Текст книги "Русская германистика: Ежегодник Российского союза германистов. Том 1"

Личностный компонент входит в книгу А. И. Жеребина не только через ее предмет и композицию, но и через ее героев (Э. Маха и О. Вейнингера, Л. Витгенштейна, М. Бубера и Р. Каснера, З. Фрейда и др.) и позицию автора. Герои – не традиционные объекты исследования, а скорее субъекты диалога, сдержанно ведущегося автором, не претендующим на всезнание, но по-своему вненаходимым. Он нигде не позволяет себе откровенно лирического или фамильярного контакта с ними, так же как и «овеществляющего» их завершения. Вот как он строит свое высказывание об авторах, ставших его героями: «Витгенштейн читал своевольно и творчески, находя в различных произведениях подтверждение одному и тому же экзистенциальному переживанию, которое образует основу его философии» (с. 132). Или: «Витгенштейн все меньше знал, где его дом. Не искать дорогу значило для него отдать себя во власть иллюзии, думать, что дорога найдена, – значило всего лишь заменить одну иллюзию другой. Поэтому он сознательно остановился на полпути, так никогда и не произнес последнего слова» (с. 163). Или еще более выраженный тон «совопросника»: «Не брезжит ли за этим отчаянным нарциссизмом конца ХХ века старая мечта русской религиозной философии…»; «Не в этом ли смысле интерпретирует Фуко просветительский „свет разума“, которым Фрейд надеялся осветить глубины бессознательного?» (с. 302).

Дистанция в столетие не препятствует сочувственному вопроша-нию, напротив, – она усиливает резонанс. Взгляд автора на предмет уже не совпадает с внутренней точкой зрения носителей модернистского сознания: «Очевидно, что и сама теория Фрейда, и опыты ее переоценки, ее радикализации в русской культуре представляли собой борьбу с хаосом, питались модернистским пафосом наведения плана на хаос» (с. 302). Но это взгляд, дистанцированный от героев уважительно, – хотя и «другой», но не «чужой» им, находящийся с ними в общем смысловом пространстве, которое М. М. Бахтин назвал «диалогической сферой». Мы бы определили такой взгляд как постсимволистский (но не постмодернистский), неслучайно в нем реминисценции из Г. Гессе и О. Мандельштама: «В наши дни это будущее видится нам как вечная жизнь в пространстве постистории, на другом берегу Ахеронта, где, согласно Вергилию, по соседству с тартаром находится и элизиум – край блаженной, бессмысленной игры с символами отшумевшей земной жизни» (с. 302)

На такой элегической ноте кончается умное и грустное исследование, финал которого может быть воспринят как упрек нетворческой современности. Но этот тон сам порождение «вкуса больших начал». В нашей компаративистике и германистике книга А. И. Жеребина – значительное явление, позволяющее надеяться, что широкое видение культуры, масштабность и глубина мысли после А. В. Михайлова становятся родовыми чертами отечественной науки, обращенной к гению Австрии и Германии.

P. S. Выше мы упомянули о том, что А. И. Жеребин лишь бегло коснулся имени М. М. Бахтина в связи с Фрейдом (а до этого – с М. Бубером, с. 169). Нам представляется, что роль знаменитого мыслителя в русской рецепции австрийской культуры значительнее, чем она представлена в книге. Об этом позволяют думать убедительные гипотезы о влиянии на М. М. Бахтина журнала «Бреннер» и австрийской диалоговой философии, а с другой стороны, возможное знакомство Л. Витгенштейна с трудами М. М. Бахтина (см. об этом: Федяева Т. А. Диалог и сатира (на материале русской и австрийской литературы первой половины ХХ века). СПб., 2004).

Присутствие нашего философа-филолога могло бы полнее сказаться и в эксплицировании установки, органичной для А. И. Жеребина. Он, кажется, вполне солидарен с М. М. Бахтиным в понимании своего предмета как прозы полуфилософской и полухудожественной. Но после фиксации этого факта, введя для характеристики философской прозы понятия антропоморфного мира и потенциального героя, М. М. Бахтин добавлял: «Все же в дальнейшем мы будем строго различать собственно героя и человека – условие эстетического видения – потенцию героя, ибо структура действительного героя носит совершенно особый характер и включает в себя целый ряд моментов первостепенной важности, которых не знает потенциальный герой» (т. 1, с. 86). Представляется, что при всей близости «философской прозы» к художественной литературе учет их различия, отмеченного философом, может высветить дополнительные грани в поэтике того жанра (или тех жанров), новым открытием которого мы обязаны А. И. Жеребину.