольшой саманной хибарки, входная дверь и единственное окно которой выходили в его сторону, было не больше двадцати шагов. Хозяйский дом, краснокирпичный, на высоком фундаменте, с крышей из выжженного солнцем бледно-серого шифера, возвышался над их лачугой, как барин над слугой, глядя на нее одним окном, глубоко утопленным в кирпичной кладке. К задней части дома прилегал небольшой огород, обнесенный по всему периметру проржавевшей и местами провисшей сеткой-рабицей, оберегающей посадки от домашнего скота. Широкая площадка между домом и кошарами напротив была засыпана мелким щебнем и гравием, чтобы хоть немного уберечься от вездесущего в этих местах степного песка, что имел свойство превращаться по весне в вязкую болотистую жижу. Но песок все равно постепенно отвоевывал пространство, и приходилось вновь и вновь засыпать площадку каменной крошкой, чтобы можно было ходить, не утопая в нем ногами в грязи.

Низкий прямоугольный сарай с противоположной стороны хозяйского дома, построенный из пеноблоков и покрытый таким же серым шифером, с дощатыми дверями и крошечными окнами между ними, служил в качестве хранилища для всякого рода утвари, инструментов и прочей мелочи, что могла пригодиться в хозяйстве. Здесь же стоял мотоцикл и хранились в бочках керосин и бензин, шкуры домашнего скота и добытых на охоте зверей, автомобильные принадлежности и запчасти.

Добротные бетонные длинные строения, стоящие в ряд один за другим напротив хозяйского дома, предназначались для скота и были возведены еще во времена КазССР строительными бригадами, направленными сюда для развития сельского хозяйства в республике. В этих трех загонах, выстроенных в ряд друг за другом, когда-то содержалось большое поголовье овец, принадлежавших колхозу, а в доме, который занимало ныне семейство Жакыпа, проживала семья колхозного чабана. Но, как мы знаем, времена поменялись, колхоз распался, а вместе с ним пришло в упадок и все его некогда богатое государственное хозяйство. И теперь Жакып со своей немногочисленной пока живностью, для которой хватало одной из трех кошар, мечтал о будущем, когда он, именуясь гордым словом «фермер», заполнит все эти сооружения собственным скотом. С этой целью Жакып увеличивал с каждым годом поголовье крупного рогатого скота мясной породы. При необходимости он пускал под нож баранов и лошадей, но не трогал коров, желая сделать их основным источником своего дохода.

Жакыпу пришлось только пристроить к кошарам сеновал, обнеся прилегающее пространство сеткой-рабицей, а также восстановить крышу постройки, что со временем пришла в негодность. Больших вложений это не потребовало: у одного знакомого он купил по дешевке краденые рельсы, а у другого – лес, который пошел на стропила. Кошару изнутри Жакып разделил надвое, в одной половине держал овец и коз, а в другой – буренок. Лошади, как это принято у казахов, зимой и летом находились на пастбищах, вызывая беспокойство хозяина, лишь когда надолго исчезали из вида, вынуждая заняться их поиском.

Выйдя во двор следом за Богданом, Илья остановился, оглядываясь по сторонам.

– Тебе нужно в коровник. Обойди кошару – и увидишь с противоположной стороны вход в него, – Богдан указал рукой на другой конец кошары. – Хотя… можно и с этой стороны, дверца есть… Ладно, иди лучше вокруг. Там будут широкие ворота. Войдешь – и увидишь хозяйку. Она скажет тебе, что делать.

Дав новичку указания, он направился в другую сторону – туда, где содержался мелкий рогатый скот, чтобы сперва выгнать его, а уже после подсобить Илье в новом для него деле.

Илья направился вдоль длинной кошары туда, куда указал ему Богдан. Подойдя к калитке вытянутого, как и сама кошара, загона, Илья замер, всматриваясь в полумраке утра в прямоугольное, высотой в человеческий рост сооружение – то ли постройку, то ли возвышение из непонятного материала – как-то странно, само по себе стоявшее в стороне от кошары и неизвестно для чего предназначенное. И только позже, при дневном свете Илья смог рассмотреть, что это было не сооружение, а искусно уложенная куча кизяка, который специально собирался, высушивался и хранился недалеко от кошары, чтобы использовать его в качестве топлива круглый год. Занималась этим делом, как объяснил потом Богдан, престарелая мать Жакыпа, чтобы быть полезной в хозяйстве и не сидеть сиднем в доме.

«Сюда, наверное», – подумал Илья, взявшись за ручку широких ворот, сделанную из стальной скобы, и потянул ее на себя.

– Ей жануар!1818
  «Ну, скотина!»


[Закрыть] Все еще не привыкнет, глупая скотина! – услышал Илья из глубины темной кошары недовольный голос, принадлежащий, по-видимому, пожилой женщине.

Сделав два шага во мрак кошары, Илья застыл на месте, постепенно привыкая глазами к темноте. Он с трудом уловил слабый свет керосиновой лампы, исходящий из дальнего конца помещения, и без колебаний направился в ту сторону, не обращая внимания на силуэты рогатых голов по обе стороны, сливающиеся с окружающей их темнотой.

Дойдя до освещенного лампой пространства, Илья увидел моложавую женщину в косынке, сидящую на низкой табуретке и доящую пятнистую корову, которая с испугом оглядывалась на нее, вытаращив свои большие, полные страха глаза. Буренка стояла на привязи, головой к стене кошары, а ее теленка, так и норовившего прильнуть к вымени, держала за веревку старуха, чей голос, по-видимому, и слышал только что Илья. Свекровь сегодня решила помочь своей келин1919
  Невестка.


[Закрыть], которой не всегда удавалось выдоить молоко у строптивой молодой коровы со своенравным характером. Обе они мельком взглянули на подошедшего к ним Илью и молча продолжили свое занятие. После того как оцинкованное ведро наполовину наполнилось молоком, хозяйка встала с места, держа его в руке, а в другую взяла табуретку, на которой только что сидела. Только после этого старуха отпустила теленка, который, не теряя времени, кинулся к матери и прильнул к ее вымени, где еще оставалось молоко.

– Эй, Иван, иди туда. Приведи черную корову, – произнесла властно старуха, поправляя одной рукой шаль на голове, а другой указывая на темные силуэты нескольких коров, стоявших в специальном стойле, отделенном от остального пространства кошары.

– Меня Илья зовут, – проговорил Илья недовольно.

– На, возьми. На голову ей накинешь. Она же не собака, не побежит за тобой, – произнесла мать Жакыпа с усмешкой, растянув узел и сняв накинутый на рога строптивой буренки аркан, передавая его Илье.

Взяв недлинный аркан из рук старухи, Илья поплелся в указанную сторону, прошел за ограду стойла, выискал глазами среди коров черную, приблизился к ней, боязливо накинул на голову петлю и, затянув узел на ее рогах, осторожно потянул аркан за собой. Корова смиренно взглянула ему в глаза и послушно пошагала за ним.

– Привяжи, – произнесла старуха, указав рукой на выступающей из земли штырь с кольцом на конце.

Повинуясь приказу, Илья подвел корову к штырю и привязал аркан к кольцу.

– Босырак! Э-э-э… чуть свободнее, – повторила старуха по-русски, показывая жестами то, что не смогла объяснить словами.

Надоив от пяти коров три полных ведра молока, женщины направились с ними к дверям кошары. Около дверей мать Жакыпа, вспомнив про Илью, оглянулась и с недовольным видом громко произнесла, кивнув в сторону коров:

– Эй! Что стоишь?! Выгоняй!

Большая часть крупного рогатого скота, количество которого перевалило за пятьдесят голов, выращивалась на мясо, чтобы сдать его перекупщикам на городских рынках, но пять коров содержались в отдельном стойле кошары и выкармливались по-особому. Им после возвращения с пастбища накладывали еще и комбикорм, а по осени, когда наступал сезон овощей, им перепадали остатки арбузов, дынь и прочей недоеденной и испорченной зелени с огорода, которую они с удовольствием жевали. Эти пять коров составляли дойное стадо, из их молока делались масло, сметана, творог и курт2020
  Курт – продукт из затвердевшего творога с солоноватым вкусом.


[Закрыть], который каждодневно стоял на столе и у хозяев, и у их работников.

Одной из обязанностей Ильи было ежедневно помогать хозяйке с дойкой, за исключением зимнего периода, когда коровы не доились, а иногда делать это и без нее – в те редкие дни, когда хозяйка устраивала себе выходные, который ей тоже не всегда перепадали.

После окрика старухи Илья раскрыл настежь большие ворота кошары и, прикрикивая и хлопая ладонями, выгнал стадо на подворье, где его, сидя верхом на гнедом коне, уже ожидал Жакып. Он окинул Илью недовольным взглядом, перекидывая из одного угла рта в другой спичку.

– Иди к старику. Вместе будете овец пасти, – произнес он тяжело.

На Жакыпе был надет песчаного цвета армейский бушлат с широким синим цигейковым воротником. Точно такой же был сегодня и на Богдане. С шеи свисал бинокль, упираясь в бронзовую бляху ремня, на которой была выгравирована пятиконечная звезда с серпом и молотом. Ноги, что упирались в стремена, были обуты в добротные армейские ботинки.

Натянув поводья, Жакып медленно развернул фыркающего под ним коня в сторону степи, куда не спеша последовало его коровье стадо, мерно перекидывая по песчаной земле ноги и глазея по сторонам своими большими удивленными глазами, как будто все они впервые видели эту бесконечную степь. Тишину все еще находящейся во власти сумерек долины нарушил затяжной громкий рев большого черного быка с широким белым лбом, который на правах хозяина стада последним вышел из коровника и известил об этом весь мир.

Жакып пронзительно свистнул.

Из расступающихся под солнечным светом сумерков степи вырисовались силуэты двух его крупных азиатских овчарок. Подбежав к ногам гнедого коня, оба пса замерли и, глухо рыча, недобрыми взглядами следили за спешащим следом за отарой Ильей, готовые в любую секунду кинуться за ним, если хозяин даст команду.

– Жат!2121
  «Лежать!»


[Закрыть] – прикрикнул басом Жакып, и оба зверя, широко зевнув, улеглись рядом.

Широкогрудые псы песочного окраса с мощными лапами и короткими обрубками вместо ушей и хвостов, с глубокими шрамами на теле, оставшимися после схваток с волками и участия в собачьих боях, были гордостью Жакыпа. Следы прошлогоднего боя, который проводился после скачек и аса2222
  Ас – памятное мероприятие в честь покойного предка.


[Закрыть], устроенного в память о покойном отце соседа-фермера, были отчетливо видны на морде одного из псов по кличке Шерхан. Он проиграл в том бою, и Жакып надолго охладел к своему недавнему любимцу. Если бы не заботы Богдана и младшего сына Жакыпа Айбара, который был очень привязан к собакам, пес, скорее всего, умер бы.

– У вас только имена грозные! Шерхан! Таймас!2323
  Шерхан – «король тигров», Таймас – «неотступный».


[Закрыть] Вышвырнуть его в степь надо! Пусть его волки съедят! Не нужна мне такая трусливая собака! – кричал раздосадованный поражением Жакып, вернувшись домой. – Мы, Жармахановы, никому не проигрываем! Мы не трусы! – напившись, орал он на всю степь, одиноко бродя по двору своего хозяйства и разговаривая сам с собой.

Догоняя отару и шагавшего за ней неспешно Богдана, Илья обернулся и увидел припаркованный с противоположной стороны дома УАЗ цвета хаки. Также в глаза ему бросилась стоявшая обособленно странная постройка, о назначении которой он не мог догадаться, сколько ни ломал голову. Это был длинный неказистый навес, сооруженный из тонких железных листов и неструганых досок, опорой для которого служили толстые металлические трубы, щедро покрытые сверху несколькими слоями кузбасслака. Вбитые в землю в два ряда, они выстроились колонной друг за другом и чем-то напомнили Илье пустующую автобусную остановку ранним утром.

– А что это вон там? Не могу понять, – спросил Илья у Богдана, указывая на заинтересовавшее его строение.

– А это навес для лошадей, – тут же ответил старик. – В летнюю жару после водопоя они любят в тенечке постоять. Для этого он и построен. Лошади – они же почти дикие. Зимой и летом пасутся сами по себе. Не надо запасаться сеном для них, и стойло им тоже не нужно. Их просто приучают возвращаться на водопой. Иногда, правда, приходится выискивать их в степи, а это не так-то просто. Бывает, уходят на десятки, а то и на сотни километров. А не присматривать за ними нельзя – украдут барымтачи2424
  Барымта – кража, угон скота, как правило, лошадей. Барымтач – вор, угонщик лошадей.


[Закрыть], чтобы потом продать. Глаз да глаз за ними нужен. Поэтому вроде как легко с этими лошадьми, мороки нету, но постоянно следить приходится. Если не пригонять их обратно, они могут далеко уйти, потом век не сыщешь, – закончил свою краткую ознакомительную «лекцию» Богдан, поднаторевший за несколько лет в животноводстве.

– Казахи любят конину. Кумыс пьют. На работе ребята-казахи угощали, – произнес Илья, вспомнив былое, любуясь первыми лучами восходящего солнца на горизонте.

– Через два месяца, в конце декабря, начнется сезон согыма2525
  Согым – зимний забой скота, как правило, крупного – лошадей и коров.


[Закрыть]. Лошадей на мясо забивать будем. Вот тогда-то и наешься этой конины до отвала, – рассмеялся, мотнув головой, Богдан, вспомнив про себя что-то смешное. – Всю зиму будут через день то бешбармак2626
  Бешбармак – главное национальное блюдо казахов: вареная конина или говядина с добавлением теста и овощей.


[Закрыть], то лапшу из конины, то снова бешбармак есть.

– А что, из нее ничего другого нельзя приготовить? Котлеты, например, или добавить в плов?

– Не знаю. Я говорил как-то хозяйке. Она просто рассмеялась мне в ответ и промолчала. Традиция, наверное, такая.

– Я не останусь здесь до зимы, – сказал Илья, бросив взгляд вдаль и нервно покусывая нижнюю губу. – Присмотрюсь, что к чему – и убегу, – добавил он, вертя головой по сторонам.

После этой фразы оба замолчали, продолжая медленно идти за лениво семенящими впереди овцами. Не стерпев, Илья нарушил тишину. Осторожно поглядывая на Богдана, произнес:

– Давай вместе?! Что ты здесь забыл? Помрешь в кошаре, таская навоз. Они тебя там же и похоронят. Загнешься от работы этой. Это же… – он выпучил глаза и приподнял брови, – натуральное рабство! Неужели ты не хочешь жить так, как сам этого желаешь?

Богдан молчал. Он не спешил с ответом. Пройдя пару десятков шагов, он обреченно посмотрел на Илью и сказал:

– Это и есть мой выбор. Моя судьба.

Илья взглянул Богдану в глаза. Он не понимал, не хотел понимать, как человек может мириться с таким положением дел. Но этот взгляд Богдана, весь его вид в тот момент молчаливо донесли Илье, что перед ним стоит человек, который и в самом деле принял свою судьбу и смирился с ней… Илье нечего было добавить. Он отвел от Богдана полный горечи взгляд и замолчал, чтобы тот не заметил его разочарования в нем, что отчетливо отразилось на его изменившемся лице. Но это не ускользнуло от Богдана.

– Ничего. Поживешь… Поймешь… Смиришься, – произнес он с горькой усмешкой, растерянно шаря рукой по карману бушлата, делая вид, что что-то ищет.

Спустя полчаса неспешной ходьбы отара добралась до края травянистого луга и неспешно разбрелась по нему, пощипывая траву под ногами. Медленно поднимаясь к зениту, солнце все сильнее и дальше раскидывало свои лучи по бескрайней желтой прерии, одаряя ее своим осенним светом. Дневное тепло оживило долину: зачирикали воробьи, забегали и засуетились полевые мыши, иногда мимо проносились зайцы ярко-серого окраса, стремительно выскакивая из редких кустов степного карагана2727
  Караган – низкорослый степной кустарник, давший название городу Караганде.


[Закрыть] и снова исчезая в них. А в бескрайнем величественно-молчаливом небе, то зависая на одном месте, то нарезая бесконечные круги, высоко парил, раскинув крылья, беркут, выискивая своим острым взором подходящую жертву.

Решив отдохнуть, Богдан остановился и присел на землю. Скрестив ноги по-турецки, он окликнул отошедшего к другому краю отары Илью, помахал ему свободной левой рукой, а в правой высоко поднял над головой вытащенную из сумки двухлитровую пластиковую бутылку с водой.

Он звал Илью попить воды, а заодно продолжить незаконченную тему. Подойдя к Богдану, Илья присел рядом и, подражая ему, так же скрестил ноги. Оперевшись локтями на колени, он отломил сухой стебелек травы, торчавший рядом, положил его в угол рта и, нахмурив брови, спросил:

– И так до обеда?

– Да. До часу. Сейчас только восемь.

Они снова замолчали, думая каждый о своем. Затянувшееся молчание прервал Богдан:

– Ты не думай, что я собираюсь тебя запугать. Но ты прислушайся к моему совету. Не спеши с бегством. Те двое, что были до тебя, тоже хотели сразу убежать. И что в результате? Это их и погубило. Жакып – он же бдит. Он знает, что все, кого сюда привезли, первым делом попытаются уйти, думая, что это легко и просто. Не совершай их ошибок. Поживи некоторое время здесь, усыпи его бдительность. А когда наступит подходящий момент, тогда и утекешь! А то как тех двоих… Бедолаги… – произнес, тяжело вздохнув, Богдан.

Опустив голову, он раскрыл свою правую ладонь и уставился на нее, как будто на ней было что-то написано.

– Один, может быть, и убежал. Летом было дело, в прошлом году. А может, и нет… Не знаю… Скорее всего, умер в степи без воды. Или волки съели. Месяца три назад родственники Жакыпа из поселка, которые к нему в гости приезжали, рассказывали, что в степи нашли останки человека. Километрах в тридцати-сорока отсюда. Я так думаю, что это он и есть. Андрей его звали. Молодой совсем был…

Помолчав и взглянув на Илью исподлобья грустным взглядом, продолжил:

– Только вот Жакып один вернулся с поисков. Без него. Обычно он дружков из поселка на поиски беглецов берет. Заезжает за ними, забирает их, словно на охоту. Как-то этим летом, выпив лишнего, кичился: мол, это его верные псы загрызли Андрюху – попробовали человечину. Вот так-то. Такой вот он – Жакып. Ублюдок поганый, – добавил Богдан, не сдержавшись, перед тем как снова замолчать.

Спустя время, подняв голову к небу и смотря через прищур на солнце, вновь заговорил:

– А второй здесь помер, на ферме. Прямо около нашей с тобой хибарки. Жакып приволок его на мотоцикле. Арканом к нему привязал – и это… Одному Богу известно, сколько километров он так ехал. Живого места на теле не было…

Было видно, что Богдану трудно об этом говорить. Сухая веточка, которую он поднял из-под ног, треснув, сломалась в его руках, но он даже не обратил на это внимания и машинально кинул ее обратно.

– Дышал еще, когда я ему руки развязал и дал воды попить. Через час помер. Костя его звали. Не знаю, сколько ему было – тридцать пять, тридцать шесть, может… Это была его третья попытка сбежать. И последняя, – произнес он с горечью и добавил, перекрестившись: – Это вот в конце мая было. В этом году. Невезучий он был. Прости меня, Господи…

Вслед за Богданом молча перекрестился и Илья. Непроизвольно его правая рука потянулась и крепко сжала указательным и большим пальцами серебряный крестик, свободно висевший на груди. Не отпуская его, Илья надолго замолчал, всматриваясь в далекий горизонт степи, осмысливая услышанное. Молчал и Богдан, который был не рад этим воспоминаниям. Не желая отвлекать от мыслей Илью, которому было над чем подумать, он отломил от пожелтевшего куста высохшую веточку и молча начертил перед собой на песке римскую цифру «три», сам не понимая, зачем. Продолжая держатся за крест, Илья старался отогнать от мысленного взора страшную картину, которая никак не хотела уходить, все время всплывая перед его глазами в жутких подробностях. Спасением от нахлынувшей тревоги и беспокойства стали слова «Отче наш», которые он стал беззвучно проговаривать про себя, шевеля губами.

– Где его похоронили? – спросил Илья, закончив свою молчаливую молитву, продолжая рассеянно блуждать взором по степи.

– Похоронили? Закопали его здесь, в степи. Недалеко. Ни креста, ни дощечки с именем и фамилией, ни бугорка с оградкой. Только я да Жакып знаем, где он лежит.

– А никто его не видел до этого? Не спрашивают… у этого, – Илья не желал произносить имя Жакыпа, – где работник? Куда делся человек?

Богдан с печальной иронией улыбнулся.

– Да если и спросят – ответит, что ушел в город. Сбежал. Да и кто будет спрашивать? Кому какое дело до бездомного орыса2828
  Орыс – русский. Так казахи, в основном пренебрежительно, называют всех местных европейцев.


[Закрыть]. Для них мы все орысы. Все на одно лицо.

К обеду, когда солнце поднялось к зениту и зависло над бескрайней желтой степью, взирая сверху на лениво пасущийся скот и его задумчивых пастухов, Илья с Богданом неспешно погнали отару, как и распорядился Жакып, к просевшей в своем русле узкой речушке, что находилась в паре верст от фермы, заодно решив отдохнуть и пообедать там же, на ее бережке. Благодаря реке не нужно было гнать стадо для водопоя обратно на ферму.

Эта извилистая мелководная и тихая степная река, местами обрывающаяся высохшими руслами, брала свое начало далеко на севере. В некоторые годы, как это бывает с хорошими и терпеливыми женами, она показывала по весне свой буйный нрав, выходя из берегов и заполняя прибрежную долину своими водами, делая ее непроходимой на долгие недели, пока матушка земля не примет влагу в свое чрево, чтобы обильно разродиться через короткое время буйной растительностью, которой даже теперь, по осени, хватало для прокорма живности, пригоняемой сюда пастухами.

Небольшая отара, состоящая в основном из овец, покрытых густой грязно-серой, изредка черной шерстью, да дюжины затерявшихся среди них длинношерстных белых коз с короткими загнутыми рогами, вдоволь напившись воды у болотистого, пахнущего илом берега реки, неспешно и вальяжно побрела обратно.

Поднявшись на крутой взгорок, где начиналась степная равнина и откуда животные недавно всей своей шевелящейся массой ринулись вниз, толкаясь и бодаясь друг с другом в борьбе за право быть первым у водопоя, насытившись живительной влагой, они теперь снова лениво разбрелись по лугу, чтобы провести остаток дня под ярким послеобеденным солнцем.

На самом краю этого невысокого взгорка, откуда начинался спуск к воде, среди пожелтевшей травы уселись, повернув лица в сторону реки, оба пастуха, разложив перед собой на расстеленной клеенке свою небогатую трапезу: оставшийся от вчерашнего ужина гороховый суп, что был бережно разлит в две стеклянные литровые банки и туго прикрыт сверху белыми пластмассовыми крышками, бутерброды в прозрачном целлофановом пакете, приготовленные Богданом из двух больших ломтей хлеба, меж которых он толстым слоем намазал золотистое масло солоноватого вкуса, и большой термос, разрисованный неестественно яркими цветами. Термос был наполнен горячим чаем с молоком и сахаром, от которого по окрестностям разошелся сладковатый аромат, едва была откупорена пробка и содержимое разлито по железным армейским кружкам, что стояли наизготовку, как бравые солдаты.

Похлебав супчика и съев бутерброды, напарники, как это присуще всем людям, снова разговорились, попивая сладкий чай.

– Зимой, когда мясо надоедает, иногда отпрашиваюсь у Жакыпа и иду рыбачить здесь на льду, – рассказывал Богдан, обхватив горячую кружку ладонями. – Наловлю окуней и чебачков, приготовлю себе ухи. Иногда и им даю, чтобы Галия с детьми рыбой полакомились.

– А что, в этом болоте рыба есть? – удивился Илья.

– Да ее здесь навалом! Потому что ее никто здесь не ловит. Были бы нормальные удила и блесна, щуку можно было бы ловить. Хотя и так ловится, на живца… – проговорил не без удовольствия Богдан.

Как бы в подтверждение сказанных им слов гладь воды в самой середине речушки нарушил резкий всплеск, от которого в разные стороны разошлись увеличивающиеся в размерах круги. Это была явно крупная рыба, решившая порезвиться на прогретой поверхности воды в предчувствии приближающегося конца теплых дней.

– Ого! – произнес Илья, всматриваясь в это место.