Текст книги "Невольник"

Широкая дверь кошары со скрипом распахнулась и замерла на месте. Внутрь проник тусклый дневной свет, длинной полосой осветив центральный проход так, что можно было видеть все помещение насквозь.

– Эй, катын! Выходи! – прокричал Жакып, переводя дыхание и игриво улыбаясь.

Его глаза метались по зданию и не могли найти жену.

«Давай-давай! Поговори у меня, жирдяй. Если дома не поймал, то здесь и подавно не поймаешь», – произнесла про себя Галия, злорадно усмехнувшись.

Однако мороз быстро напомнили ей о том, что долго она тут не продержится. Ей пришлось бросить нож и начать согревать замерзающие ноги, присев на землю и обхватив их ладонями, потом начать что есть силы растирать их, чтобы не обморозить.

– Где ты, блудница?! Выходи! Прими свое наказание здесь, – проговорил с издевкой Жакып, смачно сплюнув себе под ноги.

Услышав голос Жакыпа, Галия замерла и, оставив ноги в покое, невольно протянула руку снова к ножу, что лежал рядом.

«Теперь надо забежать обратно в дом. Забежать и запереться в спальне. Пусть подойдет поближе, тогда и рвану», – старалась спланировать свои действия Галия, несмотря на неразбериху и хаос, что творились вокруг по вине ее сумасшедшего муженька.

Хотя помещение кошары имело внушительные размеры, спрятаться здесь было негде. Ее вытянутое в длину пространство разделялось на две равные части оградой, представляющей собой вертикально вкопанные в землю шпалы, выполняющие роль столбов, к которым крепились по горизонтали разношерстные доски. Высотой она была вполовину человеческого роста, и любой, кто к ней подходил, мог свободно на нее облокотиться. Посередине ограды имелась неширокая калитка, которая закрывалась на засов. Рядом с этой калиткой, с противоположной стороны одной из шпал, и сидела Галия, привалившись спиной к ее поверхности.

– Жакып! Отстань от меня! Не делала я ничего такого! Это все твоя дурная мать придумала! Ты же знаешь ее! Мы же с тобой об этом не раз говорили! – прокричала она на всю кошару, думая вразумить супруга. Галия надеялась, что он придет в себя и не станет усугублять конфликт, одумается, остынет, прислушается к ее мольбам…

– Ты знаешь, чего я хочу! И я знаю, чего ты хочешь! Ты должна получить свою порцию порки. Так надо! Так заведено! Так что перестань тянуть время и выходи. Закончим с этим, – проговорил вместо этого Жакып властным, не принимающим возражений тоном, медленными шагами приближаясь к калитке.

– Нет! Я убью тебя! Убью, если меня тронешь! – прокричала Галия, и в ее голосе Жакып уловил сладостные для его ушей страх и отчаяние.

Его не заботило, что у жены в руке был нож. Это даже раззадоривало его, придавало некоторую пикантность и остроту будущей борьбе.

«Если выбегу с этой стороны кошары, то он тоже кинется обратно, чтобы перерезать мне дорогу. А что остается? Не подыхать же на холоде?!» – судорожно думала Галия, сжимая в руке нож.

Широкая ладонь Жакыпа легла на верхнюю часть калитки и открыла ее, потянув на себя… В этот момент Галия сорвалась с места и на всех парах помчалась к воротам кошары, что находились ближе к ней, напротив того места, где она укрывалась. Жакып рванул следом, вытянув руку вперед в попытке схватить ее за край домашнего халата. Но быстрая и легкая Галия в мгновение оказалась у ворот и, приоткрыв их, побежала дальше, к калитке загона. Она достигла цели, выбежала за калитку, как вдруг… поскользнувшись на утоптанном снегу, упала. И этого мгновения Жакыпу хватило, чтобы подбежать, обхватить ее сзади, пока она еще находилась в замешательстве, и, приподняв, не давая ее ногам коснуться земли, перетащить с легкостью за калитку загона, несмотря на ее отчаянное сопротивление.

Оказавшись за оградой, Жакып отпустил Галию на землю, крепко удерживая в своей ладони ее руку, в которой был зажат нож, развернул ее лицом к себе и, размахнувшись что есть силы, ударил свободной левой ладонью по щеке, да так, что она от удара повалилась на землю, словно скошенная серпом трава на лугу.

– Будешь ты здесь мне еще говорить! Будешь еще мне угрожать! Сука! – процедил он со злостью, сверля взглядом поверженную на снег жену.

Наступив своей большой голой ступней на правое запястье Галии, Жакып силой разжал ее пальцы и отобрал у нее нож. Не удовлетворившись одной оплеухой, он откинул свободную левую ногу назад, словно футболист у мяча, и с размаху пнул Галию в живот. Женщина издала глухой болезненный стон и, согнувшись пополам, неподвижно замерла на снегу, не проронив больше ни звука.

– Вот так! Вот теперь хорошо! – проговорил Жакып, удовлетворившись содеянным.

Наморщив нос, он вобрал в себя полную грудь воздуха и, приподняв надменно подбородок, бросил безразличный холодный взгляд на лежащую под ногами беспомощную жену. Обернувшись, увидел, что во дворе появились Зоя и Илья, наблюдая за происходящим. И даже его псы, навострив уши, замерли, смотря в их сторону, не понимая, что происходит.

– Что уставились?! Это вам что, концерт?! А?! – с раздражением прокричал им Жакып.

Собаки тут же, заскулив, забрались обратно в свои будки, а Зоя исчезла за дверью дома. Илья хотел последовать их примеру, но тут Жакып вспомнил причину и виновника этого скандала.

Подозвав работника к себе, он неожиданно, без слов и объяснений, одним сильным ударом кулака по лицу свалил его на снег и стал пинать своими босыми ногами, пока не выбился из сил и не остановился, хватая ртом воздух и раздувая ноздри, словно скаковая лошадь, вернувшаяся с забега.

– Вот теперь можешь помыться! – произнес он, тяжело дыша, и смачно плюнул рядом с головой лежащего на снегу Ильи, которому ничего не оставалось, кроме как покорно застыть на месте, свернувшись и прикрыв голову от возможных ударов Жакыпа, дурости которого могло хватить на любой безумный поступок.

 
                                       * * *
 

«Уйду! Летом непременно уйду! Убегу! Надоела мне такая жизнь!» – твердила про себя Галия, глядя в черный прямоугольник окна и смахивая с лица слезы.

За окном давно уже наступила ранняя зимняя ночь и незаметно слилась с мягким мраком комнаты, где на широкой супружеской кровати одиноко лежала Галия, поглаживая рукой ноющие от боли бока и живот.

– Совсем ты распустил ее! Что, она дочь султана?! Всего два раза в неделю хлеб печет. А он потом твердый, как камень, становится, и не разжуешь. Баурсаки тоже стала редко готовить. Избаловал ты ее, – доходил до слуха Галии из кухни противный голос свекрови, шамкающей беззубым ртом и поучающей сына семейной жизни в отсутствие невестки. – Умная-то она баба умная. Книжки читает. В институте училась. Но не хозяйственная. Городская ведь. Поэтому твоя задача – научить ее всему. Где хитростью, а где и кулаком. А что? Что ты так на меня смотришь?! Говорила я тебе: «Бери в жены аульскую». Она бы здесь как веретено крутилась то сюда, то туда. Успевала бы летом и коров подоить, и кобыл, и овец.

– Мать! Какие овцы? – послышался раздраженный голос мужа. – Кто нынче овец доит?! Хех! Скажете тоже, – и он умолк, как будто ожидая ответа от неугомонной матери, которая никогда не могла окончить вовремя разговор.

– А что ты удивляешься? Была бы посноровистей, успевала бы и овец доить! Мы же доили в свое время! Ничего, жили. Руки не отвалились, – не унималась Зоя, по привычке бубня под нос разную околесицу, пока сын не оборвал ее на полуслове, сказав:

– Мать! Давай ложиться! Меня на сон тянет. Давай это выпьем – и все.

Мать и сын на несколько секунд замолкли, после чего, кто по-старчески кряхтя, кто грузно и тяжело дыша, поднялись с мест и направились к выходу из кухни. Медленные, скребущие поверхность пола шажки, принадлежащие Зое – Загире, прошелестели через коридор и остановились в его противоположном конце. Звякнула керосиновая лампа, и шаркающие шаги умолкли за скрипнувшей дверью. Следом послышалась тяжелая мужская поступь, и Жакып, слегка пошатываясь, подошел к двери спальни. Распахнув ее, замер на миг у порога, пока глаза привыкали к темноте, после чего направился в сторону широкой двуспальной кровати, где, закрыв глаза и притворившись спящей, лежала, затаив дыхание, Галия.

– Спишь? – бросил Жакып в тишину комнаты вопрос и, не дождавшись ответа, проговорил пьяным голосом, растягивая слова: – Может, спишь, а может, и нет. Но правильно делаешь, что молчишь!

Грузно опустившись на край кровати, супруг растянулся на ней во всю длину и через минуту захрапел на весь дом.

«О Господи-и-и! Кто бы воды принес… Были бы дети», – произнесла про себя Галия, зажав ладонями ноющие живот и ребра.

Понимая, что ей некого просить и придется самой сходить на кухню, она медленно привстала с места, почувствовав, как правая щека, которая все это время пульсировала и ныла, налилась теперь тяжестью и загудела. В правом ухе больно резко стрельнуло, отчего она непроизвольно скривила лицо от боли и прижала правую руку к ней. От острой боли и жалости к себе Галия тихо заплакала. Но, вспомнив, что рядом в комнате Жакып, со страхом обернулась и взглянула на него сквозь темноту. Ничто не потревожило его мертвецкий сон. Он продолжал оглушительно храпеть, не почувствовав, как жена встала с постели.

Проходя через утопающий в полумраке коридор, Галия остановилась. Поджала губы, готовясь к предстоящей боли, и наклонилась, чтобы поднять с пола стоящую там керосиновую лампу. При этом движении все ее тело словно прострелило, заставив Галию скорчиться и застыть на месте, пока боль не уляжется и не отпустит через мгновение.

– Господи, за что мне это? – прошептала она, и на ее глаза в очередной раз навернулись слезы.

Постояв неподвижно на месте, пока боль немного унялась, она направилась с лампой в руках в сторону кухни. Еле волоча ноги, шаркая по коридору, словно восьмидесятилетняя старуха, она, с трудом перекинув ноги через порог кухни, зашла в нее. Поставила лампу на привычное место – на середину обеденного стола. Тусклое пламя раздвинуло темноту в кухне и отразилось в оконном стекле, словно в зеркале.

Все еще не отпуская прижатую к правому боку ладонь, она вернулась к дверям, взяла железный ковш, что стоял на крышке фляги, и, открыв ее, зачерпнула оттуда воды. Пила она долго и жадно. Вдоволь напившись и вытерев рукавом рот, Галия оперлась левой рукой о стену и, тяжело дыша, замерла на месте.

Ребра и лицо давали о себе знать, при каждом движении пронзая и сковывая болью тело, а урчащий живот напоминал, что ей не удалось нормально поесть за обедом. Заправив распущенные волосы за уши, Галия посмотрела на неубранный стол с грязной посудой. Протянув руку, открыла крышку алюминиевой кастрюли, стоявшей у края стола. Слегка наклонившись, заглянула в нее и втянула носом воздух.

«Не испортилось? Вынесли бы хоть в передник дома», – подумала она, недовольная безалаберностью мужа и свекрови.

На дне кастрюли виднелись остатки недоеденной гущи от вчерашнего бешбармака. Ужин сегодня, понятное дело, никто не готовил. Начерпав себе в тарелку похлебки, Галия съела ее и поставила тарелку обратно на стол, почувствовав выступившую испарину. Проведя тыльной стороной ладони по лбу, устало выдохнула. От ощущения сытости и тепла в животе ее начало клонить ко сну. Желание пойти и прилечь сменилось брезгливым чувством, оттого что придется ложиться рядом с ненавистным, храпящим на весь дом супругом.

«Спать вместе с этим уродом?! Нет уж! Не хочу! Лягу здесь», – сказала она себе и, встав с табуретки, медленно, держась за бока, обошла стол и опустилась на корпе, расстеленное возле него.

Галие хотелось быстрее заснуть, забыться и перестать думать о произошедшем, но как только она положила голову на подушку, ее взгляд ненароком упал на топор. На большой топор, который постоянно стоял у угла печи, прислоненный к стене, которым Жакып, а иногда и она сама, раскалывала на тонкие щепки принесенные в дом поленья и толстые сучья, что были необходимы для розжига огня в печи. Безжизненный, не отражающий никаких эмоций взгляд Галии замер на остром, наточенном до блеска широком лезвии, на котором играло, отражаясь, пламя лампы. Долгие минуты сменяли друг друга, а Галия все смотрела на топор, не отрывая своего пристального, застывшего на нем взгляда, который становился все мрачнее и холоднее…

Жакып, как всегда, следуя своей привычке, когда был сильно пьян, разлегся на всю кровать, раскидав по сторонам свои массивные руки и ноги. Его запрокинутая назад голова, тарахтя, как мотор трактора, тяжело втягивала в себя воздух через нос, после чего следовала длительная задержка дыхания, так что иногда казалось, что это его последний вздох, но потом наконец следовал длинный выдох через приоткрытый рот, который производил невероятное количество шума, и все начиналось по новому кругу.

Галия не заметила, как очутилась у изголовья супружеской кровати, держа в сомкнутых перед собой руках топор. Ее неподвижный стальной взгляд, не предвещающий ничего хорошего, остановился на лице безмятежно спящего мужа. Галия не помнила, как взяла в руки топор, как оказалась около кровати, сколько так простояла. Может, пару минут, а может, десять… Она никак не могла пересилить себя и хотя бы поднять топор над головой. Вместо этого перед ее мысленным взором всплыла картинка, как она безостановочно, один за другим наносит удары по голове Жакыпа…

«Сейчас… Можно сейчас прекратить все твои страдания. Просто надо нанести один удар по голове… – нашептывал голос в ее голове. – Один сильный удар – и все! Все будет кончено».

Под влиянием этого голоса ее руки со сжатым топором сами по себе медленно приподнялись до уровня плеч, ноги встали пошире, и все тело приготовилось к замаху.

«Но тогда придется убить и Зою. Эту старую ведьму. И сжечь дотла весь этот дом. А что ты будешь делать с этим бедолагой – с Ильей? Его тоже убьешь? Ничего у тебя не выйдет… Ты сядешь… Сядешь в тюрьму за убийство и долго, очень долго не увидишь своих детей», – проговорил уже другой голос, голос разума, раскрыв перед ней все последствия ее необдуманного поступка. И поднятые руки, замерев в воздухе, медленно опустились.

Перед глазами Галии предстала жуткая картина того, что могло произойти, если бы она дала сейчас волю чувствам. Окровавленная, размазженная, разбитая нещадными ударами топора голова Жакыпа. Их дом, неистово пылающий в ночи и озаряющий отсветом пламени степь на много километров вокруг. Заживо сгорающая в доме старуха, накрепко запертая снаружи. Илья, которого пришлось бы пристрелить из ружья, как и обоих псов. Последней и заключительной картиной в этом «фильме ужасов», удержавшем Галию от опрометчивого поступка, были лица сыновей, глядящих на нее с осуждением и словно говорящих: «Не надо, мама!»

Сердце Галии сжалось. Руки, уверенно сжимавшие до этого момента топор, затряслись, а по спине прокатилась противная дрожь. Часто заморгав ресницами, Галия посмотрела недоумевающим взглядом на свои руки, в которых непонятно как оказался топор, что обычно стоял на кухне, и в ужасе отшатнулась от кровати, приходя в себя от охватившего ее наваждения.

«Биссмилла! Биссмилла! О, Аллах! Что же я делаю?! Что же я делаю?!» – забормотала она, пятясь к двери. Она не понимала, как могла оказаться здесь, держа в руках топор. У нее возникло ощущение, что она проснулась посередине какого-то кошмарного сна, в котором собиралась убить всех вокруг…

С растерянным видом Галия пыталась вспомнить тот момент, когда она, словно в тумане, встала со своего места на кухне, взяла в руки топор и, не помня себя, молча направилась в сторону спальни. Но как она ни силилась, не смогла вспомнить этого момента, он выпал у нее из памяти… От осознания, что она была в шаге от того, чтобы убить супруга и стать преступницей, ее охватил целый водоворот чувств и эмоций, начиная от ненависти и страха по отношению к Жакыпу и до отчаяния и жалости к самой себе. По щекам Галии ручейками полились слезы. Стараясь сдержать рвущиеся из груди рыдания, она сильно зажала ладонью рот.

Не отрывая широко раскрытых глаз от ничего не подозревающего спящего Жакыпа, Галия, медленно пятясь назад, дошла до дверей и, развернувшись, бросилась прочь из спальни. Едва забежав в кухню, она уронила топор под ноги, кинулась на большую подушку, обняла ее и, уткнувшись в нее лицом, дала волю чувствам.

 
                                       * * *
 

«Куда они все запропастились? Галия, наверное, встать не может. А этот снова пьянствует, наверное! Не до хозяйства ему. Барин недоделанный…» – одна за другой бежали мысли в голове Ильи, пока он усердно перетаскивал сено, мотаясь между загоном и сеновалом под неумолчный скрип колес своей тележки.

Временами он останавливался и прикладывал под левый глаз холодный снег, чтобы унять ноющую боль – следствие вчерашних событий. Обматерив Жакыпа всеми имеющимися в его арсенале словами, Илья продолжал работать, ожидая хоть какой-нибудь помощи. Но прошел час, два, а из дома никто не вышел.

«Да он что, с ума сошел?! Или помер от водки? Я же здесь один до вечера не управлюсь!» – думал возмущенно Илья, не заметив, как его брови сошлись у переносицы, а сам он, все сильнее прижимая лопату к земле, изо всех сил царапал ее железом, издавая неприятный звук, вместо того чтобы легко собирать отходы в кучу, как он обычно делал.

Забросив очередную лопату навоза в тележку, Илья остановился, встал, опершись на черенок лопаты, чтобы перевести дыхание и заодно дать отдохнуть занывшей пояснице.

«Тридцать тюков сена овцам. Пятьдесят буренкам. Еще и вода из колодца. Уже полдень, а я успел вычистить только одну сторону кошары. Они что, решили меня работой заморить?!» – негодовал Илья. «Да кто тебя спрашивает? – ответил он сам себе, призывая к терпению. – Надо будет – заставят каждый день здесь до вечера коровьи лепешки таскать. И никуда ты от этого не денешься».

Приподняв шапку, Илья вытер обратной стороной рабочей рукавицы пот со лба и почувствовал, как на него наваливается неодолимая усталость. «Ладно, не ной. Этим делу не поможешь. Выйдет завтра из запоя – и все наладится. Твои стенания ничего не дадут. Надо дождаться весны. Надо только дотерпеть… И не спеши. Вторую сторону кошары после обеда вычистишь. Работаешь как можешь, а загоняться ты не обязан. Передохни. Делай все не спеша. Тебе за это не платят», – уговаривал он сам себя, чтобы вернуть себе душевное равновесие. Илья решил, если хозяева так и не появятся, он равномерно распределит работу по времени и неспешно закончит работу к вечеру.

Пока он предавался своим мыслям, со стороны хозяйского дома послышался протяжный скрип двери, который прервался коротким хлопком, почему-то показавшимся ему странным. Он не мог понять, вышел кто-то наружу или нет. Казалось, как будто кто-то, выскользнув из дома, остановился потихоньку на пороге, осматриваясь молча по сторонам. За недолгим затишьем последовали неспешные, легкие женские шаги, направляющиеся, судя по хрусту снега, в сторону кошары.

«Галия? А муженек где? – первое, что подумал Илья. – Задержался, что ли?»

Но дверь дома больше не открылась, и звука тяжелых мужских шагов не последовало. Тихо стукнула калитка загона, легкие шаги пересекли пространство, где гуляли овцы, и в неуверенности остановились у ворот кошары. После недолгой паузы одна из высоких створок слегка отворилась, на миг впустив внутрь дорожку дневного света, в которой показался женский силуэт.

– Как дела? – спросила Галия, приближаясь к стоящему, опираясь на лопату, Илье.

Ее голова была укутана в теплую шаль темно-серого цвета, а сверху был накинут знакомый зимний армейский бушлат, принадлежащий мужу.

– Как видишь. Не прохлаждаюсь, – ответил отстранненым голосом Илья, на секунду задержав взгляд на ее правой щеке, принявшей багрово-синий оттенок.

Устыдившись своего холодного и бездушного ответа, он опустил глаза и растерянно спросил, желая сменить тему:

– А где Жакып?

– А где же ему быть? Спит как убитый. После трехдневной попойки он может сутки проспать, – ответила Галия, придав голосу безразличный тон. – Бросай свою лопату! Как говорят, работа не волк, в лес не убежит. Почему бы и нам не отметить этот праздник?! Чем мы хуже, а?! – наигранно весело произнесла Галия, вытащив из глубокого кармана бушлата опорожненную на треть бутылку водки, поставив ее под ноги.

Несмотря на игривый тон, глаза ее оставались печальными. Было видно, что Галия хотела поговорить с кем-то, излить душу. Вслед за бутылкой из кармана появилась дюжина комочков курта, закинутых наспех в прозрачный целлофановый пакет вместе с двумя стеклянными рюмками. Все это она вопросительно держала в руках, не желая класть на грязную поверхность. Без слов поняв жест Галии и проявив смекалку, Илья быстро соорудил импровизированный стол, которым послужила тележка для сена, опрокинутая набок и протертая сверху рукавом бушлата. Табуретки и стулья в кошаре не водились, поэтому товарищам по несчастью пришлось употреблять принесенное спиртное стоя. С другой стороны, это было весьма удобно. В случае чего не пришлось бы бегать по кошаре и прятать следы застолья.

– Давай первую просто без слов, – предложила Галия, подняв с земли бутылку и поставив ее на боковую дощатую поверхность телеги, между нелепо повисшими в воздухе грязными колесами.

Следуя ее пожеланию, они молча опрокинули наполненные до краев рюмки и, приходя в себя от обжегшего горло и грудь пламени, ненадолго притихли. Потом, взяв по комочку курта, кинули их в рот и, смачно хрустя в тиши кошары, погрузились каждый в свои мысли.

– Эта старая завистливая карга житья не дает! И не подохла до сих пор мне на горе! – произнесла, нарушив тишину, Галия полным злости голосом, смотря отстраненным взглядом куда-то в дальний конец кошары. – Эта она дала распоряжение родственникам меня из комнаты не выпускать, когда Жакып меня украл и привез сюда. Ее ведь тоже, как и меня, в свое время против воли умыкнули. Отец Жакыпа ее насильно в жены взял. Вот она за свою непутевую жизнь и превратилась в злую ведьму! Наслаждается тем, что еще у кого-то, кроме нее, жизнь сломана.

Галия сделала паузу, потом продолжила:

– Дай ей волю, она с сыном наперегонки пить будет. Вот увидишь, на носу Восьмое марта, она устроит здесь «фестиваль Сан-Ремо». Это у нее каждый год как по расписанию повторяется.

Сказав это, она сунула правую ладонь внутрь бушлата, вынула оттуда нераспакованную пачку сигарет, вскрыла ее и, деловито достав из нее две штуки, положила одну себе между губ, а другую протянула Илье. Чиркнула спичкой о короб и неспешно прикурила от вспыхнувшего огонька. Хотела было погасить спичку, но, заметив, как Илья наклоняется к пламени, придержала руку. Жадно затянувшись еще пару раз, Галия продолжила свой рассказ:

– За все эти годы мы ни разу не съездили к моим родителям вместе. Один раз только с детьми на неделю отпустил. Что уж говорить об общении с подружками по школе или институту. Да они, наверное, увидев меня, и не узнают. А в этой безлюдной степи с кем пообщаешься? Одно радио и слушаешь с утра до вечера. И то если батарейки есть. С Рабигой, женой соседнего фермера, раз в три месяца видимся, а иногда и раз в полгода. И то если ему скучно станет и он решит с ее мужем водки выпить. Ты их не видел. Они здесь, в тридцати километрах, хозяйство держат, как и мы… Если бы ты знал, как я устала от всего этого! – вдруг вырвалось у нее, и она, прерывисто задышав и вздрагивая плечами, беззвучно заплакала, словно девочка-подросток.

Галия не позволила себе долго раскисать. Сделав глубокий вдох, она задержала дыхание насколько смогла, а затем медленно выдохнула и постаралась натянуто улыбнуться, глядя на Илью растерянными, все еще полными слез глазами. Держа между пальцами дымящуюся сигарету, она свободной ладонью смахнула со щек слезы и, придав лицу собранный вид, произнесла:

– Не обращай внимания. У нас, баб, такое бывает. Все будет хорошо! Сейчас выпьем, поговорим по душам – и станет легче.

После этих слов она взяла с импровизированного стола свою рюмку. Приподняв ее перед собой, жестом показала, что собирается произнести тост. Взглянув на Илью наигранно веселым взглядом, вновь натянуто улыбнулась и проговорила:

– Ну что, Илья? С праздником тебя! С Днем Красной армии. С Днем мужчин – наших защитников! – после чего, протянув руку с рюмкой в сторону Ильи, коснулась его рюмки.

Они одновременно выпили, и лицо Галии сразу же исказилось в гримасе отвращения. Она прикрыла сморщенный нос рукавом и с трудом сдержала нахлынувшую тошноту. Захлопав ресницами, глубоко вдохнула, после чего отняла рукав от лица, взяла из пакета очередной комочек белого курта и положила его в рот, чтобы отбить противный привкус водки, застрявший во рту.

– Спасибо тебе, Галия, за добрые слова! – сказал Илья, приподняв в знак благодарности свою уже пустую рюмку.

Непроизвольно сморщившись, он так же, как и Галия, прижал рукав бушлата к носу, тоже взял с поверхности тележки курт, лежавший в раскрытом прозрачном пакете, и, с трудом откусив от него кусочек, принялся с удовольствием жевать.

Илья никогда не был мастером говорить, а умение вести себя в обществе незнакомых женщин он утратил, когда взял в жены Татьяну. Вот и в этот раз, разлив водку, он тяжело вздохнул и замолчал, направив взор куда-то сквозь стены кошары.

Первой из состояния задумчивости вышла Галия. Прервав затянувшуюся паузу, она отстраненным тихим голосом попросила:

– Расскажи о себе, Илья.

После этих слов ее отрешенный, безжизненный взгляд словно ожил и вернул ее обратно к действительности. Заморгав ресницами, она вопросительно посмотрела на все еще молчаливо застывшего Илью, стараясь растормошить его.

– А что говорить-то? Ничего интересного, – ответил Илья, чувствуя неловкость от направленного на него пристального взгляда.

– Семья есть? – попыталась оживить разговор Галия.

– Была… – ответил Илья, опустив глаза и стараясь скрыть боль, отразившуюся на лице.

Галие стало неловко от своего навязчивого любопытства, вызвавшего, как было видно, болезненные воспоминания у ее собеседника. Ей расхотелось задавать вопросы, и она снова притихла и замолчала. Однако Илья сам прервал тишину и спокойным ровным голосом проговорил:

– У меня сын и дочь. Семнадцать и четырнадцать лет. Они давно уехали в Россию. Уже лет шесть назад.

– А ты почему не поехал? – спросила, преодолевая стеснение, Галия, не решаясь посмотреть ему в лицо.

Не найдясь сразу, что ответить, Илья притих. Прошелся ладонью по щетине и с грустью в голосе ответил:

– А мы уже тогда были разведены. Они так решили. Я был не против.

– М-да-а-а… – задумчиво и печально протянула Галия, опустив взор под ноги.

Подняв глаза, она прошлась рассеянным взглядом по серым стенам кошары. Остановилась на небольшом прямоугольном окне, вытянутом по горизонтали, с грязными стеклами, через которые едва пробивался дневной свет, обреченно вздохнула и произнесла, снова опустив глаза:

– Жизнь не сахар. У всех своя судьба.

– Все у меня было! Семья. Квартира. Работа. Вот просто так получилось. Сам, наверное, тоже виноват. Как говорят, водка до добра не доводит. Вот так и скатился на самое дно. А потом каким-то образом очутился у вас, – продолжил Илья, то ли оправдываясь, то ли в свою очередь желая поделиться наболевшим под воздействием выпитого.

Однако, произнеся несколько этих коротких фраз, он замолчал, внезапно потеряв желание откровенничать. Потребность поговорить по душам, поделиться с другими своими сокровенными мыслями, как это свойственно многим людям, в последние годы натыкалась в нем на какую-то внутреннюю стену, которую он никак не мог преодолеть. Дойдя до этой точки, он сразу же останавливался и замолкал, испытывая противоречивые чувства, мгновенно наполнявшие его изнутри потоком уныния, тоски и обреченности. А в голове начинала биться мысль: «Зачем? Никому это не надо…» Не раз друзья были свидетелями проявления этой странности его характера. Им частенько приходилось покидать его квартиру в самый разгар посиделок, когда он внезапно требовал оставить его одного, впадая в эмоциональный ступор. Илья замыкался, надолго уходил в себя и ни с кем не разговаривал по несколько дней. Общение с людьми ему заменяли беседы с молчаливой Гертой, ставшей прилежным слушателем его монологов. Часто бывало, что он не отзывался и не открывал дверь, когда к нему приходили знакомые и друзья, чтобы проведать его, узнать, жив ли он и здоров. Накрыв голову одеялом, он мог днями и ночами не вставать с кровати. Ел что попадется под руку, а иногда и вовсе оставался голодным долгие дни. Из этого состояния Илью часто выводил непрекращающийся лай Герты, которая, не желая подыхать от голода, смотрела на своего хозяина недоумевающим, растерянным взглядом, прося ее накормить или хотя бы выпустить из квартиры, чтобы она сама нашла себе пропитание.

Вот и в этот раз Илья внезапно замолк, почувствовав острое желание отвернуться и без объяснения уйти. Но обстоятельства… Обстоятельства не позволяли этого сейчас сделать. Поэтому он просто снова взял в руки лопату и молча продолжил чистить кошару с того места, на котором его застало внезапное появление Галии.

Галия ничуть на него не обиделась. Она понимала душевное состояние всех тех, кто находился здесь не по своей воле, и поэтому не стала досаждать Илье праздными вопросами и пустыми разговорами. Она лишь взяла с тележки целлофановый пакет с куртом и положила его обратно в карман. В другой засунула пустую бутылку и вышла из кошары. Через минуту Илья услышал за спиной знакомый звук закрывающихся ворот.

Упрятав бутылку куда подальше, Галия вернулась в кошару и, также взяв в руки лопату, прошла на ее противоположную сторону, которую они с Жакыпом определили как территорию своих обязанностей и которая была еще не очищена, и молча принялась за работу. Двое горемык, излив как могли друг другу душу, снова занялись повседневными делами.

 
                                       * * *
 

Сказанное Галией про свекровь не было пустыми словами. Отмечать свой любимый праздник – Международный женский день – Зоя по устоявшейся годами привычке начинала загодя, как это было заведено у них в семье и стало почти что традицией. В эти дни она, как и сын, могла позволить себе уйти в запой, что, конечно же, не радовало никого в доме.

В один из таких дней пару лет назад Жакып при поддержке Галии решил направить мать на путь истинный, прочитав ей «лекцию» о ее преклонном возрасте и необходимости заканчивать с этой дурной привычкой, которая с каждым годом все тяжелее переносится ей самой и может послужить причиной ее бесславной кончины. Ответом стал рассказ Зои о своей трудной судьбе, который отбил у молодых советчиков всякое желание учить и наставлять ее в дальнейшем, и они перестали читать ей нотации и отговаривать от пагубного пристрастия, которое было свойственно всем членам их семьи.