Текст книги "Невольник"

«М-да… Даже поужинать не дал. Чтоб тебя!» – выругался Богдан, привстав с места и взглянув в окно. Дальний свет фар приближающейся к ферме машины мотался из стороны в сторону, рассекая темную степь. УАЗ яростно подпрыгивал на каждой кочке, тем самым явственно свидетельствуя о дурном настроении водителя.

Выйдя на финишный отрезок, прямой и ровный, без ухабов и ям, машина набрала скорость и мигом очутилась во дворе фермы, перед хибарой работников. Взвизгнув тормозами и выплюнув из-под колес веер гравия вперемешку с пылью, автомобиль застыл у самой двери.

«Началось…» – обреченно подумал Богдан, и сердце, екнув, упало и тревожно заколотилось.

Сильно хлопнув дверью, Жакып выпустил из машины собак. Выйдя из оцепенения, Таймас и Шерхан глухо зарычали, прижали свои темные ноздри к земле и, принюхиваясь, направились каждый к своей конуре. А Жакып широкими шагами направился к хибаре, не заглушив двигатель и оставив фары автомобиля включенными. Рывком распахнув дверь, он ворвался в дом и с порога обрушил на Богдана шквал упреков, перемежаемых руганью:

– Ты что, старик, совсем меня за дурака держишь?! В прошлый раз у беглецов я в сумках по три булки нашел! И ты будешь мне говорить, что не замечал, куда пропадал хлеб?! Я тогда подумал: «Ладно, человек же Богдан. Жалость разыгралась! Увидел в этих бродягах своих сородичей!» Уважил твою седину. А ты снова туда же?! Но ты, видно, не понимаешь: тех-то я сам привез из города, они мне ничего не стоили. Просто взял их за шиворот и затащил в машину. Но этого… Этого!.. За него я двух баранов отдал! Понимаешь?! Я! Его! Купил! – почти выкрикивая каждое слово, произнес Жакып, распространяя по комнате запах перегара, после чего, сделав многозначительную паузу, спокойным голосом продолжил: – Я не хочу терять свои деньги. Этот человек мой. Он мой раб и всю жизнь будет пахать на меня как проклятый, – он снова перешел на крик: – Всю жизнь! Ты понимаешь это, Богдан?! Всю жизнь!!! Пока не подохнет от старости.

Жакып помутневшим пьяным взглядом смотрел Богдану в глаза, желая увидеть в них осознание сказанных им слов. Не увидев в них того, чего хотел, Жакып набрал в грудь воздуха и протяжно выдохнул, потом сморщил нос и, на миг откинув голову назад, уставился безразличным взглядом в потолок. Постояв так несколько мгновений, он мотнул головой вправо-влево, хрустнул шеей и, играя желваками, надавил по очереди одной рукой на другую, щелкнув костяшками, что было верным признаком нарастающего в нем раздражения, которое вот-вот должно было выплеснуться через край.

– Понимаю, – еле слышно проговорил Богдан, виновато смотря на хозяина из-под косматых бровей.

Не выдержав пронзающего, полного ярости взгляда Жакыпа, который тот снова направил на него, Богдан опустил взор в пол, положил одну ладонь поверх другой, скрестив их внизу живота, и всем своим видом изобразил виноватого школьника, которого отчитывает учитель. С немым вопросом в глазах, с трудом сдерживая злобу и раздражение, Жакып продолжил молча смотреть на Богдана, ожидая от него нужного ответа.

– И что дальше?! – не выдержав, завопил Жакып. – Что ты понял, я спрашиваю?! Куда направился Илья?! Что он говорил?! Мне нужны ответы! Подсказки!

От внезапного резкого окрика Богдан испуганно дернул плечами, втянув в них шею, и, закашлявшись в кулак, негромко и обреченно повторил те же самые слова, что и до этого:

– Я же сказал, Жакып. Я ничего не заметил. Я спал.

В этом тихом, но уверенном ответе Жакып распознал нотки внутреннего неповиновения и решимости стоять на своем до конца. Это ему не понравилось. Очень не понравилось. И он решил наказать старика.

– Вот, значит, как… – произнес он, растягивая слова с некоторым сожалением в голосе, надменно приподняв подбородок и не отрывая от Богдана пристального взгляда, не сулившего ничего хорошего.

Как ему казалось, он желал совсем простого: чтобы Богдан рассказал все, что знает, и помог ему в возвращении беглеца, обошедшегося ему в копеечку, которого он не желал просто так терять. И он полагал, что это ничтожная плата за его благосклонность к старику. Теперь уязвленное отказом самолюбие Жакыпа требовало возмездия, и оно было не за горами.

– Я так понял, Богдан, ты решил в героя поиграть? Ну, как хочешь. Как ты ко мне, так и я к тебе! Теперь не обижайся! – произнес Жакып, глаза которого наливались яростью.

Богдан, сгорбившись, приготовился встретить наказание, которого, как он понял, было не избежать. А Жакып не спеша, растягивая время, демонстративно стал натягивать на руки свои вязаные перчатки, надеясь, что за это время Богдан передумает и расскажет, куда направился Илья и все, что ему известно о планах беглеца. По крайней мере, он так хотел. Но Богдан упорствовал, все больше усугубляя свое положение.

– Не передумаешь? – спросил Жакып ледяным тоном, поочередно вонзая друг в друга растопыренные пальцы в перчатках, туго натягивая их на руки.

На это демонстративное действие Богдан лишь мотнул головой. Он сделал это скорее непроизвольно, но Жакып воспринял такой жест как отказ помочь ему. Почесав кончик носа тыльной стороной кисти, Жакып, тяжело ступая по полу своими армейскими ботинками, подошел к обреченно стоящему в одном белье Богдану, медленно приподнял левой рукой его опущенный на грудь подбородок, заросший густой бородой, взглянул ему в глаза и, широко размахнувшись, ударил в челюсть. От удара голова несчастного старика отлетела назад. Он, словно срубленное дерево, сперва слегка подкосился, а потом с грохотом упал спиной на стоящий за ним низкий обеденный стол. К звону ломающейся посуды прибавился истошный крик Богдана, на руку которого опрокинулся чайник с крутым кипятком, ошпарив ему руку.

Тряся левой кистью, на которую вылился кипяток, и скривив от боли лицо, Богдан с трудом приподнялся со стола и попятился назад, пока не уперся спиной в стену. Ни крик Богдана, ни его ошпаренная рука не тронули разгоряченного злобой и водкой Жакыпа. Он решил выместить на работнике все свое недовольство и гнев.

– Сколько волка ни корми, все равно в сторону леса воет. А, Богдан?! Что, потянуло к своим коккозам3838
  «Коккоз» – «синеглазый». Определение лиц европейской расы.


[Закрыть]? Из-за кого страдаешь? Из-за какого-то полудохлого Ивана! Он что тебе, сын, брат или, может, друг?!

За этим вопросом последовал новый удар в лицо, от которого Богдан рухнул на кошму и уже не был в состоянии встать.

– Эх-х, Богдан, Богдан… – сокрушенно повторял Жакып после каждого тяжелого удара, нанесенного старику.

У Богдана не было сил, чтобы оказать хоть какое-нибудь сопротивление разъяренному бугаю. Он знал, что этот день рано или поздно наступит и он не избежит расправы, и вот эта расправа стала неминуемой после побега Ильи.

Нависнув над распластавшимся перед ним Богданом, Жакып осыпал ударами лицо и голову несчастного работника, пока окончательно не выбился из сил. Последний удар он нанес, приподняв голову старика за волосы, а потом небрежно откинул обмякшее тело на кошму, понимая, что тот потерял сознание и от дальнейшей экзекуции не будет никакого толку. Он тяжело выпрямился и, не оборачиваясь и не обращая внимания на неподвижного Богдана, направился к двери хибарки.

Впервые с приступом собственной необузданной жестокости Жакып столкнулся в начале 90-х годов, когда работал в органах полиции. Тогда вместе с несколькими сослуживцами он насмерть забил человека в камере. В те времена из-за кадрового голода в младший состав принимали любого, кто отслужил в рядах вооруженных сил. В те смутные, полные хаоса, неспокойные годы все «блюстители порядка», облеченные безграничной властью, но не имеющие никакой квалификации, работали по одной схеме, одобренной сверху: есть признание – есть результат. В эпоху безденежья и беззакония государству не было дела, как достигались результаты правоохранительными органами, и поэтому развязанные руки и отсутствие контроля часто приводили к плачевным последствиям как для граждан, так и для самих сотрудников правоохранительных органов. Со временем, привыкнув к незаконным методам допросов, некоторые из них, сами того не замечая, превращались в жестоких садистов, перенося эти привычки в личную жизнь, в свои семьи.

Дело, заведенное в связи со смертью человека в камере ИВС, было спущено на тормозах и быстро закрыто. Умерщвленный полицейскими гражданин был объявлен самоубийцей, а переусердствовавшего сотрудника органов правопорядка, ныне фермера Жакыпа, всего лишь попросили уйти по собственному желанию, вписав его имя в черный список тех, кому дорога в правоохранительные органы была впредь наглухо закрыта. Конечно же, в этом деле не обошлось без денег и связей. Внес свою лепту и отец Жакыпа, который был тогда еще жив и в полном здравии. Он начал одаривать высоких начальников деньгами и обещаниями достойного согыма в течение трех лет, если они отмажут его сына от этого, по его мнению, «случайного недоразумения».

После изгнания из полиции Жакып шатался в городе без работы и дел пару лет. Попал в пару передряг, где были жестоко избиты несколько человек, а одна женщина подверглась групповому изнасилованию, и главным фигурантом этих дел значился именно он. Почти обанкротив и доведя до ручки свою семью, которой ради его спасения все время приходилась давать взятки следователям и прокурорам, продав из-за этого почти всю скотину, Жакып так и не взялся за ум, пока в один из дней инсульт не свалил его отца с ног, а вскоре и вовсе отправил на тот свет, оставив всю семью у разбитого корыта. Только после этого Жакып возвратился в поселок, в отчий дом. Он был бы и рад остаться в городе и дальше вести безалаберную жизнь, несмотря на то что уже был женат и имел первенца, но смерть отца и иссякший источник денег из дома после его кончины заставили балбеса взяться за ум и пересмотреть некоторые взгляды на жизнь. Так он и стал фермером, однако дурные наклонности и пороки, коих у него было предостаточно, никуда не делись.

 
                                       * * *
 

Отсидев три дня и две ночи в зарослях камыша, Илья надумал с наступлением очередных сумерек двинуться в путь, считая, что этого времени было достаточно, чтобы усыпить бдительность Жакыпа. Эти дни прошли спокойно, никакого присутствия людей в обозримом пространстве вокруг Илья не заметил, поэтому можно было считать, что их с Богданом план сработал, и теперь оставалось лишь следовать ему и дальше. Если не считать ночную стужу, не позволявшую хорошо выспаться, Илья чувствовал себя вполне терпимо. Делать все равно было нечего, поэтому спать он стал днем. А периоды бодрствования он проводил в воспоминаниях о прошлой жизни и размышлениях о своем неопределенном будущем.

Огонь, следуя совету Богдана, Илья не разводил. Из камышей, проявляя терпение и благоразумие, высовывался только изредка, чтобы оценить обстановку. Пищу принимал один раз в день, далеко за полдень, а также старался экономить воду, благо требовалось ее в холодное время года не так много. Он даже курить перестал, то ли желая сэкономить махорку, то ли готовясь к предстоящему марш-броску в сторону поселка, для чего ему понадобятся чистые легкие.

Жакыпу и вправду уже надоело мотаться по степи в поисках беглеца, и он даже решил, что Илье удалось-таки уйти от него, что увеличивало шансы последнего беспрепятственно добраться до города. Главными трудностями теперь становились большое расстояние и надвигающаяся зимняя стужа, что вовсе не пугало Илью, в отличие от перспективы встречи с разъяренным Жакыпом и его жуткими псами.

Собрав свои нехитрые пожитки, Илья направился теперь в обратный путь. Чтобы не заблудиться, он намеревался вернуться той же дорогой вдоль реки, а уже потом, оставив далеко за спиной ненавистную ферму, повернуть под покровом ночи в сторону поселка. Илья планировал добраться до него за пару ночей, отдыхая днем, как и планировалось.

Привычно прокладывая себе путь меж густых зарослей сухого камыша, Илья, в очередной раз отодвинув рукой послушные стебли, неожиданно наткнулся на ветку карагана, которая своим острым концом вонзилась в еще не зажившую рану на щеке, вызвав острую пронзающую боль. Илья от неожиданности отшатнулся, прижав ладонь к пострадавшему месту, и его лицо исказилось гримасой боли.

– Черт бы его побрал! – вырвалось у него.

Илья в ярости схватил отросток, сломав его обеими руками, и бросил под ноги. Присмотревшись к ветке, которая, по его представлению, не должна была торчать так далеко от берега, он увидел, что эта ветка, уродливо искривленная, тонкая и длинная, в отличие от других, отходящих от ствола вверх, странным образом тянется вниз, вдоль склона реки, к зарослям камыша и своим концом исчезает в них.

– Вот надо же ей так расти. Нет чтобы по-человечески, как все. Спустилась сюда и мешает! – пробубнил с обидой Илья, прижимая ладонь к больному месту.

Он вскинул голову и посмотрел на мерцающее звездами небо. Не желая терять времени, подбросил вверх рюкзак, что все время сползал по спине, и торопливо пошагал дальше, продолжая раздвигать высокие стебли камышей руками.

«Надо до рассвета пройти как можно больше. Главное – уйти от фермы подальше. Вроде не так холодно…» – рассуждал про себя Илья, продолжая уверенно передвигать ноги по затвердевшему темно-серому дну реки, которое еще недавно было вязким черным болотом, отдававшим затхлостью, где без усилий нельзя было сделать и шагу.

«Вроде льда на лужицах прошлым утром не было видно. Скорее всего, еще нет минусовой температуры. Дай бог, чтобы и сегодня было так же», – продолжал беседовать сам с собой Илья.

Перекрестившись, он вслух прошептал:

– Господи, помоги и сохрани. Даруй мне удачу. Позволь уйти от этой неволи. Избавь меня от напасти…

Глаза Ильи постепенно привыкли к сгустившимся сумеркам, к тому же над степью взошла полная луна и, словно большой ночной светильник, стала озарять ему путь, намереваясь сопровождать одинокого путника до самого утра.

«Главное, не покидай русла реки, уйди подальше… И не разводи огонь. Он тебя выдаст. Выдаст!.. А если ударит мороз? Пойдет снег?» – набегали одна за другой беспокойные мысли в голове Ильи, пробуждая в нем страх и тревогу, подстегивая его шагать быстрее. А потом воображение начинало рисовать ему обнадеживающие картинки желаемого будущего, что тоже придавало сил идти вперед без устали до рассвета.

Он все шагал и шагал сквозь стену камыша высотой в человеческий рост, словно в толпе прохожих на оживленной городской улице, как вдруг услышал странный звук. В зарослях у самого берега явно кто-то или что-то зашевелилось. Послышался треск, шуршание камыша, потом шум смолк, словно тот, кто там был, тоже почувствовал присутствие чужака.

Илья в испуге замер на месте.

«Волк?! Человек?! Не может быть…» – вонзилась в голову мысль, от которой у него сжалось сердце. «Так быстро он не мог сообразить. Наверное, заяц или корсак3939
  Корсак – степная лисица.


[Закрыть] какой-нибудь гуляет», – пришла ей на смену другая, утешительная мысль.

Не услышав больше никаких подозрительных звуков, Илья, поборов нерешительность, осторожно сделал шаг вперед и наступил на сухие стебли камыша, которые громко хрустнули под его ногой. И тут же из соседних зарослей, громко визжа и хрюкая, выскочило семейство кабанов и, промчавшись мимо него, вновь исчезло в противоположных камышах, как будто их и не было. Илья даже не успел толком испугаться, а просто остолбенел и застыл на месте, растерянно произнеся лишь:

– Кабанчики…

Придя в себя, он попытался вспомнить, сколько же диких свиней самого разного размера проскочило перед его глазами, не причинив ему никакого зла.

После пережитого страха Илью пробрал такой истеричный хохот, что он согнулся пополам и уперся руками в колени, чтобы унять боль в животе от приступа смеха.

– Э-хе-хе-хе! А-ха-ха-ха! И-хи-хи-хи! – раздавалось из мрака камышовых зарослей, и если бы эти звуки услышал случайный путник, то он наверняка принял бы этот смех за проделки шайтана, решившего свести его с ума.

Вытерев выступившие на лице слезы, Илья двинулся дальше, все еще оставаясь под впечатлением от этой комичной встречи со свиньями, которые испугались его не меньше, чем он их, и на лице беглеца появилась давно уже не посещавшая его добродушная улыбка.

Прошагав еще с час, Илья, подустав, остановился. Подняв голову, он пристально посмотрел на круглую луну, которая не отставала от него ни на шаг, освещая все это время ему путь-дорогу, как будто хотела помочь беглецу вернуться домой.

– Спасибо, – проговорил он, не отрывая взгляда от светила и благодаря его за помощь.

 
                                       * * *
 

Услышав, как и Богдан, знакомый звук приближающего УАЗа, Галия выглянула в окно и увидела, как машина, тенью проскользнув мимо двора, осветив его на миг своими фарами, визжа и скрипя тормозами, остановилась почти у самой двери хибары работников.

«Опять не поймал, значит. Злой, наверное. Эх, достанется Богдану!» – подумала она, предвидя скорую беду для старика.

После громкого звука хлопнувшей двери хибары до нее сперва донесся гневный голос мужа, а вскоре послышался грохот, звон посуды и треск ломающейся мебели вместе с истошным криком Богдана.

«О, Аллах! Зачем на старике-то злобу вымещать?! Совсем с ума сошел!» – проговорила про себя Галия и побежала к входной двери, на ходу накинув на себя ватную телогрейку.

Мягко прикрыв за собой дверь дома, чтобы она не скрипнула и не выдала ее, Галия осторожно, на цыпочках направилась к хибаре. «Опять за свое. Выпил, наверное, по дороге, раз сразу к Богдану направился, – проскользнули у нее в голове невеселые догадки. – Опять убьет или покалечит… Ну что за человек…»

Оказавшись перед дверью хижины работников, Галия замерла, боязливо прислушиваясь к шумам внутри. Но в доме наступила тишина. Тогда она взялась рукой за тонкую железную ручку и тихо потянула дверь на себя. В приоткрывшемся проеме в шаге от себя она неожиданно увидела большую черную тень Жакыпа, который, опершись одной рукой о стену и откинув голову назад, жадно пил воду из большой кружки.

– Биссмилла!4040
  «Во имя Аллаха!»


[Закрыть] – вырвалось из ее уст, после чего она, вздрогнув и оторопев от испуга, не ожидая сразу же увидеть за дверью Жакыпа, чуть не пустилась в бега.

Жакып допил воду и небрежно бросил на крышку фляги кружку, которая, ударившись об нее, издала глухой металлический звук и, скатившись на пол, быстро притихла. Неспешно повернувшись к стоявшей в проеме двери жене, он с издевкой произнес:

– Вот и сердобольная святоша явилась! Чего пришла? Богдана спасать?! Помер он. Вон валяется дохлый! – и он кивнул подбородком в сторону старика, лежащего рядом со сломанным пополам столом и не подающего признаков жизни.

– А он-то при чем? Его зачем бить? – спросила Галия, взглянув на мужа испуганными и недоумевающими глазами.

– При том, при том! Это он кажется таким безобидным старичком. Паразит! Нет чтобы помочь, подсказать! Покрывает он их. Знает что-то, а молчит. Поэтому я решил в этот раз ему урок преподать, чтобы знал, кто он и зачем здесь! А то совсем припух, я смотрю.

Слушая одним ухом Жакыпа, Галия быстро прошлась взором по слабо освещенной керосинкой комнате, скинула калоши и подошла к распластанному на кошме телу Богдана. Увидев его оплывшее, покрытое кровоподтеками лицо, она в ужасе прикрыла рот ладонью и замерла, глядя на несчастного, не понимая, что делать и что предпринять.

– Зачем надо было его так избивать? – пролепетала она. – Он же завтра не сможет на работу выйти.

Потом, повернувшись к мужу и пряча слезы, что навернулись ей на глаза, Галия сдавленно выжала из себя:

– Иди домой. Еда готова. Стол накрыт. А я здесь приберусь, потом приду.

Бросив на нее презрительный взгляд, Жакып подошел к двери и, толкнув ее ногой, вышел из хибары. Как только дверь за ним со скрипом закрылась, Галия возмущенно, сквозь зубы процедила:

– Ауру!4141
  «Больной».


[Закрыть] Албасты!4242
  «Ненормальный, бесноватый».


[Закрыть] – и, не желая терять времени, принялась помогать Богдану.

Оттащив непомерно отяжелевшее тело старика в сторонку, женщина уложила его на корпе и, желая удостовериться, что он жив, прильнула ухом к его груди. «Живой!» – проговорила она про себя радостно, услышав слабый стук сердца Богдана.

Смочив в холодной воде полотенце, она принялась вытирать застывшую кровь на его лице. Ничем другим Галия не могла помочь старику. Она не была врачом. Да и врач бы не смог что-либо предпринять в этой дыре без соответствующих врачебных приспособлений и оборудования. Так что оставалось уповать на одного лишь Бога и удачу.

Положив под голову Богдана подушку, Галия принялась быстро прибираться в комнате, размышляя о том, что ее «ненаглядный» супруг страдает душевной болезнью, которая проявляется в виде особой жестокостьи и с которой он не может справиться. В очередной раз она пришла к выводу, что живет с чудовищем. Что ест, пьет и спит рядом с больным человеком, который одержим жаждой насилия.

Наводя порядок в мрачной, погрузившейся в тягостную тишину комнате, Галия не замечала, как из ее глаз сочатся слезы и падают на пыльную кошму под ногами. Тоска и безысходность овладели ей, когда она погрузилась мыслями в собственное прошлое, вспомнив годы своего замужества, что пробежали перед ней за несколько мгновений. Галия не смогла вспомнить ни одного счастливого момента жизни с Жакыпом. Не смогла найти в прошлом ничего, что могло бы блеснуть радостью в ее памяти, напомнив ей о совместных сладостных моментах. Ей нечему было по-доброму улыбнуться, вспоминая их общее прошлое, за исключением рождения детей и единственного случая, когда в гости приезжали ее родители.

Прибравшись в комнате, Галия хотела выйти во двор, чтобы вылить из ведра грязную воду, как за спиной вдруг послышался стон Богдана, известивший о том, что он пришел в себя.

– Ы-ы-ы-ы… – болезненно простонал Богдан, с трудом пытаясь приподнять голову, однако у него не хватило на это сил, и он уронил ее обратно на подушку.

– Лежи, Богдан, лежи! – произнесла Галия сочувственно. – Я сейчас вылью воду и вернусь, – сказала она, торопливо открыв дверь и перешагнув порог.

– Галиюша… Дай воды попить… – c трудом проговорил Богдан.

Сделав несколько глотков из поднесенной зеленой кружки, Богдан посмотрел сквозь щели заплывших синяками глаз на Галию и, горько всхлипнув, еле выговорил:

– За что он… меня так? Ведь… я… ничего не сделал.

Из наружных уголков его глаз побежали слезы, растворяясь в космах его давно не стриженных отросших волос. Галия бережно поправила подушку под головой Богдана, отставила кружку в сторону и, обреченно вздохнув, грустно ответила:

– Ну что ты спрашиваешь, Богдан? Ты же знаешь его не хуже меня. Сколько ты с нами? Пятый год? Ему взорваться и избить человека – как раз плюнуть.

Снаружи послышался скрип двери дома, напомнив Галие об ужине.

– Ладно, Богдан. Мне надо накормить своих. Я должна идти. А ты отдыхай. Через час зайду, проведаю, – произнесла она, торопливо вставая с места.

Заботливо укрыв Богдана одеялом до самого подбородка, она направилась в сторону двери. У дверей Галия обернулась и кинула обеспокоенный взгляд на старика, услышав, как он простонал, с трудом шевеля вспухшими губами:

– Го-ло-ва… Го-ло-ва болит…

Зайдя домой, Галия сразу же направилась к кухонному шкафу, где на верхней полке хранились лекарства. Достав коробку из-под обуви, которая служила аптечкой, высыпала все ее содержимое на поверхность широкого выступа шкафа и стала перебирать таблетки, временами останавливаясь, чтобы прочитать их название и проверить срок годности.

Вся семья собралась в ожидании на кухне. Ждали ее, Галию, которая должна была выловить в бульоне и выложить дымящееся тесто для бешбармака на широкий круглый поднос, что стоял у подножия закопченного черного казана, а потом поставить поднос с тестом на середину стола, чтобы глава семьи, Жакып, притянув его к себе, мог уложить поверх теста уже отскобленные от костей и нарезанные жирные лепестки конины, стоявшие в сторонке в ожидании прихода Галии. Жакып, согласно обычаям, раздавал кости и вкусные куски мяса сидящим за столом членам семьи, ожидавшим в нетерпении начала сытного ужина. Обычно за это время Галия успевала сделать рассол, который был финальным аккордом этого кулинарного произведения национальной кухни.

– Долго нам тебя ждать?! – гаркнул Жакып, проводив жену недоумевающим взглядом до шкафа, как и все сидящие за столом.

Увидев, что Галия сняла с верхней полки шкафа коробку с лекарствами и, игнорируя остальных, принялась перебирать и рассматривать их, Жакып в нетерпении рявкнул, брызжа слюной:

– Что ты там мельтешишь?! Нашлась мне тут доктор! Ничего, переживет! А ну выкладывай тесто и садись к столу!

Понимая, что перечить Жакыпу бесполезно, Галия послушно отодвинула коробку, но не стала класть ее обратно на прежнее место, решив отнести лекарство Богдану после ужина, когда все разойдутся по своим комнатам. Она подошла к большому черному казану, стоящему на поверхности печи, где мерно потрескивал огонь, сняла с него увесистую крышку, из-под которой вырвался горячий пар, по привычке ловко выловила сетчатым ковшом из кипящего бульона плавающие в нем квадратные куски теста, выложила их на большой поднос и подала Жакыпу, после чего спешно принялась за туздык4343
  Туздык – подлива: репчатый лук, прожаренный в масле, которым поливается бешбармак.


[Закрыть].

Подойдя к дверям кухни, Галия протянула руки к висящим на гвозде колготкам телесного цвета, туго набитым головками репчатого лука, и вытащила оттуда две луковицы, которые были на скорую руку очищены, нарезаны кольцами и положены в глубокую железную тарелку, а потом без промедления залиты наваристым горячим бульоном из казана и приправлены горстью молотого черного перца, как любил хозяин дома.

– Что, еще одного к прадедам отправил или просто покалечил? – спросила Зоя Жакыпа, выдавив из груди скрипучий старческий смех, обнажая остатки зубов во рту. – Так ты совсем без работников останешься. С людьми по-другому надо. Где силой, а где – умом и лаской. Твой покойный отец был таким же, как ты. Все хотел силой решить. Чуть что – сразу за плеть или за дубинку хватался, а иногда и за ружье. Поэтому и не стал главным зоотехником колхоза. Одним гневом хозяйство не удержишь, – упрекнула она сына, уколов его, как всегда, в слабое место, продолжив после этого как ни в чем не бывало обгладывать небольшой конский крестец, выковыривая остатки мяса острием старого, сточенного до половины небольшого ножа с замасленной рукояткой.

– Сравнили те времена и нынешние! Хе! – возразил Жакып. – Вы лучше мясо на костях оставьте, а то после вас собакам есть нечего! – упрекнул он в свою очередь мать, с усмешкой глядя на голую кость у нее в руках.

– Твои собаки, наверное, человечиной сыты. Зачем им конина? – не осталась старуха перед сыном в долгу.

– Ту-у-у!!! Что попало говорите за столом! Дайте по-человечески поесть! – не стерпев, выкрикнула Галия, защищая детей от ненужного разговора.

– Ы-ы-ых-х! – выдавил из себя, криво ухмыляясь, Жакып, продолжая резать мясо над дымящимся подносом. По всему было видно, что слова матери не особо его тронули.

Дети захлопали глазами и переглянулись.

– Человечина?! Откуда они ее берут? – спросил с удивлением Айбар, округлив глаза.

Галия вонзила в Жакыпа предостерегающий взгляд, в котором он уловил намек на то, что не стоит трогать эту тему при детях, как они с ней однажды условились.

– Хватит болтать! Догрызай свою кость и вытри руку. Тебе сорпу4444
  Сорпа – бульон.


[Закрыть] с куртом или без? – перебила сына Галия, стараясь отвлечь его внимание от ненароком услышанных слов, предназначенных не для его ушей.

Дети не знали о том, что их отец загубил двух своих работников. Оба раза они находились в поселке и могли лишь догадываться о причине внезапного исчезновения людей на ферме. Впрочем, как и их появления. К тому же, как и многие дети, они просто верили словам родителей, которые говорили им, что работники – лентяи и бездельники и сбежали от них, не желая трудиться.

Желая уколоть сына, Зоя, не удержавшись, нарушила неписаное правило, которого все они, не сговариваясь, придерживались: не говорить на эту тему при детях. С одной стороны, это могло их напугать, а с другой – дети могли сболтнуть лишнее в школе, что, конечно же, обернулось бы нехорошими последствиями для Жакыпа. Ведь не зря у казахов говорят: «В семьях, где есть дети, ложь не лежит на поверхности».

Нарезав поверх теста нужное количество мяса, которое покрыло его внушительной горкой, Жакып отложил нож в сторону. Подвинув поднос с бешбармаком на середину стола, произнес, глядя на мать:

– Шешей4545
  Шешей – мать. По традиции к еде первым прикасается старший член семьи.


[Закрыть], начинайте.

Поняв, что допустила оплошность, Зоя, не находя места своим худым, костлявым рукам, то собирала обглоданные кости перед собой и внуками, то протирала большие ложки, разбросанные по столу, но после спасительных слов сына глубоко вздохнула, слегка придвинулась к столу и, произнеся: «Биссмилла», – потянулась первой к еде.

Взяв с наполненного мясом подноса аппетитный кусок, лежащий на самом верху, она положила его себе в рот. Только после нее со всех сторон к подносу потянулись руки других членов семьи.

Словесная перепалка между сыновьями заставила Жакыпа прислушаться к их разговору. Младший насмехался над старшим братом, который не смог ответить на оскорбление одноклассника и промолчал, что немедля распространилось среди младших классов и дошло до ушей Айбара.

– И почему ты не ответил? Почему промолчал? – спросил Жакып сына, вонзив в него свой холодный взгляд.

Не зная, что ответить, Дастан понуро опустил голову и, притупив взор, начал теребить пальцами края надетых на него трико.

– Он боится. Он не умеет драться! – громко произнес Айбар, продолжая потешаться над более спокойным братом, но быстро согнал улыбку с лица, увидев, как отец перевел на него свой тяжелый, недовольный взгляд.

– Никогда! Слышите? Никогда не позволяйте никому себя оскорблять! Будь то учитель, или одноклассник, или даже старшеклассник, – начал, как обычно, учить Жакып своих сыновей «уму-разуму». – Если не хватает сил, возьмите камень или палку и разбейте ему голову! Отвечайте ударом на удар. Оскорблением на оскорбление. Только так вас будут уважать!

После сытного ужина Жакып развалился на широкой двуспальной супружеской кровати, а Галия, взяв лекарства, отправилась к Богдану, чтобы дать ему обезболивающее. Когда она вернулась, Жакып по лицу супруги сразу понял, что что-то стряслось.

– Что случилось? На тебе лица нет, – с усмешкой спросил он, не отрывая взгляда от жены.

Пройдя через всю комнату, Галия остановилась у окна и, опустив голову, произнесла чуть слышно:

– Старик умер.

Эта новость не особенно удивила Жакыпа. Он лишь закинул правую руку за голову, почесал затылок и лениво произнес, не меняя безразличного выражения лица:

– Старый он был, вот и не выдержал пары моих ударов. Что поделаешь… Аминь! Утром похороню несчастного.