Текст книги "Карагач. Запах цветущего кедра"

И сразу же убавился гонор довлеющего самца. Отец вроде бы закашлял, закряхтел, перемежая эти звуки уже без адресной, сокрушенной бранью.

– Из камеры звонишь? – словно прочистив горло, спросил он. – Или выпустили?

– Сбежал. – признался Колюжный-младший.

– Ты на Старой площади у кого был?

– То ли Тягун, то ли Бегун фамилия. Очень на Распутина похож. А может и в самом деле воскресший Распутин!

– На какого Распутина?

– Григория Ефимовича.

Видимо, родитель испытывал растерянность и смятение; всегда трезвомыслящий и схватывающий на лету, здесь не сразу и догадался, о ком речь. А догадавшись, как-то очень уж по-стариковски опять закхекал, занукал и наконец спросил:

– А с какого рожна Тягун Карагачем заинтересовался? Он же другие вопросы курировал…

И эта его неуверенность вдруг всколыхнула в душе еще не ведомую доселе жалость к отцу. Бульдозер едва лязгал гусеницами…

– Не знаю, батя… Ты там маму успокой!

– Ладно, – пообещал он. – Стаса-то еще не видел?

– Сегодня к нему полечу.

– Ну, передавай ему от меня…

И не сказав, что передать, отключился.

Вячеслав очень хорошо знал характер своего родителя: как только его свергли с министерского олимпа на землю, он огляделся вокруг и обнаружил, как число друзей резко сократилось. Точнее, практически не осталось, новых же, думских, он тихо презирал, о чем однажды сыну и признался. И вспомнил друзей прежних, по якутской молодости, а там первым номером был Рассохин. Просто пойти к нему, покаяться и восстановить отношения не позволяла бульдозерная гордость. Вячеслав не осуждал родителя: жизнь у этого поколения была такая, такие предлагаемые условия игры. Попал в элиту – рви прежние связи, по живому режь, иначе тебя со старым, еще комсомольским шлейфом не впустят. Государевых мужей подбирали крупных, но пришел мелкий премьер, и Правительство враз помельчало и стало на одно лицо.

– До власти дорвались пигмеи. – Заявил однажды Бульдозер, тайно оправдывая свою отставку. – А маленькие люди не способны на великое. Физиология позволяет им устраивать лишь смуты, революции и мировые войны.

За подобные не толерантные речи с трибуны его даже наказывали – лишали слова, но избирателям это нравилось.

Колюжный отдал телефон.

– Не хочешь помочь, подожгу сама! – заявила Сашенька.

– Ты несешь вздор. Еще один пожар, это фарс!

– А что ты предлагаешь? – задиристо спросила Сашенька. – Кулаками драться?

– У тебя есть другое оружие!

– Обольщать ментов? Ни за что!

– У тебя есть когти! Иди выцарапывай мужа, если хочешь что-либо доказать. Себе и ему.

– Как – выцарапывай?…

– Закати истерику, не мне тябя учить. Царапай, грызи их зубами, рви – отпустят. Покажи им, что ты женщина, декабристка. Они сильных боятся и все прощают. А поджог, это тюрьма.

Она и в самом деле скорчила хищную гримасу, будто когти выпустила, но в последний миг смутилась.

– А ты куда?

– На берег! Если что, ищите у брошенной самоходки.

– Самоходка брошенная, это кто?… Одинокая женщина?

– Баржа такая, ржавое судно!

Сашенька кинулась к милиции, хлопнула входная дверь и через некоторое время послышался душераздирающий мужской вопль и мат. По коридорам забегали, в темных окнах вспыхнул свет.

К восходу Колюжный разыскал на берегу Чилима переломленную пополам, лесовозную баржу, свиду, зимний приют местных бомжей. Корма была затоплена половодьем, однако носовую часть оборудовали под жилье, утеплив стены трюма бревнами, пенопластом и картоном. Попасть сюда можно было и через верхний люк, служивший окном, и через левый борт, обшивку которого уже наполовину срезали автогеном. Вячеслав обошел всю баржу и ни одной живой души не обнаружил. Видимо, постояльцы съехали отсюда недавно, вместе с теплом, и зимой особо себя не утруждали, устроив свалку мусора и туалет прямо за дверью, в железном трюме. Сейчас он оттаял и дышать было нечем, однако торчать на улице, под студеным утренним ветерком с реки, становилось неуютно. Зажав нос, Колюжный отыскал в бомжатнике спички, прихватил драный матрац и ушел под прикрытие ближних тополей, где развел костерок. Все подходы к барже отсюда просматривались, и в случае чего можно было незамечено улизнуть в прибрежные заросли ивняка.

Сорокин появился внезапно, из-за спины, причем был в знакомой пижаме, тапочках и с гостиничным одеялом, наброшенном на плечи.

– Вы убедились? – спросил без всякого торжества. – Я все предвидел и не сумасшедший. Я человек, загнанный в угол, и лишенный воли к сопротивлению.

Он и в самом деле выглядел намного спокойнее, чем в гостинице, и в глазах не было прежнего лихорадочного, безумного блеска.

– Может, мы пойдем в помещение? – предложил он. – Здесь холодно, а там есть печка…

– Там ловушка, – Вячеслав привстал. – Накроют враз… Располагайся!

– На барже мы в полной безопасности. – заверил Сорокин. – Я скрывался два дня, здесь откупленная китайская территория. Местная милиция обходит стороной. Меня привезли сюда в закрытой машине и поселили. Сказали, мы на китайской границе, ночью переведут. И пропали. А отсюда до китайской границы тысяча миль… Как их найти, если все на одно лицо?

Колюжный покосился на баржу и снова развалился у костра на матраце:

– Нет уж, лучше полежим на воздухе!

– Как будет угодно… Я сейчас приду!

Ушел в китайский бомжатник и исчез в гремящих недрах. Вячеслав наломал хвороста, подбросил в огонь и уже хотел идти за Сорокиным, но тот явился сам, с пакетом, обмотанным пленкой и скотчем.

– Вот! – торжественно сказал он. – Здесь все документы на гостиницу.

И попытался вручить – Вячеслав отодвинулся.

– Да не нужны мне ваши документы!

– Я же говорил вам! – взмолился Сорокин. – Если я не исчезну, Распутин заставит меня искать Стовест!

– Распутин грузит вещи на аэродроме. Готовится бежать.

– Это маневр! Сегодня пожар сорвал все его планы, но он никогда не отступит. Завтра появится вновь! Пока не отыщет Стовест, не уйдет с Карагача!

– Может, легче помочь ему? Найти этот Стовест и уехать?

– Как можно найти то, чего не существует? Я уже несколько лет пытаюсь доказать! И сам когда-то думал, он есть! А его нет. Никакого Стовеста не существует!

– А что есть?

Сорокин наконец-то сел на краешек матраца и вроде бы даже успокоился. По крайней мере, его речь стала внятной.

– Есть, молчуны…. Люди, умеющие молчать. Такое заключение сделал Алфей Сорокин, жандармский ротмистр.

– Что-то я про него слышал. – отозвался Колюжный.

– Вы что-то слышали, а это мой прадед! – с горостью заявил он. – Читал его последний донос, лично императору. К сожалению, не отправленный, царя арестовали… Но читал только я один! Старики толка молчунов выучили Книгу Ветхих Царей наизусть! А саму ее уничтожили, сожгли и развеяли пепел. Чтобы не досталась никакому режиму. Которые будут сменяться один за одним. И непременно найдется кто-то, кто захочет продать будущее России! И чтобы этого не случилось, они растворили знания в сознании сорока старцев.

– Ну так и скажите об этом Распутину!

– Не имею права перед памятью своего прадеда. – торжественно и обреченно признался Сорокин. – Но даже если нарушу долг и скажу, заставит искать стариков. Он вновь воплотился, чтобы получить знания! И разумеется, не понимает, что это теперь не возможно. Их же сорок человек! И каждый знает только свою часть, свою весть из Стовеста. Иногда всего одно откровение, один абзац!… Поэтому теперь она называется Сорокоуст. Они разложили откровения в разные шкатулки и заперли на ключи молчания.

– Разумно придумали старики…

– Еще бы!… Выучили и разошлись по своим скитам! Лучше способа сохранить истины, не существует… Тем более, сейчас вестями владеет уже третье поколение носителей Сорокоуста!.. И все они на одно лицо, будто китайцы. Как их узнать, как с ними говорить, если молчуны? Да никому жизни не хватит, чтоб собрать их вместе! – он перевел дух и добавил. – Кроме одной женщины. У которой и храняться ключи от шкатулок.

Колюжного осенило.

– Ее и называют пророчицей?

– Прадед называл исповедальницей. Только она знает всех. У молчунов женское объединяющее начало. Сама она знает мало, лишь то, что необходимо знать, чтобы управлять старцами. Но может собрать их, расставить в нужном порядке и получить информацию!

– Вы же встречались с ней! – спохватился Колюжный. – С пророчицей? Вы же нашли ее?

Сорокин в отчаянии потупился, потрепал пакет в руках и поднял уже воспаленные старстью, глаза.

– Она сама нашла меня на Карагаче…

– Зачем?

– Чтоб заморочать голову! Она узнала, что я правнук Алфея… И сделала меня блаженным, полубезумным. Нет, на самом деле я здоров, но мне никто не верит… Заманила в лес, а там молчуны заморочили! Они это умеют – насылать морок! Расслабляют волю, и воображаемое начинает казаться реальностью. Человек видит всего лишь свои скрытые страстные желания. Это как сны наяву!… Я тогда еще не знал, что такое возможно. Я поверил…

– И начали писать книжки?…

Несчастный встал на колени, потряс папкой с документами.

– Клянусь, не по своей воле!… Это было условие! Нет, кровью я ничего не подписывал. Но все время ощущал контроль людей Распутина. Теперь они от моего имени проводят семинары, создают клубы… На самом же деле расставляют ловушки. Собирают молодых и красивых женщин… Распутин затеял операцию. Он собрал сорок распутных отроковиц на Карагаче, чтобы их похитили молодые молчуны. Им почему-то нравятся блудницы!… Эти женихи и есть следующее поколение Сорокоуста. Они пока просто огнепальные, живут по скитам…

– Не воруют невест?

– Не воруют!… И все из-за Дуси! Я повиновался ей, исполнял капризы… А она вышла из повиновения Распутина!… И предала меня! Она хочет, чтобы и ее украли молчуны. Поэтому прикидывается блудницей… На самом деле не позволяла даже прикоснуться к себе… Она превратила мое существование в кошмар. Вы должны похитить Матерую! Украдите ее у меня! Отнимите, я вас очень прошу!

Гарий отвернулся, сел и плечи его затряслись, будто от рыданий. Вячеслав поглядел в его согбенную, полосатую спину и ощутил желание утешить.

– Кто она вообще, эта Дуся? – спросил он осторожно, как бы невзначай, опасаясь спугнуть.

– Дуся?… – мгновенно оживился и засмеялся Сорокин, – Евдокия Сысоева! Матерая!… Вы еще не видели ее, я знаю. Но когда увидите!… Это потрясающая женщина! Если она сыщет исповедальницу… Если ее вы украдете, она овладеет таинством провиденья… Весь мир будет у ног. А вы просто обязаны ее похитить!..

Он был почти счастлив, но в глазах вновь заблестело безумие.

В это время с аэродрома взлетел тяжелый вертолет и заложив круг над поселком, потянул куда-то вниз по Чилиму.

Штаб-ротмистр Алфей Сорокин, перебравшись из Старого в Новый свет, сначала оказался в Квебеке. Бедности на чужбине он не испытывал, поскольку свое не растраченное жалованье за многие годы скитаний переводил в шведский банк. Однако в первое время сильно тосковал по России и более по общению с соотечественниками, с кержаками. Русских в Канаде было много, в том числе, и старообрядцев, но уже испорченных, кичливых, подражающих американскому образу жизни: в двадцатых годах они щеголяли в цилиндрах и носили козлинные бороды.

И тоска привела его однажды в Британскую Колумбию, где по слухам, жило много русских толстовцев, коих сам граф сюда и переселил. Это оказалась преследуемая у себя на родине, секта духоборов, которой правительство сначала выделило благодатные земли в провинции Саскачеван, но испугавшись коммунистической заразы – а духоборы жили коммуннами, реквизировало. Тогда они переселились в Британскую Колумбию, где сбросились и выкупили землю в общинное пользование. Сорокин очень скоро вписался в эту среду гонимых и наконец-то обзавелся семьей, взяв замуж духоборку. Свою принадлежность к корпусу жандармов он вынужден был тщательно скрывать, поскольку его бывшие соратники когда-то вволю поглумились над духоборами, поэтому его знали, как университетского преподавателя, то есть, человека образованного, умеющего разговаривать с властями и нужного общине.

Жизнь духоборов, напоминающая жизнь старообрядцев, ему понравилась, и Алфей, будучи все же чужаком, никогда не помышлял о некой карьере внутри секты. Родил двоих детей, построил дом, насадил сад, исправно ходил в молельный дом и почти ничем не отличался от прочих духоборов. Община жила сама по себе, властей не признавала, законам не повиновалась, служить в армии отказывалась по убеждениям, мол, нельзя брать в руки оружие, впрочем, как и учить детей в школах. Канадское правительство, некогда принявшее отверженных «темной России», наконец спохватилось и узрело, кого пригрело на своей территории. Власти провинции начали наводить порядок и воспитывать послушание закону.

И тут впервые в истории Новый Свет узнал, что такое русский бунт. Самые ярые, непокорные и безоружные духоборы отказались от благ цивилизации, отпустили на волю домашний скот, объявили себя свободными, встали в колонну, женщины, дети и старики – все вместе, и отправились походом на столицу. Подобные походы устраивались еще в Саскачеване, когда общинников заставляли брать землю в частную собственность, против которой они выступали, однако тогда конная полиция силой вернула демонстрантов.

Образованный Сорокин к тому времени законы местные изучил и знал, что стражам порядка в Канаде из неких пуританских соображений категорически запрещалось не то, что прикасаться, а даже взирать на обнаженного человека, независимо от пола. И чтобы полиция не смогла разогнать шествие в тысячу душ, и даже приблизиться к нему, бывший штаб-ротмистр предложил всем снять одежды. Первыми последовали его совету женщины, а глядя на них, и мужчины. Огромная толпа шла через канадские просторы абсолютно голой, с торжественными и бесконечными песнопениями, а ошарашенная, смятенная полиция стыдливо прикрывала глаза руками, дабы не нарушить закон.

Паника поднялась не шуточная, и чем ближе подходила к столице растелешенная толпа, тем испуг правительства больше напоминал состояние катастрофы, поскольку законопослушные граждане, особенно, негры, глядя на голых русских, мотали на ус и учились, как надо бороться за свои права. Полиция попыталась противостоять, но чужими руками: спешно собрала уличные банды городов и бросила их навстречу. Громилы с бейсбольными битами и цепями, головорезы с ножами и пистолетами долго и зачарованно смотрели на колонну обнаженных людей, после чего сцепились между собой, ибо даже по их законам бить и калечить безоружных и голых, было ниже их хулиганского достоинства.

Правительство сдалось, когда ярые, отчаянные духоборы были уже на подступах к столице. Свободникам позволили жить, как заблагорассудится, сняли всяческий властный призор, убрали чиновников, полицию и оставили в покое. Добившись желаемого, голыши покачали на руках Сорокина, объявили его вождем непокорных и двинулись назад, в свою провинцию. Но в результате произошел раскол и в среде канадского духоборчества, поскольку основная его часть пошла на сделку с властями и не признала победы голышей – так после похода стали называть ярых свободников.

А они, поверив в чудодейственность раздевания, стали проводить молитвенные обряды в «белых одеждах», то есть, обнаженными. Раскольников оказалось несколько поселений, куда ни прочие духоборы, ни местное население, ни тем паче, власть не смели совать носа. Они порубили столбы и отказались от электричества, долгое время не признавали никакой техники, не пользовались деньгами, питались тем, что выращивали своими руками на огородах и не позволяли детям ходить в школу, тем паче, учить английский язык и общаться с канадцами.

Однако власть не смогла долго сносить оплеухи от странных, дерзких русских переселенцев и совершило ошибку: наемный убийца оборвал жизнь штаб-ротмистра российской жандармерии, вызвав неслыханный гнев голышей. Место и титул вождя вязл на себя его старший сын, организовавший второй поход на столицу. И вот после него канадское правительство более уже никогда не вмешивалось в жизнь свободников, по крайней мере, явным, открытым способом. Раскольники же, упреждая всяческие поползновения на свою вольницу, начали самый обыкновенный террор – жгли школы, построеннные лояльными духоборами, рубили и взрывали электрические столбы, поджигали их автомобили. Особым шиком считалось спалить дом вождя, коими еще с российских времен была «королевская» семья Веригиных. Причем, дождаться, когда вобьют последний гвоздь, отметят новоселье и пустить красного петуха.

Прадеда своего Гарий Сорокин не помнил, но дед его вынянчил на коленях, и когда внук подрос, стал готовить его к нелегкой судьбе вождя голышей. Вся община знала наследника «престола», поэтому он с детства был обласкан вниманием, почитанием, поскольку до восемнадцати лет жил у чужих людей и под разными именами. Родители и вся община опасалась наемных убийц и похитителей, власти все еще мечтали лишить свободников будущего вождя. Дома, в которых он прятался, имели от этого свою выгоду и норовили если не женить, то обручить Гария со своими дочерьми и таким образом породниться с Сорокиными. При внешнем пуританском образе жизни общины, голыши страдали от слишком раннего полового созревания детей, и виною тому были вечерние молебны в «белых одеждах». Обычно проходили они при тусклом освещении керосинками или свечами, взрослые самозабвенно пели псалмы и стихи, а дети прятались по темным углам и устраивали безобидные «ласкательные» игры, которые не воспринимались греховными. Напротив, даже поощрялись, ибо считалось, что это весьма полезно для братско-сестринских отношений в общине. К тому же, свободники искренне верили, что так целомудрено тешатся ангелы на небесах. И эти ангельские игры длились до подросткового возраста, почти сразу переходя в супружеские. Причем, понятие семьи было относительным, поскольку по коммунарским правилам ни муж для жены, ни жена для мужа не могли быть собственностью.

К совершеннолетию правнук жандармского ротмистра, Гарий, был уже, посути, вождем свободников, дед мыслил передать бразды правления внуку, а не сыну, который особого рвения в служении общине не проявлял и будто бы в интересах голышей, уехал в Ванкувер. И тут случайно выяснилось, что родитель Гария давно уже пошел на сговор с властью, то есть, получил документы, выучился и тайно занимался бизнесом. Прознав об этом, дед немедля вытребовал его домой, однако всегда открытый и честный перед общиной, на сей раз сора из избы выносить не стал и почему-то скрыл ослушание сына, но лишил его наследства – престола вождя, к коему он и не стремился.

Гарий же напротив, мечтал о нем и сначала палил дома, фермы и машины Веригинской общины, а потом со своей боевой группой предпринял вылазку в прерии Саскачевана, где жили богатые духоборы-отщепенцы, занимающиеся землепашеством. За один рейд он сжег десяток дворов вместе с техникой, амбарами и сараями, отпустив скот на волю. Это вызвало восторг среди свободников и неожиданно – гнев деда, который отчего-то стал противиться воле общины и всячески сдерживать ее от террора. Однако Гарий чувствовал себя героем, и, пожалуй, при жизни деда и против его воли получил бы титул вождя, но помешало единственное – его холостое положение. По старому обычаю предводитель духоборов непременно должен быть женатым.

А он еще в юности до отвращения натешился со всеми потенциальными невестами, ни одной не выбрал, и теперь боялся признаться деду, что вообще потерял интерес к женщинам.

Канадские власти все-таки нашли способ, как и чем подорвать авторитет предводителя неуязвимых террористов, и не без участия спецслужб СССР: вдруг выяснилось, что убитый наемником, Алфей Сорокин – штаб-ротмистр корпуса жандармов! То есть, мучитель и палач духоборов, извечный их враг, якобы проникший в Канаду, внедрившийся в их среду, чтобы посеять смуту, внести раскол и уничтожить общину. Предъявили даже фотографии, где вождь голышей был в офицерском мундире и документы, удостоверяющие принадлежность к жандармерии. Веригинские духоборы подняли это, как знамя борьбы против свободников, но дед все отрицал. Однако голыши уже пошатнулись в своей вере в вождя, усомнились в его благих намерениях и назревал новый раскол. Тогда дед обиделся, взял всю родню и уехал в провинцию Онтарио, где и поселился на берегу озера.

И только здесь признался, что весь их род и в самом деле к духоборам не имеет никакого отношения, а Гарий является правнуком жандарма Алфея Сорокина. В общем, подтвердил то, что говорили. К общине же примкнул из-за того, что они напоминали ему староверов, де-мол, хотел помочь несчастным, неопытным и наивным русским людям, заборошенным судьбой в горнило жестокого капитализма. По крайней мере, научил их выживать и сопротивляться инородной среде.

Поначалу Гарий чувствовал себя обманутым и сердился на родню, ибо видел себя вождем свободников и другой, мирской жизни знать не хотел. Но оказалось, дед давно намеревался развязаться с голышами и ждал только удобного случая. Он считал, что община выродилась, утратила веру и превратилась в шайку поджигателей, для которой нет ничего святого. В молельных домах, мол, царит разврат и прелюбодеяния, в обыденной жизни – обжорство, поскольку как-то незаметно среди духоборов возник культ пищи, страсть к наживе, к собственности, и никто уже самоотреченно и самозабвенно не ищет бога. Поэтому дед загодя готовился бросить свободников и отослал своего сына в Ванкувер, и ему, Гарию, теперь следует учиться и вживаться в новую среду. ии другой жизни знать не хотелм судьбой в горнило жестокого капитализма. ял вылазку в прерии Саскаче И все для того, чтобы в конечном итоге получить образование и вернуться в Россию.

Тут он и поведал внуку о Книге Ветхих Царей, которая до сей поры находится на сибирской реке Карагач, и что теперь задача Гария – добыть ее, сделать то, что не удалось прадеду.

То есть, разрушил одну мечту и заронил огонь иной, более притягательной. Сам же дед, ничего не говоря домашним, ушел из дома, и как позже выяснилось, после долгих блужданий по миру оказался в Греции, где принял монастырское послушание и обет молчания.

Отец Гария на новом месте быстро обустроился, несмотря на аскетичную жизнь у голышей, кое-что накопил еще в Ванкувере, и имея предприимчивый дух, вскоре купил лесопилку, и отдал сына в университет. После учебы младший Сорокин вплотную занялся изучением жизни и походов прадеда Алфея, поскольку тот сохранил в Квебеке свой архив, некогда вывезенный из России и переданный внуку. Это были дневниковые записи с размышлениями и предположениями по тому или иному событию либо открытому факту, и тогда Гарию казалось, нужно лишь поехать на реку Карагач и взять заветный Стовест. Однако СССР был еще закрыт для подобных авантюрных поездок, и Сорокину удалось всего лишь посетить Москву в составе группы журналистов – далее его не пустили. В отчаянии он сделал попытку тайно от властей уехать в Сибирь, но был элементарно снят с поезда и угодил на Лубянку.

С правнуком жандармского ротмистра сначала вели долгие беседы, расспрашивая и о жизни духоборов, и о семье Сорокиных, после чего предложили на выбор три варианта. Или он дает согласие о сотрудничестве с властями СССР и в итоге едет на Карагач, чтобы продолжить дело прадеда Алфея, или едет туда же, в Сибирь, рубить лес эдак лет на десять. Но можно и в Канаду возвратиться, но ему вослед пойдут бумаги в прокуратуру, где описаны все его террористические подвиги в провинциях Британская Колумбия и Саскачеван. Канадская полиция с ног сбилась, дабы вычислить неуловимого поджигателя, а советские спецслужбы знали все, от поименного состава его банды до адреса греческого монастыря, где уже несколько лет живет молчаливым послушником его дед.

И эти знания его когда-то поразили, вселили уверенность в невероятную мощь СССР и вездесущность его тайных служб. Разумеется, Гарий выбрал первое предложение и под тайным надзором отправился сначала в Грецию, дабы разыскать деда, а потом в Канаду. Он рассчитывал забрать архив прадеда Алфея Сорокина и не вызывая подозрений, официально покинуть страну пребывания. Люди с Лубянки сначала контролировали каждый его шаг, заметно нервничали, поторапливали, но потом в одночасье исчезли. И в скором времени стало ясно, почему.

СССР так внезапно и быстро развалился, что, кажется, снесло все ценности, государственные тайны вместе с запорами и воротами на границах. Убиенный государь с придворными и аппаратом насилия стали героями, святыми, большевики с Лениным во главе – мучителями и узурпаторами. Сознание закомплексованного русского эмигранта в третьем поколении не успевало перерабатывать информацию, отказывалось верить. Столь могучая империя не могла разрушиться в одночасье, и он догадывался, что есть тут какой-то расчет, хитрость, лукавство красной власти. Однако понимал, что самое время самому поискать Стовест на Карагаче, пока в государстве неразбериха и драка за власть.

Не взирая на предупреждения, советы подождать несколько лет, Сорокин без труда въехал в Россию и для проверки свободы передвижения попутешествовал по близлежащим к Москве, областям. Никто не следил, не преследовал; напротив, начальство встречало иммигранта, как дорогого гостя, и просить гражданство было не нужно – сами предлагали, за деньги, переведенные на счет специального фонда возвращения гонимых соотечественников. Гарий перевел, выждал полгода, и оказалось, требуется доплата, поскольку в стране девальвация и очень быстро растут цены. Тогда он еще не догадывался о подвохе, заплатил еще раз, и еще терпел целых полгода, после чего узнал, что никакого фонда на самом деле не существует. А если Сорокин хочет получить гражданство в короткий срок, то ему следует вложить деньги в государство, то есть, купить какие-то облигации.

В общем, в эту первую поездку на свою свободную прародину Гария попросту ограбили, воспользовавшись его не опытностью, а законы в России, как и судебная система, еще отсутствовали. Так и не получив гражданства, он кое-как наскреб на обратный билет и вернулся на родную чужбину в полной растерянности и единственной мыслью взять у отца денег и сделать еще одну попытку. Но и тут сразу ничего не удалось, все капиталы родитель вкладывал в восстановление сожженной голышами, лесопилки. Свободники отыскали беглый род своих вождей в Онтарио и пользуясь тем, что Гарий задержался в России, отомстили жестоко: сгорело все оборудование, цеха и склады готовой продукции. Спасти удалось только жилой дом, но самое главное, отец поймал юную поджигательницу, некую Дусю Сысоеву, которая вот уже около года сидела в подвале, ожидая выкупа.

Голыши по прежнему не подчинялись законам Канады, жили по своим правилам и выкупать не спешили. Пойманная на месте преступления террористка могла вообще остаться в плену навсегда, и с ней можно было сделать все, что вздумается. Поскольку выкупа так и не платили, то отец перевел Дусю на положение рабыни, однако улучив момент, она в тот час же попыталась бежать. Охрана ее выловила, вернула в дом, и тут ее случайно заметил японский бизнесмен, который поставлял отцу оборудование для лесопилки. Он и предложил продать ему девицу за солидную сумму, благо, что Дуся не имела даже свидетельства о рождении и не считалась гражданкой Канады. Японец обещал вырастить из нее настоящую гейшу и устроить судьбу.

Пленница же, узнав, что ее продали на чужбину, вроде бы даже не расстроилась, но пообещала вернуться. Японец спрятал рабыню в багажник машины и повез в Ванкувер, откуда собирался переправить ее торговым судном к себе на родину. И по пути попытался преподать юной террористке урок послушания, а попросту изнасиловать. Дуся прикинулась послушной овечкой, улучила момент и оскопила японца с помощью ножниц, после чего бежала. Поскольку же податься было некуда, а ехать в Британскую Колумбию без документов и денег опасно, то она автостопом вернулась к Сорокиным, невинно заявив, что новый хозяин ее отпустил. Отец Гария не поверил, навел справки и узнал, что японец и в самом деле благополучно отбыл в Японию, и никаких заявлений и претензий от него не было.

Дуся в неволе особенно не переживала, а пользуясь заточением, потребовала у Сорокина-младшего книги, учебники и принялась образовываться. Тогда ей было пятнадцать лет, выглядела она, как общипанный цыпленок, стриглась наголо, носила рабочую спецовку и только вместо рабского смирения огонь в глазах тлел волчий, настоящий – эдакий затравленный звереныш. Такой она и запомнилась, когда Гарий во второй раз собрался в Россию. Отец в затеи сына отыскать Стовест не верил, считал их напрасной тратой средств, тем паче, следовало выплачивать кредиты, поэтому не хотел отпускать сына и денег не дал. Тогда Гарий вздумал получить с голышей выкуп за пленницу: о его разбойных подвигах юности свободники еще помнили и знали, что сами могут оказаться погорельцами, если не заплатить. Собрали деньги и получили из рук в руки свою соплеменницу.

– Я еще вернусь. – пообещала Дуся.

Можно было отправляться на Карагач, но тут у отца случился первый инсульт. Он выдержал пожар на лесопилке, пережил разорение, нашел силы и средства, чтобы восстановить бизнес, а тут словно молнией ударило. Болезнь он воспринял, как наказание божье за грех – пленницу продал японцу! И в болезненном бреду, и в полном сознании, Сорокин-старший пытался об этом сказать сыну, но речь отнялась! Спустя несколько месяцев он поправился, но говорить уже больше не мог, писал письма, в которых раскаивался, предупреждал, чтобы Гарий тоже опасался кары, ибо вернул Дусю за выкуп, то есть, тоже продал.

Внезапная, роковая болезнь отца спутала все планы, пришлось брать на себя управление лесопилкой. А ее называли так по старой привычке; на самом деле это было солидное предприятие, от лесосек, где рубили канадскую сосну, ель и тую, до выпуска вагонки и мебельной плиты. Гарий всецело погрузился в отцовский бизнес, выплачивал кредиты, рассчитывался готовой продукцией с тем самым японцем за поставленное оборудование, и вынужден был потратить на предприятие даже выкуп, полученный от свободников.

Через два года он забыл и о Дусе Сысоевой, и о заманчивом архиве своего прадеда почти не вспоминал, но однажды на территорию лесопилки, сквозь бдительную вооруженную охрану и охранные барьеры прорвался затянутый в кожу, байкер на черном мотоцикле. На большой скорости он опасно покружил между цехов, перепрыгивая технологические линии, въехал на штабель леса и там остановился. Сбежалась вся стража, пожарная команда раскатала рукава, вызвали полицию, однако террорист не спешил поджигать лесопилку, стоял и молча наблюдал за суетой. На своей коляске прикатил даже отец, махая руками и что-то мыча при этом. И тогда Гарий поднялся на штабель, чтобы начать переговоры, и тут байкер сорвал с головы шлем, из-под которого вывалился шлейф густых, каштановых волос.