Текст книги "Невольник"

– Каждое поколение живет в свое время. И каждому выпадает своя судьба. Мы, рожденные во время войны, прожили свое детство впроголодь. Не видели матерей с начала весны и до поздней осени. По рассказам матери, их принудительно забирали на работы, заставляли работать с утра до ночи. Мужских рук не хватало, так как все ушли на войну. Все делалось для победы, все приносилось в жертву ей. Я расскажу вам о своей семье. Как поведала мне мать, когда я уже подросла, мой отец был инвалидом с рождения, одна его нога была короче другой, и поэтому его не взяли на войну. Мать родила ему четверых дочерей, из которых выжила только я одна. Не знаю, что стряслось с отцом: то ли жизнь с нами показалась ему обременительной, то ли он был в обиде на мать, что та не родила ему сына, то ли захотел новую жену завести, – но как-то летом сорок шестого или сорок седьмого года он посадил нас обеих на телегу, увез далеко от аула, в незнакомую местность, высадил нас на перекрестке степных дорог и сказал матери, что не хочет с ней жить и чтобы мы убирались подальше и больше никогда не возвращалась назад. Там мы и остались, на этом перекрестке, не зная, куда идти. Без еды и воды. Как рассказывала мать, мы два дня шли по пыльной дороге, пока нас не подобрал чужой нам человек, который позже стал мне отчимом. От него она и родила всех остальных своих детей, начиная от тети Майры. Мать стала ему второй женой. Первая умерла, также оставив ему двоих детей. Мы все жили тогда в поселке, в небольшом тогда еще колхозе, где было всего-то сорок саманных домов без крыш. Это потом он так разросся. И ничего, как видишь, по сей день общаемся со всеми твоими дядями и тетями. А какие были времена! Одна пара обуви на троих. Платья донашивали друг за другом. Помню, что все время хотелось есть… Шесть классов в школе – и эта жизнь… Вся жизнь в этом колхозе. Рядом с твоим отцом и его полоумной матерью, да простит меня Аллах… Нелегко было мне. Ой как нелегко! Жизнь с твоим отцом была далеко не сахар, да ты и сам про это знаешь. Все сам видел. Сам через это прошел. И брат твой рано ушел из жизни… После той жизни, которую я прожила, никто не может запретить мне пить столько, сколько я хочу, и это мне зачтется на том свете, – закончила она свой грустный рассказ, а помолчав немного, добавила с обидой в голосе: – Вы знаете, работать я не могу. Здоровье уже не то. Тридцать лет проработать дояркой – это вам не в кабинете просиживать. Так что не надо мне морочить голову. Не вам учить меня жизни! Что я могу сделать? Разве что огонь развести в печи. И то если дрова и уголь под рукой будут лежать. Внуки в поселке… Я же не пью, когда они здесь. Если не хотите меня видеть и мое присутствие тяготит вас, отвезите меня в город, к Нуржамал. Или сдайте в дом престарелых. Говорят, что казахи тоже этому научились.

После этого разговора Жакып проникся к своей матери неким сочувствием и пониманием. Но проявляться оно стало снисходительным отношением и потаканием ее пагубной привычке, что должно было, в конце концов, кончиться печально…

И в этом году праздник, как всегда, начался накануне, днем седьмого марта, как когда-то праздновали его в трудовых коллективах, так как сам Международный женский день был выходным и его отмечали уже в своих семьях. Предусмотрительно освобожденная Жакыпом от хозяйственных работ Галия должна была наготовить разных яств и накрыть праздничный стол, так как, кроме нее, это было делать некому. С самого утра она принялась за готовку, начиная от классических салатов и прочих закусок и заканчивая традиционными блюдами, главным из которых был неизменный бешбармак. Находившаяся с утра в приподнятом настроении свекровь как могла помогала невестке и участвовала в приготовлениях к праздничному застолью. К этому торжественному событию Галией даже были вытащены из кладовки двухлитровая банка с солеными огурцами и помидорами и лечо, присланные ей из города матерью. Бауырсаки и чак-чак были приготовлены еще вчера, а сделать мясной салат без зеленого горошка и яиц не составляло особого труда.

К часу дня кухонный стол, накрытый новой ослепительно-белой скатертью, по-особому притягивал к себе взор и сам по себе создавал праздничную атмосферу. Дымящийся таз с кониной был уже на столе и ждал разделки хозяйской рукой Жакыпа. Тесто для бешбармака, раскатанное по этому особому случаю самой Зоей, уже плавало в кипящем бульоне, где варились остатки прошлогодней картошки, и должно было быть снято с огня через десять минут.

– Куда он там запропастился?! Любит резину тянуть, как и его покойный отец! – недовольно проговорила торжественно восседающая за столом Зоя, одетая, по сложившейся в их семье традиции, в свой серый костюм, на левом лацкане которого красовались две медали, врученные ей еще при Союзе.

Эти медали были гордостью Зои, знаком признания ее труда государством, которому она отдала тридцать четыре года своей жизни, работая дояркой в родном колхозе. И ее торжественный выход «в свет» в этом пиджаке с медалями, неизменно повторяющийся каждый год перед восьмым марта, был данью уважения и памятью о том знаменательном событии, когда в канун очередного Международного женского дня в актовом зале колхозной администрации в торжественной обстановке в присутствии всех работников колхоза эти медали ей прикрепил на лацкан пиджака сам секретарь райкома, специально приехавший ради этого к ним в поселок.

Из года в год все повторялось по одному неизменному сценарию: торжественно начавшееся застолье через пару часов превращалось в банальную пьянку с участием уже не только ветерана труда Загиры Салыковны, а и ее непутевого сына Жакыпа.

– Поставь «Макарену»! Я буду танцевать, – проговорила Зоя пьяным голосом свое повторяющееся из года год желание, дойдя до определенной кондиции, после чего ее прихоть незамедлительно была удовлетворена сыном, и она, растянув в довольной улыбке свой сморщенный, почти беззубый рот, приготовилась к своему музыкально-танцевальному марафону.

Услышав громкий щелчок динамика переносного музыкального центра, загодя снаряженного новыми батарейками, Зоя второпях смачно облизала кончики жирных пальцев, вытерла руки о застиранное вафельное полотенце, уперлась руками в край низкого стола и, пыхтя, проклиная свою старость, встала с места, не желая пропустить начало полюбившейся ей современной мелодии, после чего поковыляла к умывальнику, чтобы быстро сполоснуть руки водой. Включенный на предел громкости музыкальный центр разбросал по дому звучные аккорды.

Галия неодобрительно покачала головой и с гримасой отвращения спешно удалилась к себе в спальню, не желая лицезреть повторяющееся каждый год одно и то же представление своей «ненаглядной» свекрови, устраиваемое ею в пьяном угаре. Бой барабанов и ритмичная музыка с повторяющимся рефреном «Da le a tu cuerpo alegria Macarena…»6767
  «Доставь удовольствие своему телу, Макарена…» (исп.).


[Закрыть] разнеслась по всему дому, и в такт ей замелькали закостенелые суставы Зои, что понеслась в круговороте безудержного танца по широкому коридору дома, не обращая ни на кого и ни на что внимания.

Жакып же тем временем, вскинув обе руки над головой, щелкал пальцами, свистя и гикая, желая поддержать праздничный задор своей матери, что, как он считал, можно ей позволить раз в год в течение трех дней в честь женского праздника, который был дорог ей как память. Конечно же, снисходительность Жакыпа имела границы, и по установленному им правилу все капризы и «развлекательные мероприятия» матери должны были прекращаться к вечеру девятого марта.

Танцы в исполнении женщины далеко за шестьдесят продлились не больше двадцати минут, и после третьего проигрывания одного и того же хита обессилевшая Зоя, поддерживаемая сыном под руки, была препровождена им в свою комнату и уложена для отдыха в кровать.

На поздний ужин Зоя выйти не смогла. Она лишь выпила залпом принесенную ей на подносе наполненную до краев рюмку водки и неспешно запила большой пиалой наваристого бульона с куртом, а потом снова молча улеглась в постель, игнорируя неоднократные приглашения Жакыпа и Галии сесть за стол и поужинать вместе с ними. Галия нутром чувствовала, что это затишье обманчиво, что Жакыпу еще рано закрывать сундук с водкой на ключ и что праздник еще будет иметь продолжение.

Праздничное утро началось задолго до рассвета с недопитой накануне вечером Жакыпом бутылки водки, которую решили не наливать в слишком мелкие рюмки, чтобы «не мучить себя», и заменили их глубокими пиалами, куда все остатки – а это не меньше полбутылки – были разлиты за один раз на двоих. В кромешной темноте кухни, освещенной керосиновой лампой, сидели все трое членов семьи, кто уныло попивая чай и уткнувшись невыспавшимися глазами в темноту комнаты, а кто продолжая предаваться своим болезненным пристрастиям, начав второй праздничный день ни свет ни заря прикладыванием к бутылке, восполняя нехватку паров спирта в своем отравленном организме.

Мать и сын, запивая спиртное подогретым бульоном и заедая остатками вчерашнего сваренного мяса, в течение часа управились и со второй, уже целой бутылкой. Несмотря на уговоры супруга и свекрови, Галия пить не стала, разумно посчитав, что хотя бы один из членов семьи должен оставаться в ясном уме и трезвой памяти. Зная характер Галии, мать и сын отстали от нее и после пары отвергнутых предложений присоединиться и выпить с ними потеряли к ней интерес.

Посчитав, что ее утренние обязанности выполнены, Галия с разрешения супруга удалилась в спальню и прилегла на кровать, чтобы за оставшееся до выхода на утренние работы время немного отдохнуть и, если получится, поспать. Но поспать не удалось, так как «вокальный тандем» сына и матери, не на шутку разойдясь в своих творческих потугах, начал горланить песни, не позволив Галие хоть немного подремать в тиши предрассветного утра.

Конечно же, изрядная доза принятого спиртного требовала выхода в виде «культурного досуга», и распевание песен, как народных, так и бывших советских шлягеров, плавно перетекая в танцы на импровизированном танцполе, которым вот уже второй день служил коридор их дома. Громкую музыку с бегающими вокруг двух круглых динамиков световыми дорожками, что красочно переливались в темноте коридора, обеспечивал все тот же переносной двухкассетный музыкальный центр непонятного происхождения, работающий от шести больших круглых батареек, обеспечивающих его жизнедеятельность в течение долгого времени.

Любимая Зоей и поэтому снова и снова проигрываемая на всю катушку «Макарена» пробудила ото сна живущего по соседству Илью, не говоря уже о том, как она достала Галию своим громким и частым повторением, заставив ее прикрыть голову большой подушкой, чтобы как-то избавиться от этой назойливой мелодии, беспрестанно громыхающий на весь дом второй день подряд. Зоя же при первых ее нотах как заколдованная, уперев свои крючковатые руки в бока, пускалась в пляс в такт заводной музыке и начинала кружить по коридору, периодически выкидывая в сторону то одну, то другую ногу.

Иногда «Макарена» для разнообразия репертуара заменялась «Ламбадой», что, конечно же, ничего не меняло в движениях танцующих. Время от времени Зоя то артистично приподнимала вверх подбородок, придавая своему лицу надменно-отстраненный вид, то снова, гримасничая, расплывалась в бессмысленной улыбке, чтобы вызвать смех у единственного зрителя, который наблюдал за ней. Длинные седые волосы, обычно сплетенные в одну толстую косу и прикрытые платком, сегодня были намеренно распущены и ниспадали поверх белой ночной рубашки Зои, предавая ей отталкивающий вид.

Желая поддержать развеселившуюся мать и еще больше ее раззадорить, Жакып стал прихлопывать в ладоши и громко прикрикивать, издавая безостановочно: «Опа! Опа! Опа! Оп! Оп! Оп!» – подталкивая мать на несуразные выходки, которыми обычно заканчивались ее танцы. К этой какофонии громкой музыки, неустанных хлопков, гиканий и восторженных возгласов Жакып периодически добавлял свой пронзительный свист – навык, приобретенный им в пору бурной молодости. Он знал, что лучший способ успокоить мать – это давать ей раз в год выпустить пар, иначе ее завистливый и злобный характер, накапливая в себе яд, беспричинно выливался то на Галию, то на его самого, досаждая и отравляя их жизнь нелепыми придирками. В эти дни сын ей многое позволял, и она этим беззастенчиво пользовалась, несмотря на свои преклонные годы, и не ограничивала себя в различных выходках, которые никак не сочетались с ее почтенным возрастом.

Войдя в кураж, но не захотев делать очередной круг по коридору дома, Зоя открыла дверь веранды и выскочила во двор в чем была, продолжая пританцовывать босыми ногами на снегу, что расстилался по всему светлому солнечному двору. Вслед за ней, заливаясь громким смехом, куражась, выскочил Жакып, уговаривая мать зайти обратно в дом. Не добившись от нее добровольного возвращения, он дал ей пару минут на кривляние в такт вырывающейся из открытых дверей громкой музыки и, приподняв ее без труда на руки, занес обратно в дом.

– Дома, дома танцуй! Простудишься на улице! – проговорил сын, ставя мать на ноги в коридоре.

«Господи, совсем из ума выжила. Хорошо, что не в поселке живем. А то посмешищем стали бы для всех», – думала Галия, наблюдая за этой выходящей за все рамки выходкой свекрови.

Приняв вместе с матерью за завтраком водки, Жакып не забыл о своих обязанностях и до обеда безвылазно провозился в кошаре вместе с Ильей, наказав Галие присматривать за матерью. Просьбу супруга та, конечно же, проигнорировала, не желая принимать участие в этом скучном и однообразном «культурном досуге» ненавистной ей свекрови. Периодически подливая бульона в большую пиалу Зои, она то и дело сбегала от нее под разными надуманными предлогами: то якобы в туалет, то накормить собак, – а на самом деле просто шла к себе в спальню и отсиживалась там, пока полупьяная Зоя не звала ее, выкрикивая имя Галии на весь дом, очнувшись от ступора и поняв, что долгое время сидит одна на кухне, уткнувшись своим безжизненным взглядом в пустые стены. К счастью, возраст все же брал свое, и Зоя уже не могла безостановочно употреблять спиртное весь день, как она делала это раньше, упиваясь до полусмерти, а стала быстро пьянеть и впадать в полусонное состояние, конечно же, предварительно вымотав всем нервы своими танцами и «музыкальными марафонами». К одиннадцати часам утра Зоя уже снова лежала в своей кровати и, тихо похрапывая, спала пьяным сном, чтобы, пробудившись на короткое время к обеду, выпить пиалу водки и, запив ее большой деревянной тарелкой сурпы, снова впасть в полуобморочный сон до позднего вечера.

За последние пару лет Зоя сильно сдала, и от ее былой энергии и прыткости не осталось и следа. Галия помнила те годы – а это было не так уж давно – когда свекровь вместе с сыном выходила работать в кошары и, несмотря на его уговоры пойти домой и отдохнуть, достойно дорабатывала до конца всю «смену» рядом с ним. Даже Богдан удивлялся ее активности и, качая головой, называл Зою, которая не могла усидеть на месте, за глаза «веретеном».

К ужину Зоя приковыляла на кухню, еле передвигая свои босые ноги и болезненно кашляя. На ее лице выступили крупные капли, а пряди распущенных седых волос слиплись, беспорядочно спадая на ее длинную ночную рубашку бежевого цвета с короткими рукавами, из которых безвольно свисали ее худые иссохшие руки, испещренные множеством вен. От вопросов о самочувствии она отмахнулась, как он назойливых мух, коротко ответив, что все пройдет до утра, если сейчас ей нальют пиалу водки с черным молотым перцем и положат в бульон побольше курта.

Сказано – сделано. Каприз Зои был беспрекословно исполнен, тем более что это не составляло особого труда для домочадцев. Закупленная впрок Жакыпом водка всегда имелась в доме, и одна из бутылок уже стояла у стола, ожидая прибытия Зои. Черный молотый перец и курт тоже были под рукой, и через минуту Галия уже поставила перед своей капризной свекровью две пиалы с требуемым содержимым, чтобы та пришла в себя, не заставляя их зря беспокоиться за состояние ее здоровья.

– Может, вместо водки аспирин выпьете? – спросила Галия, всматриваясь в болезненное лицо свекрови, вид которого не предвещал ничего хорошего.

– Нет. Оставь свой аспирин себе, – ответила с недовольством Зоя, протягивая дрожащие руки к наполненной водкой пиале, чтобы прикончить ее в два глотка.

Ударная доза спиртного и последовавший за ней наваристый бульон сделали свое благое дело, и Зое пусть на время, но стало хорошо. Несмотря на уговоры Жакыпа, она не притронулась к еде и после короткого отдыха за столом в обществе сына и невестки, лежа на корпе, подложив под голову одну из больших подушек, что всегда находились здесь, молча поднялась с места, опираясь руками на все, на что было можно, и, шаркая босыми ногами, отправилась назад в свою комнату.

К удивлению Жакыпа и Галии, утром девятого марта Зоя не вышла к завтраку, чтобы, по обыкновению, выпить рюмку водки и подогретую сорпу. И даже ее болезненный голос не позвал никого в комнату с просьбой принести ей все это на подносе в кровать. Забеспокоившись о матери, которой несвойственно было так быстро заканчивать этот особенный для нее праздник, Жакып отправил Галию проведать ее, а сам остался на кухне с тревожным лицом, ожидая нехороших новостей.

Беспокойство сына оказалось не напрасным: через непродолжительное время Галия вернулась с известием, что у Зои высокая температура. Несмотря на то, что у нее был жар, ее знобило, и она попросила Галию поплотнее укрыть ее одеялом и, если можно, посильнее растопить печь, чтобы дома было теплее. Сухой грудной кашель, который не прекращался всю ночь, извел ее, не позволив выспаться, и поэтому у Зои был измученный вид, к тому же при каждом ее вздохе из груди вырывался неприятный хрип.

– Пройдет. Вот отлежусь пару дней – и снова приду в себя, – проговорила она, прихлебывая горячий бульон, принесенный ей в постель.

Но, несмотря на выпитый аспирин, обтирание водкой и прочие процедуры, в последующие дни температура у Зои не спала, и ей становилось все хуже.

– Надо ее в город везти, в больницу. Не нравится мне это, – сказала на третий день Галия, замечая, как все больше и больше ухудшается состояние свекрови.

– Давай еще денек подождем. Может, отпустит?! – проговорил неуверенным тоном Жакып, понимая, что выбраться с фермы будет не так-то просто, учитывая, что все вокруг еще было завалено снегом.

Несмотря на возможные трудности, вечером за ужином Жакыпом и Галией было принято решение, что если матери к утру не полегчает, то необходимо выехать в сторону поселка во что бы то ни стало. Так как поездка была сопряжена с реальной опасностью застрять в сугробах где-то посреди степи, решили также, что вместе с Жакыпом и Зоей поедет Илья, чтобы в случае чего быть подмогой в дороге.

Уже с вечера Жакып приготовил две большие «комсомольские» лопаты, которые должны были стать основным спасательным инструментом, когда потребуется выбираться из глубоких сугробов и заснеженных ям, непременно ожидавших их на пути. Канистра с бензином, паяльная лампа, ружье и бинокль – все это вместе со спичками, большой связкой дров на всякий случай и трехдневным запасом еды также было готово к предстоящему нелегкому пути.

Ночь прошла на удивление тихо. Выпив по настоянию Галии две таблетки аспирина, все еще борясь с не покидающим ее ознобом, Зоя отправила невестку спать, проговорив сквозь прикрытые веки:

– Иди! Ты уже ничем не поможешь. Спасибо и на этом!

Не придав особого значения словам свекрови и решив, что ночью непременно проведает Зою, Галия вернулась в спальню, легла рядом с супругом и, перекинувшись с ним парой фраз, провалилась в глубокий сон.

Привычно проснувшись и все еще лежа неподвижно на кровати, Галия прислушалась к тишине, нарушаемой только тиканьем часов, что висели на стене напротив, а потом, приподняв голову с подушки, всмотрелась в слабом свете керосиновой лампы в их стрелки: часы показывали без пятнадцати шесть утра.

«М-да. Как же я так проспала?.. Звала, наверное, ночью… Опять будет ныть и голову морочить», – подумала с досадой Галия, представив недовольную мину свекрови, которую она должна была проведать ночью. «Прихвачу сразу воды, чтобы дважды не ходить», – сказала она сама себе, вскочив с постели и направляясь на кухню. С кружкой в руках Галия осторожно открыла дверь в комнату Зои.

– Хотите воды? Я воды принесла… ва-а-ам, – почти прошептала она последнее слово, застыв на месте как вкопанная, смотря на окаменевшее лицо свекрови.

«Неужто умерла? Не может быть! Спит, наверное», – посетила Галию первая мысль.

Желая проверить свою догадку, она осторожно прикоснулась к плечу Зои рукой. Реакции не последовало. Безжизненно повисшая на краю кровати рука, полуоткрытые глаза, уткнувшиеся в стену напротив, застывший в немой гримасе рот – на всем лежала печать смерти, посетившей Зою ночью, задолго до прихода невестки.

«Надо будить Жакыпа… Как же ему сказать? Как бы не учудил что-нибудь в порыве гнева», – была следующая мысль Галии.

Смерть старухи не вызвала в ней ни жалости, ни печали. Отношения, которые сложились между ними, не давали ей повода ощущать праведную скорбь от потери свекрови, с которой она прожила бок о бок многие годы. Выйдя из спальни, Галия, все еще раздумывая о случившемся и о том, как ей поступить, направилась на кухню. Закрыла за собой дверь и начала, гремя небольшой специальной лопаткой, вынимать из зольника накопившуюся там за ночь золу, тревожно прикидывая в уме, как избежать гнева мужа, бурная реакция которого при любых неприятных событиях зачастую не сулила ничего хорошего окружающим его людям.

– И после смерти проблемы мне эта карга создает, прости меня Аллах! – прошептала Галия, помянув недобрым словом свекровь, которой было уже все равно, что происходит на этом свете.

 
                                       * * *
 

После того как мясник проговорил положенные слова, прося у жертвенного животного прощения, широкий клинок большого ножа размашисто полоснул по шее выпучившей глаза от страха большой кобылы с белой полосой на лбу. Алая кровь несколькими струями брызнула на снег, оставляя на нем большие и маленькие багровые лужицы, быстро слившиеся в одно большое пятно. Перед тем как сделать свой последний, протяжный вздох через раздувшиеся ноздри, гнедая изо всех покидающих ее сил дернула крепко связанными вместе ногами, беспомощно забилась в предсмертных конвульсиях и вскоре, испустив дух, обмякла, что послужило сигналом всем, кто придерживал ее, взобравшись сверху, и стоял рядом с наточенными ножами, приступить к немедленной разделке туши…

Кончина Зои не означала, что Жакыпу уже не надо было ехать в поселок. Наоборот, ее смерть привела к еще большим тратам времени, сил и финансов, связанным с проведением традиционных похорон и поминок по национальному обычаю. Поэтому добраться до поселка, чтобы похоронить мать рядом с отцом, стало для него еще более насущной необходимостью. А значит, приготовления к трудной дороге не оказались напрасными.

Только по истечении суток после смерти матери Жакып с трудом пробился в поселок и известил о ее кончине всех родственников и соседей. Сразу же началась подготовка к похоронам и поминальной трапезе, в которой, по обычаю, участвовало много людей. По желанию Жакыпа были забиты кобыла-пятилетка, одна корова и два больших барана. Прием соболезнований и проводы усопшей состоялись в их собственном доме, в котором ныне проживали внуки и родственники Зои.

Присматривать за фермой были посланы двое родственников Жакыпа по линии отца. Его беспокойство относительно Ильи оказалось беспочвенным. Тот, как обычно, делал свою работу на ферме, не предпринимая попыток убежать по причине практической неосуществимости этого плана в зимний период. А первую половину марта вполне можно было считать зимой: все еще холодные дни и ночи, и степь, по-прежнему утопающая в сугробах. Поэтому то, что Илья не подался в бега, было воспринято прибывшими присматривать за хозяйством мужчинами как проявление здравого смысла, и они не особенно удивились, что работник оказался на месте и мирно занимался своими привычными обязанностями.

Вереница желающих выразить соболезнование людей не утихала в течение двух дней. Младшая из детей, Нуржамал, как и многие, кто прибыл из городов и районного центра, с трудом пробилась к поселку, услышав о случившемся от вахтовиков, возвращавшихся домой через их поселок. Поздний звонок неизвестного мужчины донес до дочери печальную весть, после которой она, несмотря на ночное время, засобиралась в путь, начав с поиска транспорта, который мог бы довезти ее до родных мест. Нуржамал приехала в поселок глубокой ночью, почти под утро, когда до утреннего джаназа-намаза6868
  Джаназа-намаз – погребальная молитва мусульман, которой усопшего провожают в последний путь.


[Закрыть], после которого выносили тело усопшей, оставалась совсем немного времени.

Нуржамал зашла в комнату, где лежало тело их усопшей матери, попрощалась с ней и, молча осушив глаза от слез, произнесла:

– Рядом с отцом похороним. Так будет правильно.

Невысокого роста, коренастая и сильная Нуржамал была похожа чем-то на братьев не только телосложением, но и характером. Имея грубые, мужские черты лица и нетипичное для женщины телосложение, она была не замужем в свои годы. Лет десять назад, окончив школу, она чуть было не занялась серьезно женским самбо, однако их покойный старший брат Жалын заставил ее бросить спорт, объяснив ей, что это не женское дело.

Жалын… Одно его имя чего стоило6969
  Жалын – «пламя».


[Закрыть], заставляя многих вздрагивать. Ремесло старшего брата и предопределило его короткую судьбу. Жалын являлся правой рукой лидера организованной преступной группировки – некоего Атабека. Группировка, состоявшая в основном из бывших спортсменов, наводила страх на коммерсантов и даже на своих конкурентов-вымогателей, расплодившихся как грибы после дождя в начале девяностых.

Выходец из спортивной школы, прозванной в народе «инкубатором» не только из-за одинаковых коротких стрижек и спортивной одежды ее выпускников, но и по причине их схожего образа мыслей и поведения, Жалын в начале девяностых начал свое восхождение на олимп криминального мира в шахтерской столице республики. Эта спортивная школа поставляла боевые единицы организованным преступным группам по всей стране, поскольку после ее окончания многие выпускники оказались невостребованными в обществе в наступившую эпоху дикого капитализма. В стране повсеместно закрывались спортивные кружки и объекты культуры, куда они могли бы устроиться тренерами и помощниками тренеров. А низкая, пожираемая галопирующей инфляцией заработная плата учителя физкультуры в школах не прельщала крепких молодых людей. Зато их с удовольствием принимал криминальный мир. Поэтому в начале девяностых, как и многие его спортивные сверстники, Жалын свернул на кривую дорожку. Вначале – чтобы просто выжить, а потом, уже вкусив прелесть легких денег, втянулся в этот порочный круг и, более того, занял высокое место в криминальной иерархии.

Конец его истории был банален и мало отличался от судьбы многих его соратников. В одной из разборок Жалын был убит выстрелом в упор доведенным до отчаяния предпринимателем, у которого банда хотела забрать бизнес, не удовлетворившись ежемесячным оброком, просто так капавшим им в карманы. Жалын был похоронен в отдельном мазаре, так как погиб еще при жизни отца, который, несмотря на свою жестокость и несентиментальность, был подкошен этой новостью и через пару лет, так и не дожив до шестидесяти, покинул этот бренный мир.

– Ты ни о чем не беспокойся. Все сделаем по-людски. По традиции, – ответил коротко и сдержанно сестре Жакып, не желая углубляться в эту тему.

На третий день после прибытия Жакыпа с телом матери в поселок, к десяти утра, двор их поселкового дома наполнился людьми. Мулла объявил о начале процессии и встал лицом на запад, в направлении Мекки. Часть собравшихся мужчин, среди которых был и Жакып, согласно предписанным правилам, выстроились в несколько рядов за муллой. Проникновенное чтение им суры из Корана напомнило всем о бренности этого мира. Народ с почтением затих, опустив взоры в землю, предаваясь, хоть и на время, мыслям о мимолетности и краткости земной жизни. Повторяя действия за престарелым худощавым муллой, собравшиеся раскрыли ладони перед собой. Пригнув колени, сели на них, готовясь к заключительному акту молитвы. Тихий голос муллы, нашептывающий последние строки суры, звучал уже среди гробовой тишины. Конец аята был ознаменован громким восклицанием «Аминь!», многоголосой волной прокатившимся по всему поселку.

После молитвы мулла произнес краткую речь, посвященную жизни покойной, и спросил собравшихся о долгах усопшей.

– Уважаемый жамагат7070
  Жамагат – «общество, сообщество».


[Закрыть]! Этот бренный мир покинула наша сестра, мать по имени Загира. Не дано нам предвидеть и решать, когда мы придем в этот мир и когда из него уйдем. Это решает только Аллах!

Сделав многозначительную паузу, мулла продолжил:

– Хорошим человеком была Загира! Вырастила детей. Прожила с мужем достойную жизнь. Много лет трудилась. И теперь, согласно традициям ислама, я спрашиваю вас: есть ли среди вас тот, кому она осталась должна? Если есть, то он должен сейчас предъявить свои требования при всем обществе. Здесь стоит ее сын. Он в ответе за ее долги и по обычаю обязан будет их покрыть. А если такого человека нет или он решил промолчать сегодня, то в последующем его долги не будут признаны и не подлежат погашению семьей усопшей. Поэтому я повторно спрашиваю: есть ли тут тот, кому покойная задолжала что-нибудь?

– Не-е-ет! – прокатился дружный многоголосый возглас над толпой.

– Тогда выступаем! – произнес мулла.

Стоявшая тихо толпа зашевелилась и задвигалась.

– Кто поедет на кладбище, чтобы проводить покойную, садитесь в автобус и машины! Остальных просим пройти в дом и рассаживаться в комнатах! Кому не хватит места у нас, просим пройти в дома наших соседей, – прогремел вслед за муллой Жакып, приглашая народ на поминальный обед.

Несколько мужчин, в основном молодого и среднего возраста, подойдя к завернутому в саван телу покойной, приподняли его, переложили на расстеленный предварительно ковер, завернули в него и, положив на носилки, подняли на плечи и понесли в сторону автобуса. Слабый до этого женский плач поднялся стеной и наполнил округу жалостными возгласами.

Две сотни человек теснились как внутри двора, так и между соседними домами. Это были родные и близкие, односельчане, соседи, коллеги и просто знакомые покойной Зои. И все эти люди, чтящие вековые традиции предков, считали нужным выразить соболезнование ее детям, сказать добрые слова в адрес их матери, после чего неприметно вручали положенную в таких случаях денежную помощь человеку, который сидел тихо в сторонке и собирал эту добровольную подать, как было принято с незапамятных времен.