Текст книги "Карагач. Запах цветущего кедра"

7

Они пришли на небольшую поляну в кедровнике с оборудованным по всем правилам пожарной безопасности, свежим кострищем и запасом дров. Разливы старицы уже были недалеко и поблескивали в просветах деревьев. Скорее всего, здесь и происходили камлания общины с пением мантр.

– Чары на меня не действуют. – усаживаясь, признался Стас. – Я толстокожий.

Матерая устроилась перед ним в позе лотоса, верно рассчитывая на долгий разговор.

– Неужели не слышал моего голоса?

– Только тягомотное мычание. Я вообще плохо слышу чужие мысли.

На сей раз она не имела домашней заготовки, вернее, выразительных слов и желаний, как это было при первой встрече. Зато вопросы задавала, как настоящая, но не гостеприимная хозяйка.

– Галицын сказал, вас четверо в команде. Где остальные?

– На подходе. – уклонился Рассохин. – Скоро будут.

– Про Бурнашова я все знаю. Кто такой Вячеслав Колюжный?

– Мой юный друг…

– Он финансировал экспедицию, значит, он – главный?

Полковник выдал все тайны, чего и следовало ожидать…

– Он не главный, он просто романтик и экстримал. И еще специалист по всяким научным заморочкам.

– Откуда у него деньги?

– В чужие карманы не заглядываю.

– На чем он зарабатывает?

– Тоже на романтике. Шьет снаряжение для экстримального отдыха.

Хозяйка Карагача не поверила или рассуждала по-своему.

– А какая здесь выгода? Что он хочет получить? Если оплачивает расходы?

– Удовольствие хочет получить! – Стас почуял раздражение. – Радость от жизни, от природы!… Пора бы привыкнуть уже, не все деньгами измеряется…

Это ее не поколебало.

– И даже не намерен выкапывать книги?

– Почему? И это тоже интересно… Но не главное.

– Что он хочет найти на Карагаче?

– Вот приедет – сама спроси! – отмахнулся Рассохин. – Может, человек свое счастье ищет?

– Непременно спрошу. – пообещала Матерая. – Но сейчас я ждала тебя, чтобы сделать предложение. От которого бы ты не смог отказаться.

– Откажусь от любого. Заранее благодарен, не старайся.

Матерая заговорила с заметным акцентом, будто заволновалась!

– Но ты же не послушал меня! Совсем не послушал. Я сделаю важное предложение! Выгодно тебе и мне.

– Так не бывает.

– Выгодно и полезно! Только ты должен пойти со мной.

– Исключено. – отрезал Стас. – Я никуда не пойду.

– Сорокин тоже не хотел показывать. Потом согласился, убедила его.

– Каким образом?

Матерая сузила раскосые глаза, и это можно было назвать улыбкой палача.

– На жердь поставила. Сибирское распятие.

– Как моториста Скуратенко?

– Они оба живы. Это только испытание.

– Поэтому и не пойду с тобой. Я видел Скуратенко…

– У тебя другая причина. Ты сказать не хочешь.

– Какая же причина?

– У тебя здесь женщина, – заявила она. – Осталась на том берегу.

– У меня нет женщины. И не в ней дело.

– Как так – нет? Я сама видела, ты приехал на Гнилую с женщиной.

– Была, теперь нет…

Рассохин откровенно заглянул в растопорщенный разрез блузки на груди и просунув руки под косушку, слегка подтянул хозяйку к себе. Она не отстранилась, но напряженно замерла, холодно ожидая последующих действий.

– Где она? – спросила и уставилась ему в переносицу, чтобы не выдавать чувств глазами. – Твоя женщина где?

Стас нащупал сначала ремни на лопатках, и ниже – пистолет в плечевой кобуре. Выхватил его и выпустил Матерую из объятий.

– Убил. – сказал, рассматривая добычу. – Тело бросил в воду.

Пистолет оказался наградным, с гравированной надписью на затворной раме – полковнику Галицину…

– Не правда, ты не убивал, – настороженно проговорила хозяйка. – И в воду не бросал. Отдай мне оружие.

– Как это сочетается с убеждениями? – спросил Рассохин. – Соитие с природой? Полное растворение в пространстве… вместе с пистолетом?

– Я тебя боюсь. – сдержанно призналась Матерая.

– Удивительное совпадение! – усмехнулся Стас. – Я тоже рискую быть распятым!

– Но я никого не убивала!

– Зато Сорокина поставила на жердь. И Скуратенко. Не хочу быть третьим, в твоих садистских опытах.

Проверил патроны в магазине и демонстративно убрал оружие подальше, во внутренний карман. и – не в плечевойуху.

– Они этого заслужили. – не совсем уверенно вымолвила она.

– И я могу заслужить. Взбредет тебе блажь в голову… Не верю тебе! Дразнишь, завлекаешь, а сама с пистолетом запазухой.

– Ты мне очень нужен, Станислав. Единственный из всех мужчин.

– Ого! Это что, признание в любви?

– Нет, ты мне нужен для важного дела. – заявила Матерая. – Ты никого не убивал, я знаю. И эту свою спутницу. Она уехала, сегодня утром, на лодке. У тебя нет обязательств. Тогда ты должен сопровождать меня.

– У тебя есть провожатые. Целый полковник на вышке стоит…

– О, нет, мне нужен такой, как ты! Яросвет не пригоден для моей цели. Нашей цели! Он не имеет нужных знаний и еще… Как это?… Чувственного мышления!

– А это что такое? – ухмыльнулся Стас. – Не слыхал…

– Когда человек думает, как чует, и наоборот. – охотно и с нарастающей надеждой объяснила она. – Яросвет – полицейский, и слишком сладострастный человек. Он мне нужен, как начальник охраны, службы безопасности. Только мы с тобой можем достигнуть нашей цели. Ведь тебе интересно, есть ли на Карагаче пророчица? И где она сейчас?

– Ты же сказала, ее нет…

Матерая вдруг заговорила с неприсущим ей жаром:

– Сказала так потому что, рядом были чужие уши. Люди не посвященные. Им нельзя знать, можно ли найти пророчицу. А это можно сделать! Невгласам же довольно знать только ее истины. Если каждый отправится искать, как это делала Зарница, будет всем плохо.

– Значит, Яросвет теперь посвященный?

– Он нормальный, то есть, умный. Ему нужны деньги, блага, удовольствия от жизни. А другим людям нужна вера, и они кажутся не совсем здоровыми. У них слишком яркое воображение, фантазии. Они хотят слышать истины из первых уст, они творят фетиш, кумиров…

– Ладно, мне все равно, кто у вас там умный или дурак, – перебил Стас. – По-моему, так все сумасшедшие. Вобщем, разбирайтесь сами. А я в ваших заморочках участвовать не стану. Так что можешь меня не прятать.

Она услышала решительность и словно напитавшись ею, скрыла свою неуверенность – даже чуть раскосые глаза побелели.

– А если пророчица – твоя любимая женщина? – вдруг спросила Матерая. – Та самая, которую у тебя похитили? Много лет назад? И в которую ты стрелял.

– Женя Семенова – пророчица? Не смеши меня…

– Отвечаю за свои слова. – у нее даже акцент пропал. – Ты стрелял в женщину, в свою избранницу. И всю жизнь думал, ее убил. Но ты ошибся… Она прошла сквозь мир мертвых. И овладела высшим даром пророчества.

– Кто такое сказал?

– О вас здесь ходят легенды, Стас…

– И ты точно знаешь, это она?

– Знаю, и Сорокин подтвердил. Они встречались на Сохатинной Прорве.

Рассохина передернуло от некого смутного предощущения: на Сохатинной он никогда не был, видел название только на картах и прорва эта с одноименной старицей находились где-то ближе к предгорьям, то есть, намного выше золотоносной Рассохи. Искать там Женю Семенову и в голову не приходило – ни сейчас, ни тридцать лет назад…

– Мистика все это. – однако же сказал он. – Головы себе задурили…

– Слышал историю о блудной отроковице? Будто ее застрелил старатель с прииска. Из ревности. И она ходит теперь, как призрак, ищет убийцу. Все говорят, это про тебя и студентку… Неужели ты не слышал этой легенды?

– Я не был здесь тридцать лет…

– Ее Сорокин встретил, в первый год, как мы приехали на Карагач. Там же, на Сохатинной Прорве.

– Но если призрак, значит, не живая! – он вскочил. – Все! Хватит! Мало ли что твоему Сорокину привиделось!

– Она была реальная… как это? Во плоти и крови! Очень молодая и красивая. Но измененное сознание, иная сущность, способность к перевоплощению. Такое есть в древнеиндийских практиках…

– Ну ты сейчас наплетешь!… Какие к черту, практики? Сама-то веришь? Или у тебя тоже… проблемы с рассудком? Жене Семеновой сейчас шестьдесят пять лет.

– У пророчиц нет возраста… И муж у нее есть, молчун, или как их называют, погорелец. Который и похитил ее, взял в жены. Теперь он старый…

– Знаешь, сколько женщин похитили?… Вот если бы твой Сорокин имя назвал. Ну, или какие-то приметы…

– Приметы есть, назвал! – вспомнила Матерая. – Она очень громко чихала, особенно после сна. Или когда смотрит в небо… Так громко, что Гарий вздрагивал.

– Чихала?… – на миг оцепенел Рассохин и ощутил, как пробирает озноб.

Вмиг вспомнилось солнечное утро на стане геологов возле россыпи на Рассохе, скворчанье ласточек, гул далеких тракторов на пробном участке …

А Матерая, эта раскосая, томная красавица словно вколотила последний гвоздь в распятие.

– Еще она любит купаться, в ледяной воде. И очень любит птиц, зимующих ласточек… Откуда бы я знала об этом, Стас? Мне рассказал Сорокин на испытании…

Он пошевелился, стряхивая оцепенение.

– Все, хватит мне голову морочить! И слушать не хочу!

– И еще признался, у пророчицы на груди открывается рана. У мертвецов раны не кровоточат…

– Ну как это возможно?!… Сама подумай!…

– Сначала она явилась молодой, и ничего не было. – пояснила Матерая, – Это возможно, если человек переходит в состояние изменного сознания. Но когда перевоплотилась в старуху, образовалась рана… Она существует сразу в двух мирах.

Рассохин потряс зачумленной головой.

– Хватит про миры!…

Она встала и прошлась перед Стасом, поскрипывая змеиной шкурой кожаных брюк – словно манежила его, тянула время.

– Сорокин не сомневался, это та самая студентка. – проговорила не сразу. – Но тебе ведь не пророчица нужна – блудница, которую… Которую ты любишь до сих пор. Это для тебя очень важно, я же чувствую. Ты приехал сюда не книги выкапывать – поставить точку. Память о ней жить тебе не дает, ты почувствуешь себя счастливым, когда ее встретишь. И она к тебе непременно явится. Не знаю, в каком образе, но придет… Не зря же говорят, ходит и ищет убийцу…

Он не мог привыкнуть к мысли, что все услышанное может быть правдой; пусть с бредовой заумью, с измененным сознанием, еще с какой-нибудь мистической чертовщиной, но правдой. И это сейчас злило его, и одновременно давало некий шанс избавиться от тяжкого прошлого. Надежда казалась призрачной, зыбкой, но сидеть на берегу и ждать уже не хватало сил…

– Но тебе-то она зачем? – спросил Стас. – Тебе какая выгода от нашей встречи?

– Готова стать ее ученицей, рабыней, наперстницей. Готова служить ей, исполнять всякую волю…

– Понятно, чтоб потом занять ее место…

– К этому меня ведет судьба…

– В психушку она ведет!

– Но ты ведь сейчас мне веришь. И знаешь, я говорю правду.

Рассохин неожиданно для себя мысленно с ней согласился.

– Где искать-то твою пророчицу? Ну вот в какую сторону мы пойдем?

Матерая воспряла и надменно усмехнулась.

– На Сохатинной Прорве. Сорокин на испытании признался и место показал. И после встречи с пророчицей сам получил дар провиденья.

– Вот как?… Пророчествовать научился?

– Предвидит многие грядущие события. Только не владеет системой. Система закрыта. Он искал ключ, элексир. Использовал наркотики, яды, ел грибы… Ключей нет! Все происходит спонтанно, стихийно, как отраженный звук, эхо. У всех, кто встречался с пророчицей, пробуждается интуиция. Но как болезнь, бред… Это Сорокин мне сказал, ты непременно приедешь на Карагач. Только тебя нельзя ставить на испытания.

Рассохин едва скрыл свои чувства.

– За это спасибо, я еще на жерди не бывал…

– Много раз искала, – сокрушенно призналась Матерая. – Ходила по лесу, сидела в засаде по целым ночам. И слышала шаги пророчицы. Слышала, как она чихает по утрам, купается в воде… Но мне никто не явился. Потом хотела, чтоб меня выкрали огнепальные. Блудницу же когда-то похитили!… Бродила по лесу в белых одеждах, сама купалась в озере. Спала одна под легким пологом! Чувствовала, молчуны где-то рядом, таятся и смотрят…

– И никто не польстился? – усмехнулся Рассохин. – Вот беда, не поймешь этих молчунов, верно?

– Не смейся, мое желание искреннее! – со скрытым звоном проговорила она. – Я хочу проникнуть в их мир и своего добьюсь. Мы можем с тобой соединить наши усилия и пойти.

– Как в сказке, сквозь мир живых и мертвых. И где эти миры?

Она не услышала иронии.

– В район Сохатинной Прорвы. Там озеро есть, а на той стороне – священная роща, древние кедры. Где-то там обитает пророчица. Твоя любимая отроковица.

– На Сохатинной полсотни озер! И на каждом кедровник.

– Я знаю, где это. Сорокин водил и показывал…

Сохатинная от Гнилой была километрах в семидесяти вверх по реке, если идти тайгой, и в два раза более – водой, да еще три перетаска через малые заломы…

Коль Лизу увели пешим ходом, значит лучше идти сухопутьем, по материковым борам и высокой пойме, где меньше болот, разлившихся речек и где есть заброшенные зимние лесовозные дороги…

Матерая словно услышала его размышления и поставила точку:

– Выйдем, как только улетят гости.

– Только сомневаюсь, что скоро улетят…

– Прошлым летом тоже была милиция, вертолеты, катера. – как-то лениво проговорила она и потянулась. – По Гнилой Прорве рыскали, в общину явились. Грозили, стреляли, на штурм ходили. Хотели забрать отроков…

– Слышал, как вы ходили в атаку… Милиция голых теток испугалась?

– Власти пообещали сселить нас всех отсюда. Мол, ждите, приедем и отомстим. Все по лагерям пойдете, по психушкам… Мы не боялись, пока у нас было высокое покровительство. Теперь его нет, вот они и прилетели… Поэтому сестер и братьев в отпуск отослали. А нам с Яросветом бояться нечего, нас не возьмут, над нами защита. Ты в убежище поживешь…

Рассохин встал и направился в сторону схорона. Матерая впервые дрогнула.

– Эй? – позвала с испугом. – Ты куда?

– Разведи костерок, – попросил он. – Тушенку разогрею. Есть хочу…

В схороне взял не только еду, но и карту. Он не собирался прокладывать маршрут в некую священную рощу на Сохатинной Прорве, и идти туда пока не собирался, ибо отказывался верить приключениям Сорокина. Однако то, что он встречал блудницу на Карагаче, было бесспорно: приводил слишком выразительные детали и точно рисовал образ Жени Семеновой. Он только хотел посмотреть, как в половодье можно туда попасть, и каким образом могли увести Лизу. Заодно и Матерую проверить, чтоб указала на карте, где бродит мертвая пророчица…

Сухопутным сквозным маршрутом с Гнилой на Сохатинную он никогда не ходил, однако даже на ходу, разглядывая карту, сразу наметил маршрут по незатапливаемым гривам и материковым борам. И он был, этот путь, судя по высотам, даже в пик половодья! Сначала можно пойти на заброшенный лагерный поселок Ярское Урочище, где когда-то содержали пленных немцев, и откуда начиналась зимняя ледяная дорога. И по ней уже в верховья знаменитой золотоносной речки собственного имени, которую придется форсировать по какому-нибудь залому. Это два дня пути, и еще один, если уложишься, от Рассохи до Сохатинной Прорвы. Будь бы в межень или воды поменьше, можно рвануть на Россошинский прииск по наспыной дороге и уже оттуда уйти в материк, на Сохатинную, но тогда пришлось бы переправляться через десяток мелких речек, бегущих с гор – деревянные временные мосты смывало в каждое половодье и вряд ли их восстанавливали китайцы. Резиновой лодки нет, а тащить с собой облас или строить плоты на каждом разливе, больше времени потеряешь…

Костер горел, но Матерой не оказалось, возможно не дождалась и ушла в лагерь, проверить службу Галицина. Рассохин поставил к огню греть тушенку и тут увидел одежду хозяйки, аккуратно развешанную на кедровом сучке, все, вплоть до трусиков. Кажется, Матерая вздумала продемонстрировать ему белые одежды…

И впервые уловил ее некое сходство с Женей Семеновой: та тоже любила оголяться и дразнить мужиков. Не исключено, пошла купаться в разлив. Если так, то она попросту подражает Жене, скорее всего, с подачи Сорокина в общине сложился культ пророчицы. От подобных легенд и возникают новые религии…

Рассохин съел тушенку с сухарем, бросил пустую банку на угли, сразу захотел пить и пожалел, что не прихватил котелок. Он прогулялся до старицы, однако Матерой там не оказалось. Забрел по колено, напился из пригоршней, и вдруг услышал какой-то плачущий вой. Сначала усмехнулся про себя – не Галицын ли завыл от ревнивой зависти? Он там на вышке стоит, облеченный должностью сторожа, а его матерая сестра тем часом разгуливает в чем мать родила с Рассохиным! Потом прислушался, и показалось, воет волк! Хотя знал, волков на Карагаче не было и в помине, слишком снега глубокие, но кержаки говорили, иногда от бескормицы или перед войной, заходили откуда-то из Алтайских или рыжие из Казахских степей.

Звук доносился с кромки кедрача, даже не из лагеря, где была единственная собака – кавказская овчарка. Рассохин осторожно пошел по склону вверх, ориентируясь на переливчатый и почти беспрерывный звук. И лишь когда вошел под кроны кедровника, понял, это не звериный голос! Человеческий, и не воющий, а поющий, только нечто протяжное и заунывное, без определенной мелодии. Эдакий странный плач. Стас сразу же подумал – голосит Матерая, однако почему-то сегодня совсем по другому, не мычит, как слышалось с Гнилой Прорвы, и без гортанных, низких нот, без раздражающих, неприятных вибраций.

Он подходил на голос, как подходят к глухарю на току, исключительно под песню, и если она обрывалась на несколько секунд, замирал. И когда уже был совсем рядом, увидел у себя под ногами могильные насыпи с почерневшими столбиками вместо крестов. Это было лагерное кладбище, так хоронили зеков. Воющее пение было совсем рядом, где-то за толстыми кедрами, и хорошо мягкий подстил скрадывал шаги. Стас подошел так близко, что выступив из-за дерева, оказался за спиной Матерой. Солнце не пробивало кроны, ее «белые одежды» светились в лесном сумраке, но не вызывали никаких плотских чувств. Хозяйка Карагача пела, плакала и молилась одновременно, хотя вначале он ни слова не понял. Безумство какое-то, бессмысленное упражнение, вой отчаявшегося оглашенного, кающегося человека среди могил. Но мороз пробирает!

Рассохин слушал ее несколько минут, прежде чем начал понимать отдельные слова, что-то про огонек, про дорогу. Все это звучало и выглядело дико, бредово, как в дурном сне. Однако он все-таки дождался, когда закончится плач. Матерая замолкла, опустилась на землю и замерла – должно быть, притомилась. Он не хотел объявляться, и сделал уже несколько шагов назад, однако услышал ее слабый окрик.

– Станислав?… Подойди ко мне.

Уходить не имело смысла. Рассохин встал у нее за спиной, прислонился к дереву.

– Никогда не смотри, когда я молюсь. – предупредила она. – Ты мне мешал.

– Предупреждать надо. – пробурчал он. – Нашла место, где молиться…

Она наконец-то обернулась к нему, ничуть не стесняясь своего вида.

– Здесь чистейше поле. – произнесла со слабым восхищением. – Здесь следует стоять только в белых одеждах.

Матерая явно еще находилась в полубезумном состоянии, слова ее все еще казались продолжением странной молитвы. И тут впервые услышал, как она смеется.

– Здесь снисходит благодать с небес! – она раскинула руки. – Ты никогда этого не испытывал…

– Что ты несешь?! – разозлился Стас. – Какая тут благодать? Вас Сорокин с ума свел!

Она рассмеялась еще веселее – а ведь даже улыбатья не умела, и если кривила ротик, то ехидно.

– Это варисовел! Благодатное энергетическое поле! Вот здесь надо жить человеку!

– Да здесь кладбище! – чуть не закричал он. – Здесь могилы! Тут такая… энергия!

– Ты невглас! – вдруг жестко заговорила Матерая. – Ты тупой и ограниченный человек! Ничего не хочешь понимать. И чувствовать! Ты такой же, как Яросвет… Люди тут страдали и умирали. Но энергия мук и страданий перевоплощается в благодать! Она накапливается в пространстве, как в куполе и потом источается на живых! Страдания Христа спасительны, поэтому он и Спаситель. Это и есть варисовел, открытый нам пророчицей! Варисовелом наполнены нетленные мощи святых, а здесь лежат в земле святые женщины.

И побежала к сверкающему от солнца, разливу. Смело вошла в воду, окунулась по шею и вдруг замерла, уставившись в небо. Рассохин услышал какой-то неясный шум над водой, но внимания не обратил, пошел на поляну. А там, из куртки хозяйки беспрестанно раздавалось тревожное пиликанье. Стас помедлил, все же достал рацию и ответил. Полковник напрочь забыл, что принял новую веру, носит благородное имя и ему теперь не позволено ругаться.

– Ну вы что там, натрахались?! – завистливо заговорил он. – Я тебя предупреждал – не трогай ее! Даже если она сама!… Ну, ты мне ответишь!… Вертолет запустил двигатели! Где Дуся?!

От старицы прибежала Матерая и стала сдергивать одежду, торопливо натягивая на мокрое тело.

– Тебя на самом деле Дуся зовут? – спросил Стас.

– Евдокия!

– Дуся одевается. – с удовольствием сообщил он. – Натягивает трусики и брючки, на голое влажное тело. Представляешь, Яросвет? А какая у нее попа!…

На сей раз хозяйка даже не просила позлить ревнивца, молча отняла рацию.

– Что там происходит? – спросила совершенно спокойным голосом. – Пожар?

Под кронами кедрача было по прежнему покойно и умиротворенно.

– Они поднимают вертолет! – жалобно отозвался Галицын. – Свернули лагерь!…

– Сейчас приду!

Рассохин наконец-то услышал гул и хлопанье несущих лопастей. Похоже, невидимый вертолет шел прямо на зону.

– Иди в землянку! – уже на ходу приказала Матерая, – Не высовывайся!…

Сама же напрямую, через лес, понеслась к лагерю.

Стас выждал, когда она исчезнет и пошел в обратную сторону – к старице.

Граница миров проходила между кедровником и водой, по узкой полосе нейтральной территории змеилась единственная тропинка, густо обрамленная цветущими одуванчиками. Было полное ощущение, что он находится в полутемном зрительном зале, в первых рядах, а жизнь кипит на сцене, где выстроена декорация лагерного забора с воротами и сторожевой вышкой на углу. И все это условное, ненастоящее, даже солнечный свет напоминает театральный прожектор. Только бинокля не хватает, чтобы рассмотреть детали и выражение лиц актеров…

Скорее всего, Матерая проникла на территорию зоны через потайную калитку, поскольку ее черная фигура уже маячила на вышке рядом с полковником. Тревога оказалась ложной, вертолет сделал круг и удалился за лесную границу залитой поймы, куда-то вниз по Карагачу. Однако хозяева зоны все еще смотрели в ту сторону, передавая друг другу бинокль – им сверху было виднее. Рассохин уже хотел выйти из укрытия, но уловил налетающий звук лопастей. Зазеленевшие кроны тополей и рослого ивняка заслоняли дальний горизонт, и незримый вертолет словно крался на бреющем под их прикрытием. И не вылетел, а словно выплыл над старицей, совсем не опасно приближаясь к воротам лагеря, поскольку выглядел тоже ненастоящим, будто нарисованным.

Реальность началась, когда под лопастями вскипела вода, расходясь большими кругами. В следующее мгновение облас на помосте опрокинуло, и он, наполненный воздухом, взлетел! И парил несколько секунд, однако чуть не попал под хвостовой винт, после чего боком, как подстреленный, отлетел и ушел в воду. Казалось, тяжелая машина целит приземлиться на утлый бревенчатый настил плавающего причала. Трагедия была близкой и неминуемой!

– Ты что делаешь?! – забывшись, крикнул Рассохин и не услышал своего голоса.

Буря из-под винта сорвала крышки с крайних ульев, потом и сами ульи не выдержали напора, покатились сначала вверх, а потом вниз по береговому откосу. Вертолет не сел – завис в полуметре, из открытой двери посыпались люди в зимнем камуфляже, прыгали на жидкий, пляшущий причал, на землю и даже на мелководье. Тяжелые от снаряжения и оружия, обуваемые ветром, они неслись к воротам, падали и вскакивали, как в кино. Высадив десант, вертолет не улетел, а присел на хвост и потянул влево, сметая ульи с единственной ровной площадки перед лагерем. Висел, качался, сдувал детские крашенные кубики, и расчистив себе таким образом площадку, как гигантское хищное насекомое, уселся на землю. Угрожающе погудел, затем сбавил обороты винтов и выжидательно заурчал.

Тем временем ОМОНовцы рассредоточились возле зоны, некоторые побежали вдоль забора в разные стороны и показалось, сейчас начнется штурм. Но они даже не стучали и не пробовали взломать окованные ворота – запустили мотопилу и принялись кромсать плотную, дощатую изгородь рядом с калиткой. Полетели опилки, куски дерева и снопы искр, через минуту образовалась просторная брешь, в которую штурмующие и устремились.

Галицина с Матерой тоже будто сдуло с вышки, видимо, побежали встречать непрошенных гостей. В воздухе роем зазвенели разметанные ветром пчелы. Рассохин и не заметил, как взирая на это представление, непроизвольно вышел из-под сени кедровника и стоит теперь среди ульев. И не увидели его лишь потому, что внимание штурмующих было приковано к лагерю. А те, что маячили на углах и вдоль забора, отбивались от наседающих, разозленных пчел. Спустя несколько минут из вертолета выпрыгнули еще трое, но безоружных и в песочном летнем камуфляже. Лица были закрыты противомоскитными сетками, скорее всего защищающими от пчел. Они пробежали мимо повергнутых ульев и скрылись в проломе забора.

Стас отступил назад, встал за крайний, развесистый кедр, но всякое движение возле лагеря прекратилось, если не считать вертолета, лениво машущего винтами. Казавшаяся неприступной, крепость была взята за три минуты! Вероятно, ОМОНовцы сейчас допрашивали хозяйку с полковником и искали его, Рассохина – не зря выставили посты по периметру, чтоб никто не выскользнул. На миг всколыхнулось полузабытое детское ощущение игры в прятки, когда сидишь, затаившись и едва сдерживая смех и восторг, глядя, как голящий бестолково снует перед тобой всего в нескольких метрах.

Так прошло минут десять, и уже становилось скушно, ибо стремительный штурм оказывался неким последним ярким представлением. Даже вертолет выключил двигатели и когда безжизненно повисли его несущие лопасти, в простанстве остался единственный звук – возмущенное гудение разоренных насекомых.

Кажется, непрошенным гостям не захотелось ночевать в палатках, на голом берегу со сгоревшим поселком и они попросту захватили лагерь, зная, что Рассохин где-то здесь. Не случайно Матерая спешила показать ему убежище, предчувствовала жесткий и решительный характер пришельцев на Карагач. Сейчас ОМОН прошерстит зону и примется прочесывать кедровник, со всех сторон опоясанный старицей и разливами: не зря кружили, высмотрели, что с острова без лодки не уйти. А облас, похоже, уплыл, если и вовсе остался цел после полетов.

Пока этого не произошло, надо было залечь в тайный схорон молчунов, в эту могилу, в гроб, отремонтированный новыми хозяевами. И только он подумал о подземелье, как ощутил удушливый спазм в гортани и на лбу выступила холодная испарина. Болезненное, бредовое состояние в замкнутом пространстве землянки навсегда отпечаталось не в мозгу – в теле, в мышцах и вызвала отвращение на физическом уровне. Мерзостное это чувство взволновало, взбудоражило его, но как всегда в таких случаях решение созрело мгновенно, подсказанное воспоминаниями игры в прятки. Можно затаиться на глазах, на самом видном месте и пусть ищут! Забраться на дерево и отсидеться там – в могучей кроне с земли человека не увидеть, а собак у них нет…

Он уже ухватился за нижний сук, благо что все кедры тут были лазовыми, и в это время услышал пронзительный женский крик, от которого охватил непроизвольный озноб. За лагерным забором происходило что-то драматическое или даже трагичное: все уместилось в одном цепенящем крике – отчаяние, зов о помощи и предчувствие близкой смерти. Затем ударила короткая очередь и словно бичом подстегнула Рассохина. Он выскочил из укрытия и в тот же миг увидел, как из пролома в заборе, согнув пополам, выводят Галицына.

А за ним, волоком по земле, тащат за ноги скованную наручниками, Матерую…

Стас выпутал пистолет из тесного кармана, положил его на толстый сук дерева, повыше, на сколько мог дотянуться и выступил из укрытия.

– Я здесь! – крикнул он и побежал мимо уцелевших и облепленных пчелами, ульев. – Вы что творите, сволочи?!…