Текст книги "Невольник"

– А ну-ка поторопись! – прокричала мать не своим, металлическим голосом, запахивая накинутый на плечи тулуп.

Айбар тут же с вялого шага перешел на бег, зная, как может быть сурова его мать, когда она в гневе.

– Но-но! Полегче! Что ты здесь раскомандовалась?! – гаркнул Жакып на Галию, встав на защиту сына и понимая подоплеку ее недовольства. – А теперь ты… – произнес он, обратив свой полный сомнения взгляд на Дастана, что не раз разочаровывал его отсутствием «характера», свойственного мужчинам в понимании Жакыпа.

После обращения отца Дастан нехотя поднялся на ноги, потупив взор и всем своим видом демонстрируя, что не хочет делать того, к чему его хотят принудить, что противно его природе, – бить и унижать человека. Но возразить и пойти против отца он не мог.

Галия не раз говорила мужу, чтобы он хотя бы Дастана не заставлял заниматься этой противной ему «тренировкой мужественности».

– Да пойми ты! Все люди разные! Даже пальцы на одной руке не одинаковые. Не его это – драться, бить кого-то! Он даже мухи не обидит! – утверждала Галия, желая уберечь первенца от садистских воспитательных методов супруга.

Каждый раз на уговоры жены Жакып неуклонно отвечал одной и той же фразой:

– Я сделаю из него мужчину. Он должен уметь драться и проявлять жестокость…

– Что ты размяк, как сосиска?! Опять взялся за свое?! – недовольно прогремел Жакып, испепеляя сына взглядом.

В ответ Дастан безмолвно замотал головой, не поднимая виновато опущенных глаз.

– Если ты сейчас не начнешь бить его, тогда я буду бить тебя! Камчой, между прочим! Век будешь помнить! – голосом, не предвещавшим ничего хорошего, произнес Жакып, грозно сдвинув брови.

От этих слов Дастан еще больше съежился. Его подбородок прильнул к груди, а сам он неподвижно застыл на месте, словно окаменев. В наступившей тишине нарастало напряжение. Не увидев со стороны сына каких-то действий, Жакып, разозлившись, бросился к нему, схватил за шиворот и волоком подтащил к Илье, поставив мальчугана прямо перед ним.

– На колени! – рявкнул он на Илью, который поднялся, чтобы размять затекшие ноги.

Тот снова послушно опустился на колени и присел на пятки, положив руки на бедра. Невозмутимо, с покорностью во взоре посмотрел на стоящего перед собой Дастана, глаза которого наполнились слезами.

– Подними руки и сожми кулаки! – скомандовал зычно Жакып, кипя от злости и раздражения.

Дастан не стал следовать указу отца. Он отвел взгляд от Ильи и лишь упрямо опустил голову.

– Эй ты, балбес! В кого ты такой уродился?! Не будь тряпкой! Подними руки! Сожми кулаки и ударь его в лицо пару раз! Будь мужчиной! Он от этого не умрет! Все, давай начинай! – попытался уговорить его Жакып.

Стоя позади и нависнув над ним, словно большая глыба, Жакып замер, ожидая от сына действий. Боясь гнева отца и опасаясь увесистой оплеухи, как это обычно бывало, Дастан съежился, втянул голову в плечи и нехотя, медленно поднял руки перед собой, сжав их в кулаки. Растерянно хлопая ресницами, не отводя своего детского взора от лица Ильи, он судорожно искал выход из положения. Дастан не хотел бить Илью. Не понимал, зачем отец заставляет его с братом делать это. От отчаяния по пухлым детским щекам Дастана потекли слезы, которые он быстро вытер рукавом куртки, боясь показать их отцу.

– Ур-р-р!!!7474
  «Бей! Ударь!»


[Закрыть] – что есть силы выкрикнул Жакып за спиной сына, что Дастан от испуга вздрогнул и неожиданно для себя выкинул вперед правый кулак, угодив им под глаз Ильи.

Глаза мальчика округлились, он не ожидал от себя такого. Через мгновение его страх перед отцом уступил место стыду и отчаянию. Лицо Дастана исказилась в гримасе боли и покрылось пунцовой краской. Выпятив нижнюю губу, он зарыдал и затрясся, все еще держа перед собой сжатые кулачки.

– Бей, Дастан. Бей! Ударь меня! Мне не больно, – произнес с горькой усмешкой Илья, продолжая стоять перед мальчиком на коленях, видя, какое душевное смятение он испытывает, не желая делать того, что было противно его душе.

Неожиданно Дастан опустил руки и, сорвавшись с места, побежал на всех парах в сторону степи, рыдая и крича во весь голос:

– Урмаймын мен оны! Урмаймын!!!7575
  «Не буду я его бить! Не буду!!!»


[Закрыть]

– Весь в мать. Этот человеком не станет, – произнес Жакып с сожалением в голосе, бросив неодобрительный взгляд вслед убегающему сыну, после чего добавил: – Не то что Айбар. Как назвал его, таким он и стал7676
  Айбар – «ярость».


[Закрыть].

Хмыкнув, Жакып сопроводил недовольным взглядом Галию, что снова появилась в дверях дома в накинутом на себя тулупе и без лишних расспросов торопливо последовала за сыном.

Дастан успел отбежать на приличное расстояние от фермы и, как всегда, добежав до своего привычного места – одиноко растущего карагача, уселся под ним. Прислонившись спиной к испещренному морщинами стволу, он горько расплакался, как делал это не раз, когда отец по какой-либо причине или вовсе без таковой обижал его и доставал своими придирками. Настойчивое желание Жакыпа сделать из него «мужчину», используя свои дикие методы, коробило Дастана. А отношение отца к их матери, свидетелями которого они с братом были не раз, заставляли испытывать в отношении него только жгучую неприязнь и отторжение.

Сидя с понуро опущенной головой, Дастан поочередно то одной, то другой рукой смахивал со щек слезы, что лились из его глаз ручьями. Временами всхлипывая и вздрагивая плечами, он комкал в ладони размякший снег и бросал его перед собой, не осознавая, что делает, находясь во власти только что произошедших событий.

За спиной Дастана послышались знакомые мягкие шаги матери, которые он мог отличить от всех остальных, даже не оглядываясь. Он не стал поворачиваться. Он знал, что это она. Как всегда в таких случаях, Галия без лишних слов присела рядом с сыном, положила свою мягкую руку на его плечо и, с любовью притянув к себе, обняла его. Дастан положил голову на плечо матери и, всхлипнув пару раз, произнес:

– Мама, почему отец такой жестокий?! Почему он постоянно всех мучает?! Почему вы это терпите?!

От этих слов сына уголки губ Галии потянулись вниз и задрожали, глаза наполнились слезами. Не зная, что ответить на такой вопрос сына, заставший ее врасплох, она от безысходности и отчаяния молча заплакала. Галия не стала вытирать слезы, а всего лишь, горько вздохнув, прижалась губами к волосам сына и, втянув в себя их сладкий запах, на мгновение замерла. В ответ Дастан приобнял мать за талию и сильнее прижался к ней, продолжая рассматривать бескрайнюю белую степь перед собой, не отрывая от нее печального взгляда.

Галия не смогла справиться с большим комом горечи, который подкатил к ее горлу, требуя высвобождения. Он непослушно вырвался из ее груди в виде единственного длинного прерывистого рыдания, после чего она, желая взять себя в руки, оторвала голову от сына, сделала глубокий вдох и, быстро преобразившись в лице, приподняла подбородок. Сжав губы и решительными движениями смахнув слезы со щек, она тихим, бесстрастным голосом произнесла:

– Все будет хорошо. Дай мне время, балам.

Галия была не из тех, кто подолгу упивался жалостью к себе. Ради детей она многое терпела и сносила. Эти слова сына стали для нее откровением…

После долгой паузы, во время которой мать и сын сидели в обнимку друг с другом, Дастан, все так же не отрывая взора от простирающейся перед ними белоснежной равнины, не по-детски серьезно сказал, нарушив тишину:

– Мы должны уйти от него. Вы должны с ним развестись.

Глава шестая.
Смерть как освобождение

Проведя на ферме больше двух недель, Айбар и Дастан в первых числах апреля отправились обратно в поселок, чтобы вернуться уже в начале лета. К тому времени, когда они с отцом и матерью выехали в сторону поселка, степная долина за окнами машины предстала перед их взором в виде коричнево-бурой безжизненной поверхности, усеянной прошлогодней мертвой травой и белыми островками снега, доживавшего свои последние дни. Всю дорогу УАЗ кидало из стороны в сторону, из-за того что земная твердь мгновенно превращалась под его колесами в серую липкую массу, не дававшую ему разогнаться и ехать нормально. Растаявший снег, не успев еще впитаться в поры земли и как следует высохнуть, превратил степную дорогу в скользкую липкую полосу, местами утопающую во внушительных лужах, по которым Жакып, не жалея машины, проносился на большой скорости, раскидывая во все стороны брызги к восторгу сыновей, что были рады таким шалостям отца.

Одним из развлечений детей в дороге стали устроенные ими между собой соревнования по подсчету сурков, что повылазили из своих нор после долгой зимней спячки, почувствовав наступление солнечных и теплых весенних дней. Они стояли, бесстрашно вытянувшись во весь рост и провожая машину взглядом живых, полных любопытства глаз. Насчитав каждый по пять-шесть десятков сурков, дети благополучно доехали до поселка и остались там не без сожаления и легкой грусти, чтобы завершить учебный год.

После отправки детей в поселок сократившееся население фермы, состоящее ныне из Жакыпа, Галии и Ильи, продолжило свое существование в потоке быстро сменяющих друг друга апрельских дней, которые были ознаменованы началом весеннего окота. Увеличение поголовья скота почти вдвое закономерно прибавило всем забот и работы.

«Пора! Пора ноги драть отсюда!» – все чаще закрадывалась мысль в голову Ильи, который отмечал, как быстро преображается природа, подталкивая его осуществить новую попытку побега из этих мест. А последняя выходка Жакыпа и вовсе подстегнула его во что бы то ни стало реализовать свои планы в ближайшие дни. Чаша его терпения переполнилась, и Илья был готов пойти на все, лишь бы избавиться от Жакыпа и его фермы, ставшей для него каторгой.

А случилось то, что случалось и прежде множество раз: Жакып, как всегда, нашел повод, чтобы приложиться к бутылке, для чего, как все знают, он, этот повод, вовсе и не нужен был. В этот раз возлияние было приурочино ко дню рождения вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ульянова-Ленина. Разлившиеся вокруг фермы реки все еще не давали Жакыпу разгуляться на всю ширь его души, съездив то к одному, то к другому соседу-фермеру, чтобы совместно «раздавить» пару «пузырей» водки, ведя разговоры о том, кто и как провел зиму и насколько удачно вышел из нее со своим хозяйством.

Зажатый в тиски обстоятельств, Жакып решил в этот день немного побаловать себя и осушить бутылку, а если влезет, то и вторую, со своим «подчиненным», что, как он в целом считал, было неправильно и подрывало его авторитет перед ним. Однако настойчивые предложения супруге провести вместе досуг за выпивкой были ею решительно отвергнуты, и Жакыпу не оставалось ничего другого, как отметить день рождения вождя пролетариата со своим работником, который тоже не испытывал особой радости от того, что его собутыльником станет хозяин.

Но что бы там ни думал Жакып, наша истинная сущность порой, а если честно сказать, то часто, берет над нами верх, кардинально меняя нашу судьбу в ту или иную сторону в зависимости от праведности и правильности принимаемых нами решений, или наоброт, ошибочности и безнравственности, у которых, как оказывается впоследствии, есть своя, вполне измеримая цена. В общем, Илье в этот день была уготована роль «большого и бездонного уха». Он должен был слушать и поглощать бесконечную болтовню и байки Жакыпа, которым не было конца и края, когда в него вливалась «огненная вода».

Вполне мирно начавшаеся посиделка на свежем воздухе должна была бы закончиться по-человечески, но… Жакып не был бы Жакыпом, если бы не затеял что-нибудь такое, что испортило бы окружающим настроение… Когда уровень жидкости во второй бутылке опустился ниже середины, в памяти Жакыпа вновь всплыли его старые обиды из детства. Он вспомнил, как его через день дубасили одноклассники за то, что он был не похож на них и плохо говорил на русском языке. Это случилось в пятом классе, когда они всей семьей переехали в районный центр в связи со служебной необходимостью отца и прожили там около трех лет. В райцентре было две школы, в одной из которых обучение шло полностью на русском языке, а вторая была смешанной и обучала детей на двух языках – казхском и русском. Жакыпу пришлось пойти учиться в русское отделение смешанной школы, так как в казахском не оказалось свободных мест.

То, что «праздник» закончится далеко не мирно, Илья почувствовал, когда Жакып начал продвигать эту тему, связанную с его детскими обидами и комплексами.

– Как они меня доставали… Проходу от них не было, – начал Жакып вполне спокойно, с выражением досады на лице. – Нас, казахов, в классе всего лишь четверо было. Трое с первого класса там учились, и ни у кого к ним претензий не было. Они были уже своими и к тому же свободно разговаривали по-русски. А вот на меня все взъелись, как будто я с другой планеты прилетел. Я не знал русского языка, в нашем поселке и русских-то не было, раз-два и обчелся. А здесь… Как только учительница выйдет из класса… или после школы, как только выйдешь за забор…

Речь Жакыпа внезапно оборвалась, он замолчал и потемнел лицом, на скулах заиграли желваки, ноздри вздулись. Ни проронив более ни слова, Жакып поднялся и направился к двери дома, исчезнув за ней.

«Что это с ним? За новой, что ли, пошел? Вроде эту еще не допили… Странно…» – не успел додумать Илья, как дверь резко распахнулась и с грохотом ударилась о кирпичную стену, а из дома почти что выбежал Жакып с плетью в руках, глядя на Илью злобными, бешеными глазами, которые, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

Не понимая, в чем дело, Илья инстинктивно подскочил и ринулся вокруг стоявшей во дворе машины, уворачиваясь от камчи, которую грозно сжимал в правой руке Жакып. С гулом рассекая воздух, плеть раз за разом ложилась на спину Ильи, догоняя его, прежде чем он успевал забежать за угол машины, спасаясь от ополоумевшего хозяина, который, вдруг вспомнив события двадцатилетней давности, не имевшие никакого отношения к Илье, но решил отыграться на нем за все обиды, причиненные его соплеменниками.

– За что?! – возмущенно голосил Илья, искренне не понимая, за что его стегает плетью Жакып.

– Это за калбита! Это за чурку! – громко процедил сквозь зубы Жакып, раз за разом размашисто опуская плеть на спину Ильи. – Это за то, что прохода не давали! – снова проговорил он со злобой, оттянув руку как можно дальше за спину, чтобы как можно сильнее замахнуться и нанести удар побольнее.

Прикрыв голову руками, Илья кинулся в сторону кошары, понимая, что беготня вокруг машины не даст ему спасения.

– Я каждый день с ними дрался! Каждый день! – злобно прорычал Жакып, не отставая и следуя за Ильей по пятам, не забывая осыпать его ударами плети, которая, безжалостно ложась на его спину, перед этим издавала устрашающий свист, приводящий беглеца в трепет.

Весенняя легкая телогрейка была гораздо тоньше недавно смененного зимнего бушлата. Хлесткие удары так сильно обжигали спину Ильи, что его лицо каждый раз искажалось гримасой боли. Плеть, рассекая воздух, методично и безостановочно опускалась на спину, голову и прикрывающие ее руки несчастного, заставляя его все больше и больше оседать на землю, пока он не превратился в сжавшийся комок человеческой плоти, который абсолютно не сопротивлялся, а лишь нелепо обхватил руками голову, надеясь на скорое прекращение этого безумия.

– А когда пришло время, – продолжил Жакып, нависнув над лежащим у его ног Ильей и тяжело дыша, – многие из них пожалели, что так говорили! Пожалели, что доставали меня! Понимаешь?!

Он начал размеренно ходить вокруг Ильи, наслаждаясь своей властью над ним и присматриваясь, как бы ударить побольнее, чтобы тот взвыл, запричитал, застонал, доставляя ему удовольствие.

Суета во дворе привлекла внимание любимых псов Жакыпа, гулявших в это время неподалеку, за фермой, и они, примчав со всех ног, тоже начали кружить вокруг Ильи, рыча и лая, вместе со своим сумасбродным хозяином, желая тоже поучаствовать в издевательстве над единственным работником фермы, на котором держалась вся тяжелая работа.

Илье не оставалось ничего другого, как, прикрыв руками голову, обреченно наблюдать испуганными глазами за обезумевшим от гнева и чувства мести Жакыпом, чтобы предугадать, куда он нанесет очередной нещадный удар плетью, чтобы постараться увернуться или хотя бы быть готовым к нему. И эти собаки… Они все норовили вцепиться в ноги Ильи, что тоже не сулило ничего хорошего.

Жакып не унимался. В него словно бес вселился. В нем вдруг проснулся шут и артист. Скривив лицо, он проговорил не свойственным ему высоким, жалобным голосом, пародируя тех, кому пришлось унижаться перед ним, прося пощады:

– «Жэка, прости! Жэка, это же по щеглянке было! Кто старое помянет…» Так они говорили и умоляли, когда я их во дворе собственного дома за шиворот таскал! И ты для меня один из них. Ты! Келімсек!7777
  «Пришлый, не местный».


[Закрыть] Коккоз!7878
  «Синеглазый» (так за глаза казахи называют лиц европейской расы).


[Закрыть] Ты для меня не человек! Ты ничтожество! Ты раб!!! – распаляясь, в злобе прокричал Жакып, обрушив на Илью град ударов плетью.

Каждый безжалостный хлесткий удар, нанесенный с размаха, изо всей силы, обжигал плоть Ильи под одеждой, как горячая струя пара, бьющая из носа чайника, обжигает руки.

После очередного такого удара Илья, сам не поняв как, схватился рукой за длинный конец плети и, вскочив на ноги, изо всей силы закричал неистовым голосом:

– Я тебе не раб!!! Не-е-е ра-а-аб я тебе-е-е!!!

Выпучив полные гнева и отчаяния глаза, он не заметил, как его правая ладонь сжалась в кулак, а сам он застыл на месте, все еще не отпуская из левой руки конец плети. Не ожидав от Ильи такой смелой выходки, Жакып на короткий миг опешил и растерялся. Но быстро пришел в себя и процедил сквозь зубы:

– У тебя что, язык появился?! А, раб?! Сейчас я его тебе укорочу!

И он снова перешел на крик:

– Ты мой раб! Ра-а-аб!!! Захочу – продам! Захочу – убью! Я твой хозяин! – ткнул он указательным пальцем себе в грудь и продолжил, распаляясь в своем вдруг нахлынувшем красноречии: – Ты моя вещь! Как этот скот! Как эта кошара! Как эти собаки! Понял?! Уа-ха-ха!!! – издевательски рассмеялся он, вложив в каждое сказанное слово все свое презрение к Илье, и речь хозяина поддержали Шерхан и Таймас, поднявшие громким лаем на уши всю ферму.

После словесной экзекуции Жакып снова решил перейти к физическому воздействию, решив, что надо преподать урок осмелившемуся возразить ему рабу, посмевшему повысить на него голос и тем паче прервать его «воспитательные процедуры» таким грубым образом, пытаясь вырвать из его рук «инструмент воспитания». Лицо Жакыпа снова исказилось, и он, отшвырнув рукоятку плети, другой конец которой так и остался в руке у Ильи, кинулся на работника, вцепился двумя руками в воротник его телогрейки, рывком потянул на себя и, сделав подсечку ногой, снова повалил его на землю.

Взобравшись на грудь Ильи, Жакып ухватил его правой рукой за горло и, пригвоздив к земле, стал душить, навалившись на него всей своей массой. Лицо Ильи побагровело, на лбу вздулись вены. Все, на что он был способен в этот момент, отбиваясь от Жакыпа, так это ладонью левой руки упереться в его массивную челюсть, а правой вцепиться в руку, сжимавшую его горло, пытаясь всеми силами оттянуть ее от шеи и высвободиться, что у него не очень-то получалось, несмотря на все попытки. Силы Ильи таяли на глазах. Его лицо все больше наливалось кровью, а руки беспомощно бились о тело Жакыпа, не причиняя ему никакого вреда.

Вероятно, в порыве гнева Жакып придушил бы бедного Илью, а два больших пса довершили дело, если бы не отчаянный крик Галии, вразумивший всех в последний момент.

– Жакып, перестань! Убьешь же! Кто потом будет работать?! – закричала она во весь голос, пытаясь хоть чем-то помочь Илье, отвлекая внимание мужа на себя. – Надоело мне возиться с твоими баранами!!! Ищи еще одного работника! Не понимаю, я тебе жена или помощник чабана?!

Скандал, устроенный Галией, возымел действие. Жакып прислушался к ее словам, нехотя разжал пальцы на шее Ильи и медленно слез с него, как будто сожалея о том, что ему не дали довести до конца его намерение. Таймас и Шерхан, услышав возмущенный голос хозяйки, которая стала недолюбливать их, как только поняла, что Жакып использует их в своих «забавах», быстро заткнулись и, прижав головы к земле, засеменили к своим будкам, решив на всякий случай скрыться с глаз.

Хрипло вдохнув в себя воздух, Илья закашлялся и повернулся на бок, пытаясь отдышаться. Его багровое лицо постепенно побелело. Придя в себя, он встал с земли и, пошатываясь и держась за шею, поковылял в сторону своей хибарки, бубня под нос:

– Ненормальный. Я тут при чем?! Псих…

 
                                       * * *
 

На следующий день утренние работы прошли как обычно, если не считать того, что Илья ходил весь в синяках и ушибах, «горевших» под его одеждой. Да еще пришлось перетащить из отдельно стоящего сарая в загоны несколько глыб окаменевшей соли, которую было решено добавить в рацион отелившихся буренок. К полудню хозяева и работник разошлись по своим жилищам, чтобы, пообедав и отдохнув, с новыми силами вернуться к работе. На отдых отводилось три часа, за которые Галия успевала приготовить для всех обед и испечь хлеб в печи.

Зайдя к двум часам дня в хибарку Ильи с двумя тарелками, в одной из которых дымился сваренный с мясом рис, а в другой было свежее молозиво, выдоенное у недавно отелившейся коровы, Галия, как всегда, поставила принесенную еду на стол, но не ушла, а молча опустилась на колени рядом, вглядываясь в лицо Ильи. Усталый и еще не отошедший от вчерашнего Илья, лежавший на корпе, вытянувшись во весь рост, подложив под голову подушку и уткнувшись безжизненным, равнодушным взглядом в потолок, вначале не придал этому значения, но потом заволновался непривычной задержке хозяйки, не понимая, что происходит, спросил, слегка повернув голову в ее сторону:

– Что-то случилось?

– Надо поговорить, – выдавила из себя Галия.

После этих слов Илья присел на корпе и взглянул в лицо Галии, пытаясь прочитать на нем, о чем пойдет речь.

– Илья. Я знаю, что ты думаешь о побеге. Но убежать как в прошлый раз у тебя уже не получится. Жакып знает, что ты прятался несколько дней в камышах…

Тишина, возникшая после этих слов, показалась для обоих вечностью. Кто-то из них должен был ее нарушить, чтобы начать разговор, которому предстояло определить судьбу их обоих.

– Зачем ты мне об этом говоришь? – спросил Илья спокойным тоном, взглянув Галие в глаза.

Скорого ответа на этот вопрос не последовало. Галия опустила свой взгляд и, поглаживая поверхность кошмы ладонью, молчала. Потом вдруг выпалила надломленным голосом:

– Я хочу уйти отсюда!

Прикрыв рот ладонью и вздрогнув плечами, она с трудом уняла накатившие на нее рыдания, причиной которых были жалость к себе и обида на свою несчастную судьбу, связавшую ее с деспотичным и жестоким Жакыпом.

– Не такую жизнь я себе желала! Не такого мужа… Думала, остепенится… Успокоится… – отрывисто проговорила Галия, борясь с подкатывающими к груди рыданиями и не решаясь поднять на Илью полные слез глаза.

– Что поделаешь. Такова, наверное, наша судьба… – выдавил из себя Илья тихим голосом, поддавшись чувству печали и безысходности, навеянному слезами Галии.

Смахнув тыльной стороной ладоней выкатившиеся из глаз слезы, Галия подняла голову и, быстро изменившись в лице, произнесла отстраненным голосом:

– Илья… Он никому не позволит уйти отсюда. Ни тебе, ни мне… Есть только один выход из этого положения…

Давая Илье возможность осознать сказанное, Галия замолчала и выдержала длительную паузу, перед тем как продолжить разговор. Илья долго не мог понять, что она собирается ему предложить, но потом вдруг подскочил от осенившей его догадки и уставился расширившимися от удивления глазами на Галию, не веря в то, о чем только что подумал. Одолеваемый сомнениями, он ничего не сказал, а лишь смотрел на Галию, которая не отводила от него взгляда, полного решимости, за которой стояли долгие годы невзгод и страданий.

– Не хочу я больше так жить. Не буду. Это не жизнь. Развод тоже ничего не даст. Он не отдаст мне детей. А я не хочу без них… Не могу! – произнесла она, вмиг погрустнев, как только речь зашла о детях, но через мгновение вновь изменившись в лице, что говорило о ее душевных метаниях, приподняв капризно левую бровь и отогнав от себя сантименты и печаль, она уверенным тоном проговорила, пристально посмотрев в глаза Ильи:

– Поэтому выход здесь один… – и снова сделала пузу, преодолевая внутренний барьер, не позволявший ей сказать то, что она хотела.

Наконец, кашлянув в кулак, она повторила:

– У нас есть только один-единственный выход – избавиться от него.

После этой фразы в комнате повисла напряженная тишина. Не выдержав взгляда Ильи, Галия увела глаза в сторону, сделала глубокий вдох и, набрав в грудь воздуха, медленно выдохнула, сложив губы трубочкой. Было видно, что произнесенные слова дались ей совсем не просто. Тем не менее она продолжила:

– Нам надо избавиться от него. Только так ты получишь свободу, а я уеду из этой ненавистной мне дыры раз и навсегда. Вместе со своими детьми.

Замолчав на пару секунд, она прикрыла рот ладонью, борясь сама с собой, а потом снова решительно взглянула Илье в глаза:

– Если ты согласен, то я расскажу тебе, что нам следует сделать…

Илья долго не мог поверить, что слышит такое от Галии, и все вглядывался в ее лицо, обдумывая сказанное. Вспоминая события, которые произошли за последнее время, и оценивая то, что он услышал сейчас, и то, что она говорила тогда в кошаре, Илья понял, что Галия не намерена шутить по этому поводу.

– Я не против, – произнес Илья тихим, но уверенным голосом, не отводя напряженного взгляда от Галии.

– Тогда слушай, – произнесла она и начала излагать свой план. – Мы сделаем так. В мае к нему обычно из города приезжают друзья, чтобы порыбачить или поохотиться. И, как правило, после этого они обмывают все это дело дома…

Внезапно она замолчала на несколько секунд, погрузившись в себя, а потом добавила, вспомнив то, что хотела:

– Обычно они приезжают с охоты в подпитии, а здесь уже и вовсе напиваются до полусмерти. Однако Жакып редко забывает положить ружья в сейф, даже когда пьяный. Как обычно, он запрет ружья, а ключ от сейфа положит в небольшой железный ящик, который тоже закрывается на ключ. И этот ключ он держит при себе или прячет в доме. В этот день я постараюсь подсмотреть, куда он положит ключ от железного шкафчика. И если мне удастся, то я раздобуду его и, открыв сейф, принесу тебе ружье с патронами…

На этих словах она осеклась и отвела взгляд в сторону пустой белой стены, с тревожной задумчивостью уставившись на нее, как будто там были написаны ответы на жизненно важные вопросы. Придя в себя, она продолжила свою мысль:

– Не хочу, чтобы ты это делал дома. Сделай это где-нибудь на улице, во дворе, когда он выйдет, чтобы сходить в туалет или умыться… И если все пойдет по плану, то у тебя будет полдня, чтобы скрыться. Постараюсь протянуть время, чтобы ты смог уйти подальше, часа три или четыре подожду, а потом как-нибудь доберусь до соседей и сообщу им, что ты застрелил Жакыпа и исчез в неизвестном направлении. Ты видел мотоцикл в сарае, когда вы с ним там прибирались?

Илья в ответ молча кивнул.

– Умеешь его водить?

– Да. Был у меня когда-то мотоцикл… – коротко ответил Илья.

– Так вот, возьмешь его и поедешь в сторону районного центра, там рядом трасса… Ах да, – вспомнила она, – ты же знаешь, где это. Тем более тебе будет проще.

Илья снова кивнул:

– Да. Я знаю.

– Бросишь там мотоцикл и сядешь на попутную машину или автобус. Я дам тебе денег. На первых порах хватит… Но не показывайся дома, в Темиртау, там тебя в первую очередь будут искать. Затеряйся в Караганде. Она большая, да и недалеко отсюда. А дальше… Уезжай из страны. Найди свою семью. Тебе здесь житья не будет, – закончила Галия, после чего, погрузившись в тягостные размышления, притихла.

Вспомнив внезапно что-то важное, что могло пригодиться или сыграть свою роль в планируемых событиях, она проговорила, оживившись:

– И да… В тот день, когда Жакып уедет на охоту, побрейся, подкороти волосы, а я тебе приготовлю приличную одежду, чтобы люди на тебя внимания не обращали. А то ты в таком виде всем в глаза бросаешься… – и она снова ушла в себя.

Одному Богу было известно, что творилось внутри Галии. Какие в ней бушевали эмоции и чувства, разрывая ее изнутри? Хотела ли она в самом деле того, что должен был совершить Илья с ее помощью, или это был мимолетный порыв, о котором она скоро пожалеет? Все это было неведомо Илье, который в какой-то мере продолжал сомневаться в искренности ее желаний.

«Почему бы ей самой этого не сделать? – закралась в голову Ильи подозрение. – Слабо, наверное, она же женщина… Тем более супруг все-таки. Отец ее детей. Сколько лет вместе прожили… Или она решила, после того как я разберусь с ним, и меня прикончить?.. Глупо это как-то. Не вяжется… Если бы она могла, то сама застрелила бы сперва Жакыпа, а потом и меня как ненужного свидетеля. А после рассказала бы ментам, что я убил Жакыпа из ружья, а она, защищаясь, выстрелила в меня. Это звучало бы вполне правдоподобно… Но загвоздка в том, что она не может этого совершить. Не мо-жет… Не способна она на это, поэтому ей и нужен я. Она в самом деле хочет избавится от этого… муженька. Это же ясно как день!»

Придя к такому выводу и не желая засорять голову тяжелыми сомнениями, что могли помешать предстоящему делу, ценой которой была его свобода, Илья спросил, нарушив молчание:

– Ты думаешь, менты тебя ни в чем не заподозрят?

– Подозревать – это их работа. Но надо еще доказать. Они знают о дурном нраве Жакыпа и, думаю, не особо удивятся такому его концу. Они знают, что он и до тебя держал людей в рабстве. Думаешь, до них не доходили слухи, как он с ними обращался? А я… Что я? Я мать двоих детей, беспомощная и безвольная женщина, – произнесла она с иронией. – Не будем гадать. Всему свое время.

Она помолчала, оценивающе глядя на Илью, и добавила:

– Думаю, если что-то пойдет не так, ты не выдашь меня… Это тебе ничего не даст.

Илья порывался спросить: «Не пожалеешь, что дети без отца останутся?» – но, вспомнив произошедшее в феврале и то, что еще в прошлый раз рассказала о своей судьбе Галия, промолчал. Он уже знал ответ, и ответ этот был в ее полном решимости взгляде.

– Собаки… – только и произнес Илья.

– Что собаки? – переспросила Галия, не поняв.

– Надо с ними что-то делать.

– Я их посажу на цепь в этот день. Это не проблема, – ответила она твердо.

– А где Жакып? – спросил Илья, удивляясь тому, что Галия так долго засиделась у него, особо за себя не беспокоясь.