Текст книги "Карагач. Запах цветущего кедра"

16

Еще на рассвете над головой зачирикали ласточки, рассевшись на уцелевшем проводе, протянутом от сожженного лагеря к причалу. Сначала их было несколько, бойких, невесомых и пугливых, потом невесть откуда начали слетаться другие, и скоро кабель провис, облепленный птицами, а от их многоголосья заложило уши.

– Ну, вот, слетелись. – Женя Семенова встала и потянулась. – Это местные ласточки, зимуют здесь с тех времен, как лагерь был. Огнепальные говорят, женские души… Скоро встанет солнце! И гляди, кедр зацветает… Люблю это время! Чувствуешь, запах?… Кстати, знаешь, какой сегодня день? Ровно тридцать лет назад меня похитили. У меня в дневнике отмечено…

Рассохин слушал ее, молчал и смотрел в догорающий костер. Надо было бы сходить и наломать из обгоревшего забора сухих досок, но не хотелось прерывать ощущения источаемого от ее голоса, счастья. Он манил, звал точно так же, будто и не было прошедших тридцати лет, и если поднять глаза, то появлялось чувство, будто время отмоталось назад, и они снова в кедровнике, на рассошинском прииске. Перед ним сидела та самая отроковица Женя Семенова, только словно подсвеченная изнутри, искристая, наполненная пузыристой жгучей и терпкой энергией, как шампанское. Он готовился увидеть старуху, помня, сколько ей должно быть нынче лет, на крайний случай, умудренную, взматеревшую женщину, коль ее теперь называют пророчицей. А перед ним оказалась прежняя, прыщущая огнем, отроковица, только что без блудного, масляного блеска в глазах.

И это была единственная утрата за прошедшие годы.

Ее состояние сначала изумляло Стаса, и он пытался объяснить это неким умозрительным образом, оставшемся в памяти, призраком, стоящим перед глазами, игрой светотеней, сначала от вечернего солнца, затем от обманчивых сполохов ночного костра. И все-таки решил, это опять морок – затмение разума, игра воображения, и стоит отвлечься, сморгнуть наваждение, как все вернется в настоящее неумолимое время. Чтобы продлить очарование сидел и смотрел, не моргая…

Несколько раз за ночь он уходил от костра за дровами, и там, ломая обугленный забор на пепелище, в полной темноте, все-таки смаргивал видение, тер глаза, делал нечто вроде дыхательной гимнастики – не помогало. Возвращался и узнавал прежнюю Женю Семенову, испытывая при этом затаенный восторг.

Она рассказала уже почти все о своих приключениях, но ее что-то еще беспокоило, какие-то забытые и важные детали прошлого, сумбурно пришедшие на память.

– Да, я Лизе отснятые пленки отдала! – спохватилась Женя. – Они упакованы хорошо, в черную бумагу и пеналы. Ты не помнишь, сколько могут храниться непроявленными? Здорово бы, если сохранились… А сейчас можно найти проявитель и закрепитель?

Стас лишь молча пожал плечами. Она же вдруг вспомнила невысказанную обиду, теперь зазвучавшую, как давнее и уже легкое сожаление.

– Почему ты позволил меня украсть? Оставил одну?… Я звала тебя, кричала!

– Только сейчас и услышал зов. – признался он.

– Через тридцать лет! Ты всегда был такой толстокожий…

– А потом, если бы не захотела – не украли. – сдержанно укорил Рассохин, и она в тот час же призналась.

– Это я тебе назло тогда… Ну что было взять с блудницы? И похититель меня очаровал. Нес на руках!… А мы же как щенки, кто от земли грешной оторвал – век будем помнить… Прокоша был тогда большой и сильный. Только молчал все время. Но я привыкла. Вот и ты становишься молчуном.

Он лишь согласно покивал. А ей все хотелось говорить и говорить, но уже было не о чем. Потому стала разговаривать с ласточками.

– Что вы здесь собрались, глупые? Ну, что расселись? Все же сгорело, где гнезда вить станете?… Пока не поздно, улетайте к жилью, к людям. Не в лесу же вам жить.

Птицы слушали ее, по крайней мере, как по команде смолкли. Рассохин поднял голову, и тут Женя внезапно чихнула с громким выкриком. Эхо отозвалось на другой стороне, и ласточки разом взлетели с провода, наполнив небо одним сплошным, встревоженным гомоном. Она как-то смущенно прикрыла белозубый рот рукой и тихо засмеялась.

– Ой, разбужу ведь… Совсем забыла! Как в небо посмотрю, так и чихаю…

Из обласа Христофора на берегу высунулась косматая и бородатая голова Дворецкого.

– Мама? – позвал он заворожено.

Профессор сбежал в надежде отнять у Рассохина Лизу и наверняка бы погиб, совершенно не приспособленный к одинокому скитанию по тайге. Молчуны случайно наткнулись на него возле Сохатинной прорвы: ведомый своими научными умозаключениями о месте пребывания огнепальных, а более, чувствами, он почти достиг цели. Но оголодал, одичал и от сильнейших переживаний стал полубезумным и замороченным без всякого чародейства. Ему чудилось, будто он малое дитя, брошенное в лесу, поэтому кричал жалобно, и если к нему подходила Лиза или Женя, путал их, называя обоих мамой.

Женя, как нянька, покачала облас.

– Здесь я, с тобой. – отозвалась по-матерински и добавила уже Стасу. – К очнется, заплачет, молока ему дайте.

Рассохин хотел спросить, что теперь с ним будет, но она услышала его мысли и опередила.

– Ничего, поправится. Будет вспоминать прошлое, как сон. И ты будешь вспоминать меня так же…

Когда Дворецкий угомонился, Женя заботливо прикрыла его спальным мешком и вернулась к костру. В это время зашуршал брезент и из палатки вышла Лиза.

– А где Стасик? – спросила сонно, щурясь на костер. – Где мой любимый брат?

– Все-таки разбудила. – посожалела Женя. – Стас ушел, еще ночью…

– Как – ушел? – она мгновенно проснулась. – И даже со мной не попрощался?

– Он и со мной не попрощался. – недовольно добавил Рассохин. – Тут где-то бродит, дурень…

– Не смей так говорить о моем сыне. – строго заметила Женя. – Он сам знает, где свое счастье искать.

– Да что он знает?.. Я ему вон какую невесту отдавал – нос воротит!

– Какую невесту? – насторожилась Лиза.

– Анжелу! Можно сказать, от сердца отрывал… Теперь и ее умыкнули. Ни с чем остался…

– Как это – от сердца отрывал? – спросила Лиза с шутливой подозрительностью. – Она что, прирасти успела? Сколько вы тут с ней были вдвоем, на необитаемом острове?… Себе хотел оставить? Признавайся.

– Захотел бы – оставил. – проворчал он, ощущая неудовольствие. – Вот Стасу бы она подошла…

– Стас себе сам найдет. – заверила Женя. – Тоже мне, сват выискался…

– Жаль отроковицу. – Рассохин набил трубку. – Привыкнуть успел… Ты этого парня знаешь, который Анжелу украл?

– Я их всех знаю. Надо было отдать, когда первый раз похищали. Так нет, еще и стрелять начал…

– А что делать? В наглую тащут отроковицу!..

– Небось, когда меня крали, даже не почуял. Звала, звала его…

– Да ладно, что теперь вспоминать… Плохо звала!

Лиза послушала их неторопливый разговор и заскучала.

– Ты иди спать, рано еще. – сказала Женя.

– Стас, приходи, мне одной холодно. – Лиза пошла в палатку. – А ты, мама, разбуди нас, когда будешь уходить, ладно?

– Я еще искупаюсь перед дорогой. На восходе уйду, спи.

– Ой, сколько ласточек собралось. – мимоходом заметила она, скрываясь в палатке.

Женя подождала, когда дочь застегнет за собой вход, затем решительно встала, словно борясь с собой.

– Обязательный утренний заплыв! Советую, здорово бодрит…

Рассохин отрицательно мотнул головой, шваркая угасающей трубкой.

Она спустилась к старице, попробовала воду рукой и вернулась.

– Тогда подбрось дров, – распорядилась она. – И побольше. А сам иди-ка согрей отроковицу.

– Сначала провожу тебя.

– Не надо. Даже в след не смотри. А то буду всю дорогу идти и оглядываться.

Она скинула с себя старенькую, еще экспедиционную штормовку, и Рассохин демонстративно отвернулся, а потом и вовсе ушел в темноту, к лагерному забору. И пока там выламывал доски, услышал звонкий всплеск воды на старице – даже нравы не изменились! Женя плавала в ледяной воде и при этом еще что-то пела. Голос не дрожал, не срывался от холода, а путался с эхом, со скворчанием ласточек, редким криком просыпающихся кедровок, и все это напоминало оркестр.

Стас вернулся с дровами, навалил в костер и припал к земле, чтобы вздуть огонь. От наносимого дыма слезились глаза, перехватывало дыхание, и когда он наконец-то выпустил пламя на волю, увидел сквозь него призрачный образ Жени Семеновой. Даже не заметил, когда вернулась! Ничуть не стесняясь своего обнаженного вида, стояла за костром и обнимала огонь, словно купаясь в нем.

Рассохин ощутил жар этого пламени, будто сам купался, отвернулся и услышал такой знакомый, грудной смех.

– А ты все еще мальчик! Что, хорошо я сохранилась? Думал, старуху встретишь?… Ладно, не стану смущать…

Пошуршав своими походными нарядами, она оделась, после чего осторожно заглянула в палатку, где спала Лиза. Вместе с тусклым еще рассветом начинали летать пчелы из уцелевших ульев и поднимался гнус – признак грядущего теплого дня и скорого лета на Карагаче.

– Спит без задних ног. – вздохнула она, любуясь. – И ничего не чувствует. А на Карагаче зацветает кедр!… Как в то самое утро! Помнишь, как мы мечтали, взять палатку, уйти в самые дебри?…

Оборвалась на полуслове и застегнула «молнию» брезентовых створок входа.

– Ладно уж, будить не стану. Намаялась, отроковица, две бессонных ночи. – И возникла перед Рассохиным, глядя сверху вниз. – Ну, пора мне. Прямицами пойду до Сохатинной.

Тот медленно поднялся, откашлялся, пробуя осевший голос. Женя Семенова посмотрела строго, вдруг отняла потухшую трубку и демонстративно бросила в костер. Трубка отскочил на тлеющие угли.

– Не кури. – сказала назидательно. – Надо избавляться от дурных привычек. Вон уже кашляешь… Тебе здоровье понадобится.

Он и сейчас не мог, не умел да и не хотел противиться ее воле – будто и не было прошедших долгих лет. Точно так же он робел перед всеми своими учителями, будь то школьными или институтскими.

– Это не от табака. – попробовал оправдаться Стас, не делая попыток спасти трубку. – От дыма… С голосом что-то, со связками…

– Поживешь молча – пройдет. Ладно, пошла я!

И не уходила.

– Еще вчера хотел попросить. – неуверенно проговорил он. – Оставила бы мне Стаса? Ты же в честь меня его назвала?

Женя отступила и усмехнулась со знакомым горделивым превосходством – и это было узнаваемым до боли!

– Понравился тебе мой сын?

– Почему на меня похож? Мы же только мечтали… И у нас с тобой ничего не было.

– Как же не было? Еще как было… Ты что, не помнишь?

– Все помню… Ты никогда ко мне серьезно не относилась. Только дразнила, заманивала…

– А кто стрелял?

– Молчуны мне голову заморочали…

– Они-то заморочали. – это прозвучало, как приговор. – Только ты и в самом деле стрелял.

Рассохин беспомощно встрепенулся.

– Но это же в бреду!..

– Нет, Стас, наяву…

– Если бы стрелял – убил!

Женя улыбнулась с манящим, завлекающим прищуром.

– Ты убил… Ты во мне блудницу убил. За что тебе и благодарна…

– До сих пор ничего не понимаю. – признался он. – Затмение какое-то…

Она знакомо, с вызовом, рассмеялась.

– У меня отметина от пули осталась, на груди. Показать?

Женя пошуршала штормовкой, но он опередил:

– Не надо, верю…

– Родинка на том месте образовалась. – сказала между прочим, увязывая котомку. – Ею Стаса вскормила, вот и похож на тебя…

– Оставь его? – безнадежно попросил Рассохин. – У тебя же еще два! И Лиза к нему привязалась… Скажи, чтоб вернулся. Он тебя послушает. А я ему невесту найду. Холостяком не останется.

Женя глянула с материнской благосклонностью.

– Дочь тебе оставляю, своих рожай… Сыновья самой нужны. Пойду я… Скоро уже вертолет прилетит…

– Не хочу возвращаться в Москву. – не к месту пожаловался Рассохин. – Ходил тут по острову, место присматривал…

– Нельзя жить в прошлом…

– А ты знаешь будущее? – спросил, глядя на затлевшую трубку. – Если называют пророчицей?

– Ничего я не знаю. – как-то облегченно вздохнула Женя. – Потому и обожаю стихию!…

Она огляделась и пошла в лес, мимо сгоревшего лагерного забора.

– Я провожу тебя. – запоздало спохватился Рассохин. – Не далеко, до поворота?!…

Женя на секунду замедлила шаг, наверняка хотела воспротивиться, но вдохнула влекущий запах цветущего кедра и махнула рукой.

– Добро, только до поворота. А то смотри, у Сохатинной меня Прокоша будет встречать.

Заря на востоке высветила верхушки желтеющего кедровника и ветер со встающего, и еще невидимого солнца принялся опылять землю золотистым семенем…

Мелкий, почти игрушечный вертолет стриг лопастями воздух над вершинками затопленного ивняка, и казалось, сейчас сходу пойдет на посадку. Спросонья Лиза даже не смогла понять сразу, который час, и что солнце уже высоко. Она сдернула палатку с кольев и даже попробовала оттащить облас со спяшим профессором, чтоб не опрокинуло. Она не пряталась – напротив, даже руками махала, однако перед островом геликоптер сбавил ход, почти завис и садиться передумал – ушел в пойму.

– Стас!? – все еще звала Лиза. – Ты где, Стас?!

Костер угас напрочь, мимолетный поток воздуха из под винтов поднял столб холодного пепла. Она беспомощно огляделась, наконец-то увидела давно погасшее кострище и высокое солнце над краем кедровника. И оборвалась душа:

– Все проспала, не разбудили…

В это время из кедровника выступил нескладный рыжебородый детина в синей рубахе и откликнулся негромко:

– Сестра? Я здесь… Ты звала меня?

Лиза бросилась было навстречу и медленно остановилась.

– А где же… Станислав Иванович?…

– Ушел провожать маму…

– Давно?

– Как солнце взошло. Сказал, до поворота, я слышал…

– До какого поворота?

– Не знаю, поворотов на Карагаче много…

Лиза подломлено села, а ее брат отступил к крайним деревьям.

– Они летят сюда. Мне нельзя являться этому миру. Прощай, сестра!

– Не уходи, Стас! – она потянулась к брату. – Я тоже не хочу… Не хочу оставаться в этом мире!

На опушке уже никого не было, а вертолет выскочил из-за крон и заломил крутой вираж над поляной.

В обласе зашевелился и застонал профессор Дворецкий, но сейчас было не до него. Лиза обессилено добрела до того места, где только что стоял брат, и увидела лишь убегающего в кедровник, кавказца. Она догадалась, что собака идет по следу ушедшего брата, кинулась за ним, но пес мелькнул еще несколько раз среди темных стволов и пропал.

Между тем, стрекот геликоптера покружил над поймой, ушел куда-то за остров и возник уже над Карагачем. Еще была надежда, Рассохин сейчас явится, прибежит откуда-нибудь на звук вертолета: вот же его собранный в дорогу, рюкзак, резиновые сапоги приторочены. Значит, ушел в берцах, а в них после паводка далеко не уйдешь, в низинах грязи по колено. Значит, скоро вернется и все образуется…

Но он не явился, не пришел и не прибежал, даже когда геликоптер приземлился на сырую полосу берега, недавно вышедшую из воды. Стеклянная дверца кабины откинулась и на землю сначала вышел мужчина, за ним, одна за одной, спрыгнули три женщины. Самая юная оказалась с ружьем в руках, направленном в спину пилота, эдакая конвоирша. Тот не сопротивлялся, шел покорно, однако с надменной, независимой насмешливостью. Все трое и без ружья выглядели воинственно и решительно, особенно выделялась одна, в байкеровском кожаном облачении и туфлях с обломанными каблуками.

– Где женщины? – спросила она с неким жестким напевом. – Отроковицы, с острова? Только не нужно говорить, все утонули!

И сразу стало понятно – знает о чем спрашивает. Рядом с ней встала другая, тощая, с желтоватым лицом печеночницы. Третья, стриженная под нуль, с карабином в руках, посадила пилота на землю и встала возле, как часовой.

– Они живы. – сказала Лиза и отметила взглядом увесистый обломок доски с гвоздями. – И не нужно со мной разговаривать таким тоном!

– Ты Рассохинская пассия? – точно угадала байкерша и в самом деле сменив гнев на милость. – Дочь пророчицы?

– А ты – Матерая? – вопросом отпарировала Лиза. – Хозяйка Карагача?

Желтолицая недокормленная, но ярая тетка шмыгнула простуженным носом.

– А она – борзая! Зря ты с ней сюсюкаешь…

– Отойди, сама знаю, как. – огрызнулась та.

– Да ей надо сразу матку наизнанку!…

От тычка Матерой советчица отскочила, но не обиделась, и стало ясно, кто верховодит в этой компании.

– Молчуны сняли отроковиц с острова? – спросила она.

Лиза осмотрела ее оценивающе и поправила:

– С деревьев сняли. Остров, как и следовало ожидать, затопило.

– Всех?

– Одна утонула. Точнее, сама утопилась. Не захотела, чтобы похищали…

– Зарница?

– Имени не знаю… Мы ее схоронили.

– Молодец, – похвалила Матерая. – Мне всегда нужно говорить правду.

– Скрывать нечего. – благосклонно проговорила Лиза. – Тем более, перед тобой. Ты проиграла, Евдокия! Нет, рассчитала все верно, ловушку огнепальным расставила, чтоб заманить легкой добычей… И облом! Умыкнули твоих отроковиц! По их доброй воле. Нежно так сняли с деревьев и умчали. А ты осталась!… Зато старцы– молчуны просили отблагодарить тебя за добрых невест.

– Да она же тварь паскудная! – опять вмешалась желтолицая тетка. – Она же глумится над тобой!

– Отстань! – отмахнулась хозяйка Карагача.

– И особая благодарность от моей мамы, – выразительно произнесла Лиза. – Как ты ее называешь? Пророчица?… От пророчицы тебе поклон! Личный. За то, что все племя молчунов переженили. Только моему непутевому брату невесты не понравились. Так что у тебя еще есть шанс! Иди, может, понравишься. Где-то здесь, в кедровнике бродит… Только смотри, брат у меня привередливый.

Матерая еще пыталась скрыть назревающее буйство, но движения уже выдавали закипающий огонь гнева. Она прогулялась по пятачку возле кострища, сорвала спальник со спящего в обласе, Дворецкого.

– Знакомая личность! Профессор?

Лиза терпеливо подняла с земли мешок и заботливо укрыла его.

– Громкости убавь, пусть ученый муж отдохнет.

Хозяйка Карагача не вняла совету, напротив, сузила раскосые волчьи глаза. И бросилась бы сразу в драку, но ей мешали туфли! Бывшие когда-то на высоких каблуках, они теперь осаживали Матерую на пятки, принижали рост, унижали достоинство! Причем, острые носки туфель смотрели вверх, словно мышиные мордочки, и не получалось властного, грациозного движения.

И она, чувствуя это, бесилась от своего нелепого вида, напор ярости не достигал нужного градуса.

– Где твой Рассохин? – однако же еще спокойно спросила Матерая.

– Сама бы хотела знать. – искренне призналась Лиза.

– Ладно… А мамаша твоя? Пророчица? Тоже не знаешь?

– Они ушли. Все! Пока я спала. Под воздействием морока.

– Чего?…

– Морока. Мама навела на меня морочный сон. И увела Рассохина.

– Дай я ей вмажу? – попросила желтолицая тетка.

Матерая резко склонилась, схватила за подбородок – Лиза рывком вывернулась и ощутила, как зажгло кожу.

– А вот царапаться – выражение женской слабости…

– Я тебе рожу в клетку разрисую. – со змеиным шипом пригрозила хозяйка Карагача и выпустила когти. – Покажешь, куда ушли?

– Не знаю, куда! – легкомысленно отозвалась Лиза. – Я не ориентируюсь в лесу. Куда-то туда, догоняй.

И махнула рукой в сторону кедровника.

– Сейчас сядешь со мной в вертолет. И мы их догоним.

– Нет уж, без меня…

Матерая заметила топор у костра, резко склонившись подняла его – испугать хотела! Да не вышло – Лиза не дрогнула.

– Выруби мне жердь. – хозяйка сунула топор своей желтолицей тетке.

– Жердь? – туповато переспросила та. – Какую жердь?

– Длинную и толстую!

Пилот сидел на земле, скрестив ноги, и не смотря на ствол карабина, взирал на женщин с любопытством. Желтолицая покрутилась на месте.

– Где я возьму?… Длинную и толстую?

– В лесу! – прошипела Матерая. – Березовую! Живо!

Тетка побежала на край пасеки, уворачиваясь от пчел, и как только скрылась за кедрами, Лиза стремительно кинулась за доской. Но хозяйка Карагача угадала ее движение, вцепилась в волосы и резким рывком опрокинула Лизу на землю. И сама не удержалась, навалилась сверху.

– Я тебе сейчас!…

Они покатились сначала в кострище, затем к обласу, в котором спал профессор. Матерая была опытнее в драках, но Лиза не сдавалась, ощущая, как вместе с яростью приходит сила. Сначала ей удалось даже схватить соперницу за горло, но в это время хозяйка укусила ее сначала за предплечье, а потом впилась зубами в запястье. В пылу борьбы они опрокинули облас, Дворецкий выкатился на землю, но не проснулся. Матерая сильно стукнулась головой о корму, на миг ослабла, и под пальцами Лизы оказались ее глаза, однако не выдавить, не выцарапать их не получилось – ногти за неделю в тайге изломались! К тому же, хозяйка извернулась, как змея, обвила ногами, замкнула талию и лишила возможности двигаться. А потом перекатилась и села верхом! Но Лиза ухватилась за край кожаной куртки, вывернула ее и натянула на голову, связав таким образом и руки соперницы. И пока та выпутывалась, несколько раз успела ударить по груди, вывалившейся из рваной блузки.

И в этот миг ударил первый выстрел – хлесткий и гулкий. Матерая попыталась вскочить, но Лиза ухватила ее за космы, осадила и увидела, что конвоирша валяется на земле, а пилот с ружьем в руках отступает к вертолету. От следующего выстрела Матерая на мгновение размякла, но потом вскочила и ринулась навстречу стреляющему. Пилот уже заскочил в кабину, выставил ружье наружу, держал берег под прицелом. И одновременно запустил двигатель – винты в тот час начали раскручиваться. Все равно хозяйка успела бы добежать, но сдвоенные выстрелы заставили остановиться. Видно, пули ударили под ноги или даже по ногам, поскольку она странно, нелепо запрыгала, заплясала – словно хотела на ходу сбросить туфли. Однако без каблуков, они разъехались и Матерая смаху уселась на задницу.

Меж тем вертолет взвыл, подскочил сразу на несколько метров, и послышалось, пилот что-то прокричал торжествующее, после чего кабина захлопнулась. Лиза хотела сбежать, но повергнутая хозяйка Карагача вызвала приступ истерического смеха. К тому же, обезоруженная конвоирша привстала и держась за голову, поползла на коленях к Матерой.

– Он меня ударил! – вопила она. – Он ударил меня кулаком! По лицу!

А третья, желтолицая, побежала к ним, выпучив глаза, и с разгона налетела на улей, который опрокинулся, и рой взметнувшихся пчел пал на нее шубой. Послышался крутой, сдавленный мат, затем визг и длинный всплеск воды.

Все еще закатываясь от хохота, Лиза отряхнулась, охлопала пыльные коленки, поправила разбросанные сиденья и почти победно присела возле кострища. Но в это время застонал профессор, спящий возле обласа. Туча комаров вилась возле лица, и сонный, он скулил, чесался, корчился, словно растревоженный ребенок, и это взвеселило еще больше. Наконец, она не выдержала, попробовала снова затащить ученого в облас, и не смогла, смех лишал всяких сил.

Подавляя его приступы, Лиза вдруг сорвалась в слезы, заплакала сразу навзрыд, до спазмов, до удушья, до темных пятен в сухих глазах. Земля почему-то заколебалась, круто накренилась, и чтобы удержаться, она сползла на колени, но все же сунулась руками вперед и свалилась в золу. На вид холодная, внутри она оказалась горячей, вместе с выбитым пеплом полетели искры, однако в первый момент обжигающего огня не почуяла. Она даже не пыталась выползти из кострища – напротив, цеплялась руками, чтобы не упасть, и только глубже разрывала затаенный под золой, жар.

И немного пришла в себя, когда окатили водой, потому что уже затлели рукава куртки. Сначала откуда-то появилась Матерая с ржавым и мятым ведром, что-то говорила, кричала, однако реальность казалась рваной и мятой, как ведро в ее руках. Весь мир клокотал, вибрировал, как и все тело Лизы, и унять это сотрясение было невозможно. Плач клекотал, бился в грудной клетке, как сильная, раненная птица, и существовал сам по себе.

Матерая трясла ее, хлопала по щекам, что-то спрашивала, а она не чувствовала ни ее рук, ни боли. На крик и рыдания приползла конвоирша, забыв о своих ссадинах, оставленных пилотом, вскочила на ноги, захлопотала возле, бестолково суетясь.

– Что это с ней? Кто ее так?…

Потом прибрела третья, уже пышная, краснощекая, с залитыми опухолью, глазами и мокрая насквозь. Тоже пыталась чем-то помочь, размахивая топором.

И когда принесли еще воды, напоили прямо из ржавого ведра, умыли и Матерая стянула голову шарфиком, у Лизы загорелись обожженные руки.

– Он бросил. – кое-как вымолвила она. – Он променял меня… Он ушел с мамой… С огнепальными молчунами…

А сама содрогалась от легочных всхлипов, и этот ее краткий, словесный прорыв наружу оказался страшнее выстрелов и понятнее, чем все остальное на свете.

– Ну хватит выть! – завизжала распухшая тетка и наконец-то отшвырнула топор. – Будто одну тебя бросили! Заглохни! Меня не просто вышвырнули! Меня вообще на нары загнали!

– И меня бросили. – вставила конвоирша с разбитыми губами. – Еще по лицу ударили! Я же не впадаю в истерику. И голову пеплом не посыпаю. А ты в костер полезла!

Хозяйка Карагача еще бодрилась, грозила то вслед улетевшему геликоптеру, то просто в лес.

– Мы его найдем! И мать твою найдем!

– Как же найдем? – тетешкая обожженные руки, шепотом вопрошала Лиза. – И зачем искать?… Если он сам пошел, за мамой…

Птица в груди трепыхнулась в последний раз и окаменела. А красные ожоги стали надуваться пузырями.

– Он не за мамой твоей пошел. – не унималась Матерая. – На что ему старуха?… Я знаю, чем она завлекла Рассохина!

– И козлу понятно! – поддержала ее тетка, пытаясь разлепить отекающие глаза. – Это надо же, у дочки мужа увела! Сколько же у твоей мамки бабок в лесу припрятано?

– Он был не муж. – слабо воспротивилась Лиза.

– Ну, любовник!

– И не любовник…

– Значит, у Рассохина раньше с твоей матерью было! – встряла конвоирша. – Вот и увела!.. Погоди, а сколько ей?

Голос Лизы окреп.

– У них ничего не было!

– Откуда ты знаешь?…

– Они любили друг друга. Мама даже одного сына назвала в честь него – Стас…

– А говоришь – не было!… Так платонически любили, так любили, что сын родился! И сейчас за старухой побежал! Вспомнил!…

Лиза бы ударила не смотря на обожженные руки, но хозяйка Карагача опередила – сшибла на землю коротким и мощным ударом ноги. Юная конвоирша откатилась к профессору, проворно вскочила, готовая наброситься, и не посмела, вернулась на полусогнутых к кострищу, присела с краю.

– Не верила, когда говорили. – вдруг сказала Матерая. – Думала, легенду сочинили, про их любовь…

– Это я хотела увести Рассохина. – вдруг призналась Лиза. – Отнять у мамы и увести… Рассохин не признавался, но я замечала. Смотрит на меня, а видит мою маму… Забывался и Женей меня называл.

– А чего сюда с ним поперлась? – мрачно спросила слепнущая тетка. – Если взяла за хобот – держи на месте.

– Думала, увидит маму и разочаруется. Поймет, нельзя любить призрак прошлого… И будет со мной… Теперь ушел провожать и не вернулся.

– Доигралась дура!… Мужик у тебя в руках был!

Ей никто не ответил. Лиза побаюкала свои руки.

– Только нашла семью, даже с братьями познакомилась. И всех потеряла…

– У пророчицы ведь муж есть! – вспомнила Матерая.

– Есть… У Сохатинной Прорвы ждет, на обласе…

– И что же будет?

– Драться станут. – просто объяснила Лиза. – У огнепальных такой обычай… Только муж старый, но еще не ветхий. Если Рассохин победит, Прокоша с молчунами уйдет, в горы. А Рассохин победит. Потому что мама этого захочет…

В это время зашевелился в своей зыбке и заплакал Дворецкий. Женщины непроизвольно вздрогнули, замолчали, а стриженная даже шаг сделала к обласу, но Лиза опередила, покачала зачарованного профессора.

– Молока ни у кого нет?

– Ты ему сиську дай! – посоветовала опухшая тетка.

– А водки? – спросила стриженная. – Так выпить хочется… Никто с собой не взял?

– Перебьешься! – рыкнула на нее Матерая. – Наслаждайся природой!

– Обидно. – пожаловалась та. – Почему за нас никто не дерется? Просто берут, потом бросают…

И растрясла угодивший на глаза рюкзак Рассохина. Вывалила половину вещей, нашла фляжку и принялась глотать из нее жадно, неумело, с вороватой опаской. Почти ослепшая от опухоли, тетка однако же заметила это, бесцеремонно отняла и, не припадая к горлышку, стала вливать себе в рот, не делая глотательных движений.

Матерая вырвала у нее фляжку, хотела вылить водку на землю, но все трое одновременно бросились на нее уже с шипеньем и кулаками…