Текст книги "Карагач. Запах цветущего кедра"

– Я вернулась.

Пленницу Дусю он не узнал, ибо в памяти остался невзрачный, стриженный и голенастый подросток; тут же перед ним стояла знойная красавица, и только прищуренный, хищный взор был знакомым и неизменным. Он, как и отец после инсульта, в первое время потерял дар речи, полностью лишился самообладания и в таком сумеречном состоянии совершал глупости. Куда-то шел, бежал, ехал, всякий раз приходя в память где-нибудь далеко от дома, запустил все текущие дела, забросил лесопилку и ничего, кроме прекрасного и одновременно зловещего образа Дуси перед глазами не видел. С Гарием приключилась любовная болезнь, напущенная этой ведьмой – иначе было не назвать то состояние, что охватило его с первой минуты. И это наваждение, единожды отравив сознание, навсегда поразило воображение чумным, одержимым беспокойством, которое было хуже, чем сразивший отца, инсульт.

Примерно через неделю он совладал с собой, отошел от помрачения, занялся работой, однако подспудно дымящаяся в нем, хворь уже не отпускала. На несколько месяцев Гарий даже о России забыл, о Стовесте почти не вспоминал, погрузившись в мир сердечных и телесных переживаний. Где обитала эти два года, и каким образом из нелепого подростка превратилась в манящую женщину, Дуся не говорила. Она сама поселилась на втором этаже дома и с первых же дней почувствовала себя хозяйкой. Он же исполнял любой ее каприз, по началу заваливал дорогими подарками, а бывшая пленница откровенно дразнила его, щеголяя по дому в «белых одеждах» и не позволяя даже прикоснуться к себе. Клятвенных слов любви, ни тем паче, предложений пойти за него замуж слушать не желала, подарков не принимала, и Гарий впадал в уныние от своих страданий. Завоевать сердце пленницы возможно было лишь возглавив общину голышей, о чем Дуся ему и заявила. А путь в вожди был теперь заказан на вечные времена!

И все же он собирался поехать к голышам, там пасть на колени перед общиной и просить прощения, однако строптивая девица запретила и вдруг стала расспрашивать о родственниках, в том числе, про прадеда, Алфея Сорокина и его сибирские похождения на реке Карагач. Ему тогда и в голову не пришло узнать, откуда ей известны столь щепетильные и тайные подробности жизни жандармского ротмистра. Он и рассказал о своей полузабытой мечте – поехать в Россию, где у сибирских староверов хранится заветная книга Стовест. И увидев, что недоступная отроковица каждый день зазывает его в свои покои и слушает с интересом, очарованный, влюбленный Гарий однажды потерял всякую родовую бдительность и передал ей весь архив прадеда.

С этого все и началось. Дуся изначально была склонна не только к разбою и терроризму, изучив архивы прадеда, она настолько увлеклась, что заставила Сорокина готовиться к поездке в Россию. Но в это время у отца случился второй инсульт, после которого он оказался прикованным к постели, и Гарию было невероятно стыдно признаваться себе, что он только и ждет смерти отца, дабы продать лесопилку, дом и пока капризная Дуся не передумала, уехать в Сибирь.

Родитель протянул еще три месяца, но после его кончины толпой пошли взаимодавцы, и выснилось, что долгов он оставил больше, чем стоимость всего предприятия. Тут еще голыши разыскали беглую соплеменницу и пришли с угрозой, что спалят лесопилку, если он не вернет им выкуп, коль забрал себе Дусю. Спасением от шантажа могла бы стать женитьбы, но она по прежнему придерживалась обычаев голышей, не признавала официальных браков, да и в восемнадцать лет замуж выходить не собиралась.

Избавление от голышей пришло с неожиданной стороны. В самый критический час явился человек и сообщил, что в России его по прежнему ждут, и что от него требуется всего лишь желание продолжить дело своего прадеда Алфея. Все остальное – расходы на дорогу, обустройство базы на Карагаче и финансирование поисков Книги Ветхих Царей государство берет на себя. В том числе, и канадские долги по кредитам!

И в доказательство серьезности намерений выдал российские паспорта и билеты на самолет в один конец с определенной датой…

13

Луч светил несколько минут, словно давая возможность убедиться, что на затопленном острове нет живых людей, а лишь следы их пребывания на деревьях. В черемуховом кусту между отростков было натянуто одеяло в виде гамака, на березах белые тряпки напоминали флаги капитуляции…

Рассохин отпустил амазонку, когда она перестала рваться, высвобождаясь из спальника и почти затихла. Только дышала еще со всхлипами, опять наплакавшись без слез. И все равно запаковал обратно в мешок, намотал цепь на талию и завязал несколько узлов – посути, приковал.

– Не смей. – предупредил и запустив двигатель, выгнал лодку на чистое.

– Сон видела… – просипела она.

– Замолчи! – оборвал Стас. – Не каркай… Они могли переплыть на другой остров! Забраться на другие деревья!

Говорил, и сам не верил, ибо поблизости не было ни островов, ни подходящих деревьев. Единственным местом, где еще можно хоть как-то зацепиться, небольшая сора, темнеющая вдали. Лесной мусор стаскивало течением и набивало в плотный, угнетенный ивняк серой, невысокой полоской. Если там были деревья и бревна, то продержаться на них еще можно какое-то время, но не согреться, не обсушиться. И будь ты хоть трижды морж, сутки без огня, в мокрой одежде и на ледяном ветру, не выдержать.

А шли уже вторые…

Он повернул лодку к этой соре, и вдруг сообразил, что если женщины потонули, то тела непременно прибьет в этот же мусор, а показывать их сейчас амазонке смертельно… Не доезжая серой полосы, Рассохин круто повернул вдоль нее, вглядывась в нагромождение мелкого хвороста, и показалось, мелькнуло что-то зеленое, армейского защитного цвета. С первого раза он подъезжать не стал, заложил круг, описывая березовый островок с белыми тряпками.

– У вас палатки были? – спросил, сбросив газ. – Спальные мешки?

– Были! – встрепенулась амазонка и попыталась встать. – Их унесло!…

– Лежи!

Она послушалась, но не замолкла.

– Палатки унесло в первую ночь. Они надулись и поплыли, вместе с кольями. И продукты унесло. А спальники взяли только для отроковиц. Их привязывали к деревьям. И сами привязывались… Сестер тоже унесло, я сон видела!

– Никуда их не унесло! – уверенно заявил Стас. – Они ушли! В брод.

– Но здесь же глубоко! Мне по грудь было!..

– Вода спала. – он демонстративно измерил глубину, погружая весло до половины. – На Репнинской соре затор прорвало и спала. Вот, смотри! Видишь, метр всего.

– Спала?

– Конечно! Спустились с деревьев и ушли.

– Куда?

– В материк! – сначала не глядя махнул рукой.

Потом сам посмотрел туда, где должен находиться материковый, боровой берег. Его не было видно, по карте напрямую километра три разливов и плюс затопленные верховые болота с чахлой сосной. Всего около пяти – даже в гидрокостюме и со свежими силами не одолеть.

Кедровник в два раза ближе…

– Что же я поплыла через старицу?… Вот дура, на щепке…

– Почему Галицын оставил вас без лодки?

– У нас была лодка. – призналась амазонака – Резиновая… Но ее не накачали, и она утонула. Никто не знал, что так быстро зальет остров. Ночью проснулись – плаваем…

– Самого утоплю, гада. – не сдержался Стас.

Она не поняла, о ком речь, и продолжала:

– Нет, мы думали, в какую сторону мне плыть. И решили, легче к лагерю, и короче… Если вода спала, они ушли конечно. Держаться, руки затекали. Мы привязывались, боялись заснуть. А березки тонкие, выше залезешь, гнутся…

Он не прерывал амазонку: уж лучше пусть выговорится, чем бьется в истерике.

На втором круге он проехал еще ближе к соре, и, отвлекшись, налетел на топляк. Мотор рыкнул и хоть не заглох, но лодка потеряла ход – сорвал шпонку на гребном винте… Запасные в лодке были, но пока Рассохин менял, парусящий на ветру, «Прогресс» прибило к соре.

И тут Стас увидел то, что больше всего боялся увидеть – округлившуюся спину человека в замусоренной воде. Синяя куртка из плащевки, руки разбросаны в стороны…

Вытаскивать утопленницу на глазах у амазонки было нельзя. Все равно не поможешь, часом раньше, часом позже – покойному уже все равно…

Рассохин запустил мотор и погнал к острову напрямую.

– Ты куда? – запоздало спохватилась она. – Надо ехать за ними!

– Поеду! – на ходу крикнул Рассохин. – Сейчас ты – лишний груз!

– Почему лишний?!

– Все же в лодку не влезут! Лучше возьму одного человека…

– А, ну да! – она вроде бы даже обрадовалась от его уверенности. – Я посижу на берегу. Буду встречать!

– Ты пойдешь в землянку! Затопишь печь. Женщин обсушить надо! И только попробуй высунуться!

Она повиновалась, а Стас с ужасом думал, как потом объясниться с ней, как сказать, что живых нет? Но отмел, отверг эти мысли. Сейчас надо было думать, куда свозить выловленные тела утонувших, чтобы амазонка их ни в коем случае не обнаружила.

И удивляясь своему хладнокровию, придумал: топить на дно у берега. Тем более, вода еще ледяная, сохранней будут…

Рассохин высадил ее на острове, возле прыгающего от радости, пса, и не глуша двигатель, отчалил. Напрямую было не так и далеко до берез с белыми флагами, амазонка шла зигзагами, обходя глубокие места в низинах и пойменные озера. Ветер все же изорвал плотную ткань низкого неба, в прогалах засветились бирюзовые сполохи, однако тучи уплотнились и почернели – жди снежных зарядов. Вода разливов окрасилась в соответствующие холодные цвета, лишь редкими желтыми языками, словно свечи, горели вершинки затопленных цветущих верб. И показалось все звуки – ветер, шуршанье воды под форштевнем и рев мотора сливаются в один скорбный голос церковного хора. Стас был далек от веры, заглядывал в храмы разве что из любопытства и по случаю, но тут непроизвольно взмолился, причем вслух, громко, и не к богу – к реке:

– Оставь их живыми! Спаси хоть кого-нибудь!…

И замолк, чувствуя, что кричит от отчаяния и слабости, а молитва еще больше отнимает силы, выпускает из него воздух, как из баллона, накаченного до звона.

Каждый год Карагач требовал жертв, слышно было, там рыбак утонул, там шишкарь или лесосплавщик – даже ясашных вылавливали. Но чтобы вот так, в один раз до сорока человек сгинуло!… Он сиснул зубы, вобрал голову в плечи и словно изготовился к драке, к кулачному поединку. Когда впереди замелькали белые тряпки на согнутых березках, все равно навернулись слезы. Он убедил себя – от встречного северного ветра.

Не сбавляя скорости, Рассохин обогнул затопленный остров и погнал к соре, выискивая место, где видел плавающее тело. Перед колючим щетинистым наносом резко сбросил обороты и обогнавшая лодку, волна всколыхнула, зашевелила мусор. Брезентовое затопленное полотнище он нашел сразу и определил – точно сорванная и забитая в сору палатка, вон и стальное колечко с веревкой. Доставать не стал, выключил двигатель и взялся за весла, подгребая к синеющему пятну. Других подобных пятен вроде не видно, хотя среди плавающей сухой травы и хвороста разглядеть утопленника было сложно. Только раз содрогнулась душа, показалось, женская голова с разбросанными плавающими волосами, однако в следующий миг разглядел сорванную половодьем болотную кочку с сухой осокой. И уже зеленая щетинка свежей пробивается…

Он подчалил к соре и стал подтягивать веслом чуть вздутую синюю куртку. Сразу ощутилось ее грузное содержимое, но только у самого борта лодки различил: да это же мешок! С чем-то тяжелым, пухлым, но самый обыкновенный мешок! Рывком задернул в дюральку, распустил шнур – резиновая лодка, большая, четырехместная, и разобранные весла выпирают, вовсе не похожие на руки.

Воображение дорисовало!…

Облегчения не наступило, почему-то лишь задрожали пальцы и заныло в пояснице. Он встал на носовую площадку и осматривая наносы, набил трубку. Табак был влажноватый от рук, спички тушил ветер, и все-таки прикурил кое-как. И не увидел, а почувствовал, что мохнатая, грязно-серая сора пуста, что нет здесь ни живых, ни мертвых – только легкий, плавучий мусор, снесенный с поймы. Ворохнулась призрачная надежда – может, и впрямь ушли?! Отыскали гриву, косу, где мелко и не дожидаясь, когда окончательно затопит, двинули, куда выведет брод?…

Стараясь убедить себя или опровергнуть свои предчувствия, Рассохин проехал вдоль соры дважды, вытащил палатку, неподьемный ватный спальник, полотенце, несколько пластмассовых бутылок с молоком и даже самодельную куклу с деревянной головой. Что могло как-то плавать – всплыло, все тяжелое ушло на дно…

А дна вдоль соры веслом было не достать, но ближе к затопленному острову и в самом деле было помельче, всего метра два. На малых оборотах он проехал вдоль березовой рощицы с флагами и отмел спасительные предположения: всюду скрывало весло! Даже если уровень воды был ниже, все равно не уйти, если только вплавь, а в одежде и обуви – не реально. Если бы разделись и разулись, тряпье и обувь снесло бы в сору…

Надо искать дальше от острова. Все-таки могли плыть какое-то время, держась за спальники, за щепки, за любую корягу. Стас обошел сору справа, миновал полосу старого ивняка и оказался на затопленном, кочковатом болоте, поросшем угнетенной березой. Корявые, однако же крепкие деревья могли спокойно выдержать человека, и если кто-нибудь доплыл, сейчас был бы здесь. Деваться больше некуда! Березовая марь лежала в обе стороны на сколько хватал глаз, и глубина тут больше трех метров. Таких марей по Карагачу было множество, и они обычно отбивали тыловой шов поймы, но ширину могли иметь на несколько километров.

За швами обычно начинался материк и сосновые боры с верховыми болотами, но здесь берегом и не пахнет. Даже в сухую погоду летом сквозь такую марь очень трудно пробиться из-за кочек по плечи и жидкой, засасывающей сапоги, трясины…

Неужели потонули, словно камни? Легли на дно, разнеслись течением? Рассохин помнил, утопленники потом всплывают сами, но летом, когда вода теплая. А в ледяной могут пролежать долго…

И все равно хоть один, но всплыл бы! Куртки из брезента, из плащевки, и уж тем более сентипоновые непременно надуются, а этого хватит, чтобы удержать тело на поверхности. Да и в небе просвистывают только утки, ни одного ворона. Эти твари уже бы слетелись и кружили, будь хоть какой-то намек на добычу.

Значит, на дне…

Он не рискнул соваться на широкой лодке в березовое болото, на моторе не пройти, а продираться, подтягиваясь за деревья, до вечера не пробьешься. Судя по карте, до материка здесь версты две с половиной. Да и смысла нет: измученным женщинам и до мари-то не доплыть, даже напрямую больше километра…

Рассохин вернулся к затопленному острову с белыми тряпками, загнал лодку в березняк и заглушил мотор. И здесь ему пришло: конечно же пошли на остров, домой, к не затопляемому кедровнику! Зачем они попруться к невидимому отсюда, материку, когда на глазах темно-зеленый спасительный массив? И туда уже ушла Анжела!

Отговорившись от амазонки, он просто убедил себя, что женщины ушли в обратную сторону. А они туда ни за что не пойдут! Пойдут туда, куда проводили свою отважную разведчицу! За помощью. Они видели, можно не плыть – брести по грудь, доставая дно ногами. И то, что она не вернулась, убедило их, надо пробиваться домой. Там на пути единственная преграда – глубокая курья, и если нет сил переплыть, можно кричать, мычать, орать, забравшись на кустарник, быть услышанным и спасенным. У погибающих своя логика! Конечно, женщины видели вертолет, но не знают, что Матерую и Галицина увезли. Они верят в их неприкосновенность, и напротив, знают, что идет охота на Рассохина.

Отроковицы несомненно пойдут к острову! Даже против течения. И двинулись они теми же зигзагами, верно еще с прошлого лета зная высокие места поймы. Скорее всего, женщины приходили сюда летом, по дороге или тропинке, за голубикой, например…

Значит, и искать следует только в этом направлении.

Рассохин завел мотор и пошел обратным ходом, указанным амазонкой. Конечно, повторить его полностью было мудрено, он где-то срезал углы, однако точно вышел на просеку, идущую от старицы. Всю дорогу он вглядывался во всякое пятно на воде или зарослях, и лишь заглушив двигатель перед кустарниковой завесой, понял, что делал это зря. Течением все равно бы разнесло погибших по всем разливам, в сторону материкового невидимого берега…

Весенняя стрежь на разливах Карагача – вещь сильная, неотвратимая и всеобъемлющая. Потому в пойме и набивает гигантские соры, такие, в одной из которых погиб Репа…

Он вернулся обратно, к березкам с флагами, и снова причалил к краю щетинистой полосы наносов. На сей раз всю ее прошел на веслах, время от времени прощупывая подозрительные места веслом. Потом отъехал от ссоры много правее и обследовал чистую луговину перед тальниковыми зарослями, потом и сами тальники, чувствуя, что занятие это бесполезное. Пока не спадет вода, тел не найти, а спадет она через день – два, когда пробьет брешь в заторе. Все, что могло как-то плавать, он нашел: кусок пленки, зацепившийся за куст, связанные шнурками кроссовки, полупустой рюкзак с пластиковыми банками «пищи богов» – все в разных местах, далеко от берез с флагами. То есть, на разливах определенного фарватера не существовало. Сора, как фильтр, задерживала у старого, густого ивняка лишь малую часть того, что сносилось с поймы.

В геологии часто говорили, отрицательный результат, тоже результат. А здесь он вдохновлял и вселял надежду! По крайней мере, оставлял крохотную лазейку – амазонки спаслись. Чудом, например, мимо проходило судно, катер, пролетал вертолет, летающая тарелка сняла с деревьев!.. Чушь полная, но ведь бывают чудеса!

Рассохин опомнился, когда ударил снежный заряд, причем, настолько мощный, что носа лодки не видать, и вода загустела. Солнце в этот день так и не показалось, лишь лучи его изредка шарили по разливам, но взглянул на часы – вечер! Он дождался, когда спадет пелена, откроются горизонты и поплыл прямым ходом к кедровнику. Что сказать, как оправдаться перед амазонкой, представления не имел, а она непременно спросит, где ее сестры.

Говорить придется одно – спаслись и в безопасности…

К лагерному причалу он не поехал – прибился к берегу там, где нашел амазонку. Вода за день не прибыла, а напротив, вроде бы начала спадать: вдоль разлива отметилась темная полоска и на затопленных тальниках зависал пойменный мусор. Примета хорошая, но капризный, непредсказуемый Карагач может изменить нрав за несколько часов. Поэтому Стас все равно вытащил лодку на сухое, привязал за дерево, развешал на кустах найденную палатку и наткнулся на рюкзак с продуктами. Чтобы не появилось лишних вопросов, отнес в кедровник и спрятал вместе с резиновой лодкой. Кавказца на берегу не было, и чтобы надзиратели не угнали дюральку, забрал весла, снял бак и только сейчас обнаружил – топлива осталось литра три! При всем желании завтра далеко не уедешь, придется грести, так что есть причина не брать с собой амазонку.

Анжела дежурила возле открытого люка, завернувшись в одеяло в белом пододеяльнике, стояла, как привидение. Рядом лежал пес и меланхолично, неумело трепал еще не долинявшего зайца – жизнь заставила заняться охотой…

Снежный заряд не пробил кедровых крон, земля вокруг была сухой и черной.

– Ну что?! – она кинулась навстречу. – Нашел отроковиц? Я знаю, ты нашел! Нашел?

– Все в порядке. – устало пробурчал Рассохин и сел, свесив ноги в открытый люк. – Они на материке, в бору.

– Почему не вывез сюда?!

– Топливо кончилось. Бензин!

– Мы немедленно поедем к ним! – вдруг капризно заявила Анжела. – Я должна видеть женщин!

– Никуда не поедем!

– Нет бензина – сяду на весла! Буду грести сама!

– Не будешь. Спускайся в землянку.

– Почему?! Ты оставишь женщин одних? На целую ночь? Я должна их видеть!.. Ты что, не слышишь меня?!

Стас лихорадочно придумывал причину, однако уставший мозг стал жидким и текучим.

– Слышу. – обронил он. – Не суетись. Слушай, что говорит мужчина. Ты замужем была?

– Нет и не хочу!

– Куда ты денешься… Так вот выйдешь, придется поступать так, как говорит муж. Привыкай.

– Никогда в жизни! Я вас ненавижу!

– От ненависти до любви один шаг…

Амазонка вдруг умолкла и как-то расслабленно присела на корточки.

– Кажется, поняла. – после паузы тускло проговорила она. – Сестры не хотят видеть меня? Да?

– Не хотят. – уцепился за подсказку Рассохин. – Конечно не хотят! И сюда не поехали… Они презирают тебя. Кстати, из-за ненависти к мужчинам.

Сказал наобум, но попал в точку.

– Я так и подумала… – она вскочила и гордо распрямилась. – Да, я намерена спасти этих несчастных женщин! Намерена вырвать из этой проклятой американской секты. Они же безумны! Их зазомбировали. Разве ты этого не заметил? Им всем нужна длительная психологическая реабилитация. Они больны! Я через это прошла, и знаю.

– Нам всем нужна реабилитация. – многозначительно заключил Стас.

– И я почти добилась результата! – не услышала Анжела. – Когда человек сидит на острове, как заяц… Или висит на тонком дереве над бездной, начинает думать не травоядными заячьими мозгами!… Они послали меня за помощью, потому что поверили, я добреду! Я сильная!… А теперь меня видеть не хотят?! Спаслись и забыли, что обещали?!… Впрочем, что с них взять? Подавлена воля. С ними надо работать.

– Ты кто? Психолог?

– Мне придется раскрыться. – помедлив, произнесла Анжела. – Я работаю в женском Фонде Неволиной. Да, это феминистская организация, мы защищаем права женщин!

– От кого?

– От вас! От мужского насилия.

– А здесь зачем?

– Приехала спасти членов этой страшной секты. Внедрилась… Ты видел, во что Сысоева и Стюарт превращают людей? Полная деградация, разрушение личности, бредовые идеи… Мы собираем материалы для суда! Поэтому я должна быть с ними! Мы сейчас же поедем, и ты мне поможешь.

Рассохин вскочил и выругался.

– Могла бы сразу сказать…

– Не могла! Мне показалось, ты в этой компании.

– Какой компании?!

– Сысоевой и этого… Галицина! Они оба тебя ждали. Вы же с Яросветом друзья?

– Таких бы друзей!… У тебя есть связь?

– С кем?…

– С миром! С большой землей, с фондом твоим. С кем-нибудь!

– Была связь. – она слегка уняла страсть и вызывающий тон. – Телефон утонул… Но я успела передать сигнал тревоги. Неволина должна быть в Усть-Карагаче… Ты же знаешь Ларису Неволину?

– Нет…

– Ее знают все! Знаменитая киноактриса, звезда…

– Не звездочет, не знаю… Она прилетит сюда?

– Сегодня ждала. Видимо, проблемы с вертолетом… Но завтра будет обязательно! Или послезавтра… Она тут всех вас лично уничтожит! Если что с женщинами… На уши поставит!

– И так все на ушах. Только толку-то?… Полезай в землянку, холодно.

– Мы должны ехать к отроковицам! – не сдалась амазонка. – Их надо подготовить к эвакуации, удержать от глупостей. Привести в чувство!…

– Некого приводить! – не испытывая жалости, оборвал он. – Женщин нет. Все утонули. Спастись им было невозможно…

– Ты же сказал?!…

– Нервы твои берег! Думал, ты из этих… Быстро в землянку!

Она послушно и с пугливой оглядкой стала спускаться в схорон. Рассохин ощупью нашел спички и зажег свечу. Натоплено было жарко, но Рассохина трепал озноб.

Амазонка сломлено опустилась на постель.

– Не зря я увидела сон… Провидческий! Вещий!

– Кто придумал спрятать их на острове? – он стал сдирать с себя промокшую одежду. – Галицын?

– Нет, Матерая – взгляд ее остекленел. – Сысоева…

– А ты что же?… Спасительница!… Не понимала?

– Я подумала… Это единственная возможность вразумить несчастных. Когда мы останемся одни, и не будет влияния… Женщины все время находились под психологическим давлением Матерой. Нужна была стрессовая ситуация, чтоб вывести…

Рассохин тем временем поставил греть тушенку и залпом выпил всю оставшуюся во фляжке, водку. Амазонка встрепенулась, прервалась на полуслове и вдруг протянула руку.

– Мне тоже дай…

– Больше нет, пустая. – он потряс фляжку.

– Что, совсем нет?

Водка была, и хранилась в пятилитровой канистре на дне рюкзака – запас на все лето. Но сейчас был не тот случай, чтобы его беречь, потому что никакой экспедиции уже не будет. И удерживать сейчас от спиртного женщину, вернувшуюся с того света, не имело смысла… Стас достал водку, наполнил ею солдатскую фляжку и подал амазонке.

– Рюмок здесь нет…

Она сделала несколько мелких глотков, смакуя во рту, и не поморщилась: опыт пития из горлышка был…

– Давно здесь? – спросил Рассохин.

– Десятый месяц…

– Как вы сюда попадаете? – он отнял фляжку. – По конкурсу, что ли?

– Вербуют в клубах Стюарта. – проговорила заученно. – Присматривают на семинарах и предлагают… Сначала как игра, увлечения, сказки про людей Кедра. Так обычно завлекают во все секты. Под благими предлогами. Тут освобождение от мужской зависимости, совершенствование личности женщины…

– А у феменисток вербуют не так? В вашем клубе?

– У нас Фонд! Мы проводим акции в защиту женщин!

Рассохин едва сдержал мат.

– Какие акции?!…

– Фонд выполняет благородные задачи! – как-то уже привычно возмутилась амазонка. – Женщин превратили в товар! В предмет купли-продажи!…

На голодный желудок даже от глотка хмель ударил в голову, но в груди согрелось, спорить и ругаться уже не было сил.

– Сумасшедший дом. – пробубнил Стас. – Дурь, конец света…

Сел за стол и начал жадно запихивать в себя тушеное мясо. Анжела посмотрела брезгливо.

– Вот как ты можешь? Есть, спать!…

– Могу…

– Ненавижу жующих мужчин!

– Отвернись.

– Вы становитесь похожими на животных!

– А моей маме нравилось смотреть… Как мужчины едят. Нас было трое, отец, брат и я. Смотрела и радовалась.

– Какая пошлость!

– Не зли меня, – мирно посоветовал Стас.

– О тебе тут слава женоненавистника. – понаблюдав за ним, вдруг заявила она. – Даже Сысоева опасалась.

– Не сказала, почему?

– Сказала… Только я не верю.

– Зря не веришь. – вяло признался он. – Мне и сейчас хочется поубивать вас… Или выдрать кнутом. Всю вашу общину мычащих… Для реабилитации. Навоображали себе, напридумывали сказок, отроковицы… А всего-то надо научиться любить.

Рассохин отставил пустую банку, достал трубку и набил табаком, но раскурить не успел, задремал, привалившись к стене. Когда свалился на лавку, и как подложили спальник под голову, не почувствовал.

Кошмар начал сниться сразу же, перевозбужденное сознание продолжало бодрствовать. Ему приснилось, будто женщин снесло севернее затопленного острова, и там есть большая, настоящая сора – когда-то стащенный половодьем залом с Карагача. Среди завалов преющего леса лежали утопленницы, но не мертвые, точнее, еще не умершие – впавшие в некое состояние между жизнью и смертью, как Анжела. И если найти способ разбудить их, то всех еще можно оживить.

Во сне он понимал, что это кошмар, и все равно думал, что завтра надо проверить, может и в самом деле есть где-то поблизости такая сора, и фарватер на разливах есть, например, по озерным ложбинам поймы…

Потом одна из утопленниц вдруг вскочила и оказалась Женей Семеновой! Она что-то страстно говорила, слов было не разобрать, однако Стас уловил смысл: учила, как вернуть женщин к жизни. Надо было каждую взять на руки и качать, как плачущего ребенка. И во сне же он догадался, откуда происходит выражение – откачать утопленника. Оказывается, все так просто! Он уже готов был откачивать, но Женя вдруг сказала:

– Вставай, Стас. Нашу палатку топит!

Он и в самом деле увидел, что они в палатке, вдвоем, и в той самой, что были в кедровнике у рассошинской россыпи. Женя привстала, нависла над ним и смотрит, как блудница – влюблено и маняще. Стас хотел обнять, но тяжелые руки упали, а на полу уже вода! Ему же так не хотелось расставаться с ней! Будто знал, стоит встать, и блудница исчезнет. И тогда он решил еще подремать, точно зная, что это не опасно. Будет время спокойно встать, собраться и выйти наружу…

И вскочил резко, не от воды – от тревожного шума наверху. Но наяву все было тихо, под ногами сухо, и вроде бы амазонка простуженно сопит у своей стены. Все-таки он нащупал фонарик на столе, включил: Анжела сидела на постели, завернувшись в одеяло.

– Там собака лает! – шепотом сообщила она. – А ты спишь – не разбудить!

Рассохин зажег свечу и надел куртку.

– Сиди, я посмотрю.

На улице еще была ночь, в кедровнике же и вовсе хоть глаз выколи. Пес вертелся возле люка, лаял и звал за собой, отбегая в сторону лагеря.

– Пошли, – сказал Стас. – Что там?

Кавказец вел его по кедрачу, стараясь держаться в луче фонаря и заманивал все дальше и дальше. С крон капало и судя по шуму, моросил мелкий дождь. Рассохин спугнул лосиху с телятами, затем несколько зайцев, попавших под свет, на которых пес с проснувшимся охотничьим инстинктом даже внимания не обратил. Наконец, ветром напахнуло горькую вонь сырого пожарища и впереди чуть посветлело.

И оттуда же послышался злобный, гулкий лай.

Стас достал пистолет и передернул затвор. На краю кедровника он остановился и не включая фонаря, осмотрелся. Впереди была когда-то разрубленная и теперь заросшая молодняком, противопожарная полоса вокруг лагеря. Густая, высокая поросль стояла стеной, холодная и мокрая от дождя, и где-то там, в глубине остервенело гавкал кавказец. Луч света не пробивал и на пару метров, утыкаясь в чащебник, лезть в который не хотелось, к тому же, Рассохину почудился приглушенный звериный рык. Весенние голодные медведи, выжатые половодьем, запросто могли переплыть на остров, благо, что по кедровнику всюду бродили непуганые домашние самки с телятами. Соваться в потемках на голос собаки, да еще в недра зарослей было опасно. Стас выстрелил вверх и прислушался. Будь зверь, сразу бы ломанулся даже от пистолетного щелчка, однако в полосе все стихло. Скоро смолкший кавказец вновь заорал, и на том же месте.

И вдруг отчетливо послышался отчаянный человеческий крик:

– Помогите!…

Расссохин стал продираться сквозь заросли, подсвечивая фонарем, однако то и дело попадал в глубокие и старые противопожарные рытвины. А человек уже кричал и стонал почти безостановочно, как звуковой маяк. Оставалось несколько метров, когда в сполохах света показалась жердь, застрявшая между деревьев, и на ней – крестообразная фигура человека!

– Оба! – только и сказал Стас, мгновенно вспомнив распятого на Красной Прорве, Скуратенко.

Этот был здоровый, мордатый мужик лет под сорок, однако не измученный и не изъеденный гнусом. Физиономия красная, короткие волосы дыбом и вся верхняя одежда распущена в клочья. А пес продолжал рвать его за штаны, даже когда Рассохин оказался рядом.

– Убери собаку! – заорал мужик. – Ну что встал?! Он меня покусал!

На распятом оказался песочный камуфляж!

Стас поймал кавказца за ошейник и оттащил.

– Кто тебя так? – спросил с интересом.

– Не знаю! Освобождай! Давай, шевелись, руки затекли!

Одного накладного кармана на брюках не было, второй болтался у колена, в прорехах зияло голое тело с запекшейся кровью.