Текст книги "Невольник"

Родители Александра, как и у Ильи, были похоронены здесь, в центральном Казахстане, на христианском кладбище на краю города. Его старшая сестра Зинаида со своей семьей жила здесь же, в Темиртау, а Артем, младший брат, тогда еще холостой, в начале девяностых переехал в Россию. Поначалу они с ним частенько созванивались, но со временем связь оборвалась. Брат перестал звонить, а по прежнему адресу отвечали, что он съехал с этой квартиры и они не знают, где он. С тех пор, вот уже шестой год, от него не было вестей.

Обеспокоенные за брата родные в прошлом году отправили Зинаиду в Москву, откуда он в последний раз выходил на связь. По приезду та написала заявление в милицию. Дала его фотографию. Побывала на квартире, в которой он последнее время обитал и откуда звонил, выяснив предварительно адрес через сотрудников «Ростелекома», дав им взятку, не дожидаясь, пока милиция начнет официальное расследование, которое, как потом оказалось, ни к чему не привело.

Все ее поиски не увенчались успехом. Квартира, которую снимал Артем, постоянно сдавалась то одним, то другим людям, в основном приезжим и полукриминальному контингенту, которым была полна российская столица в те времена. Девятиэтажный дом оказался почти на самой окраине города, а облезлая, убитая квартира напоминала скорее общежитие советских времен. Хозяйка квартиры, женщина лет шестидесяти, жившая в том же доме двумя этажами ниже в квартире какой-то родственницы, промышляла этим «бизнесом», то есть сдачей в аренду собственной жилплощади, с середины девяностых. Она долго не могла вспомнить, о ком идет речь. Потом вроде вспомнила, но ничего толкового не смогла рассказать о брате. Сказала лишь, что в то время в арендуемой у нее квартире проживали несколько парней, на вид очень похожие на бандитов, с коротко стриженными волосами, ходившие постоянно в коротких черных куртках.

– Недолго они здесь жили. С полгода, может, месяцев восемь, – сказала она сестре и закрыла на этом разговор. На этом следы брата терялись.

Несмотря на постоянное отсутствие денег и стабильной работы, Александр всегда исправно платил за телефон, зная, что сам регулярно будет звонить своей бывшей жене и детям. А они, в свою очередь – с каждым разом, конечно, все реже – звонили ему и справлялись об его делах и здоровье. Он знал, что действующий телефон дает и его брату шанс связаться с родными, сообщить о своем местонахождении, если в этом возникнет надобность… Если, конечно, он был еще жив…

Бродя в одиночестве по квартире, Александр частенько задерживал свой взор на старом, еще дисковом телефонном аппарате, который с каждым годом все реже и реже подавал свой голос, хотя когда-то, в далекие счастливые времена, то и дело разливался трезвоном по всей квартире, зазывая к себе домочадцев. Теперь он все больше молчал, смиренно и неподвижно стоя месяцами на полке возле вешалки в прихожей, словно забыв о своем хозяине. А тот, когда молча проходил мимо, шаркая ступнями, чтобы в очередной раз посетить кухню, ванную или туалет, посматривал на него в надежде, а иногда даже проверял, исправен ли он.

Порой Саня по несколько дней подряд не выходил на улицу, и тогда в квартире с утра до поздней ночи без умолку вопил телевизор, извергая из себя самые разнообразные звуки, а каналы постоянно сменяли друг друга по бесконечному кругу. И вообще вся жизнь Александра по возвращении в Казахстан после безуспешных попыток найти работу превратилась в круговорот одинаковых серых грустных дней, сливающихся в недели, месяцы, а потом и в года.

Четырехкомнатная малогабаритная квартира досталась Сане от родителей. Уезжая в Россию, он, несмотря на уговоры жены, благоразумно не стал ее продавать, объяснив, что вернуться и продать жилье они успеют всегда, когда захотят. Квартиру свою Александр держал в относительной чистоте, насколько мог себе это позволить одинокий мужчина в его положении.

Войдя в квартиру, посетитель сразу видел кухню, которая располагалась напротив входной двери. Вдоль ведущего к ней короткого коридора, наполовину выкрашенного синей краской, а наполовину побеленного известкой, включая потолок, находились ванная и туалет. С левой стороны, сразу же за дверью, имелась небольшая кладовка. Бросив взгляд направо, можно было увидеть продолжение коридора, который вел в комнаты. Комната сбоку когда-то служила спальней родителям Александра, а после и им с супругой. Помещение в конце коридора было проходным и гордо именовалось гостиной. Войдя туда, можно было увидеть в стене напротив две двери, скрывавшие две совершенно одинаковые комнатенки. Они были до того маленькими, что их неширокие двери, которые почему-то открывались внутрь, упирались в боковую стену. Эти комнаты были детскими сперва для Александра, его сестры и брата, а затем и для его детей.

В гостиной перед окном, закрывая собой длинную шестнадцатисекционную радиаторную батарею, на старой двухдверной казенной тумбе желтого цвета, принесенной откуда-то еще отцом, стоял громоздкий советский цветной телевизор серого цвета. Широкий диван с высокой спинкой бежевого окраса расположился вдоль стены между входной дверью и окном, упираясь в тумбу телевизора. Напротив дивана, в стенном проеме между детскими комнатами, притулился невысокий темно-коричневый сервант, упираясь своими круглыми, длинными, зауженными книзу ножками в дощатый пол, покрытый толстым слоем краски грязно-оранжевого цвета. С правой стороны он имел обособленную вертикальную секцию с дверцей, запирающейся с помощью увесистого серебристого ключа. В ней покойная мать Александра когда-то прятала от детей дефицитные по тем временам сладости, чтобы было что предложить гостям. Александр помнил, как они, будучи детьми, часто подходили к этой дверце и принюхивались, прильнув к замочной щели носом, желая хотя бы ощутить запахи недосягаемых конфет, мармелада и печенья. В средней и самой большой секции серванта, за двумя стеклянными дверцами, была выставлена на обозрение модная по тем временам посуда. По сей день на одной из полок стоял чудом сохранившийся любимый чайный сервиз матери, подаренный ей на пятидесятилетие коллегами. Помимо сервиза, там находились хрустальные бокалы на длинных ножках, лодочки для конфет и рюмки, позже проданные Санькой в трудный для него период.

На поверхности шкафа стояли две фотографии, черно-белая и цветная, на которых была запечатлена вся семья Иконниковых. На первой можно было увидеть отца, мать, сестру с братом и самого Александра, когда ему было одиннадцать лет. Они с Артемом, постриженные под чепчик, сидели на коленях перед родителями, а сестра Зинаида, стоя за их спинами и положив руки им на плечи, улыбалась, глядя в объектив своей милой подростковой улыбкой. Снимок был сделан в начале семидесятых и сильно контрастировал с другой фотографией, что стояла по соседству, где они втроем, повзрослевшие, уже были запечатлены без родителей, рано покинувших этот мир. Еще выше, над шкафом, были развешаны вымпелы и грамоты, ордена и медали, которыми был награжден отец Александра как передовик и ударник труда, отдавший тридцать пять лет своей жизни шахтам и шахтопроходческому тресту.

Скудный интерьер гостиной дополняли низкий журнальный столик и два кресла с бережно постеленным под ними желто-коричневым пестрым паласом, создающим уют и заполняющим пространство между диваном и сервантом. Столик был точно таким же, как и в квартире Ильи, что было неудивительно по советским временам, когда вещи не отличались разнообразием. Незаменимым украшением журнального столика многие годы были изящная чеканная бронзовая ваза с неизменными искусственными цветами и квадратная тяжелая хрустальная пепельница, которых давно уже не было на прежнем месте.

Вся бытовая техника, хотя давно наступили двухтысячные годы, была старого, советского образца. Да и ремонт в квартире не делался с той эпохи. Александру так и не представилось случая обзавестись благами нового времени из-за отсутствия стабильного дохода в первое десятилетие после получения республикой независимости. Нехватка рабочих мест была связана с политикой новых зарубежных инвесторов и руководства предприятий, которые стали производить сокращения «слишком раздутых» штатов, которые не укладывались в новые капиталистические реалии, когда максимизация прибыли была важнее судеб людей. Новая коммерческая «идеология» не совмещалась со старой социалистической, когда государственные предприятия всеми силами и средствами старались обеспечить работой многих советских граждан, зачастую в ущерб экономическим интересам предприятия.

Еще одной проблемой было то, что пришедшие к власти на всех ее уровнях представители коренного населения стали в первую очередь брать на работу своих кровных братьев – казахов, игнорируя представителей других национальностей, а зачастую и просто выдавливая их с рабочих мест, где они трудились многие годы. Стоит ли говорить, что при сокращении персонала первыми в очереди на увольнение стояли «пришлые», что весьма осложнило их материальное положение в те нелегкие времена. Это не было спланированной акцией «сверху», сыграл роль чисто человеческий фактор, который свойственен людям любых национальностей и верований, когда при трудных обстоятельствах приходится выбирать между «своими» и «чужаками», пусть они даже и были гражданами республики не в первом поколении.

Подъем национального самосознания всегда сопровождается махровым бытовым национализмом. Многие граждане, приняв это как «указание на выход», стали эмигрировать из страны. Другие колебались и выжидали. Немало было и тех, кто, постепенно найдя свое место, влился в новую эпоху и зажил по-новому. И справедливости ради нужно сказать, что верховная власть страны не пошла на поводу у оголтелых националистов с их популистскими призывами и не стала ориентировать свою внутреннюю политику на ущемление представителей других национальностей, как это делалось в некоторых странах бывшего Союза. Это, конечно же, никому не гарантировало отсутствия проблем, ведь, как всегда, верхи живут в своих реалиях, а низы – в своих. И если в высших слоях общества декларировались толерантность, дружба и терпимость, то это вовсе не означало, что все общество поддерживало подобные декларации.

Переходные времена часто проверяют человеческий характер на твердость и стойкость, что присуще, к сожалению, не всем. Александр оказался человеком более крепким. Так, например, он, в отличие от Ильи, не позволял ни себе, ни гостям курить в своей квартире или ходить по ней в уличной обуви. Он редко кому позволял оставаться у себя ночевать, кроме разве что Ильи, с которым у него сложились особые отношения, как это бывает между людьми, попавшими в схожие жизненные обстоятельства. Конечно же, и в квартире Сани случались попойки, но было в нем нечто такое, что заставляло его вовремя приходить в себя и выставлять из дома своих собутыльников, которые порой злоупотребляли его гостеприимством. Выпроводив всех, он остервенело начинал наводить чистоту: проветривать квартиру, намывать полы, протирать пыль и грязь, вынося на улицу накопившийся мусор. Только после этой процедуры, которая стала для него привычным и обязательным ритуалом, завершающим очередные посиделки и символизирующим возврат к нормальной жизни, он со спокойной душой шел в ванную и принимал душ. Следующие недели, а порой и месяцы проходили у Александра в ритме нормальной жизни, насколько может быть нормальной жизнь у безработного.

Непостоянные заработки, едва покрывающие коммунальные платежи и минимальные потребности в скудной однообразной пище, непродолжительные случайные связи с женщинами, просмотр телевизионных передач в одиночестве, особенно по вечерам, редкие разговоры по телефону с сестрой и ее мужем – такой была повседневная жизнь Александра, ставшая для него нормой. Но проходило время, и скребущее сердце одиночество, причиной которого вот уже многие годы были безденежье и отсутствие перспектив, снова овладевало им, и он снова находил своих старых друзей, которые были рады составить ему компанию, особенно если спиртного хватало на всех, и все начиналось по новому кругу…

Друзья у Сани были разными. Были такие, как Илья и Анатолий, принадлежавшие, как и он сам, к категории отвергнутых неудачников, сломленных жизнью людей, которые катились вниз по наклонной, не желая сопротивляться сильному и суровому ее течению. Были и те, кто жил более или менее полноценно, имел семью, работу и все, что нужно нормальному человеку. Это были те, кого можно назвать трудягами. В основном к их числу принадлежали бывшие коллеги Александра, которые не попали под сокращение и удержались на работе благодаря высокой квалификации – предприятие просто не могло без них обойтись – и отсутствию претензий по поводу хлынувших на их предприятия жителей аулов, не имевших ни профильного образования, ни опыта работы в соответствующей сфере.

Часто квалифицированным рабочим с большим стажем приходилось под давлением руководства уступать свои руководящие должности среднего звена молодым зеленым работникам из коренного этноса, что были родственниками или ставленниками новых руководителей. Трудяги не ушли с работы, махнув рукой, как сделал это в свое время Саня, а терпеливо сносили все то, что происходило согласно историческим закономерностям, которых они не особенно понимали и даже осуждали, но, не поддавшись чувствам и эмоциям, дожидались лучших времен. И их терпеливость принесла свои плоды теперь, когда нормальная жизнь понемногу возвращалась: пусть они и не имели золотых гор, но постоянная работа с регулярной зарплатой обеспечивала им стабильность. Были, конечно, среди них и «хитрецы», хотя и не так много, которые умели найти общий язык с кем угодно, как бы ни менялась власть. Их языком являлись лесть и хрустящие купюры. Такие заходили к новому начальству и, заискивая и виляя хвостом, всучивали бастыку88
  Бастык – начальник.


[Закрыть] деньжат, чтобы остаться на своих местах как ни в чем не бывало.

Трудяги иногда захаживали к своему давнему коллеге и приятелю. Войдя в его нелегкое положение и испытывая некоторую причастность к его судьбе, они считали себя обязанными поддержать Саню и появлялись на пороге его квартиры, захватив с собой пару бутылок горькой и полный пакет закусок, чтобы взбодрить и встряхнуть его, пусть и ненадолго. Или, как сам Александр иногда литературно выражался, «выгнать на время грусть из сердца». Сердобольные коллеги часто подкидывали Сане деньжат «в долг», до лучших времен, не заикаясь об их возврате даже через годы. В ходе застолья, как всегда, гости вели разговоры о жизни, обсуждали свой повседневный быт и работу, иногда жаловались на нее, рассуждали и до покраснения спорили, как и все мужики, о политике, делились новостями и слухами и не скупились на советы, по большей части никчемные. Так и шла жизнь Александра, которому пока что с трудом, но все-таки удавалось оставаться на плаву, в отличие от Ильи, его бывшего коллеги, позже ставшего другом, который умудрился попасть в такую передрягу…

– Толян, сходи к бабе Марине, продай ей оставшуюся рыбу. Не знаю, за сколько. Главное, чтобы на нормальную еду хватило, – произнес, капризно посмотрев на друга, Санек не принимающим возражений тоном.

– Ну, я постараюсь, – отозвался Толик, не испытывая особого воодушевления.

Он сразу представил, как снова будет умолять бабу Марину купить надоевшую ей рыбу, с которой приятели частенько к ней наведывались.

– А если откажется покупать? – поинтересовался он, растерянно улыбнувшись.

– Тогда… – задумчиво сказал Саня. – Тогда бартонись. Поменяй на какую-нибудь еду. Картошку, например, или крупу. А то надоела, чесслово, эта нескончаемая уха… Хочется чего-нибудь поосновательнее… Жареного!

Минут через сорок радостный Толик возник в дверях квартиры, держа в руках пакет, в котором виднелись макароны, банка тушенки и пара головок лука.

– Откуда такое богатство?! – спросил, широко улыбнувшись, Александр, не веря своим глазам.

– Откуда-откуда… От верблюда! – брякнул, улыбнувшись в ответ другу, Анатолий и принялся рассказывать историю удачной реализации их улова: – Ну кто может у нас так купить рыбу?! Конечно же, баба Марина. Выслушала меня, посмотрела молча своими синими глазами и без лишних слов всунула мне в руки пятьсот тенге… Вот и все! – отрапортовал он, высоко подняв брови над оправой очков.

– Эх, баба Марина. Добрая душа! Все выручает нас. Все понимает… – произнес, тяжело вздохнув, Александр с досадой на лице.

…От послеобеденного сна Илья пробудился последним.

– Сколько времени? – спросил он заспанным голосом, не размыкая глаз у друзей, вытащивших его из мира сновидений звуками ложек, которыми те помешивали горячий чай в кружках.

– А что, ты решил к себе наведаться? Может, тебя в гости пригласили? – подколол его, не удержавшись, острый на язык Александр.

– Хорош прикалываться! Просто хотел узнать, сколько времени. Хочу помыться и побриться, если разрешишь воспользоваться твоими принадлежностями. Нужно это… в прокуратуру и в суд завтра сходить. Заявление написать, – неуверенно пробормотал он последние слова.

– Дело говоришь. Вот это правильно! Вот это по-нашему! – взбодрился почему-то Анатолий. – А то ходил сам не свой. Надо до конца идти. Бороться. А то тебя выкинули – ты и сник, хвост поджав. Нельзя так!

Он решил то ли посоветовать, то ли взбодрить товарища колкими фразами, следуя примеру хозяина квартиры, но если Илья и мог проглотить издевку от Сани, с которым давно приятельствовал, то терпеть оскорбления от этого толстозадого Толика, с которым он был знаком лишь пару дней, не собирался.

– Забыл у тебя спросить! – злобно произнес Илья, бросив испепеляющий взгляд на товарища.

– Да что ты взбесился? Я что, я от души! Чтобы поддержать тебя, так сказать, по-свойски… Да иди ты!

Последнюю фразу Толик произнес с нотками обиды, махнув рукой в сторону Ильи.

– Пошел сам! – ответил взбудораженный Илья, который был готов вскипеть и взорваться в любую минуту, но тут в их перепалку вмешался Александр.

Он успокоил их одной заученной фразой, которую постоянно применял в таких случаях на правах хозяина квартиры.

– А ну успокоились оба!!! – гаркнул он, переводя суровый взгляд с одного на другого, после чего добавил: – Если хотите помериться силами, то идите на улицу! Сколько душе угодно деритесь и грызитесь там! А у меня дома попрошу без вольностей!

После этой тирады обе конфликтующие стороны притихли. Такие стычки периодически случались во время застолий, на которых присутствовали не всегда близкие друг другу люди, имевшие разный характер. Несдержанный на язык Анатолий частенько попадал в такие ситуации, но, поскольку он был незлобив, как правило, конфликт удавалось быстро погасить. Кстати, к себе в квартиру Толик никого не водил, так как жил вместе с одинокой матерью, которая не разрешала великовозрастному сыну приглашать друзей в гости.

– Иди помойся и побрейся. И постираться тебе надо, а то выглядишь как… не знаю кто, – произнес, искоса взглянув на Илью осуждающим взглядом, Саня, от которого тому стало не по себе.

У Александра едва не вырвалось «как бомж», но он успел прикусить язык, зная, что обидит друга этим словом, которое тем не менее в точности описывало его нынешнее положение.

– Все там, в ванной, – сказал он, тяжело вздохнув и отводя свой погрустневший взгляд в сторону окна, за которым на небосклоне все еще ярко светило западающее за горизонт осеннее солнце.

Желая то ли отвлечься от проблем, настигших товарища, то ли просто полюбоваться закатом, Александр встал с места и, подойдя к окну, стал молча наблюдать, как вечное светило, висящее прямо над крышей противоположенного дома, казалось, находится обманчиво близко, как будто можно протянуть руку и дотронуться до него. Постепенно скрываясь за корпусом пятиэтажного дома, багровое солнце продолжало неистово освещать своими лучами город, как будто хотело побольше отдать этому миру тепла и света, пока не зайдет за горизонт и не исчезнет до завтрашнего дня. Александр молча и с благодарностью принял дары небесного светила, продолжая приятно жмуриться под его лучами, бесстрастно наблюдая за его постепенным исчезновением за соседним домом, над которым оно только что сияло. Последние лучи, ярко вспыхнув за стеной резко потемневшего на его фоне здания, высветили контуры надписи на его крыше. Это был лозунг, состоявший из больших металлических букв некогда насыщенного ярко-красного цвета, которые под действием беспощадных сил природы – ветра, солнца, дождя и холода – выцвели и теперь, в новые времена и эпоху, заброшенные и забытые, покрылись грязно-рыжим налетом ржавчины, но все же, как будто вопреки всему и вся, старались исполнить свой долг перед ушедшей эпохой, глася: «Слава КПСС!»

– Закат. Так и наша жизнь закатится. Никто даже не заметит, что ты исчез, – произнес, поглаживая подбородок, Александр, все еще не отрывая взгляда от этого природного явления, которому он прежде не придавал особого значения.

– Что-то неохота спать, и телевизор надоел, – произнес с недовольным выражением лица Толик, перекинув свой взгляд на приятеля, который самозабвенно уставился в окно, надев на лицо маску грусти.

Саня не отозвался на возглас Толика. Он продолжал молча смотреть на улицу. Толик встал с дивана и направился в сторону коридора. Со стороны ванной комнаты доносился шум воды, льющейся из-под крана. Это Илья, оставив дверь открытой, набирал ванну, чтобы постирать свою изрядно перепачканную и провонявшую одежду. Погрузив снятое с себя в воду, в которой вскипала пена от стирального порошка, он стоял в одних спортивных трусах напротив небольшого квадратного зеркала и с неудовольствием разглядывал свое покрывшееся мхом лицо, на котором появлялось все больше и больше островков седой щетины. Да и окружены они были давно уже не черными, как в молодости, а серо-бурыми зарослями, поменявшими свой цвет за последние четыре года. Впалые щеки, глубоко посаженные глаза с безжизненным усталым взглядом сильно старили Илью. Не знавшие его смело бы дали ему пятьдесят с лишним, не сомневаясь в своей правоте. Правильный нос и губы, широкий лоб, скрывающийся под челкой, и довольно высокий рост – все, что осталось от его былой привлекательной внешности.

Подойдя к двери ванной, Толик бросил взгляд на тощее тело Ильи, стоявшего к нему спиной, и обратил внимание на его давно не мытые и не стриженные волосы, которые закрывали уши и бесформенно свисали вниз. Челка периодически спадала на глаза и нос, и ее постоянно приходилось поправлять, проводя рукой ото лба назад.

Почувствовав, что кто-то стоит за его спиной, Илья обернулся.

– Тебе надо бы подстричься, – произнес Толик негромко. – Давай я сделаю.

В компании Александра Толик считался парикмахером. Хотя никаких парикмахерских курсов он не заканчивал, но нужда заставила его друзей попросить их постричь, заверив, что если ничего не получится, никто обижаться не будет. У него получилось, и с тех пор Анатолий стал общественным цирюльником, который с каждым разом повышал свой профессиональный уровень, практикуясь в парикмахерском искусстве на головах друзей. С их слов, Толик стриг не только вполне сносно, но и с каждым разом все лучше и лучше. Так он понял, что имеет предрасположенность к этому ремеслу и даже подумывал закончить курсы парикмахеров, чтобы бросить малооплачиваемую профессию токаря-фрезеровщика, ставшую теперь непрестижной.

Несмотря на многословность и некоторую язвительность, Толик был добрым и отходчивым малым. Он понимал, что товарищу, учитывая обстоятельства, в какие он попал, крайне необходимо привести себя в порядок. Несмотря на случившуюся недавно перепалку, он задвинул обиду подальше и сам предложил свои услуги.

– А ты умеешь стричь? – спросил тихим просевшим голосом Илья, смотря на отражающееся в зеркале лицо Толика.

– Вроде да, – ответил тот, довольно поджав губы.

Минут через пятнадцать пол коридора, ведущего к кухне, был покрыт темно-серыми клочками волос.

– Спасибо! – произнес Илья, подняв на Толика взгляд, полный благодарности.

Тот сидел на невысокой табуретке, облокотившись на край кухонного стола и молча наблюдая, как Илья старательно подметает пол старым потрепанным веником, собирая разбросанные волосы.

– Да особо не за что! – ответил, благодушно улыбнувшись, Толик, снова и снова посматривая на голову Ильи и оценивая собственную работу.

И действительно, благодарить было особо не за что. Сбоку и на задней части головы Ильи волосы лежали не совсем ровным каскадом, а на макушке топорщились «ежиком». Изрядно укороченная челка открыла светлый лоб, сильно контрастирующий с загоревшим в течение последних двух дней лицом, которое осеннее солнце обильно поливало своими лучами. Местами среди коротких предательски торчали недобитые длинные волоски.

«Надо бы еще раз пройтись. А то как-то не так получилось, – пришла мысль Толику, не отрывавшему взгляда от „шедевра“, который он создал на голове товарища. – Ай… Скажет – постригу сверху еще раз. Нет – тогда и так сойдет. Не парикмахер же я! Все равно лучше, чем было до этого!» – подытожил он, успокаивая свою совесть.

Спустив воду после стирки, развесив одежду на балконе, Илья отправился принимать душ, считая, что купаться в ванне в чужом доме неудобно и некрасиво. «Потом уже побреюсь», – подумал он, почесав подбородок.

 
                                       * * *
 

Без пятнадцати девять утра Илья стоял на одной из центральных улиц города, носящей имя русского писателя Некрасова, перед дверями суда, не так давно сменившего свое название с «народного» на «городской». Как, впрочем, и все остальные организации, сбросившие идеологическое прошлое в своих названиях. Так, например, милиция с легкостью превратилась в полицию, хотя по сей день ее сотрудники носили старую милицейскую форму советских времен, поменяв лишь шевроны и кокарды в фуражках на новую символику. То же самое происходило с формой и в армии.

Пока Илья ждал у дверей начала рабочего времени, мимо него один за другим прошел весь коллектив суда, за исключением его председателя, который приходил на работу к десяти часам. Ровно в девять в здание вошел молодой человек невысокого роста, крепко сбитый и плотный, с короткой стрижкой, плоским широким лицом и узкими глазами. Одет он был в деловой костюм, на котором висел бейдж c надписью «Судебный пристав». Через некоторое время молодой человек вышел на улицу и закурил, встав возле урны и временами стряхивая туда пепел.

– Уже можно заходить? – поинтересовался у него Илья.

Тот ответил не спеша, предварительно глубоко затянувшись сигаретой и выпустив дым через нос, низким грудным голосом:

– Можно! – и сразу же переспросил: – В канцелярию?

Илья ответил кивком.

– Тогда вам придется подождать еще минут пятнадцать. Потом я вас запущу к ним, – произнес он весьма вежливо, выкидывая в урну окурок, который, не попав в нее, ударился о бортик и упал на бетонную ступеньку, продолжая тлеть.

Предъявив тому самому молодому человеку сильно помятое удостоверение личности, по которому, как могло показаться, проехалась автомобильная колонна, Илья прошел в здание суда. Остановившись у окошка на первом этаже, в сторону которого указал молодой человек, Илья увидел за ним девушку европейской внешности, которая посмотрела на него усталыми глазами и задала стандартный вопрос:

– Что у вас?

– Э-э-э… У меня такое дело… У меня квартиру забрали… И мне сказали, что необходимо подать заявление в суд, чтобы… как это… снова восстановить на нее права, – ответил Илья, еле вспомнив профессиональную терминологию.

– В полицию заявление писали?

– Что-что? Не расслышал, – переспросил Илья, приблизив голову к окошку.

– Я говорю, заявление в полицию писали?! – с раздражением громче повторила девушка.

– Да. Писал. Это… они посоветовали параллельно вам написать.

– В коридоре на стенде висит образец. Там все указано. Только не надо подходить ко мне и переспрашивать, как и что писать. Для этого есть бюро юридической консультации, оно напротив нашего здания. Там могут вам помочь. Или идите к адвокатам. Они уж точно такими делами занимаются. А мы консультацию не даем. Вам понятно?

– А-а-а… Э-э-э… – произнес Илья себе под нос, желая что-то дополнительно спросить у девушки, но передумал, увидев ее каменное выражение лица, которое не сулило ничего хорошего. – Да. Понял, – коротко ответил он и в растерянности направился обратно в сторону коридора, откуда пришел.

«Сидят здесь, зады протирают. Не могут по-человечески поддержать и ответить!» – вскипело в груди у Ильи, пока он дошел до стенда, к которому были прикреплены несколько листков формата А4, отпечатанных на машинке. На одной из бумаг в левом верхнем углу крупными буквами значилось: «Форма заявления в суд», а ниже был список документов, которые требовалось прикрепить к заявлению. Список оказался довольно внушительным

«М-да! А у меня, кроме удостоверения личности, ничего и нет. Где все это откопать-то?! Там, у мусорки, думаешь, что-то осталось? А где взять документы этих… как их… ответчиков?» – разговорился сам с собой Илья, нахмурив брови.

Поняв, что самому с этим не разобраться, он, следуя совету девушки из окошка, вышел на улицу и стал осматривать дома, стоящие на противоположной стороне. На углу одного из них Илья заметил вывеску, на которой синим курсивом было написано: «Юридическая консультация. Рабочее время: с 10:00 до 18:00. Перерыв: с 13:00 до 14:00. Выходные: суббота и воскресенье».

Так как до десяти еще оставалось некоторое время, Илье пришлось дожидаться открытия консультации на покосившейся скамейке перед входом.

– Ваша ситуация очень сложная, – сразу же «обрадовал» Илью государственный адвокат юридической конторы, смотря на него поверх старых очков, дужка которых была с одной стороны сломана и перетянута обычной синей изолентой. – С ваших слов я понял, что вы стали жертвой квартирных мошенников, которые расплодились в последнее время как грибы после дождя.

И он, словно прилежный ученик, аккуратно сложил перед собой руки на столе, заваленном серыми папками с надписью «Дело». Там же стояла табличка с указанием имени и статуса юриста: «Государственный адвокат Естаев Ермек Касымович».

– Я могу для начала провести с вами предварительную консультацию по поводу того, как выстраивать линию защиты. Консультация стоит двести тенге.

– А разве государственные адвокаты не бесплатные? – спросил Илья, растерянно глядя на защитника.

– Государственные защитники бывают бесплатными только по уголовным делам. В некоторых случаях, конечно, и по гражданским, но их перечень установлен государством. Он висит у нас в коридоре, – произнес небрежным тоном адвокат, махнув рукой в сторону двери с облезлой белой краской, за которой находился указанный коридор со стендом, очень похожим на стенд в здании суда. – В данном случае вам необходимо подать исковое заявление в суд на ответчика в гражданском порядке. А возбуждать ли уголовное дело, это решит полиция. Теперь дело за вами.