Текст книги "Карагач. Запах цветущего кедра"

Теперь они вновь опустели, вчерашний огонь зализал прежние гнойные раны в виде лагеря страданий, и теперь селись – не хочу!

Иногда он распускал голенища сапогов и забредал в разливы, обследуя подозрительные места в виде одиноких ветровальных кедров с высокими выворотнями и нагромождение старого лесного мусора, притащенного половодьем. Старый опер имел богатый опыт и мог спрятать лодку в самом неожиданном месте. Иногда Стас удалялся вглубь кедровника, если находил хоть малейшие следы волочения, но все попадались прошлогодние кострища, стоянки шишкобоев, куда таскали из поймы дрова. Пес искал что-то свое, крутился неподалеку, нюхал землю, даже рыть пробовал и никак не реагировал на команду – ищи! И вдруг он лег и замер, уставившись куда-то в одну точку.

– Что там? – шепотом спросил Рассохин.

И в тот же час увидел непонятное: чуть похрапывающая лосиха приседала на задние ноги и выделывала странный танец, словно намеревалась прыгнуть вверх. Но через мгновение он узрел таинство рождения! Вдруг на землю легко и почти беззвучно вывалился белесый мешок, лопнул и зашевелился. Роженица тот час развернулась, сорвала зубами пленку и стала ее поедать, а на мягком кедровом подстиле оказался рыжий продолговатый комок. Он как-то механически разложился, вскочил на ноги, оказавшись теленком! Живой и молчаливый, он только качался, трясся и отфыркивался, будто вынырнул из воды. Матка же торопливо заглотила место и принялась вылизывать его мордашку, глубоко погружая свой язык в ноздри детеныша. И лишь после этого лосенок вхрапнул и громко, натруженно задышал. То есть, родился и встал на ноги бездыханным!

Все это произошло всего в десяти шагах от Рассохина! Ошеломленный, он несколько минут стоял не шевелясь и сам не дышал, поскольку тоже потом непроизвольно всхрапнул, ощущая недостаток воздуха. Лосиха оживила новорожденного, слегка только вылизала его и пошла вглубь леса, увлекая за собой детеныша. Он поплелся следом, неумело и робко переставляя длинные, шишковатые ноги. Амазонки называли лосиного самца богом леса, и выходило, самки – богини. И вот на глазах одна такая богиня сейчас родила золотистого божка!

Не трогаясь с места, кавказец проследил за всем этим действом, встряхнулся и как ни в чем не бывало потрусил обратно к разливам, а Стас достал трубку.

День и впрямь начинался содержательно, с жизнеутверждающим подтекстом, не то, что разбойный вчерашний…

И пока курил, мысленно выстроил по порядку все задачи, которые необходимо воплотить в ближайшее время: если и сегодня Лиза не вернется, пойти в одиночку на Сохатинную Прорву, найти и вытащить ее! Жалко, Матерая не успела показать «священную» рощу, но если побродить по округе, следы человеческого пребывания можно подцепить. Молчуны не снежные ийети, случается, даже тропы натаптывают возле своих жилищ. Потом можно забрать лодку с мотором у Гохмана, закупить инструмент, необходимое снаряжение, вернуться назад и построить дом. На поляне, где амазонки устраивают ритуальные песнопения! А можно и рядом с местом, где стоял лагерь. Огонь очистил это пространство, избавил землю от накопленных страданий прошлого и уже грядущим летом пепелище затянется густым кипреем и малинником, как затянулась Гнилая Прорва. Через год – другой перержавеет и обратиться в прах обожженная в пожаре, колючая проволока: природа быстро залечивает раны, и душевные тоже…

Только бы дождаться Лизу!

От одной мысли о ней Стас ощущал какое-то мальчишеское нетерпение и одновременно, подспудную, щемящую тоску. И место пожара зарастет, и колючая провлока истлеет, но ни одна его мечта не воплотится. Потому что миновало время, все в прошлом, и любовь, вдруг обострившаяся на Карагаче, ничто иное, как память чувств к Жене Семеновой. Лиза явилась не сама по себе – вышла из прошлого только благодаря сходству с матерью. Такая же своенравная, не зависимая и не достижимая, как давняя ребячья иллюзия.

И все равно можно благодарить судьбу за это путешествие в прошлое!

Рассохин уже подходил к северной, самой дальней оконечности острова, где старица делала плавный изгиб, когда услышал редкий, со скулящим призывом, лай ушедшего вперед, кавказца. Пройти напрямую мешал залитый водой лог, врезанный в материковый берег. И пока обходил его, машинально высматривая не спрятана ли где лодка, пес замолчал. Стас вышел к пойме и окликнул:

– Эй, ну ты где?

Кавказец заскулил, услышав голос, причем, где-то далеко в разливе. Распустив голенища, Рассохин побрел на звук, и хорошо, что под ногами оказалась луговина, заросшая березником, дно ровное, однако вода выше колена. Вброд он миновал перелесок и за ним увидел своего спутника, который суетился на громоздком туловище ветровального кедра с раскидистыми, серыми от времени, сухими сучьями кроны: павшее дерево напоминало скелет погибшего чудовища с оголенными ребрами. Пес наверняка добрался туда вплавь, и теперь трусил возвращаться назад.

– Ко мне! – приказал Стас. – Иди ко мне!

Только потом догадался – да он же лодку нашел! Зовет к себе!

– Да ты, брат, сыскная собака! – похвалил. – Ай, умница!

И побрел, уже не опасаясь начерпать в сапоги. Когда Галицын прятал здесь моторку, воды было наверняка по щиколотку…

Еще не добравшись до поваленного дерева, Рассохин внезапно увидел человека, неподвижно лежащего на стволе между сучьев. Сначала показалось, подросток – не заметил длинных, серых волос, свисающих до самой воды, не разглядел женскую широкобедрую фигуру. Она лежала вниз лицом, уцепившись за сучья, и жизнь в ней угадывалась в том, что еще могла держаться, причем судорожно и крепко. То ли спала, то ли была без сознания – вроде бы дышала но казалась ледяной, окостеневшей.

– Эй? Ты жива?

Он потряс за плечи, приподнял голову, потом послушал сердце. И ничего не понял: то ли еще бьется, то ли у самого кровь стучит в ушах…

Это была наверняка одна из амазонок, почему-то оставшаяся на острове. На вид лет тридцати, а то и меньше, из-за мертвящей бледности и возраста не определить. Стас отцепил одну ее руку, перевернул и поднял, но женщина накрепко держалась другой рукой. И будто сопротивлялась!

– Да отпустись ты! – кикнул, подавляя собственную панику.

Кавказец залаял часто, словно ругался, и утопленница вдруг отчетливо произнесла:

– Мы тонем…

Замкнутые вокруг сучка, пальцы ее пришлось отскребать и разгибать по одному. Пес смело прыгнул в воду и поплыл рядом. По пути на берег Рассохин чуть не выронил ношу, поскольку вытянутое, неестественно упругое ее тело вдруг конвульсивно сократилось, как-то механично сложилось, сжалось в такой плотный комок, что из мокрого насквозь, спортивного костюма выжалась вода.

Он выбрел на мелководье и там побежал к ближайшим кедрам. И когда уже достиг суши, тело в руках вдруг обмякло и обвисло, словно тряпка. Но зато приоткрылись бесцветные губы и послышалось дыхание – тоже холодное, и показалось, прикрытые веками глаза – мертвые!

На берегу Стас положил женщину на хвойный подстил, сбросил куртку, содрал свитер, после чего сдернул с амазонки мокрую одежду и обрядил в сухое, как обряжают покойных. Потом сложил ее в комок и стал греть телом, хотя самого трясло, прохватывал озноб. Показалось, она источала ледяной холод и не дышала. Пес отряхнулся и почему-то стал носиться вокруг с лаем и визгом.

Сначала Стас попробовал растирать бесчувственное тело свитером, грубо и жестко, мял спину, бока, давил окостеневшую грудь. Стащив кроссовки и носки, долго массировал ледяные, вялые ступни, пока не вспомнил – искусственное дыхание! Рот в рот, учили же когда-то!… Грудная клетка вздувалась и опускалась с шипением, словно дырявые меха. Но после нескольких вдохов услышал, как забилось сердце! И выступающие ребра отозвались биению звуком глухого шаманского бубна. Стас все равно продолжал нагонять воздух, и наконец, амазонка протяжно всхлипнула, задышала сама, правда, коротко и отрывисто.

И вдруг на несколько секунд открыла глаза!

– Мы все погибнем. – произнесла внятно, и дыхание сделалось еще чаще и короче. – Лариса, нужна твоя помощь!

Скорее всего, женщина была не утопленницей, как показалось вначале – умирала от сильного переохлаждения. И эта догадка всколыхнула Рассохина: есть место, где тепло, жарко! Если бежать на пожарище напрямую, через кедровник, то всего километра три, не больше. Нет худа без добра! Не ведая того, Матерая подпалила лагерь, чтоб спасти одного человека…

Рассохин сбросил сапоги, полные воды, завернул амазонку в свою куртку и побежал, сначала в азарте не почуяв ноши. Еще и думал на ходу, гоняя по кругу несколько вопросов – откуда взялась? Хотела бежать с острова или напротив, приплыла? Только откуда и на чем? Не в размашку же, если вода градусов восемь-десять? Или даже холоднее?… Потом все эти мысли притупились, и через полкилометра вовсе сошли на нет. Он ощутил, что сдает, слабеют руки и хрупкое тело становится грузным. Тем более, глазом не зрел – босыми ногами чуял хоть и пологий, но подъем, а былой ходкости и выносливости уже не хватало.

Он отдышался, примерился нести на закорках, но обвядшая ноша все время сползала и своими ногами путала его ноги. Тогда он забросил амазонку на плечи, ногами вперед, и понес уже шагом, экономил дыхание и часто останавливался, чтобы своей спиной послушать ее сердцебиение. И странное дело, оказавшись вниз головой, она заметно оживала, по крайней мере, перестали болтаться безвольные руки, а потом и вовсе вцепились в майку. Показалось, сделала она это осознанно, однако когда Стас остановился перевести дух и переложил ношу на колени, амазонка была без сознания, но майки не выпустила.

– Еще не много, – вслух подбодрил себя Рассохин.

И вдруг обнаружил перед собой сухостойный кедр, который вчера не смог найти в сумерках. Тот самый, приметный! Рядом с ним крышка люка, отмеченная невзрачным, выпирающим из подстила, корешком-ручкой.

Кавказец тут же и подтвердил, вынюхивая хвойный подстил над потаенным входом…

Стас внес амазонку в схорон, положил на топчан и накрыв одеялом, растопил железную печку. И лишь потом зажег свечу, закрыл дверь и поставил греть водку прямо во фляжке. Смерть вроде бы отступила, дыхание больше не прерывалось и сердце стучало, но тело еще было настолько слабым и немощным, что едва удерживало жизнь. Как только в подземелье немного потеплело, он стал растирать амазонку горячей водкой. Сначала ледяные ступни ног, потом икры, грудь и спину. Видимо, сознание было каким-то мерцающим: она на несколько секунд приходила в себя, резко открывала глаза, чтобы бросить леденящую фразу:

– Мы все погибнем!…

И опять проваливалась в сон или смерть, которые стояли рядом как у всякого, гибнущего от холода, человека. Возможно, бредила, однако это предупреждение казалось роковым, заставляло тревожиться. И всякий раз возвращала к кружению назойливых мыслей – откуда взялась? Испугалась вертолета? Пожара? Попыталась спрятаться в разливе, но искупалась и стала замерзать? Не смогла добраться до берега, когда миновала опасность? Почему оказалась на дереве в одном спортивном костюме и шерстяных носках?

За двадцать полевых сезонов в Якутии Рассохин насмотрелся всякого, и тонули, и замерзали, особенно, бичи по пьянке. Редкая осень проходила без жертв, без обморожений, болезней от переохлаждения, бывало, погибали даже при плюсовой температуре. Один побежал за бражкой на соседний участок, своей не хватило, но заблудился и околел; другой с глубокого похмелья вздумал освежиться в замерзающей реке – едва отвадились, третий подрался с собутыльниками, ушел из палатки, уснул на снегу, и благо, что прилетел вертолет. Но никто в безумстве и бреду не пророчил всеобщей гибели, даже допившиеся до белой горячки. Обычно жаловались, благодарили, клялись не пить, буровили всякий вздор, ловили пришельцев.

В общине лагерных амазонок пили разве что лосиное молоко. Правда, и без вина сходили с ума, если вспомнить беглую амазонку на резиновой лодке или полуночное мычание, отгоняющее злых духов…

Через двадцать минут в схороне стало жарко, но Стас подбросил в печку дров и опять стал массировать ноги. Амазонка в очередной раз очнулась не скоро, но посмотрела вроде бы осознанно, и ничего не сказав, на сей раз уснула, поскольку задышала ровно и глубоко. Он посидел рядом, глядя, как на сером, еще бескровном лице начинают проступать очертания губ. Дождался, когда потеплеют руки и ноги, послушал сердце, после чего укрыл одеялом и полез наверх.

Кавказец сидел возле открытого люка, топорща обрезанные уши и на Рассохина внимания не обратил.

– Ты умница. – похвалил Стас, раскуривая трубку. – Без тебя не нашел бы. Сейчас банку тушенки принесу…

Пес даже на его голос не среагировал, переместился за сухостойный кедр, сел, и всматриваясь, стал тихо ворчать.

Опять чуял кого-то чужого!

– Кто там еще?…

И не успел договорить: кавказец стремительно и молча сорвался с места, скрылся за деревьями, и оттуда донесся звучный, охранный лай. Рассохин вынул из куртки пистолет и побежал следом.

– Взять его! Фас!

Охранник словно ждал этой команды. Разъяренный лай переместился чуть влево, и тот час же послышалось гортанное рычание – рвал кого-то! Стас побежал на звук борьбы, и в это время щелкнул выстрел, похоже, пистолетный. А Дворецкий сбежал с дробовым ружьем! Пес заскулил, замолк на несколько секунд и опять разразился лаем. Значит, остался жив, и судя по удаляющемуся звучанию, кого-то погнал.

Следы схватки Рассохин нашел сразу, на хвойном подстиле остались свежие борозды от обуви и собачьих лап.

Тут же валялся клок песочной камуфляжной ткани, точнее, вырванный набедренный карман брюк. А профессор Дворецкий не носил военной формы, тем паче, такого редкого цвета и путешествовал по Карагачу в цивильном костюме…

10

Сашеньку вызвали на допрос и отпустили почти сразу же, как возле милиции приземлился вертолет. Бурнашов хоть и объявил ей развод, однако переживал, часто вскакивал, метался по камере и даже стучать пробовал, требуя вернуть жену. Каталажка в поселке была единственной, поэтому вечером начали впихивать туда местных хулиганов и дебоширов, правда, быстро выпускали. Сатир даже с одним договорился, чтоб разыскал и позаботился о Сашеньке, устроил неопытную девицу на ночлег, обещал заплатить, когда вернут деньги, и бомжеватого вида мужик пообещал. И так при этом улыбался, что вызвал еще большую тревогу.

– Этот позаботится! – вдруг ревниво спохватился Бурнашов. – Устроит гостиницу!…

Когда ближе к полуночи в камеру впустили бородатого, ссутуленного мужика в грязной одежде, в первый миг даже никто не шевельнулся, хотя все лежали на нарах с затаенным арестантским ожиданием. Но железная дверь так часто брякала, что к этому привыкли.

Галицына-старшего сразу не признал даже родной сын. Когда новосел присмотрелся в полумрачной камере и угрюмо спросил, где свободно, Бурнашов вскинул голову.

– Уж не ты ли это, князь?

И все вскочили с нар.

– Где Рассохин? – спросил Колюжный.

– На Гнилой остался, в лагере. – Полковник несколько оживился. – А вас сюда за что?

– За что и тебя… Евдокия Сысоева тоже там?

– Нас вместе задержали. Ее куда-то сразу увезли… Я не знал, что Интерпол у нее на хвосте! За терроризм, между прочим…

– А если бы знал, то что?

– И связываться бы не стал! А теперь мне такое шьют!…

– Да погодите вы со своей Евдокией! – встрял Кирилл Петрович. – Ты жену мою видел?

В это время в коридорчике опять загромыхало и дверь камеры растворилась.

– Колюжный, с вещами на выход!

– Отпустят, найди Александру. – попросил Бурнашов. – Боюсь, как бы она не сорвалась…

В коридоре на Вчеслава надели наручники и повели на верх под конвоем двух ОМОНовцев. На улице его поджидал уже знакомый рыжий помощник генерала из ЦК, боец с автоматом и джип с местными номерами. Посадить в него не успели, наперерез ринулась Сашенька, поджидавшая во дворе милиции. На удивление конвой был снисходителен, и женщину не оттолкнули.

– Вячеслав, он и вправду меня бросил? – трагично пролепетала она. – Но ведь я же ничего дурного не сделала!

– Кирилл Петрович сильно переживает и волнуется за вас. – на ходу сообщил тот.

И лучше бы таких слов не говорил! Слезы вмиг испарились, и голос стал визгливым, как у истеричной барышни:

– Он меня завез в тайгу! И бросил! Я не нужна ему! Он хочет к амазонкам на Карагач! Галицын ему наговорил!… Вам всем нужны амазонки! Земные женщины вам в тягость! Вы ищите того, чего уже нет на земле!…

– Почему – нет? Может, еще где-то есть.

Она не услышала, охваченная страстью.

– Передай этому!.. Этому бабнику! Он плохо меня знает! Я ему таких тут амазонок устрою!…

– Разбирайтесь сами, – Колюжный полез в машину. – Не надо было сюда приезжать!

Сашенька вцепилась в одежду.

– Я хотела всюду быть с ним! Оставила дочь!… Чтоб разделить долю! Жена обязана разделить участь мужа своего!…

– Кто же тебе это сказал?

– Это по-христиански!…

– Твоя участь – дома сидеть! – рыкнул Будьдозер. – Сопли ребятишкам вытирать! А не лезть в мужские дела!

– Какие вы все одинаковые эгоисты! Вы женоненавистники!.. Боже, как я несчастна!…

Рыжий отвел ее в сторону и Вячеслав забрался в машину.

Его привезли в поселковую гостиницу, закрытую на спецобслуживание и превращенную в охраняемый штаб, поскольку у двери стоял часовой с автоматом. Однако кафе в холле работало, даже музыка играла, только кормили там ОМОН: человек двадцать в униформе сидели за столиками, жадно если, пили водку и напоминали киношных полицаев, пришедших с охоты на партизан. Но выглядели не победителями, скорее, напротив, побежденными, потерпевшими поражение. Зимняя пятнистая форма в многочисленных дырках, как от пуль, прожжена так, что у некоторых торчат локти. И от всех вместе густо разит потом, дымом, гарью войны и еще каким-то едва уловимым эфиром скорой неотвратимой гибели. Спиртное только усилило их мрачность, проявило запоздалое осознание творимого неправедного дела, высветлило предчувствие краха.

Рыжий убежал на второй этаж докладывать, а боец поставил Колюжного лицом к стене, еще раз прощупал одежду и снял наручники. Вместо помощника вниз спустился сам генерал. Теперь хромал странно, вроде как на обе ноги, его косичка оказалась распущенной, расчесанные на прямой пробор, волосы наползали на лицо, как тогда, на лекции в клубе «Кедры Рода».

При его появлении бойцы в кафе мгновенно уселись ровно, сделали вид, что едят, а из дальнего ряда столиков свечкой взмыл бородавчатый.

– Почему ваши люди здесь? – булькающим, тихим голосом прорычал генерал. – Была команда – всем на поиски! Найдите мне эту суку!

– Люди прилетели с Гнилой, – громко зашептал тот. – Целый день голодные, пожар тушили…

– Отставить разговоры! Я приказал задействовать весь личный состав!

ОМОНовцы смотрели мрачно, дожевывали, допивали водку из горлышек, не взирая на присутствие высокого начальства.

– Пять минут на сборы и на выход! – приказал бородавчатый. – Бронежилеты и экипировку не брать!

Наконец, генерал заметил Вячеслава у стены и сменил приказной тон на злую иронию.

– Ну что, недоросль? Добрых советов ты не понимаешь. Приключений на свою задницу ищешь? Решил, папаша тяжеловес, прикроет?

– А вот так разговаривать со мной не советую. – предупредил Колюжный, едва сдерживась.

Тот услышал угрозу, но лишь усмехнулся и повел по коридору первого этажа. Долго разговаривать, как на даче, явно был не намерен, впустил Колюжного в крайний номер, заперся, оставив бойца за дверью и бросил на стол кожаную папку.

– Вот здесь десяток доносов на тебя. От ученых, уважаемых людей, академиков. Все утверждают, ты занимался сбором закрытой информации. Знаешь, тут и папаша не поможет, даже пострадает. Думаешь, его не бросят под колеса? Он-то был допущен к секретам государственной важности. И с какой стати вы с ним затеяли столь специфический бизнес – новейшие технологии оборонки?.. Здесь есть все, с кем и когда встречался, что обсуждали. Хочешь почитать сочинения своих бывших подопечных?

– Вот суки! – восхищенно сказал Колюжный.

– Они-то суки. – подтвердил генерал. – Но судить будут в закрытом режиме. И это только начало!… Что ты делал полтора месяца в Австралии? Отдыхал?… Нет, занимался промышленным шпионажем. И стащил технологию изготовления герметичного замка «молния». Назвать страну, в пользу которой работал? Пожалуйста – английская фирма «Золотой ключ», в которой ты выиграл тендер на производство туристических космических скафандров. Что скажешь на это, отрок?

У Вячеслава засосало под ложечкой, однако он ответил бодро:

– Клево!

– И тебе, с твоим уважаемым родителем, это надо?… Идем дальше. На протяжении последних полгода ты собирал секретную информацию, для чего привлек Рассохина и Галицына. Имеется ввиду информация о местах захоронения старообрядческих книг.

– Секретную? – уже без наигранности изумился Колюжный. – Что же в этом секретного? Я не лазил в ваши сейфы, не похищал документов. И мне никто никаких тайн не раскрывал!

– Рассохин раскрывал! Ты косвенным образом получил от него закрытую информацию.

– И какую же?

– Секретом является само существование Книги Ветхих Царей. Тем более ее местонахождение.

– Я об этой книге впервые от тебя и услышал. А где она находится, представления не имею.

– Только не надо мне врать! – грубо заговорил генерал, вновь заставив непроизвольно содрогнуться. – Ты финансировал архивные розыски Рассохина и Галицына? Собирал информацию о жандармском офицере Сорокине?

Нет, точно, он где-то видел этот пугающий, гневный образ!

– Собирал в открытых источниках…

– В открытых, потому что в государстве бардак!

– Это уже вопрос к твоей конторе. – послал он шайбу в ворота генерала-голкипера.

Тот даже не удосужился отмахнуться, явно спешил.

– Теперь по поводу кладоискательской аппаратуры, которую вы с собой привезли на Карагач. Наши эксперты осмотрели, отечественных аналогов не существует. А вот английские есть, только секретные и используются спецслужбами. Или будешь утверждать, Бурнашов сам сконструировал? И ты ему никаких образцов не давал?

– Буду!

– И я готов подтвердить! – мгновенно согласился генерал. – Ваш с Рассохиным приятель – гениальный изобретатель. На коленке спаял, из старых телевизоров собрал, с помощью лома и какой-то матери. Если ты начнешь немного соображать своими мозгами, куда ты вляпался! И папашу своего втравил… Но и это еще не все. При обыске у тебя найдена фотография террористки, которая находится в международном розыске. Ее имя – Евдокия Сысоева, знакомство с которой ты отрицаешь.

– Каюсь! – Колюжный постучал себя в грудь. – Стащил у тебя на даче.

– А зачем?

– Девица понравилась!

– Так вот у меня не было такой фотографии.

– Тогда я действительно вляпался!

– Одно неверное движение, и весь компромат будет активизирован. Знаешь, на сколько потянет?

– Как же мне верно двигаться?

Генерал достал чистый лист и ручку положил перед ним.

– Дать письменное согласие на сотрудничество с нами. Разумеется, негласное. Текст я продиктую. И подписку о неразглашении секретных сведений.

– Что получу взамен?

– Прежде всего, свободу.

– И все?

– Останешься здесь, на Карагаче, вместе со своими товарищами. И вашим прибором. Наконец, познакомишься со своим предметом обожания – Евдокией Сысоевой. Завяжешь с ней самые близкие отношения.

– Заманчиво! А Матерую тоже выпустишь на свободу?

Он на миг замешкался, верно не ожидая такого вопроса, потом воспрял.

– Напишешь согласие – выпущу!

– А могу я с ней встретиться? Прямо сейчас?

– С какой целью?

– Взглянуть на живую! Я же на снимке только видел. А вдруг не понравится? Может, в натуре она – крокодил?

– Понравится. – генерал сунул ручку в руки. – Пиши и свободен. Можешь остаться в этом номере. Тут холодильник заряжен, все есть…

– А Галицын дал согласие? – вдруг спросил Колюжный.

– Куда бы он делся?

– Почему снова бросили в камеру?

– Чтобы не сбежал. С ним разговор особый. На нем висит несколько уголовных статей…

– Скажи честно, Матерая сбежала? – ухмыльнулся Вячеслав. – Это же ее ищут, всех по тревоге подняли? Ты взрослый дядька, врать отрокам не хорошо!

– Сбежала! – признался он. – Но это ничего не меняет! Пиши!

– Я восхищаюсь этой женщиной! – искренне сказал Колюжный и бросил ручку. – Вези меня в камеру!

– Понравилось? – глумливо усмехнулся генерал. – Или посоветоваться с Бурнашовым хочешь? Отработать тактику и стратегию поведения? Сговориться?

– Спать хочу. – уклонился Вячеслав. – У меня в камере койко-место есть.

В коридоре раздавались команды, ругань и какая-то беготня. Генерал прислушался и заспешил.

– Сейчас тебя отвезут! – с мстительным великодушием пообещал он. – А мог бы остаться здесь! И ночевать в нормальных условиях.

Он достал наручники и выжидательно замер. Колюжный молча протянул ему руки и сразу же оценил навык: клешни браслетов защелкнулись одновременно, несмотря на широкие запястья.

– Мастер! – похвалил он.

Генерал молча схватил папку и подтолкнул к выходу.

– Вперед!

В коридоре поставил его лицом к стене и приказал бойцу охранять. Тот перевесил автомат на живот и меланхолично встал рядом.

Вячеслав глянул вдоль коридора – никого, только в холле все еще хлопает дверь и слышен топот ног. Было впечатление, что все население покинуло маленькую, еще недавно переполненную гостиницу. Только в одном номере еще приглушенно бухтели мужские пьяные голоса и тетушки в кафе убирали столы. Едва генерал исчез, страж постучал кулаком в соседний номер.

– Эй, мужики? Быстро на выход!

Дверь распахнулась, одеваясь на ходу, бойцы поспешили в холл. И в это время оттуда высунулся бородавчатый.

– Куценко! Особого приглашения ждешь?

– Да меня приставили к этому! – огрызнулся конвойный. – В камеру надо отправить!

– Загони его в номер! – был приказ. – И сам в строй!

Страж двинул стволом автомата.

– Давай в номер.

– Скоро повезут? – спросил Колюжный. – Сколько ждать?

– Машина придет – выведут!

И умчался по коридору. Колюжный вернулся в номер, запер дверь на ключ и сначала поискал, чем бы отомкнуть наручники. В папке с инструкциями для проживающих нашел стальную скрепку, разогнул ее, поковырялся в замках – не получается. Это только в кино расстегивают браслеты с помощью заколки для волос… В стеклянном шкафчике нашел столовые приборы, загнул крючком зуб вилки и стал наугад вертеть в скважине наручников. Было очень неудобно, резало запястья, но какие-то щелчки из замка доносились. Опомнившись, он откинул занавеску: на окне была решетка…

Назойливая мысль о немедленном побеге чуть улеглась. Если даже сейчас удрать, в Гнилую Прорву не прорваться, наставят заслонов, а про авиатранспорт можно вообще забыть. Хозяина вертолета наверняка уже запугали, и машину перегнали в город.

Колюжный побродил по комнате, ожидая конвоя и услышал, как в коридоре снова началась какая-то беготня, будто опять в ружье подняли. Начальственный голос бородавчатого кого-то грозно отчитывал за пьянку на службе, трезвонили радиостанции, гул тревоги наростал, и создавалось впечатление, что о Вячеславе забыли. Продолжая искать подходящий инструмент, он открыл холодильник и обнаружил чуть ли не пятизвездочную зарядку: пиво, минералка, охотничьи колбаски и даже водка есть! Для кого все это приготовлено, сейчас не имело значения, аппетит всколыхнулся в тот же миг, едва он открыл судок с жареной рыбой.

И в это время шум в коридоре стих и через минуту кто-то осторожно постучал. Колюжный запихал в рот кусок рыбы и пошел открывать. Он ожидал конвой, однако на пороге стоял человек лет сорока пяти, всклоченный, в тапочках и пижаме, словно только что вылез из постели. Взгяд мутный, похмельный и вид настороженно-испуганный. Гость заскочил в номер и отдышался. Вячеслав был уверен, сейчас попросит выпить.

– Простите за беспокойство… – он выглянул в коридор и тихо притворил дверь. – У меня отняли одежду и обувь, чтобы не ушел. Я Гарий. Гарий Сорокин! Или Стюарт. Не бойтесь, это не меня ищут! Я проник к вам незамеченным. Только не прогоняйте!

Колюжный немо восхитился: столько времени пришлось рыскать по Москве, чтоб разыскать, а тут явился сам! И почему-то сразу возникла уверенность, что это действительно правнук жандарма Сорокина: таким полублаженным он и представлялся.

– Проходите, – Вячеслав поставил ему стул. – Как вы сюда попали?

– Сюда попасть просто. – охотно пояснил тот и сел на кровать. – Отсюда вырваться очень сложно… Меня привезли из Москвы, помимо воли. Все вокруг давно уже происходит помимо моей воли.

– Я искал вас. – признался Колюжный.

– Мне сообщили! – он говорил полушепотом и с оглядкой на дверь. – Поэтому пришел сам. Как только узнал, что вы здесь. И как только все кинулись искать Матерую.

– Она сбежала?

– Да, ей это удалось…

– А говорите, вырваться сложно!

– Нам с вами сложно, а ее не держат запоры. – с затаенным восхищением произнес Сорокин. – Она выпрыгнула со второго этажа, там в окнах нет решеток… Если искали, то обязаны меня выслушать! Вы готовы выслушать?

– Готов, но за мной сейчас придет конвой, – Вячеслав показал скованные руки. – Видите?

– Не придет!

– Почему?

– Вот посмотрите! Только не принимайте меня за сумасшедшего! Они сейчас заняты, им не до вас.

– Поможете снять наручники?

– Помогу. – охотно согласился он. – Но сейчас бежать пока рано.

– А когда можно?

– Я скажу… У вас есть инструмент?

– Откуда? Вот вилка есть.

Сорокин осмотрел ее, вставил целые зубья в щель между дверью и косяком, отломил их и подправил крючок на оставшемся.

– Давайте ваши кандалы!… Я буду говорить о вещах… Как бы это сказать? Необычных, парадоксальных.

– Читал вашу книгу…

Сорокин замахал руками.

– Забудьте, если даже читали! Это все бред, глупость. Меня заставили писать вздор. А больше писали за меня, даже не показывали. Создавали бренд! И псевдоним придумал не я… Но все по порядку. Сегодня на Гнилой Прорве был пожар! Сгорел лагерь, где жила община. К счастью, обошлось без жертв. Разве вам не сказали об этом?

– Нет… Снимайте наручники!

Он стал ковыряться в замке.

– Скрыли. Они скрыли! Это чтобы вы не волновались за своего человека. Можете проверить, позвонить и спросить. Заодно убедиться, что разговариваете не с больным. Не с сумасшедшим! У вас же на Гнилой есть товарищ?

– Есть!…

– И беспокоитесь за него?

– Конечно! Только позвонить не могу, наверное, села батарея…

– Но вы же видели – эти солдаты, милиция… Они приехали с пожара! От них пахнет гарью, дымом!

– Верно. – встрепенулся Колюжный, вспомнив усталый ОМОН в кафе. – Я еще подумал, как фашисты…

Гость не давал говорить, но и про наручники теперь не забывал.

– Они и есть фашисты! – с жаром продолжал он. – Но оставим, это они как всегда исполняли приказ… Я навел справки, еще в Москве. И убедился, вы единственный разумный человек. Способный выслушать меня, понять и помочь. Все остальные сумасшедшие! Вы заметили, сколько сейчас людей, лавирующих на грани безумия? И это все потому, что нет веры! А легковерного человека несет, как сор… Да, я хочу сказать о другом!… Я не могу больше оставаться здесь. Но решительно не к кому обратиться за помощью. В Усть-Карагаче даже адвоката нет! Человека некому защитить!