Текст книги "Карагач. Запах цветущего кедра"

– Откуда портрет?

– От верблюда.

– Значит, разговаривать не хотим? А знаешь, что девица эта – международная террористка? Интерпол разыскивает. У тебя в кармане – фотография. Такой прокол! Уже этого достаточно, чтоб схлопотать лет семь.

– Пошел ты в задницу!

Его реплику услышал Бурнашов и заорал:

– И не просто в задницу – в ж…у! Мы тебе сейчас рога обломаем! Ты знаешь, кого в клетку засадил?!

– В камеру его! – распорядился палач.

Вячеслав отшвырнул полено, неторопливо скрутил и взял подмышки брошенные в коридоре, матрацы. Бородавчатый сам отомкнул замок и впустил его в камеру. И как только оказался в относительной безопасности, поквитался.

– Видал я вас, масквачей поганых! – и выматерился. – Еще права качают! Вся страна на вас пашет, упыри!

Таким образом выразил какую-то застарелую обиду на москвичей, но буйствовать и угрожать больше не стал, загремел ступенямим родинками или бородавками – одна ка болталась, как распашенка. лестницы.

– Зачем вы их злите? – зашептала Сашенька. – С ними нужно, как с дикими животными! Кирилл, что вы делаете?… Мне так страшно!

– Не бойтесь. – Вячеслав расстелил матрац. – Мы вас в обиду не дадим. Первый раунд выиграли, можно отдохнуть.

– Чего бородавчатый пристал? – поинтересовался Бурнашов.

– Связь с террористами шьет.

– Даже так?… На основании чего?

– Фотографию нашел в бумажнике.

– Чью?

– Евдокии Сысоевой.

– У тебя что, и в самом деле ее фотография?

– Ну, была…

– Откуда?

– У генерала из ЦК спер!

– У меня впечатление, сижу в камере с конченными уголовниками. – испуганно пролепетала Сашенька, ничего не понимая. – О чем вы говорите?!

– И вообще, совет бывалого узника. – Колюжный с удовольствием улегся на нары. – В тюрьме надо больше спать, скорее время проходит. Когда спишь, ни о чем не думаешь. Правда, тут не английская тюрьма, там можно целый день валяться на белых простынках…

Сашенька вскочила, растерянно отступила за спину мужа.

– Вы сидели в английской? За что? Мне показалось, такой воспитанный, благородный молодой человек…

– С афроангличанином подрался, то есть, с негром. – с удовольствием признался Колюжный. – Кирилл Петрович, поскольку мы в тюрьме русской… Нет, даже советской, то нам надо выбрать пахана. По возрасту вы подходите.

– В английской паханы есть? – деловито спросил Бурнашов.

– Нет, у них демократия. Зато стукачей навалом.

– Тогда паханом будешь ты, – предложил Сатир. – У тебя два высших. Одно – заграничное. Ты уже срок тянул, а я нет.

– А вы зато доктор и профессор! И старше. Надо вам погоняло придумать, зековское.

– У меня есть кликуха – Сатир. Мне нравится! Только сейчас не смешно. А как тебя будем звать?

– В школе и универе звали – Бульдозер.

– Ничего, звучит! – одобрил Бурнашов. – Только это же погоняло твоего бати?

– Наше фамильное!

– Тогда и паханом будешь.

– Прекратите сейчас же! – с истеричным ужасом воскликнула Сашенька. – Как вы смеете?!… Вас, взрослых, заслуженных людей бросили в эту темницу! Над вами творят беззаконие! А вы так дурно шутите!

– Да мы и не шутим. – серьезно сказал Сатир. – Не мы же тюремные порядки придумали? Сейчас будем обучать тебя фене. Это базар на сленге… Кстати, а в английской тюрьме на жаргоне говорят? По фене ботают?

– Сам английский феня! – засмеялся Колюжный. – От немецкого. Немцы так в своих зонах разговаривают.

Сашенька сжалась в комок, руки затряслись.

– Замолчите немедленно! Как вам не стыдно?!

Почему-то заботливый и чуткий муж больше не утешал скорбящую, впадающую в истерику, жену. И даже перестал спасать от репьев ее волосы.

– А зачем ты фотографию этой террористки в бумажнике хранил? – спросил он между прочим.

Вячеслав потянулся и изготовился к откровению.

– Она прежде всего женщина… И скажу тебе, очаровательная! Есть что-то такое, чего в других нет. Мама определила скрытую агрессию. Возможно, и в самом деле террористка.

– И ты это на снимке рассмотрел?

– Конечно, лучше бы вживую глянуть… На снимке ласковая кошка.

– Значит мама твоя права. – вздохнул Бурнашов и покосился на жену. – Впрочем, тебе нравится экстрим…

Закончить монолог он не успел, потому как опять загремела лестница и привели Галицына-младшего. Недавно еще занозистый, горячий парень как-то быстро сломался, сник, даже разговаривать не захотел, возможно, был в шоке. Лег сразу на нары, долго не откликался, потом сел и сказал будто самому себе:

– Машину ошмонали. Нашли патроны от автомата…

Бритый наголо, он спас голову от репьев, зато одежда его превратилась в шуршащую, колючую шубу.

– Хорошо, не труп. – отозвался Вячеслав, глядя в потолок. – И не героин. Патроны мелочь, можно условным отделаться…

– Почему вам ничего не подбросили? – взъярился Роман. – Почему только мне?

– Подозреваю, из-за твоего папашки. – предположил Бурнашов. – Сотворил что-то непотребное. Закрыть хотят обоих.

– Рома, ты должен знать. – подхватил Вячеслав. – Признавайся честно. Иначе мы тебя к параше определим.

– Давай готовь бабло на адвокатов! Это вы втравили отца! Он полковник, человек чести!

– Ты бы на пахана рот не разевал. – посоветовал Бурнашов. – Колюжный теперь в авторитете.

– Кто здесь пахан?!

Вячеслав присел рядом с Галицыным-младшим.

– Твой отец отнял бизнес у Сорокина. Провел рейдерский захват его предприятия. Весьма прибыльного. Попросту ограбил человека.

Роман как-то сразу онемел.

– Ни хрена себе! – воскликнул Сатир и разразился бранью. – Вот это новость!… Ты точно знаешь?

– Прекрати ругаться! – взвинтилась Сашенька и заплакала. – Совсем не жалеешь меня! Ты просто хам и подлец!

– Нечего тебе в одной камере с мужиками делать. – вдруг мрачно проговорил тот. – Я предупреждал, в экспедиции возможно всякое. Теперь сиди, слушай и помалкивай.

Жена безутешно затряслась в рыданиях, а Вячеслав выслушал семейный скандал и похлопал Ромку по плечу.

– Ты знал об этом. И не выручать ехал сюда, а помогать. Теперь это у вас семейный бизнес.

Бурнашов головой потряс.

– Погоди, Слав… Ты-то откуда все это знаешь?

– Из ЦК. А там знают все. Так что мы паримся тут по вашей милости, господа Галицыны. Отвечать придется.

– Ничего себе, какая у Сорокина крыша! – изумился Кирилл Петрович. – Даже представить сложно, скромный репатриант, книжки писал… А я думаю, как ему удалось чуть ли не весь Карагач в аренду взять? Доходный бизнес, рабочая сила, и не китайцы – наши русские бабы. Потому местные бандюганы его не трогают. Так бы давно сожрали!

– Бизнес только прикрытие. На самом деле они тут спецоперацию проводят, ищут Книгу Ветхих Царей.

– Ты сам-то знаешь, что за книга?

– Да я особенно не вникал. – признался Колюжный. – Что-то про будущее написано. Сейчас же все помешались на предсказаниях… Станислав Иванович в курсе. Мне был важен процесс…

– Мне в общем-то тоже. Я такой прибор сварганил! Вот еще бы провести настоящие полевые испытания…

Младший Галицин подпрыгнул, но снова сел и принялся механично сдирать с одежды репьи.

– Мужики!… Ну, я знал. И ехал помогать. Кто крышует, ничего не знал! Сорокин ублюдок! Он бабам головы заморочил, заманил в тайгу. И держал в рабстве! Отец с ним разобрался. Освободил женщин! А эта баба сама предложила забрать бизнес. Она же там рулила!

– Что ж ты, сучонок, раньше молчал? – взъелся Сатир. – Всю дорогу вешал нам – отца спасать! Сами разбоем занялись! И еще нас подставили?

Сашенька хоть и плакала, но все слышала.

– Вы, два взрослых человека! – вдруг возмутилась жестко. – Пристали к мальчишке!… Не смейте трогать! Его отец поступил благородно! Кирилл, немедленно извинись!

– Не суйся в мужские разговоры. – вдруг тихо прорычал тот. – Ну, ты меня достала…

– Да как ты смеешь на меня кричать?!

– Все, устал от твоих капризов. – вдруг заявил Бурнашов. – Ты свободна. Испытания тюрьмой не прошла – прощай. Эй, охрана? Уберите отсюда эту женщину! Разведите по разным камерам! Я с ней развелся!

Его вряд ли кто услышал, кроме сидельцев.

В следующий миг ветхий барак завибрировал вместе с подвальным этажом, а вертолетный гул заполнил пустое пространство тюрьмы. Машина садилась рядом с отделом милиции, норовя сбросить с него утлую кровлю…

9

Матерая извивалась, как змея и отбивалась ногами от ОМОНовцев. Она больше не кричала, сопротивлялась с молчаливым остервенением, и два бойца, пытающиеся подхватить ее под руки, отскакивали, как ужаленные. Ко всему прочему, над ними реял пчелиный рой из повергнутых колодок.

– Отпустите их! – кричал на бегу Рассохин. – Вы что делаете?! Они ни при чем!… Я здесь! Сдаюсь!

Полковника безжалостно забросили в вертолетное брюхо, как забрасывают мешок. Однако хозяйку Карагача и до вертолета не дотащили, оставили на земле и подскочили к Стасу, сразу со всех сторон.

– Осовободите ее! – успел крикнуть он, прежде чем его схватили и впечатали лицом в стеклянный нос вертолета.

Обыскали быстро и профессионально, от шеи до ног, залезли в карманы куртки, вытаскивая содержимое, после чего развернули. Прибежал один пассажир в песочном камуфляже и сходу начальственно закричал:

– Кто такой?! Документы!

– Рассохин! – сказал Стас. – Сдаюсь.

– Рассохин? – в руках у него оказался бумажник с документами. – Станислав Иванович?

Стас видел этого песочного впервые в жизни, но уже испытывал к нему ненависть и так хотелось броситься в драку, врезать по физиономии – отчаянное сопротивление Матерой было заразительным. Однако пара бойцов висла на руках, а третий упирал в живот автоматный ствол.

– Ты что здесь делаешь, Рассохин? – чуя свою неуязвимость, мерзко ухмыльнулся тот.

Краем глаза Стас заметил, как хозяйка Карагача ловко вскочила на ноги и скованными руками одернула задравшуюся блузку и куртку.

Плюнуть бы песочному в харю, но сеткой прикрылся от пчел. Да и не серьезно было плеваться…

– Отдыхаю!

– К бабам приехал?

– Полковника отпусти! И женщину.

Начальствующий пассажир молча перетряс все документы в бумажнике, тщательно все перечитал и аккуратно уложил обратно.

– Вот что, Рассохин. – уже примирительно проговорил он. – У меня приказ – задержать Галицина и Евдокию Сысоеву. На тебя разнарядки нет. Так что, отдыхай.

И вручил бумажник. Бойцы его в мгновение отпустили, поскольку их доставали растравленные пчелы. А песочный, хоть и был в накомарнике, однако не выдержал, крикнул пилотам, которые не покидали кабины.

– Запускай двигатели! Разгони их к чертовой матери!

Винты послушно начали раскручиваться, но тут как-то разом все спохватились, в том числе, и Рассохин: Матерой на берегу не было! И никто не заметил, когда она исчезла, началось стремительное разбирательство и о Стасе сразу забыли. ОМОНовцы и их начальник засуетились, заметались по береговому откосу, снова полезли в зону. Наверняка хозяйка Карагача воспользовалась случаем, пока бойцы держали Рассохина и незаметно улизнула в кедровник, поскольку оцепление сняли. Только не через пасеку, а в обратную сторону – добежать до угла ограждения при ее-то прыти – минутное дело…

Он успел восхититься Матерой и позлорадствовать над изжаленными, бойцами, как вдруг над зоной взвился беззвучный клуб пламени, потом раздался протяжный хлопок и взметнулся столб черного дыма. В следующий миг из пролома выскочил напрочь перепуганный кавказец, и за ним – ОМОНовец.

– Склад горючего! Пожар!

Все, кто был на берегу, бросились обратно в лагерь и Рассохин остался возле вертолета один. Винты уже раскрутились, развеяли пчел, и тут созрела шальная мысль освободить Галицына! Не из сострадания к нему – из мести всей этой бандитской команде ментов. Он сунулся в кабину, однако оставшийся с арестованным боец захлопнул дверцу перед самым носом.

Тем временем ОМОНовцы сделали попытку потушить пожар, открыли ворота и забегали с ведрами на курью. Горела пока лишь дощатая пристройка к производственному цеху, но так сильно и ярко, что не подойти, да и бойцы особенно-то и не старались, плескали издалека, бросали землю лопатами. Начальник в песочном камуфляже, уже без накомарника и с непокрытой головой, сделался жалким и не воинственным, как обиженный подросток. Метался среди бойцов, командовал, но в сарае начали взрываться канистры с бензином, расплескивая пламя повсюду. Огонь уже ворвался в цех, полетели стекла в окнах, сразу и густо задымила белым сухая трава на нейтралке, заваленной «путанкой».

– Кто поджег? – песочный метался возле отступивших от огня, бойцов. – Видели, кто?

Ему что-то отвечали, и даже прозвучало, будто китайцы или ясашные. Кто-то заметил неких раскосых людей на территории, которые потом метнулись к забору и прошли сквозь него. А кто-то уверял, что были они не раскосые, а вроде, русские, только в лисьих шапках. Расссохин не вслушивался в шумную разборку, к тому же, увидел, как из лосиной фермы выбегали перепуганные стельные матки.

И оттуда же два бойца вытащили Матерую!

На сей раз ее не тащили, а вели, как гордую партизанку, и Стасу стало ясно, кто устроил пожар. Блузка превратилась в распашенку и одна грудь вываливалась, как у француженки на баррикадах Парижа. Она при этом что-то еще говорила, то ли проклинала, то ли злорадствовала, и была прекрасна в торжествующем гневе! Это же надо, сбежать в наручниках из-под стражи, но не скрыться, не спастись – безжалостно поджечь зону, свое доходное производство, имущество!

Пощадила только животных, открыла денники и ворота на ферме, выпустила маток на волю…

Было в ней что-то от Жени Семеновой, и не только желание ходить нагишом, взор блудницы и стервозинка – неуемная страсть и наслаждение жизнью во всех ее проявлениях. Она словно радовалась, что поймали, надели кандалы; она не страшилась грядущего, каким бы оно не было! И эта ее полубезумная отвага оказалась заразительной. Рассохин ринулся наперерез, благо, что возле ворот суетились ОМОНовцы с ведрами, и конвой подпустил вплотную. Первого бойца он сшиб сходу, второй отскочил и дал очередь над головами.

– Мордой в землю! – заорал истошно. – Оба! Стреляю на поражение!

– Не надо, Станислав. – доверительно попросила арестованная хозяйка Карагача. – Сама виновата, просчиталась. Запомни: они сделали ставку на тебя…

Бойцы рвали ее из рук и одновременно оттаскивали Рассохина. Потом его предательски сзади ударили прикладом в спину, и вроде бы не сильно, однако земля закачалась. Он разжал руки и получил стволом поддых.

– Пакуй его! – заревел сбитый с ног боец. – Чего встали?

Но тут откуда-то взялся песочный начальник, отпихнул ОМОНовцев.

– Не трогать! Этого не трогать!

Матерую повели в ворота.

– Скоро вернусь! – пообещала она, оглядываясь с видом торжествующим. – Не скучай! Жди меня здесь!

– Не нарывайся, Рассохин! – угрожающе предупредил песочный. – Могу и не выполнить приказа!

И побежал командовать тушением пожара.

Старый производственный барак с выпиленными для оборудования, перегородками, превратился сначала в трубу, задымил из всех окон, затем разом вспыхнул, и бойцы, побросав ведра, стали отступать. Однако по петушиному звонкий начальственный голос вернул их обратно. ОМОНовцы потащили воду, плеская теперь на стены соседнего жилого барака, но на нем густо задымила деревянная, мшистая крыша и пламенем загорелись сложенные между ними поленницы дров. По сухой траве полетел стремительный пал, гонимый ветром и уже занимались доски, причем, как-то сразу, снизу и доверху, словно были пропитаны чем-то горючим. Огонь бы сразу перекинулся и на ферму, но мешали терриконы заготовленного и сырого осинового корма, принимая на себя излучение. Выбегающие из скотника, перепуганные матки не одичали от огня – лезли к телятам в загородке, ломали изгородь, бросаясь на него грудью, причем все, и стельные тоже. Какой-то сердобольный и смелый боец отодрал лопатой две жерди и едва успел отскочить – лосята сыпанули табуном.

Больше всех расстраивался начальствующий песочный совсем не милицейского вида. Он явно паниковал, неумело подгонял бойцов, все еще пытаясь выснить, кто поджигатель, но потушить пожар без брандспойтов уже было невозможно. Особенно когда вспыхнул жилой барак и огонь, влекомый жарким вихрем, побежал от задней части забора к воротам.

В чувство песочного привел прибежавший пилот. Мокрый от пота и волнения начальник прокукарекал приказ покинуть зону и ОМОНовцы толпой устремились в ворота, к вертолету, уже готовому взлететь в любое мгновение. В это время накренился и рухнул внутрь первый пролет заднего забора, потянув за собой остальные, еще не охваченные огнем. И вдруг сквозь рыжее пламя и горячее марево проявились некие сторонние люди, наблюдающие за пожаром из мелколесья. Возникли и тут же исчезли.

Бойцы погрузились быстро и без суеты, последним в кабину заскочил песочный. Машина поднималась медленно, хвостом вперед, и один из пилотов, свесившись в дверном проеме, что-то высматривал внизу. Опять полетели крышки и покатились кубики ульев, от напора воздуха захлопнулась одна створка ворот и затрепыхался, прогибаясь, забор. Наконец, вертолет взмыл выше него, развернулся на месте и потянул через курью, набирая скорость. Откуда-то появился кавказец и облаял улетающую машину.

Рассохин выбежал с территории зоны сквозь распахнутые ворота, когда вертолет скрылся за лесом и почему-то сразу пропал его звук. А еще через минуту стало слышно, как за спиной трещит огонь и гудит пламя, гонимое в небо смерчем, образовавшемся под стенами могучего и плотного кедровника. Лоси вырвались с территории лагеря и теперь, ровно стадо коров, стояли у кедровника по правую сторону, сторожили уши и фыркали. Телята, наконец-то дорвавшись до маток, припали к вымени и только перебирали несуразно длинными ногами, не взирая на пожар.

Стас бродил по кромке берега, вдоль воды, и часто мочил голову, гудящую от угара и сумасшедших событий, произошедших в последний час. Скоро даже пчелы начали успокаиваться: те, что уцелели, собирались на опрокинутых ульях, а погибших мелкая волна прибивала на отмель, отрисовывая сушу длинной, грязноватой полосой.

Зона горела высоким пламенем часа полтора, после чего огонь изветшал, сник и пожар превратился в дымный, изредка постреливающий дотлевающий костер. Только баллоны тракторов возле фермы долго еще испускали красные полотнища, увенчанные черным дымом, в одиночку пылал хозяйский дом, вспыхнувший в последнюю очередь, и словно огромная свеча, горел новодельный сарай, где, судя по запаху воска, хранился пасечный инвентарь. Время от времени в огне что-то рвалось, выбрасывая протуберанцы из угольев и заставляя вздрагивать сторожких кормящих лосих. Практически весь забор вместе с вышками упал внутрь зоны и теперь дотлевал на земле, оставляя лишь огарки столбов и пружинистые нагромождения колючей проволоки. В кедровник огонь не пошел, защитили подросший молодняк и сырая земля, почернели только крайние березки. Целыми и нетронутыми от всей зоны оставались только ворота, повешанные на бетонных столбах, да железный решетчатый накопитель возле калитки. На месте бараков и хозпостроек высились теперь многочисленные печи с трубами, торчали двухярусные железные кровати, искореженное в огне, оборудование, а все, что могло еще гореть, превратилось в огромные чадящие головни и мощный слой угольев.

Вместе с пожаром дотаивало и дымное солнце, опускаясь в залитые половодьем, тополевые поросли. Спохватившись, что скоро стемнеет, Рассохин достал спрятанный на кедре пистолет и побежал вдоль старицы, высматривая, не прибило ли где облас. За поворотом угодил в залитую низину, обошел ее кедровником и еще час продирался сквозь прибрежный краснотал – Христиной душегубки нигде не было. И если даже прибило, то в ивняк по другому берегу, куда прижималось течение. Обойти весь остров он не успел бы до темна, да и вряд ли бы смог, поскольку чем дальше от лагеря, тем непроходимее становились прибрежные заросли, сплошь покрытые водой. Уже в сумерках он повернул обратно, однако по пути решил переночевать в схроне молчунов. Яркие и жгучие события дня как-то пригасили, растушевали болезненную память прошлого, возможно от навалившейся усталости пригасли острые чувства. Спать захотелось невыносимо!

А в кедровнике пожар не ощущался, даже дымом не пахло. Мощный хвойный подстил без единой травинки даже не шелестел под ногами, вызывая ощущение, будто идешь по облакам. Рассохин хорошо ориентировался, внутренний компас работал всегда исправно, да и роща на острове была не велика, может быть, полтора десятка квадратных километров, очерченных давно отмершей речной меандрой. Не тайга – ухоженный сад, пройти мимо заметного места с сухостойным кедром, это еще умудриться надо было, пусть даже и в сумерках. Он хорошо запомнил, что схорон, как и положено, выкопан на самом высоком месте острова, и откуда к нему не двигайся, всегда будет немножко в гору, с легким, ощутимом опытному глазу подъемом. Поэтому он больше доверял ногам, чувствуя отупение от полудремотного состояния. Однако впереди между стволов вдруг блеснула вода, и он очутился на берегу, неподалеку от глухого, не имеющего протоки, другого конца старицы, на прорве.

Лет триста назад Карагач пробил, прорвал себе прямое русло, оставив прежнее, отмершую меандру, на произвол судьбы. Летом через высокий перешеек даже на тракторах ездили, сейчас же тополя и застаревший ивняк стояли в воде.

Рассохин ничуть не расстроился, что дал маху, сел под крайний кедр и набил трубку: теперь точно знал, что лагерь за спиной и находится в полукилометре отсюда, не больше. И где-то недалеко – берег Карагача, на противоположной стороне которого Гнилая Прорва. Если Лиза пришла, то непременно увидит пожар, а не найдя Рассохина, начнет беспокоиться. Он же уехал и не оставил никакого знака, но должна догадаться, где он, и попытается сюда перебраться, если у молчунов есть облас. Или будет кричать – вечером по воде хорошо слышно…

Пока курил, борясь с тревожными мыслями и со сном одновременнно, увидел табунок лосих, вышедших с сумерками на кормежку. Они забредали в воду по колено и ломали вершинки молодого ивняка, паслись мирно, всего в десяти шагах, не взирая на табачный дым. Тут же показался и лагерный страж – кавказец, возможно обученный не только охранному ремеслу, но и пастушьему. Он подошел к Рассохину, обнюхал, сосредоточившись на сапогах, и отошел в сторонку – признал своего.

– Молодец. – похвалил Стас. – Службу знаешь. А так бы съели тебя китайцы…

Вдохновленный похвалой пес начал выслуживаться: настороженно сделал полукруг возле лосих, долго вынюхивал легкий, горьковатый от запаха гари, тягун, наносимый из лагеря, после чего крадущейся походкой исчез в сумраке леса. И вдруг затявкал, гулко, редко, но злобно, как по зверю. Вставшие из берлог медведи на Карагаче промышляли телятами и подавались в сосновые боры и такие вот кедровники, где телились матки – добыча легкая и питательная для голодных весенних зверей. Вполне возможно, хищник почуял поживу и приплыл на остров. Тем более, здесь еще и пасека…

Лосихи насторожили уши, втягивая ноздрями воздух, послушали лай кавказца и не почуяли опасности, снова принялись за ивняк. А на медведя бы среагировали однозначно! Рассохин выколотил трубку в воду и осторожно пошел на брех пастуха – от дерева к дереву, чтобы не маячить в просветах. Пес стоял передними лапами на толстой замшелой валежине и сотрясал темноту кедровника предостерегающим, охранным лаем – кого-то чуял! И скорее всего, человека…

– Ну, кто там? – громко спросил Стас.

И в тот же миг не увидел – почуял движение впереди. Словно ночная крупная птица слетела с земли и пропала за толстыми стволами кедрача. Пес тоже узрел это, залаял чаще и злее.

– Пойдем, глянем. – предложил Рассохин, достал пистолет и легко взял метровый барьер.

Пес добежал до могучего дерева с выпирающими корневищами и закрутился около, вынюхивая землю. Здесь кто-то стоял или сидел, но пружинистый подстил не оставлял следов, как вода. Стас даже спичкой посветил – ничего…

Он уже почти ощутил себя Робинзоном на необитаемом острове, но это состояние одинокого существования в тот час же и пропало. И только сейчас Рассохин вспомнил о мстительном профессоре.

– Дворецкий? – крикнул он в темноту. – Выходи, поговорим!

Акустика в ночном кедровнике была, как в концертном зале, слышился даже малейший шорох, и показалось, кто-то таится за деревьями, слушает.

– Лизы со мной нет! – предупредил Стас, намереваясь все же заинтересовать и вызвать профессора. – Иди, я тебе все объясню!

Кавказец тоже настороженно слушал, шевеля обрубками ушей. И слышал, наверняка болше, вдруг с лаем скрылся в темноте, забирая правее, вглубь кедровника. Сразу как-то расхотелось спать, и тем паче, искать в потемках логово молчунов.

– Приходи утром! – на всякий случай позвал Рассохин. – Вдвоем веселее!

Он не стал дожидаться возвращения кавказца, взял примерное направление на лагерь и пошел. Уже метров через триста сделал поправку, довернул на запах дыма и скоро увидел багровое зарево пожарища.

Костра в эту ночь можно было не разводить, от тлеющих пепелищ веяло жаром и света хватало, чтобы ходить без опаски. Особенно ярко тлели кучи кормового хвороста, шелухи от шишек и останки пасечного сарая, испуская приятное благовоние. Рассохин поднял брошенное ведро, сходил на старицу, умылся, напился и взял прозапас. Потом еще долго стоял, всматриваясь в невидимый противоположный берег Карагача: если молчун или Лиза вернулись в Гнилую, то непременно разведут костер. А ночной огонь все равно можно заметить, даже сквозь кустарники, в конце концов, по дыму и искрам, услышать стук топора, поскольку с топливом там проблемы, однако над поселком лежала глухая темнота и тишина.

В воздухе носился пепел, поднятый горячими потоками, вылетали искристые протуберанцы, и устроить ночлег можно было где-то с краю пожарища. Он выбрал место возле сгоревшего хозяйского дома с подветренной стороны, набрал уцелевших досок от забора и соорудил лежбище. Потом отправился поискать чего-нибудь тряпичного, чтоб подстелить, но не нашел, зато обнаружил электростанцию, вроде, целую, только придавленную упавшей изгородью. И сразу же воспрял: можно запустить ее и подзарядить аккумулятор телефона! Но когда добыл из-под руин, стало ясно, что огонь пошалил и здесь. Хоть станция обгорела не сильно, однако бачок с остатками бензина взорвался и напоминал теперь вскрытую консервную банку.

И тут Стас вспомнил, что еще одна электростанция работала возле стерильно-белого бокса на ферме, где стояли холодильные камеры. С призрачной надеждой отыскал примерное место, однако там горело так, что алюминий расплавился и стекся в белеющие застывшие лужи. Зато холодильники, стоящие на бетонном полу, хоть и превратились снаружи в черные колонны, но внутри, у задней стенки, остались целыми пластиковые бутыли с молоком! Крайние превратились в ошметки, полопались и вытекли, но среди них он нащупал целое горлышко с сорванной пробкой. Литр теплого элексира жизни он выпил сразу же, отчего забулькало в желудке, а остальное прихватил с собой, оставив на утро. Рассохин прилег на свою дощатую постель, стал набивать трубку, но закрыв глаза, открыть их уже не сумел.

А проснулся от того, что рядом стоял кавказец, обнюхивал бутылку и пускал слюни, как собака Павлова. Стас выплеснул воду из ведра, вылил туда остатки молока и подставил псу.

– Завтра добудем пищи…

Тот вылакал, вылизал ведро и лег на доски, прижавшись к спине: от полой воды тянуло ночным холодом, когда как лицо горело от лучистого тепла пожарища.

И показалось, от старицы же доносится отдаленное и знакомое мычание, прерываемое криками весенних закличек. Рассохин понимал, что это уже психоз, навязчивые слуховые галлюцинации, и чтобы отвлечься от фантазий дремлющего сознания, смотрел в багровое жаркое свечение пожарища до тех пор, пока не начало резать иссохшие глаза. Однако и кавказцу что-то чудилось: вначале он просто вскаивал и вслушивался, но потом убежал к старице и там завыл трубно, как пароходный гудок. Стас не выдержал и тоже пошел к причалу, но вой оборвался. Было еще темно, хотя половодье отражало пасмурное небо и высвечивало береговую линию. Пес куда-то убежал, а Расссохин постоял несколько минут, посмотрел в сторону Гнилой Прорвы, послушал шорох тальников на стрежи и вернулся на пожарище.

Утром улетевшие ласточки вернулись и опять кружили, только сейчас высоко, над пепелищем лагеря, над синеватыми дымами, которые еще курились от пожарищ. Никакого мычания уже не грезилось, и на свежую голову Рассохин лежал и перебирал в памяти вчерашний день. И внезапно вспомнил, что в общине амазонок были моторки, по крайней мере, две! А у причала их не оказалось, значит, угнали куда-то и спрятали, но так, чтоб быстро достать, если потребуются, то есть, где-то на острове. И надо искать не облас – лодки!

Эта мысль его взбодрила и подстегнула. Стас побежал на курью умываться, и тут, глядя на разоренные, пустые ульи, его осенила еще одна дельная мысль, вторая за утро, а это значит день будет удачный. Он наломал медовых сот, выбрав колодку, где не было пчел, потом нащипал веник распускающейся смородины и залив все водой, поставил в огненное чрево пожарища. В это время и прибежал мокрый, уставший кавказец, заскочил на доски и настороженно уснул.

Пить чай с медом и расплавленным воском пес не пожелал, только понюхал и отошел. Но помня ночное молоко и обещание добыть пищи, а скорее, по своей собачьей служилой натуре теперь не отставал ни на шаг. Надо же быть чьим-то, вернее, иметь вожака стаи. Искать лодки следовало где-то на старице, в глухих и не доступных ее частях, примыкающих к кедровнику. Громоздкие «Прогрессы» не иголка, тем паче, одна лодка была в наличии, когда в лагере оставалось всего два человека – Галицын и Матерая, и утащить ее далеко от воды, да так, чтоб не оставить следов, они не могли физически.

Вода за ночь прибыла еще на полметра, и где вчера Рассохин спокойно проходил пойменной кромкой, огибающей кедровник, сегодня поблескивали разливы. Утки кормились прямо у берега и совершенно безбоязненно, еды тут было прорва, и добыть было теперь из чего, но лучше не стрелять, не выдавать, что есть оружие. Кавказец вообще не реагировал на дичь, должно быть, воспитанный в вегетарианских традициях. Разбредшиеся по роще, стельные матки и лосихи с телятами бродили или вовсе лежали после ночной кормежки не обращая внимания на человека. А бурундуки, белки, иногда зайцы прыскали из-под ног, словно кузнечики из травы. Создавалось ощущение некой первозданности бытия, рая, где еще не было вражды и разделения природы. Рассохин отлично понимал, отчего все это происходит на острове, но все равно хотелось верить, что роща эта и впрямь священная, благодатная, примиряющая непримиримое.

И уже в который раз, непроизвольно начинал подыскивать себе место для жилья. Не возле Гнилой следует поселиться, не на сырых болотистых вырубах и горьких осинниках, а здесь, в кедровнике. Кержаки знали толк, где следует жить человеку, и амазонки, ведомые Матерой и жандармским правнуком, тоже не случайно выбрали эти райские места…