Текст книги "Карагач. Запах цветущего кедра"

Он уже возвращался назад, когда услышал впереди редкое и не уверенное потявкивание кавказца. Лодочный мотор Стас увидел скорее, чем собаку: он лежал в развилке старой березы на уровне глаз и синий колпак светился в дождливых сумерках, чуть прикрытый куском бересты.

– Молодец! – восхитился Рассохин и вытащив «Вихрь», поставил на землю. – Теперь ищи бак! Бензин, понимаешь?

Пес повертелся у ног и улегся, считая свою задачу выполненной. Стас сделал небольшой круг и сам нашел бак с веслами, спрятанными так же на дереве. Предусмотрительный опер делал это на случай высокого паводка, но ведь, подлец, женщин оставил на затопляемом острове! Лодка должна была быть где-то не далеко, однако суетливая беготня по прирусловому валу взад-вперед ни к чему не привела. Рассмотреть что-либо в залитом кустарнике оказалось невозможно, а бинокля в попыхах не взял!

Распустив голенища, Рассохин забрел в заросли насколько позволяли сапоги и двинулся вдоль берега. Воды зачерпнул сразу же, угодив в невидимую промоину, и далее уже пошел ничего не опасаясь. Только трубку, табак и спички переложил в нагрудный карман. Дюральку он не увидел – услышал: привязанная цепью к дереву, она моталась на стрежи и иногда стукалась о что-то бортом, издавая глухой жестяной звук. Течение становилось сильнее, вода уже доставала пояса, когда он наконец-то рассмотрел мятый, знакомый «Прогресс». Хорошо, плыть к нему не пришлось, но выкупался по грудь, прежде чем достал цепь. Стас распутал узлы и, чакая зубами от холода, потащил лодку к берегу. Там одежду выкручивать не стал, вылил только воду из сапогов, и чтоб разогреться, без передышки сбегал за мотором и баком.

И в суете как-то забыл, что за ним следят, благо, пес был на страже – с ревом ринулся в кедровник. На короткий миг Рассохин увидел фигуру, мелькнувшую в березнике. Кажется, призраки обнаглели и подошли совсем близко, а может, и помешать хотели.

– Пошли вы на хрен, паскуды! – крикнул он и в азарте погрозил кулаком. – Если кто из женщин погибнет – с вас спрошу!

Закрепив мотор на транце, он подсосал «грушей» топливо и дернул стартер. Двигатель запустился с третьего рывка и на сердце повеселело. Оставалось около часа светлого времени, и можно было еще поискать затопленный остров. Но пока Стас проталкивал веслом широкий «Прогресс» сквозь стриженный кустаник, небо окончательно заволокло, дождь разошелся вовсю и заметно стемнело. Однако на открытой курье было светлее, и он поехал к тому месту, где нашел амазонку.

С воды хорошо было видно упавший кедр с сухой кроной, поэтому Рассохин пересек старицу, отыскал прогал в зарослях и осторожно вьехал в залитую пойму. Чистые луговины попадались редко и больше тянулись вкрест движению, приходилось таранить полосы стриженного ивняка. За прибрежным чащебником начиналось затопленное болото и ему удалось углубиться в разливы на полкилометра. Висящих на тонких деревьях, людей еще можно было увидеть, однако сколько он не вертел головой, никаких признаков не обнаружил. Мелкие отдельные рощицы были всюду, и хотя на березках распускались серьги и листва, однако же кроны просматривались насквозь. Вокруг носились утки, плескалась рыба на икромете, били хвостами бобры, но ничего похожего на близкое присутствие людей. А должны бы закричать, услышав гул мотора!

Еще полчаса Рассохин лавировал между полей стриженных кустарников по разливам, пока не угодил на мелкое место и не намотал на винт травы. Он заглушил мотор, прислушался к мерному шороху дождя по воде и крикнул. Даже в ненастье голос над водой показался гулким, громогласным, эхо откликнулось в кедровнике за спиной, но в ответ залаял лишь кавказец, оставшийся на берегу. Пока Стас раздирал травяной ком на винте, стемнело, и редкие рощицы слились в одну серую ленту с другими зарослями. И все равно он еще полчаса дрейфовал по пойме, курил трубку, сдерживая крупную дрожь, кричал и выслушивал пространство.

Стало ясно, что даже днем искать наугад затопленный остров, безнадежное дело, только время потеряешь. А еще хуже – винт, наскочив на корягу: запасных в лодке не было. Надо пробиваться к своему берегу, ждать рассвета, брать в проводники амазонку и обязательно бинокль. Уже в темноте, часто продираясь сквозь заросли напрямую, он кое-как пробился на курью и там не удержался, погнал в исток, к Карагачу.

Гнилую Прорву затопило почти полностью, торчал бугорок на месте бывшей пекарни и узкая полоска берегового вала, на котором сидели стрижи, лишившиеся своих гнезд. Рассохин причалил и выскочил на сушу: тут даже костра было не развести. Молчун Дамиан исчез, возможно, успел уйти на кладбище или уплыл: облас у него наверняка где-то припрятан… Стас прошел по валу почти до бывшей электростанции, дальше плескалась сумеречная, и настолько стремительная вода, что начинала кружиться голова.

Карагач требовал жертвы!

Лагерь на противоположной стороне еще дотлевал, над чернеющим кедровником светился не яркий, призрачный дымный столб, напоминающий извержение вулкана. Рассохин ощущал бесконечную пустоту этого пространства, и все-таки не сдержался, крикнул:

– Лиза-а?!

Низкие облака прижимали звук и гасили эхо, однако кавказец на том берегу услышал и отозвался скулящим лаем. По реке несло свежие, рухнувшие с берегов, деревья, распускающаяся листва серебрилась в кронах, создавая впечатление, будто весь мир опрокинулся в зловещую реку.

Пока Стас возвращался к лодке, полоска вала уменьшилась вдвое, и кое где легкая прибойная волна уже перекатывалась через сушу, заставляя взлетать береговых ласточек.

Поджидающий на лагерной пристани, пес обрадовался, с визгом запрыгал около, но Рассохин вытащил лодку на сухое, привязал ее к столбу, а остаток цепи прикрутил проволокой к ошейнику.

– Придется тебе, брат, охранять. – сказал извинительно. – Мало ли что на уме у этих гадов.

К схорону он бежал, чтоб согреться и по пути ему пришла мысль попробовать подзарядить аккумулятор телефона от лодочного мотора. Но каким образом это сделать, придумать так и не мог, не хватало знаний по электротехнике. Зажигание электронное, все упаковано в резину, и откуда взять нужные двенадцать вольт, одному Бурнашову известно…

В землянку он пробирался осторожно, чтобы не разбудить амазонку. Не зажигая света, на ощупь, достал из рюкзака одежду и сначала переоделся в сухое. Потом затопил печку и в отсветах огня увидел, что она не спит – сидит на постели, кутаясь в одеяло.

– Лодку я нашел. – сообщил Рассохин, зажигая свечу. – Но остров не успел, стемнело. Завтра рассветет, поедем вместе.

– Они погибли. – уверенно проронила амазонка. – Я сон видела… И слышала крик.

– Это я кричал…

– А сон?..

– Сон не доказательство! – обрезал Стас. – Сейчас будем есть. И спать.

Она будто не услышала.

– Сестры падали с деревьев, – забормотала, вздымая волну унявшегося было, озноба. – Их уносило течением… Некоторые прыгали сами. И бросали детей… Они же зомби!

– Прекрати! – прорычал он.

И увидел, как ее передернуло от испуга. Взгляд стал осмысленным и покорным. Рассохин пощупал ее лоб – температуры, вроде, не было, хотя кожа влажная…

– Тебя как зовут? – примирительно спросил он, развешивая возле печи мокрую одежду.

– Анжела…

– Второго имени не дали?

– Это теперь не важно…

– Как себя чувствуешь, Анжела?

– Сильно пропотела, – призналась она. – Одеяло мокрое…

– Пропотела, это хорошо. Может, насморком обойдется… А одеяло переверни другой стороной.

– Не боюсь простуды. – голос шелестел, как сухая трава. – Купаюсь круглый год… Иначе бы не доплыла…

– Сестры твои тоже моржуют?

– Еще по снегу босыми ходят…

– Значит, до утра выдержат. – вслух подумал Рассохин. – Сколько там детей?

И лучше бы не спрашивал – она опять впала в отрешенное состояние полусна.

– Четверо, девочки… Женщин всего было тридцать пять. Теперь я одна… Где Лариса? Она не прилетела? Если не прилетит, мы погибнем!

Стас встряхнул ее за плечи.

– Не смей вспоминать! Все живы, завтра снимем твоих амазонок… Водки хочешь?

Анжела отпрянула.

– Я не пью спиртного! Есть очень хочу…

Он не стал напоминать про текилу и Мерлина, о которых говорила в бреду, и которые явно были принадлежностью ее другой жизни.

– А я выпью… Тебе сейчас молоко подогрею. И тут еще есть какая-то пища, вроде, орехи с медом. И с маслом. Не пробовал, не знаю…

Она как-то сразу оживилась и Рассохин вручил ей банку из запасов Матерой, дал ложку.

– Это пища огнепальных. – объяснила со знанием дела. – Лущеный орех заливается жидким вересковым медом. А если кедровым маслом – пища богов. Мы сами готовили…

– Ешь и спать. – грубовато оборвал он.

Сам выпил водки прямо из фляжки и открыл банку разогретой на печке, тушенки. Анжела посмотрела на это с ужасом, хотела возмутиться однако в последний миг опомнилась.

– Поздно вкусы и нравы менять. – к тому же упредил Стас. – Каждый ест свою пищу.

Не смотря на голод, ела она не жадно и как-то благоговейно, словно исполняя ритуал. Потом выпила горячего молока и послушно легла.

– Почему загорелся наш монастырь? – вдруг спросила она. – Его подожгли?

– Подожгли.

– Люди с вертолета?

– Ваша Матерая подожгла!

– Не может быть. – амазонка приподнялась. – Матерая никогда бы не стала жечь! Ты видел сам, как поджигала?

– Не видел. – признался он. – Но пожар начался, когда она сбежала обратно в лагерь. Ее притащили к вертолету, в наручниках…

Она полежала молча, глядя в потолок, затем сказала твердо:

– Молчуны подожгли. Мы же у них, как бельмо в глазу.

– А чем вы молчунам помешали?

– Им лагерь мешал. Мы жили здесь, как в сейфе. Нас по одной отсюда не выкрасть. А всех сразу – кишка тонка…

– Давай спать. – приказал Рассохин. – Затра трудный день.

Он сдвинул стол, расстелил на широкой лавке спальный мешок и присел возле печки с трубкой. Мелкие дрова прогорели быстро, оставались угольки и все равно нужно было подождать, когда сотлеют, чтоб закрыть трубу. Он курил, стараясь пускать дым в открытую дверцу, однако запах все равно попадал в землянку.

– У тебя вкусный табак. – вдруг сонно сказала амазонка. – Как из кальяна… Ты курил кальян?

Он хотел ответить, но в это время услышал знакомый звук, доносящийся с поверхности. Печь с трубой в тайном схороне молчунов служила еще неким слуховым аппаратом, и это Стас обнаружил еще в землянке сухозаломского урочища, когда услышал скворчанье ласточек. Сейчас, сквозь легкий, отстраненный шум дождя в кедровнике, он явственно услышал мычание, и пожалуй, впервые ощутил радость от этого тягомотного пения. Живы были отроковицы! И мантры свои затянули как раз к полуночи!

Рассохин надел сухие берцы из рюкзака, натянул мокрую еще, штормовку и осторожно сунулся в двери.

– Кури здесь, – услышал за спиной голос. – Мне приятно…

Анжела опять впала в какое-то пограничное состояние, существовала на стыке двух ее жизней, поэтому он отвечать не стал и молча выбрался наружу. Шум дождя усилился, но сам дождь почти не пробивал кроны, а собирался хвоей и стекал по стволам деревьев или капал только в некоторых местах, словно сквозь дырявую крышу. Печная труба была выведена сквозь дуплистый сухостойный кедр и выходила где-то высоко в кроне, которая словно локатор, улавливала и усиливала верхние звуки. А внизу, у земли, мычание было невнятным, растворялось, глушилось шорохом дождя и доносилось со стороны неожиданной, от сгоревшего лагеря. Рассохин ощупью прошел на звук метров сто – темнота в кедровнике была почти как и в землянке. Мантры пели, но как-то уж ровно, слаженно, в один низкий мужской голос.

Выставив вперед руки, он продвинулся вперед еще, прежде чем отчетливо услышал не мычание, а собачий вой. Кавказец голосил трубно, подолгу и почти на одной ноте, наполняя все это дождливое, шуршащее пространство тревогой. И оставалось только гадать, отчего он воет – от тоски посаженного на цепь, невольника, от некой собачьей привычки подпевать людям, когда они по ночам начинают мычать. Может быть, слышит пение женщин на затопленном острове? Или от предчувствия беды?… До лодки оставалось немного, тем паче, ближе к краю острова в кедраче было посветлее, и Рассохин все-таки вышел на берег. Пес почуял его, забренчал цепью об лодку и замолк.

Над сожженным лагерем поднимался густой белесый пар.

– Ну ты чего? – спросил Стас. – Тебя охранять приставили. Вот сиди и охраняй!

Кавказец ткнулся ему в колени, повилял хвостом и затих. Над курьей и разливами бесконечно сеял дождь, издавая звук закипающей воды в котелке.

– Тоскливо. – послушав, согласился Рассохин. – А думаешь, мне нет? Посадить тебя в одну землянку с такой отроковицей… Лучше бы здесь, на берегу сидел.

Отпихнул пса и пошел в кедровник. Потом обернулся и погрозил кулаком.

– Только попробуй еще вякни! Верну китайцам.

В землянке было тепло, угли давно истлели, поэтому он закрыл трубу, лег поверх спальника и послушав мерное сопенье амазонки, уснул.

К рассвету дождь закончился, только небо еще оставалось низким, серым и ветер поменялся на северный. Скорее всего, начинались черемуховые холода, на Карагаче отмечаемые снегом, и хоть Рассохин надел на амазонку все, что было теплого, в последний момент посмотрел на утлые кроссовки и брать с собой не рискнул.

– Можешь показать, где был остров? – он развернул карту.

И посмотрев, как она водит пальцем по всей пойме Карагача, понял, толку не добиться. Прихватил с собой спальный мешок и повел отроковицу на верх. Там хотел предложить свои плечи, однако характер у ожившей амазонки оказался спортивным и дерзким.

– Сама пойду!

По дороге ее качало, шла, натыкаясь на деревья, с частыми остановками, и только когда послышался счастливый визг кавказца, призналась, отчего не захотела на руки.

– Отроковицы, словно щенята малые. – вдруг произнесла она явно чужие слова. – Кто от земли оторвал, того никогда не забудешь.

– Кто такое сказал? – усмехнулся Рассохин.

– Пророчица. – обронила и пошла вперед. – И я с ней согласна.

На сгоревший лагерь она смотрела с зачарованным страхом и почему-то дышала и всхипывала, словно только что наплакалась.

У причала Рассохин заметил, Карагач вроде бы стал усмиряться, по крайней мере, лодку лишь чуть подтопило с кормы и течение поутихло – либо снег в горах стаял, либо в плотине залома у Репнинской соры пробило значительную брешь.

Ну или последнее – Карагач принял жертву, если верить скзаниям ясашных.

Он столкнул «Прогресс» на воду, помог Анжеле забраться в спальник, усадил ее и выехал на середину курьи.

– Показывай! – крикнул на ходу. – Откуда ты приплыла?

Амазонка уверенно махнула рукой – вперед и замерла, всматривась в противоположный затопленный берег. Так проехали километра два, прежде чем она указала направление, пожалуй, метрах в трехстах от того места, где вчера Стас заходил в пойму.

– Ты не ошиблась? – спросил он.

– Меня течением сюда вынесло. – пояснила.

На старице ветер гнал приличную волну, в воздухе уже пахло снегом. Стас выбрал место почище, на малых оборотах протаранил полосу прибрежного кустарника и оказался на чистой от зарослей протоке – что-то похоже на затопленную дорогу. Однако ехали по этой просеке не долго, амазонка развернулась лицом вперед и высвободив руку, махнула вправо, на луговину. Потом они пробились сквозь густой черемошник, к тополевой гриве, залитой водой, пересекли ее и потянули влево. Удалились в пойму уже километра на два, но это блуждание по разливам никак не прекращалось.

– Мы не сбились? – прокричал Рассохин.

– Нет, я здесь еще вброд шла. – уверенно заявила она. – Мне по грудь было…

Стас на ходу сунул в воду весло – уходило полностью, и дна не доставало…

В какой-то момент выскочили на озеро, окаймленное березником, но амазонка замахала вправо, к затопленному мрачному осиннику, стоящему стеной среди разливов. Без лоцмана, в одиночку, пройти такими зигзагами было бы не реально, и все равно Стаса не покидало ощущение, что они заплутали. В полноводных разливах карагачской поймы куда ни глянь, везде одна и та же картина, это лишь погорельцы и ясашные знали короткие пути и плавали на обласах, где вздумается.

Еще несколько раз они меняли курс, прежде чем впереди показалась молодая березовая рощица. Подобных миновали десяток, и Стас уже выглядывал, какой стороной обойти, но амазонка вдруг вскочила, вытянулась и ее крик заледенил мышцы.

– Что?! – спросил он, сбавляя обороты.

И лишь тогда увидел на согнутых до воды, березках и черемухах какие-то трепещущие на ветру, привязанные тряпки – майки, платки, кофточки…

Забывшись, что спеленута спальным мешком, амазонка попыталась выскочить из лодки. Рассохин выключил двигатель и поймал за ноги, когда она наполовину свесилась за борт. Втащил, уложил на пол и придавил коленом. На белом лице застыл ужас, она продолжала кричать, но уже беззвучно.

Широкий «Прогресс» по инерции въехал в рощицу и застрял среди берез. Стало совсем тихо, только ветер над головой шелестел тряпьем и мелкие волны глухо стучали о борт.

В это время, как некий знак неба, образовался проран, и по возникшему в тучах, тоннелю сошел на землю единственный солнечный луч, словно прожектор, высветивший зловещие флаги на деревьях…

12

Почти до утра по поселку носились пожарки с сиренами и мигалками, милицейская машина, мотоциклы, куда-то в противоположную от гостиницы, сторону, темными улицами, бежали люди с ведрами и лопатами. Для Усть-Карагача пожар стал событием редкостным, все-таки, горело каменное здание гостиницы, не какой-нибудь барак. Колюжный поддался совету Сорокина, сбежал, но куда деваться, тем паче, без денег и документов, не знал. Знакомых никого, если не считать сидящих в кутузке товарищей по экспедиции, оборудование и вещи в джипе под арестом, арендованный вертолет на приколе, если вообще не угнали! Даже телефона нет, чтоб позвонить кому-нибудь…

Минут через двадцать он уже пожалел, что поддался соблазну шизофреника, сбежал и оказался вне закона, бомжом, иностранцем в своем отечестве. Свобода, это прекрасно, однако когда она вяжет по рукам и ногам, заставляя еще и оглядываться ежеминутно, скрываться, нырять в подворотни от каждого прохожего, то становится хуже неволи. Конечно, можно в любой момент пойти и сдаться милиции или генералу из ЦК. Потреплют и в итоге выпустят, никаких оснований держать нет, однако посадят в самолет и отправят в Москву. А это лететь обратно, да еще вновь попадать в клещи спецслужбы, выворачиваться, искать способ, как добраться до Гнилой Прорвы, где томится Рассохин – еще двое суток потеряешь, если не больше.

Да и стремно сначала сбежать и потом сдаться, расценят, как слабость, поражение. К тому же, он вдруг понял, зачем уже второй час болтается по взбудораженному поселку: непроизвольно вглядывается в каждую пробегающую либо, таящуюся фигуру и пытается узнать Евдокию Сысоеву. Он понимал, что это почти бессмысленно, поселок наверняка не раз прочесали в поисках сбежавшей Матерой террористки, и сейчас еще мотаются машины и рыщут пешие милиционеры. Вряд ли опытная поджигательница будет курсировать по улицам, скорее всего, уже где-то затаилась и наблюдает за суматохой. И все же оставалась надежда на счастливый случай!

Экспедиция накрылась, и это теперь понятно. Если взялся за это ЦК со Старой площади, на Карагач можно не соваться, по крайней мере, в этом году. На будущий же, возможно, исчезнет необходимость искать зарытые книги – все выкопают и утащут, если власти наложили лапу. Навязчивые мысли несчастного Сорокина все-таки не были такой уж фантастикой. И опять этот новоявленный генерал в образе Распутина… Вот бы еще узнать, что это за истины в этом Стовесте, если за ней гоняются аж с царских времен? Причем, цари вспоминают о нем и лихорадочно ищут, когда небо с овчинку, когда жаренным пахнет, когда вынь и положь информацию, если у них, царей, будущее? Все это очень уж напоминает авантюрные истории, некие попытки утопающих цепляться за соломину, последние неисполнимые надежды, ожидание чуда, когда уже верить в здравомыслие нет времени. Колюжный насмотрелся на ученых-алхимиков из разваленной оборонки, которые пыжились над неиссякаемыми источниками энергии, из воды делали топливо, и у каждого в гараже стояло по вечному двигателю, для запуска коих требовалось всего-то немного денег…

Если власть посылает явного шизофреника искать некую спасительную книгу, значит с духовным здоровьем у нее напряженка. Сам закрытый Центр Коммуникаций тоже напоминает параноидальную организацию: ну разве могут серьезные государственники полагаться на некие истины, изложенные при царе горохе? Привлекать некого человека, явленного в образе Распутина? Выискивать спасительные рецепты и ответы в предсказаниях Ностердамуса, Ванги и прочей ясновидящей братии? Ментовский полковник Галицын выглядит, как самый разумный и здоровый человек, знающий цель – отобрать у несчастного канадца успешное предприятие. И сынок его тоже, но остальные, в том числе и сам Колюжный – романтики и фантазеры.

Была в этих рассуждениях единственная не стыковка, и Вячеслав это понимал: воскресший от варисовела, Распутин выглядел, как вполне здоровый человек, и даже образ блаженного сибирского мужика не скрывал его земного, практичного ума. То есть, чудодейственная книга может быть только для лохов, на самом деле в карагачских дебрях есть все-таки что-то сугубо реальное. Может, в самом деле книги, только те самые, закопанные староверами. Может там есть некие ценнейшие, древнейшие манускрипты, которые с руками оторвут на Западе, дабы пополнить коллекции, и не за содержание оторвут – за рыночную ценность самих рукописей. А кто-нибудь из властных структур имеет возможность без всяких проблем переправлять исторические памятники за границу и там выставлять на аукционы. Вот в это Колюжный верил без оглядки, потому что можно сделать огромные деньги из воздуха, не заморачиваясь ни промышленностью, ни нефтью, ни даже золотом. Не надо воровать дорогие скрипки, картины и реликвии из музеев, а потом трястись, что накроет Интерпол: закопанное давно списано, никому не принадлежит и никто не предъявит претензий.

Возможно, Рассохин и в самом деле что-то скрывал от Колюжного, но не по злому умыслу, а чтобы не заморачивать голову, да и Вячеславу некогда было вникать в детали, главное, идея понравилась, и почему бы не прокатиться по суровому Карагачу да еще с раскопками? С приключениями, с ночевками у костров, с рыбалками, с душевными разговорами на природе, как бывало в отроческие годы на Вилюе? Почему бы не оторваться от постылой столичной жизни и месяц – другой не побыть самим собой?

Вобщем, как-то надо пробираться на эту Гнилую Прорву…

С этими мыслями Колюжный исходил весь поселок вдоль и поперек, но ни одной, даже примерно похожей женской фигуры, не высмотрел. Дважды подходил к милиции, поднятой в ружье по случаю пожара и побега, а поскольку к отделению даже приближаться было опасно, то стоял и издали наблюдал: вдруг Евдокию Сысоеву поймают и привезут? Можно внезапно напасть, отбить, и будет случай познакомиться и похитить не только тело, но и душу. Таким образом исполнить заказ сумасшедшего…

Он отмел навязчивые воспоминания о Сорокине, но не на долго. Выловить опытную канадскую поджигательницу ни местной милиции, ни приезжему ОМОНу оказалось не под силу. Когда суета возле отделения улеглась, Колюжный отправился на аэродром, благо что располагался он сразу за поселком. На бетонной площадке стоял вертолет МИ-8, подсвеченный фарами машин, шла торопливая погрузка. Полуголые, вышедшие из пожара, ОМОНовцы таскали сумки, ящики, и в этом мельтешении людей и теней Вячеслав заметил хромающего Распутина с косичкой. Штаб ЦК в гостинице был разгромлен, тайная спецоперация провалилась! Конкуренты готовились бежать. Предсказание ясновидца Сорокина сбывалось! И тут хочешь – не хочешь, а вспоминать его придется еще долго!

На удивление, арендованный частный геликоптер торчал на прежнем месте, прикованный к земле тросиками, и пилот мирно спал в кабине, забравшись в спальный мешок. Вячеслав походил вокруг и осторожно постучал в стекло. Летчик вскинул голову, после чего выматерился и посоветовал идти подальше – с просонья не признал. Потом вгляделся и открыл форточку.

– Вас что, выпустили?

– Выпустили. – соврал Колюжный. – Видишь, сами убегают!

Пилот скушно посмотрел на суету возле вертолета.

– Мне по барабану…

– Полетим сегодня? – с веселой, подстрекающей надеждой спросил Вячеслав. – Когда рассветет?

– Разрешение получим – куда-нибудь полетим. – невозмутимо заявил летчик, укладываясь на сидении. – К какой-нибудь матери… Кстати, в двадцать ноль-ноль заканчивается аренда. Решайте вопрос с хозяином.

– Это мы уладим. – легкомысленно пообещал Колюжный. – Придется сделать несколько рейсов.

– Только топливо подвозите. Думаешь, мне не надоело торчать в этом дурдоме? То ловят кого-то, то пожары…

Даже у военного летуна сдавали железные нервы.

Подмывало попроситься к нему в кабину и поспать хотя бы несколько часов, но это показалось совсем уж не солидным. Колюжный понаблюдал за суетой бойцов возле вертолета, и вернулся обратно в поселок, придумывая на ходу, как бы вызволить Бурнашова. Тот с Карагача не уедет, пока не взирая ни на что, не достанет Рассохина. Возле милиции тревога унялась, многие окна погасли, но в голову ничего толкогого не приходило. Вячеслав затаился на противоположной стороне улицы, возле поленницы свежерасколотых березовых дров, еще пахнущих соком, и этот запах весны будоражил совсем иные мысли и чувства. В голову приходили примитивные варианты – пойти открыто и потребовать возврата отнятых при задержании, вещей, дескать, генерал отпустил. Глупо, перепуганные местные милиционеры снова закроют и начнут проверять. Штурмовать оплот власти с голыми руками, брать ментовскую дежурку на испуг, на внезапность, даже если удасться разоружить – авантюра и терроризм…

И тут он заметил, как от темного милицейского забора отделилась стройная женская фигура в расстегнутом плаще, заставившая непроизвольно вздрогнуть. Уличный фонарь не горел, свет источался лишь от невидимой лампочки под козырьком входа, но тусклый и беспомощный. Держась в тени, женщина передвинулась к запертым воротам внутреннего двора и приникла к просвету между створок, что-то рассматривая.

Судя по отблескам, в руке несла стеклянную бутылку…

Расстояние было между ними метров двадцать – многовато для стремительного броска, успеет среагировать и исчезнуть! Не выпуская ее из виду, Вячаслав прокрался вдоль поленницы и вдруг женщина стала щелкать зажигалкой – искры высвечивали лицо, как фотовспышка, и в эти короткие мгновения перед глазами вспыхивал образ Евдокии Сысоевой! Яркая воображаемая картинка возникла быстрее мысли: она поджигает фитиль и бросает бутылку с бензином в темное окошко милиции!

Ждать, когда это станет реальностью, было нельзя! Ослепленный видом огня, он молча метнулся через улицу, почти наугад, однако намертво схватил поджигательницу в охапку и понес за угол забора.

И услышал капризный, неприятный голос Сашеньки:

– Вячеслав, это ты?!…

За углом он выпустил добычу и притиснул ее к забору, одновременно сморгнув видение. Стриженная наголо Бурнашовская супруга таращила на него стеклянные глаза и не сопротивлялась, в руке оказалась початая бутылка, а в губах – так и не прикуренная сигарета.

– Ты что хочешь сделать со мной, Вячеслав?!

Ее развязаный тон, смешанный с шумным дыханием и запахом водки словно привел в чувство: Сашенька была пьяна.

– С ума сошла? – спросил Колюжный. – Что ты делаешь?

– Я? – она сдавленно хихикнула. – Я сегодня гуляю! Меня муж бросил!

– Зачем подстриглась?

– Чтобы избавиться от прошлого! И от репьев!… Я тебе такая нравлюсь? Нет?.. А у тебя такие сильные руки! Хочу еще! Понеси меня на руках? Я теперь свободная женщина! Почему меня не носят на руках?

– Замолчи! – рыкнул он. – Где ты водку взяла?

– В ночном магазине! Здесь аж три круглосуточных магазина и ночная парикмахерская – цивилизация… Хочешь выпить?

– Не хочу!

Она еще раз хихикнула, достала новую сигарету и опять стала высекать огонь – не получалось.

– Дай женщине прикурить! Зажигалки здесь дерьмо!

– Обойдешься!

– Какой ты грубый мужчина, Вячеслав! Но это мне нравится…

Сашенька прикурила сама и умело, с удовольствием затянулась, выпуская дым сложенными трубочкой, губами.

– Ты откуда здесь взялся? – вдруг спросила подозрительно. – Тебя отпустили?

– Отпустили. – буркнул он, соображая, что теперь с ней делать.

Не оставлять же в таком виде на улице!

– Почему тебя отпустили, а Кирилла нет?

– Я сбежал. – шепотом признался Стас. – Из горящей гостиницы…

Она хрипловато засмеялась.

– Видела! Фейерверк! Говорят, забросали коктейлями. Коктейлями Молотова.

Вероятно так она пошутила, хотя в глазах вроде бы вместо стекла блеснули слезы.

– Тебе нужно выспаться! Пойдем на аэродром, там стоит наш вертолет…

– Никуда не пойду! – капризно заявила Сашенька. – Пока не освобожу Кирилла. Нет, он мне больше не нужен. Навязываться не стану, но на волю выпущу. Чтоб сказать, что он мне безразличен! Чтоб доказать, мы способны обходиться без вас! Без сильной половины. А вы – нет!

Колюжный вырвал у нее бутылку, швырнул через забор и встряхнул почти невесомое тельце.

– Уймись, чудо гороховое! Как ты собралась вызволять его?

– Очень просто! – и вынула из сумочки стеклянную бутылку. – Видел? Это не водка, это уже ацетон. Вставлю фитиль, подожгу и будет коктейль. Они сами выпустят, когда начнется пожар! Помоги мне открыть пробку, у меня не получается…

– Где ты взяла ацетон?!

– В ночном магазине продают! Очень горючее вещество!

– Так это ты гостиницу подожгла?

– Нет, не я! – засмеялась Сашенька. – Но мне пришла идея спалить и милицию! Открой бутылку? И помоги сделать фитиль. Или лучше давай вместе подпалим?

Вячеслав зашвырнул ацетон вслед за бутылкой с водкой.

– Только попробуй!

В ее сумочке в это время зазвонил телефон..

– Я еще куплю! – она стала рыться в вещах. – Это тебе звонят!

– Мне?!

– Несколько раз уже, твоя мама!… И я ей сказала, что ты…

– Как она узнала твой номер?

– Ну, какие вы все бестолковые! Ты же звонил с моего телефона?

– Что ты ей сказала?

– Правду! Сказала, схватили и бросили в тюрьму. А я хочу освободить вас всех…

– Дура. – совсем уж не сдерженно рыкнул Вячеслав.

– Сам дурак! – грубо отпарировало вчера еще нежное создание и сунуло телефон. – Тебе родная мать звонит!

Но в трубке зарычал Бульдозер и сразу на высоких оборотах:

– Ты чего устроил, хрен моржовый? Ты что мать расстроил?! Ты что вытворяешь? За каким… тебя понесло в Усть-Карагач? Тебя предупреждали!

– Дядю Стаса выручать. – оскалился Вячеслав. – Рассохина! Нашего друга молодости. Он попал в беду, у него серьезные проблемы! Ты же с детства учил – не бросать друзей!..