Текст книги "Невольник"

Холод, который проник под легкую куртку и овладел его телом за то время, что он пролежал на асфальте, заставил Илью обхватить руками плечи, чтобы как-то согреть себя. Ситуация требовала быстрого решения, а решением был срочный поиск места, где можно было переночевать, не подвергаясь ночному холоду. Илье не пришлось далеко идти, да и не хотелось, тем более что в его нынешнем состоянии это вряд ли было возможно. Взгляд Ильи уперся в собственный диван, что стоял между двумя рослыми деревьями и кучи выдворенных вещей. Благо на спинке кровати все еще лежало старое одеяло.

Шатаясь из стороны в сторону, трясясь всем телом от холода, Илья пошагал в сторону дивана, который должен был спасти его в эту ночь, подарив тепло и уют, насколько это было теперь возможно, и забрался с головой под одеяло.

– Илья, Илья! – послышался знакомый хриплый голос сквозь пелену тяжелого сна.

Укутанный и ушедший с головой под одеяло, Илья, не высовываясь из своего укрытия, приоткрыл глаза и прислушался к надоедливому голосу извне, как будто звучащему из другого мира.

«Откуда они узнали, что это я? По вещам, наверное», – подумал про себя Илья, но прерывать свой сон и вставать с дивана ему не хотелось. Однако рука человека, которому принадлежал голос, стала трясти его за плечо.

– Илья, че это ты на улице лежишь?

Голос принадлежал Саньке, такому же, как и он, безработному одинокому ровеснику со схожей судьбой, который периодически захаживал к нему, чтобы, как он любил выражаться, «оприходовать на двоих».

– Че за дела? У тебя что, квартиру забрали? – спросил Саня, глядя на друга с жалостью, когда тот откинул одеяло с головы.

Илья глубоко вздохнул и спросил сиплым простуженным голосом:

– Есть попить?

– Найдется. Только дома, – ответил Саня и вытащил из кармана брюк пачку сигарет.

Илья вытянул сигарету с протянутой пачки и прикурил от спички, зажженной стоявшим рядом с Саней приятелем, с которым он не имел честь быть прежде знакомым.

– Бери радиоприемник и пошли ко мне. Обмозгуем все, – сказал Саня, показывая ему литровую пластиковую бутылку с надписью «Буратино» на этикетке, на четверть заполненную прозрачной жидкостью – скорее всего, спиртом, который они обычно употребляли, когда не хватало денег на водку. А денег всегда не хватало…

– А… вещи? – произнес растерянно Илья, пройдясь беглым взглядом по своим пожиткам, разбросанным вокруг дивана, оторвав спину и сев на край кровати.

– Зачем тебе этот хлам? Здесь и взять-то нечего. Да и куда ты все это понесешь? – сказал Саня, ошарашив Илью своим непредвзятым и точным ответом, на который нечего было возразить.

С трудом привстав с дивана, Илья оценивающе осмотрел свое имущество и убедился, что среди этих вещей действительно не осталось ничего такого, что стоило бы взять с собой. Да и куда и на чем он мог это все перевезти? Единственной ценностью, которая у него оставалась до сегодняшнего дня, была квартира, и вот он ее так глупо потерял. А это все, как точно выразился Саня, хлам. Все более или менее стоящее было давно распродано, а потом съедено и пропито… Разве что радиоприемник. И альбом. Семейный альбом в красной бархатной обложке, в котором хранились фотографии Татьяны с детьми и родителей, память о прошедших счастливых мгновениях его жизни.

«Забрать? Место ведь не займет…» – пробежала мысль в голове. «А зачем? Прошлое не вернешь…» – ответила с горечью другая. Короткий разговор Ильи с самим собой прервал возглас Сани:

– Илья! Ты идешь?!

Голос товарища заставил его оторвать взгляд от альбома и торопливо засеменить вслед за удаляющимися друзьями. Однако через несколько шагов что-то остановило Илью, он замер на месте, развернулся и, вернувшись к своим разбросанным пожиткам, поднял с земли альбом, оттряхнул его, сдул с поверхности пыль и грязь и нежно провел по его матовой поверхности ладонью.

Не отрывая наполнившегося грустью взгляда от альбома, Илья замер, не решаясь открыть его, боясь воспоминаний, которые могли больно его ранить в совсем неподходящий для этого момент. Несмотря на сопротивление здравого смысла, советовавшего не делать того, что могло причинить боль, указательный палец правой руки сам перевернул обложку и раскрыл перед ним первую страницу альбома.

Посередине первого листа, как и во многих семейных альбомах того времени, была приклеена фотография счастливой семьи Переделкиных, как бы приветствуя того, кто раскрывал альбом и смотрел на нее. На черно-белой слегка вытянутой в длину фотографии можно было увидеть самого Илью, Татьяну, их детей и родителей Ильи. Дети по тогдашней традиции расположились посередине, между горячо любимыми бабушкой и дедушкой, а они с женой стояли на весь рост за их спинами, глядя в объектив фотоаппарата глазами, полными уверенности и надежд. Все улыбались. Дети здесь были совсем малые, пять лет и один годик… Воспоминания обволокли сердце пеленой печали, заставили его в волнении забиться, погружая Илью в водоворот чувств и эмоций, с которыми он не мог совладать. Глаза наполнились слезами, и две большие капли, оторвавшись, упали на поверхность фотографии.

«Этой жизни больше нет! И она никогда не вернется!» – проговорил про себя с горечью Илья, после чего, захлопнув твердую обложку альбома обратно, наклонился и бережно положил его обратно на кучу книг, где он лежал до этого, и поспешил вслед за удаляющимися друзьями, держа в одной руке радиоприемник.

 
                                       * * *
 

– Надо сходить к участковому и написать заявление! – громко произнес Толик, приятель Сани, с которым он только что познакомился. Толик имел проблемы со слухом и оттого разговаривал во весь голос.

– Да-да, и пусть разбираются, – пробубнил сонно Саня, растягивая слова. – Они же часто к тебе наведывались. Теперь пусть отрабатывают свои деньги. Пусть разоблачают аферистов.

– Санек дело говорит! – поддержал друга новоявленный знакомый Ильи, невесть как услышавший эти тихо произнесенные слова.

Он так же, как и Илья, расположился в одном из двух больших кресел бежевого цвета с высокой спинкой, что стояли друг против друга, разделенные журнальным столиком, один в один похожим на стол Ильи, только сохранившим свой первоначальный добротный вид и цвет.

Томно закрыв и снова открыв глаза, прятавшиеся за затемненными стеклами больших овальных очков, умник коротко добавил к сказанному:

– Опорный пункт откроется после шести. Сходи к ним, – и, намереваясь вздремнуть, начал поудобнее пристраивать в кресле свое тучное, оплывшее тело.

«Непременно пойду. Непременно», – согласился со сказанным про себя Илья, тоже поудобнее располагаясь в кресле и намереваясь вздремнуть, как и все, насколько это удастся.

Проснувшись раньше всех, Саня взглянул сперва на одного, потом на другого друга, что, расположившись по обе стороны стола, безмятежно спали в своих креслах, застыв в них, словно восковые фигуры в музее. Толик, как всегда, заснул, не сняв очки, и те, по обыкновению, сползли на его мясистый короткий нос. Илья шумно сопел, откинув голову на спинку и приоткрыв рот, а бегающие под закрытыми веками зрачки говорили о том, что ему снится какой-то беспокойный сон.

Взгляд Сани опустился к ногам Ильи, туда, где в узком проходе между креслом и диваном стоял тот самый радиоприемник, который он посоветовал другу прихватить с собой, единственная вещь, имеющая хоть какую-то ценность, из всего скарба, оставшегося валяться во дворе.

Взяв со стола наполненную до половины литровую стеклянную банку с водой, Саня жадно влил ее в себя, и пока вода большими глотками входила в него, он вспомнил, что разбавленный спирт, который они втроем употребляли до отхода ко сну в полдень, к сожалению, закончился, а желание продолжить застолье все еще присутствовало. Жесткое похмелье при отсутствии денежных средств в карманах подтолкнуло Саню, как он сам убедил себя, «взять у друга в долг», конечно, временно, его радиоприемник. Почесав голову и пройдясь рукой по небритой щеке, Саня, все еще колеблясь, потянулся к радиоприемнику, взял его в руку и повертел перед носом. Желание выпить окончательно победило, и он, стараясь не шуметь, встал с дивана и направился к выходу…

Свинцовая тяжесть, навалившаяся на Илью, не позволяла ему шелохнуться или хотя бы разлепить веки. Сквозь сон он слышал где-то вдалеке отражающиеся эхом голоса Толика и Сани, которые с каждой секундой становились все громче и ближе. Илья не мог понять, явь это или сон. Обжигающая жажда в груди и пересохший, как колодец в пустыне, рот заставили его пересилить себя и вернуться в реальность. Да и запах сигаретного дыма, пробравшись в легкие, зазывал его сделать затяжку. Еле раскрыв тяжелые веки, Илья увидел перед собой сидящих рядом друзей. Слегка наклонившись друг к другу, они громко что-то обсуждали, не обращая на него внимания.

– Ну, давай разливай! Еще по одной пропустим, – произнес заплетающимся языком Саня, после чего трижды торопливо и жадно затянулся сигаретой, что была наполовину выкурена, и на длинном выдохе выпустил из ноздрей струю дыма, повалившего оттуда, как из печной трубы, прямо на стоящий перед ними стол.

– Мне тоже налейте, – произнес полусонным голосом Илья, когда рука Толика потянулась в сторону прозрачной литровой банки со спиртом, чтобы в очередной раз разлить его по высоким граненым стаканам.

– М-м-м. Проснулся? – ленивым голосом поинтересовался Саня, слегка улыбнувшись краями губ.

Толик тоже расплылся в улыбке, заслышав голос Ильи, и плеснул в пустой стакан, стоящий перед ним, смесь воды со спиртом, которую они с Саней недавно приготовили.

– Зачем так много? Уморить меня решил? – спросил Илья, бросив взгляд на почти до краев наполненный стакан.

– Штраф-ной. Мы-то уже пропустили по одному, – растягивая слова, проговорил Толик, продолжая разливать содержимое банки себе и Сане.

На низком журнальном столике темно-бордового цвета, за которым расположилась троица, кроме полупустой пачки сигарет, трех заляпанных пальцами граненых стаканов и литровой стеклянной банки, в которой находилась спиртовая бурда, ничего не было. Наступил послеобеденный час. Лучи яркого сентябрьского солнца, падая в комнату, заливали ее своим мягким светом и теплом. Со стороны настежь открытых дверей балкона доносились радостные голоса играющей детворы.

– А вода есть? – спросил Илья, оторвав спину от кресла и слегка наклонившись вперед.

– Есть! В кране! – произнес Толик, громко засмеявшись над своей шуткой, которую никто не поддержал.

Илья с трудом привстал с кресла, опираясь руками на округлые удлиненные подлокотники. Распрямившись, почувствовал, как у него закружилась голова и потемнело перед глазами. Пытаясь не упасть, он растопырил руки в стороны и неподвижно замер на месте, дожидаясь, пока мир вкруг придет в равновесие. Потом, придя в себя, поплелся, еле волоча ноги в дырявых носках, в сторону кухни. Оглушив залпом два стакана воды из-под крана, он снова наполнил емкость водой и направился в сторону зала, держа стакан в правой руке, чтобы было чем запить спиртовую смесь, дожидавшуюся его на столе.

Подойдя к проему двери, что вела в зал, Илья случайно взглянул на свое отражение в зеркале, встроенном в вешалку для одежды, и увидел опухшее от побоев лицо, покрытое синяками и ссадинами, дававшими о себе знать ноющей болью. Еще раз с досадой пробежавшись взглядом по лицу, Илья тяжело вздохнул и прошел дальше, чтобы продолжить возобновившееся застолье.

– Ну… будем! – произнес он и в три глотка выпил полный стакан спиртового раствора, предварительно усевшись поудобней в кресле.

Огненная смесь обожгла рот, гортань и грудь, спустилась к животу и расползлась по нему горячей лавой, от которой через некоторое время настроение Ильи заметно приподнялось и появилось желание вкусить чего-нибудь съестного.

– Поесть бы чего. Картошки пожарить, может? – произнес он вслух, смотря в сторону окна.

Неожиданно, как будто вспомнив что-то важное, Илья встрепенулся, посмотрел себе под ноги и спросил у сидящих за столом товарищей ошарашенным голосом:

– А где радиоприемник?

Оглядевшись по сторонам и не обнаружив своего радиоприемника, он обошел стол, а потом осмотрел и всю комнату. Остановился и с недоверием уставился на своих друзей, которые подозрительно молчали, потупив глаза.

– Илюха, ты не обижайся… Это самое… Мы его продали… И вот… картошки немного прикупили, пачку сигарет, ну и спирта… – виноватым голосом произнес Саня.

– Сейчас картошечки нажарим, поедим, – добавил Толик, отведя взгляд в сторону.

В комнате повисла тягостная тишина. Поначалу Илья растерялся от услышанного, но его растерянность быстро сменилась злобой и яростью. Мозг просверлила мысль: «Взяли… без спроса! Украли!»

– Да вы что, гады?! Не спросив у меня?.. Оборзели совсем, что ли?! – вырвалось из него в порыве гнева.

В ярости Илья опрокинул столик со всем его содержимым. Стаканы, банки, с грохотом упав на пол, разлетелись вдребезги.

Не ожидая от него такого, Толик и Саня уставились на приятеля округлившимися глазами, замерев в тех позах, в которых застал их взрыв эмоций.

Первым пришел в себя Саня. На правах хозяина он, нахмурив брови, мотнул головой и с едва сдерживаемой злобой в голосе произнес гневную тираду в оправдание своего поступка:

– Слушай, ты… Ты что, думал, этот спирт с неба свалился?! Или эти сигареты нам мать Тереза дала?! Ну, обменяли на твой китайский радиоприемник в киоске. Ты чего выкобениваешься?! Вон, похмелился же! Лучше же стало! Я тебя по-дружески домой пригласил, а ты здесь из-за какого-то вшивого радио концерт устраиваешь!

– Надо было попросить!!! – возмущенно выкрикнул Илья, непроизвольно сжав кулаки и приготовившись к драке.

Сделав шаг в сторону перевернутого стола, он пнул его так, что тот отлетел и с грохотом врезался в отопительную батарею под окном. Раздался скрежет раздавленного стекла. Испепеляющим взглядом Илья посмотрел Сане в глаза. Не увидев в них ни сожаления, ни раскаяния, он, махнув рукой, развернулся и направился к выходу.

– Илья, ну что ты, в самом деле?! – услышал он за спиной голос Толика, раздосадованного таким поворотом дел.

Но тут же послышался приглушенный голос Сани:

– Не надо. Пусть идет. Вернется еще. Ему некуда идти.

Эти слова больно кольнули сердце Ильи. «Ему некуда идти… Мне некуда идти! Некуда!» – пульсировало в его голове, пока он спускался по лестнице, не понимая, куда и зачем идет. Пелена навернувшихся слез заволокла глаза, а к горлу подкатил знакомый горький ком отчаяния, злобы и безысходности. Пытаясь убежать от эмоций, готовых захлестнуть его с головой, Илья сначала быстро-быстро засеменил, а потом и вовсе помчался вниз, перепрыгивая через две ступеньки бетонных лестниц подъезда, как будто за ним гнался разъяренный зверь.

Распахнув дверь подъезда сильным толчком, Илья выскочил во двор многоэтажки и замер. Возле скамейки сидела, держа осанку, Герта, ожидавшая его с самого утра, как только он исчез за входной дверью подъезда. Завидев Илью, она сорвалась с места и, подбежав к хозяину, радостно заскулила, виляя хвостом и как бы спрашивая с укором: «Ну куда ты исчез, так надолго оставив меня?»

– Герта! Ге-е-ерта… Как дела, умничка? Голодная, наверное… А у меня нет ничего. Прости…

Он разговаривал со своей верной подругой, присев на корточки и поглаживая ей голову и шею. Герта по привычке стала обнюхивать и облизывать Илье руки в ожидании чего-нибудь съестного, но, не найдя ничего, снова жалобно заскулила и замерла на месте, позволяя соскучившемуся по ней хозяину вдоволь насладиться общением с ней.

Ноги Ильи привычно привели его в свой двор, к подъезду его бывшего дома. Вещей на прежнем месте уже не было.

«Видать, эти постарались… чтобы все, что напоминало обо мне, исчезло вместе со мной», – подумал он.

Он был прав. Новая хозяйка его квартиры, выглянув поутру из окна, обратилась к своей «группе поддержки» в лице братьев и племенников со словами:

– Перетащите куда-нибудь весь хлам этого алкаша. Выкиньте его отсюда, чтобы глаза соседям не мозолил!

Сказано – сделано. Трое молодых удалых родственников беспрекословно выполнили просьбу тети, оперативно, за каких-то пятнадцать-двадцать минут, перетащив все принадлежащие бывшему хозяину вещи к мусорным бакам, что выстроились в ряд у стен квадратного красного кирпичного строения распределительной трансформаторной подстанции. Это место находилась на самом краю двора и соседствовало с узким автомобильным заездом в квартал.

Женщина, которая купила квартиру Ильи со всеми его долгами и в весьма плачевном состоянии, имела три точки по продаже косметики на местных рынках и слыла весьма деловой и оборотистой. Сауле уже пятый год как переехала в город и проживала в приватизированной комнатенке бывшего общежития, проклиная руководство страны, которое своей так называемой шоковой экономической реформой расформировало колхоз, в котором она жила-поживала со своей семьей, а потом пустило их по миру, оставив их один на один с возникшими проблемами. Вначале всей семье, состоящей из пяти человек, переехав в город, пришлось помотаться по углам, снимая комнаты в квартирах, пока не удалось приватизировать захудалую комнатенку в бывшем государственном общежитии, принадлежавшем когда-то одному из местных образовательных институтов. Расходы на троих несовершеннолетних детей и посылки для отбывавшего срок в местах не столь отдаленных супруга, который, придя в отчаяние от того, что его коммунальное предприятие, занимающееся чистотой города, вот уже более полугода не выдавало положенную заработную плату, решил на время переквалифицироваться в «преступного элемента», дабы добыть денег на пропитание своих детей и помочь жене, которая с утра до глубокого вечера не выходила с рынка, летом в жару и зимой в стужу, пытаясь прокормить их всех. «Переквалификация» супруга, которую он предпринял в первый год приезда в город, оказалась неудачной. Горе-бандит при первом же «деле» попался и был осужден на пять лет колонии. Попытка «вынести» с металлургического комбината в составе группе лиц металлопрокат не увенчалась успехом. Из бывшего тракториста с восемнадцатилетним стажем вышел плохой вор и грабитель. И вот однажды, случайно познакомившись на одном из праздничных мероприятий с не менее активной и деловой Айнаш, которая оказалась ее дальней родственницей по роду-племени, Сауле получила шанс заиметь свою жилплощадь. Дамы быстро нашли общий язык и сдружились, и уже вскоре Айнаш при очередной встрече предложила новоявленной родственнице-подруге приобрести квартиру Ильи по цене ниже рыночной, красиво обрисовав всю картину выгодной для них обеих сделки.

Падение нравов, обусловленное гонкой за деньгами, в которую включились, за редким исключением, почти все, сделало человеческую жизнь в новом обществе бесценной – в том смысле, что она перестала что-либо стоить. Точно так же обесценилась и правившая в недавнем прошлом идеология всенародного достояния и заботы о людях, а ей на смену пришли «принципы», декларируемые новой эпохой и новым строем, где во главу угла были поставлены индивидуализм и собственничество, поданные народу под соусом демократии и свободы выбора. Государство внушало людям: «Вот вам демократия. Свобода. Делайте что можете и что хотите», – скрывая за этими красивыми словами и фразами неспособность и нежелание сделать хоть что-то для своего народа. Правительство пошло по самому простому пути, выбрав экономический метод «шоковой терапии», когда страна и население одномоментно переводились с накатанных годами рельсов государственно-плановой экономики, когда все и вся управлялось и организовывалась правительством, на якобы демократический путь, а на деле – к неконтролируемому, разнузданному и дикому капитализму, при котором каждый был сам за себя.

Новые суровые реалии выбили почву из-под ног многих семьей. Люди постепенно стали понимать, что в наступившей новой реальности хорошо будут жить те, кто имеет такие черты характера, как наглость, хваткость и предприимчивость вкупе с особыми моральными принципами, граничащими с подлостью и предательством. Умение приспосабливаться и не упускать свою выгоду стало нормой жизни, ибо выжить иначе порой было просто невозможно. Подхалимство и чинопочитание в определенных сферах и секторах деятельности должны были стать твоим вторым «я», если ты желал оказаться в когорте «своих» и «успешных». Бандиты и мошенники, коррумпированные чиновники и силовики стали жить гораздо лучше, чем те, кто трудился честно, в поте лица зарабатывая сущие гроши.

Так, постепенно, в души людей проникли культ денег, индивидуализм, граничащий с эгоизмом, черствость и беспринципность, вытеснив оттуда такие качества, как коллективизм, доброта и нравственность. Нередко можно было видеть, как смекалистые и деловитые молодые парни, вчерашние школьники, делая большие деньги на торговле и еще черт знает на чем, разъезжают на крутых иномарках, нанимая своих бывших школьных учителей к себе продавцами или завскладами, а то и простыми сторожами, чтобы те могли заработать хотя бы на хлеб – тут уж не до изысков. Новоявленные владельцы оптово-торговых предприятий, крупных магазинов, банкиры и бандиты, ворочавшие миллионами, могли позволить себе кидаться деньгами на свадьбах родственников, как бумажными фантиками, когда как многие трудяги не получали свою мизерную зарплату, живя впроголодь и в долг, сдавая ценные вещи в ломбарды или занимая деньги у разного рода ростовщиков под бешеные проценты, появившихся в эти времена как грибы после дождя. Многие, понурив голову, позорно смирились даже с тем, что их дочери и сестры стали «зарабатывать» на жизнь проституцией, без стеснения выставляя себя, как товар, напоказ, выстроившись вдоль длинных улиц и проспектов, которые ныне ассоциируются не с людьми, именами которых они были названы, а с тем, что некогда эти улицы на многие годы были облюбованы представительницами древнейшей профессии, прошедшей сквозь века и возрождающейся всякий раз, как только мораль и нравственность дают слабину в непростые времена.

Резкие изменения, произошедшие в жизни государства и общества, понуждали многих его членов нехотя и без собственного внутреннего одобрения подчиняться этим новым тенденциям и неписаным правилам ради поддержания материальной стабильности и социального статуса, а также из стремления быть «как все» или «не хуже всех». Весь груз ответственности, который некогда несло государство, в одночасье свалился на плечи самих граждан. Общество оказалось один на один с новыми правилами наступившей новой эпохи, и адаптация проходила тяжело и болезненно. Большинство не смогли остаться теми, кем они были, многие потеряли свое лицо… Людям было действительно тяжело…

До наступления в жизни Айнаш, как, впрочем, и всей страны, периода «крутых американских горок» она была скромной сельской учительницей и преподавала биологию. Новые реалии вынудили ее переехать в город вместе с семьей, заколотив двери и окна своего сельского дома, знаменуя тем самым, что их жизни здесь пришел конец. Как и многим в то время, ей с двумя детьми и супругом пришлось переехать в город и с головой броситься в дебри новой действительности, борясь за собственное выживание. Вначале они бралась за любую работу, она была посудомойщицей и поломойкой, продавцом водки в ночное время, а супруг, что проработал девять лет зоотехником в колхозе, подрабатывал тем, что стал шашлычником в кафе, сторожем на автостоянке и даже той «куклой», на которой дрессируют собак в кинологической службе местной полиций. Через пару лет мытарств, поняв, что работа за гроши не даст им перспектив, семья, набравшись смелости, начала пробовать себя в предпринимательстве. Больших барышей так называемый малый бизнес семейству не принес, давая лишь шанс оставаться худо-бедно на плаву, добавив к тому же проблемы с разного рода индивидами и персонажами, начиная от вымогателей в спортивных куртках и заканчивая официальными лицами в костюмах с галстуками, которые старались оттяпать у них свою долю деньжат.

После долгих проб и ошибок несгибаемая и упорная Айнаш случайно оказалась в сфере обслуживания многоквартирных домов, которые перешли в частную собственность и, соответственно, в управление самих граждан, которые не понимали, как эту собственность обслуживать, а зачастую и не хотели вникать в суть этого дела. На новоявленную вакантную должность председателя КСК претендентов не оказалось, и Айнаш, подбадриваемая знакомым односельчанином, работающим в акимате44
  Акимат – мэрия.


[Закрыть] и поспособствовавшим устройству ее на эту должность, быстро освоилась в новой профессии и почувствовала себя в ней как рыба в воде.

Простой народ еще не осознал, что ремонт крыш, подвалов и подъездов их домов уже не обязанность государства и что это бремя теперь легло на их плечи. Так и появились организации, скрывающиеся за аббревиатурой КСК, включающей непонятное иностранное слово «кондоминиум». И вот уже четыре года Айнаш возглавляла такой КСК, преодолевая все трудности и постигая премудрости этой должности, которая, на первый взгляд, сулила ей, помимо мизерной заработной платы, только головную боль с жильцами, не желавшими платить по счетам.

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что благодаря должности председателя КСК семья Айнаш нашла кров, за аренду которого не приходилось платить, так как жилье, которое находилось в подвальном помещении одного из пятиэтажных домов, входивших в кондоминимум, прилагалось к этой должности. Вот только супруг… Не найдя для себя применения в новых реалиях, он вернулся обратно в их сельский дом и, говорят, зажил в нем с другой, зарабатывая на жизнь тем, что зимой выполнял функции истопника в местной школе, где осталась одна пятая часть из бывших учеников, а летом занимался поиском и сдачей в металлолом элементов корпусов космических кораблей, сделанных, как оказалось, из алюминия, цена и спрос на который стали расти из года в год.

Кто знает, пошла ли бы Айнаш по кривой дорожке, если бы не развод с мужем, отсутствие крыши над головой и болезнь младшей дочери, у которой после переезда в город вдруг обнаружили туберкулез. Да и старшая дочь, не поступившая, как многие ровесники, в высшее учебное заведение, ходила понурив голову, хотя и помогала матери чем могла, отложив на потом свои планы. Все это скребло сердце и угнетало Айнаш, но не позволяло отпускать руки и подталкивало к действиям ради светлого будущего собственных детей. А как это светлое будущее приближать, было не так уж важно. Новые суровые времена требовали изменений. Изменений в самой себе. Былые чуткость, доброта и человечность покинули Айнаш вместе со слезами, выплаканными ей по ночам, и с поседевшими раньше времени волосами. Поэтому то, что ценой ее благосостояния будут сломанные судьбы других людей, уже мало ее волновало. Тем более то, что эти люди не были одной с ней национальности, давало ей внутреннее оправдание и уверенность, что ее поступки оправданны и правильны. «Келимсеки55
  Келимсек – пришлый, не местный.


[Закрыть]… Кто они, тогда как мы, местные, страдаем на своей земле», – думала Айнаш, оправдывая свои поступки. А законы… Кто теперь живет по законам?

При переезде в город Айнаш не могла приобрести одну из тысяч покинутых людьми квартир в многоэтажках, зиявших пустыми окнами, из-за отсутствия хоть каких-нибудь средств. Хотя жилье тогда можно было приобрести почти за бесценок, за какие-то сто-двести долларов, но и такой суммой она не располагала. Тем более что, помимо приобретения, надо было отремонтировать квартиру и привести ее в порядок, а еще хоть частично погасить долг перед коммунальщиками. Поэтому выбор Айнаш был предопределен, когда она, став председателем КСК, устроилась в подвале и прожила там со своими дочерями непростые три года, пока не была приобретена первая собственная квартира, состоящая из одной комнаты.

Через время, когда Айнаш окончательно освоилась в своей должности и окрепла, наступил момент счастливого, как ей показалось, стечения обстоятельств, когда надо без промедления ловить удачу за хвост. Это был момент резкого повышения цен на недвижимость как в городе, так и во всей республике, спровоцированного приходом в страну инвестиций от иностранных компаний, а также с появлением такого финансового продукта, как ипотека, дающая людям приобрести в кредит квартиры. Времена и нравы диктовали свои законы и условия: что уж лучше съесть кого-то, нежели тебя съедят. Лучше подняться по социальной лестнице и достичь достатка, неважно, каким способом, чем жить, бедствуя, в подвале, да к тому же с двумя детьми.

Предприимчивая Айнаш, обзаведясь необходимыми знаниями, а главное – нужными связями, отработав механизм отъема квартир у нерадивых собственников, приступила к реализации своих преступных планов, что должны были привести ее к финансовому успеху. И, в конечном счете, она своего достигла, став владелицей нескольких квартир и в разы расширив свой КСК, который подмял под себя несколько кварталов города.

Лишение недвижимости по судебному иску, касающемуся личной жилплощади, отслеживалось прокуратурой и не всегда приветствовалось судьями. Но деньги… Деньги, занесенные в нужные кабинеты, заставляли их хозяев закрывать глаза на произвол и беззаконие, несмотря на клятвы, принесенные на конституции. Квартира Ильи в отработанной, как часы, «деятельности» Айнаш была третьей, но не последней. Две предшествующие жертвы тоже относились ею к категории бессильных, не знающих своих прав граждан, которые по старинке понадеялись на защиту государственных органов, предпочитавших теперь защищать интересы таких беспринципных хищников, каким была и Айнаш. Одной из пострадавших была женщина с ребенком, имеющая инвалидность, другим – одинокий старик, у которого умерла жена, а дети, переехавшие в другую страну на постоянное место жительство, не особенно интересовались судьбой своего отца.

 
                                       * * *
 

Весь день Илья ходил вокруг своего бывшего дома. Он хотел встретиться с новой хозяйкой квартиры, поговорить с ней, сам не зная, о чем, но за весь день так и не сумел ее увидеть. Несколько раз он поднимался к квартире и безрезультатно стучал в дверь, но там, по-видимому, никого не было.

Вечером, когда стало темнеть, Илья, отойдя от дома на некоторое расстояние, долго вглядывался в окна своей бывшей квартиры, которые все еще не были завешены шторами, стараясь высмотреть там кого-нибудь. На кухне горела одинокая лампочка, освещая опустевшее помещение. Наверное, новая хозяйка расплатилась с долгами и успела подключить в квартиру электричество. Но в зале было темно: старая люстра, висевшая там, как и все вещи бывшего владельца, была отправлена в мусор. Признаков чьего-либо присутствия в квартире не наблюдалось, но почему-то свет оставили включенным. Размышляя над этим, Илья вновь поплелся к подъезду и поднялся по мрачной лестнице на свой этаж. Его, как и раньше, встретила чужая стальная дверь.