Текст книги "Шаг в палеолит"

Да вы, батенька, продуман! Настоящий предприниматель каменного века. Раз невозможно отмазаться от похода туда, куда идти не собирался, то нужно хоть пользу от этого извлечь. И это, в принципе, неплохо. Да что там, это хорошо!

– Не волнуйся, вождь, – моей улыбке позавидовала бы даже голодная акула, – у тебя есть что мне предложить.

Потом мы для начала выяснили, сколько человек у Чёрного Лиса. Охотников он знал точно – семнадцать, ещё пять юношей скоро ими станут, а вот дальше дело пошло туже. Есть женщины, есть дети, есть совсем немного стариков. Да, они все есть, и даже нужны, но как бы второстепенны. Ведь главные кто? Правильно, охотники. В каком-то смысле он прав. Уменьшись количество охотников до определённого критического предела – и всё, племя начнёт голодать, ослабнет и вымрет. Такова нынешняя реальность.

Короче, путём сильного умственного напряжения мы всё-таки определили приблизительную численность в шестьдесят – семьдесят человек. Я так понял, что, пока уважаемая або не даст отмашку, никто никуда не пойдёт. А значит, можно пристроить граждан кроманьонцев к некоторым проектам.

– Что ты хочешь получить, вождь?

– Как вождь, вот тут, – коснулся он головы, – я знаю, что нужны прежде всего те маленькие копья, которые летят так далеко и метко. И нужна глиняная посуда, я правильно называю? Плетёные корзины, очень удобная вещь, тоже взял бы. Всё это нужно для племени. Но помимо того, что я вождь, я ещё и мужчина. – Он прикоснулся к груди, тяжело вздохнул и замолчал.

– Что, пилят?

– Пилят?

– Да, пилят. Хотим бусы! Хотим серьги! Хотим гребешки, фибулы, пуговицы. Хотим, хотим, хотим!!! Жи-жи, жи-жи! – изобразил я рукой процесс пиления. – Пилят.

– Очень пилят, – вздохнул вождь. – Совсем пилят!

– Что ж, вождь, я понял твои хотелки, теперь давай поговорим о моих.

И вот тут я загрузил его по полной. Сказал, что кремень возьмём, шерсть и рога тоже. Нужна собака, живая и здоровая, причём сука, которая ждёт щенков. Вождь выпучил на меня глаза, но – плюс ему – не стал даже спрашивать, для чего это мне, только задумчиво кивнул. Также я хотел припахать часть охотников на перенос брёвен, которые мы напилим для будущего дома, ну и в запас, пусть пока сохнут, копать ямы – я решил сделать два погреба прямо в длинном доме. А что, пока есть рабсила. Женщин пристрою к шерсти. Её надо перебрать, промыть, распушить и высушить. А ещё они будут резать камыш, вязать маты и основу для крыши. Детей среднего возраста отдам под руководство брата и сестры, кто-то будет готовить саман, кто-то собирать мох и заготавливать лозу, а кого-то приставим к огороду под строгим присмотром. Я всех, всех припашу. А сам буду только контролировать, растекаться мыслию по древу и заниматься творчеством.

Вождь от таких планов только макушку почесал. Всё, говорит, это здорово, вот только кто же еду будет добывать, если все будут у меня работать? А я отвечаю, мол, рыбой и утками с гусями я тебя завалю. Твои как, на рыбно-птичьей диете продержатся несколько дней? Очень продержатся, говорит, особенно если их сварить в горшках или покоптить. Ушлый дядя, но и я не лыком шит. Как варить и коптить, покажу, а там пусть сами крутятся как хотят.

Короче, договорились.

Глубокая ночь. У рдеющих углей умирающего костра сидят два человека. По стандартам двадцать первого века, люди зрелого возраста, можно сказать, самый расцвет. По нынешним временам – уже старики. Старики, да! Но только прожитыми годами, опытом да телом, но никак не душой. Возраст души не зависит от тела. Можно быть ребёнком с душой старика, можно – стариком с душой ребёнка. Можно даже жить вовсе без души. Бездушным идти по жизни проще. С душой намного сложнее. Но с душой человек живёт, а без неё лишь только существует.

Тихий разговор…

– Скажи, мой Зайка, почему?

– Мой Зайка… – грустно улыбнулся старик. – В этом мире уже не осталось никого, кто помнил бы моё детское имя, мой Ручеёк.

– Когда-то ты очень сердился, когда оно звучало.

– Но только не из твоих уст.

– Я знаю… Так почему? Почему ты покинул меня, почему оставил свой Ручеёк, из которого мог пить бесконечно…

– Так много времени прошло, – опустил старик голову. – Некоторые называют меня мудрым. Может, это так. Надо же за эти годы набраться хоть чуточку ума. Раньше я не смог бы ответить на твой вопрос: почему? А сейчас… наверное, потому, что ты подавляла меня, мой Ручеёк. Ты Великая видящая, почёт, уважение, любовь! Я ревновал. Но не это главное. Главное, что я был недостоин тебя. Весеннему Зайцу было недостаточно быть ловким и умелым воином и удачливым охотником, ему надо было сделать нечто, чтобы подняться до тебя, совершить такое, чтобы стать вровень… Так я стал Ходоком. В определённом смысле я – знаменитость. А ты, как и прежде, – Великая видящая.

– Глупо…

– Глупо, да. Долгая, долгая жизнь. Я так и не увидел ни одного мужчину, который смог бы стать вровень с тобой. И сам не стал. А значит, только ты имела право выбирать себе достойного.

– Ты всё-таки стал мудрым, мой Зайка.

– Увы, мой Ручеёк, слишком поздно, слишком…

Рдеющие угли, бескрайний звёздный купол, дыхание жизни девственного мира… Возможно, два старых человека с молодыми душами говорили не так красиво? Это не важно. Иногда люди и вовсе могут говорить молча. Трагедии человеческих судеб не зависят от времени. Пусть говорят, как могут.

– Ты избегал меня.

– Да. Тяжелее всего это было на Осенней охоте. Видеть тебя… уже мука.

– Мне было больно.

– Прости… Но ты тоже никогда не приходила в племя, где я жил.

– Хм…

– Да, понимаю… Видно, годы не сильно прибавляют ума твоему Зайке?

– Прибавляют, – мягкая улыбка в ответ. – Чу-уть-чуть. Совсем чуть-чуть.

– Ну, хоть так…

– Почему ты не убежал в этот раз?

– Как говорит Пётр, от судьбы не убежишь. Не знаю, сколько мне осталось, но я вдруг так захотел увидеть тебя, хотя бы ещё раз, услышать твой голос… Так захотел! И ты пришла. Судьба.

– Когда я читала смутные знаки, по каким тропам мне двигаться дальше, что-то толкнуло меня навстречу с Правильными Людьми. И я услышала много интересного о шамане Горький Камень, ты же знаешь, такие люди всегда меня интересовали, а когда узнала, что другом шамана является один глупый Зайка, я не стала читать больше никаких знаков и поспешила сюда.

Помолчали.

– Скажи, Ручеёк, у нас с тобой были дети?

Глаза женщины широко раскрылись от удивления.

– Это неожиданный и странный вопрос, почему ты задаёшь его?

– Понимаешь, Пётр очень мудрый и странный шаман. Его мудрость и странность не такая, как у нас, вечного бродяги Хатака или видящей Светлый Ручей. Иногда он говорит совсем непонятные вещи, но чем больше думаешь над ними, тем больше осознаёшь их правильность. Пётр часто говорит: «Каждый ребёнок должен знать своего отца, а отец – своего ребёнка. Отец должен любить своё дитя, беречь и воспитывать. В моём племени каждый ребёнок будет знать, кто его мать, кто отец, кто брат, сестра, дядя или тётя». Я очень-очень много думал над этим, и ты знаешь, он прав! Да, прав! А ещё он говорит: «Дети – это наше продолжение».

Старик взял ладони женщины в свои и заглянул в глаза.

– У нас были дети, Ручеёк?

– Да. – Одинокая слезинка скатилась по её щеке. – У нас был сын. Быстрый Ветер. Красивый, смелый, сильный и ловкий! Весь в своего отца. И умный, в свою мать. Он погиб в сражении племён, в том последнем, когда бились против Старых Людей.

– Я был там! Был! – горячечно воскликнул старик.

– И, возможно, сражался плечом к плечу со своим сыном.

– Чёрт! Чёрт! – ударил он кулаком в ладонь. – Пётр прав! Прав! Отцы должны знать своих детей! Должны! Может, если бы я стоял рядом… я… я… Я не знаю.

– Не кори себя. Случилось так, как случилось, и этого не изменить.

– Нельзя войти в одну реку дважды. Так говорит Пётр.

– Мудро… Расскажи о нём.

– Да, я расскажу о нём тебе всё, мой Ручеёк.

Контроль над процессом – наше всё. Пока всем показал, что и как делать, пока наладил взаимоотношения с трудящимися, пока то да сё… Хорошо, на каждый участок у меня есть «опытный специалист», который сразу стучит мне, ужасному, о происходящем, и я тут же произвожу коррекцию. Не сказать, что работа в руках первобытных людей прямо горит, но при определённом контроле дела идут. Что радует.

Счёт по фингалам, полученным и розданным, 3:12 в пользу Яра. Отличный результат. Вот что делают тренировки животворящие. Выяснение всех спорных моментов кулаком – общепринятая кроманьонская практика. В данном случае Яр доказывает не право сильного, а право умного. Право командовать, право указывать, как делать, потому что знает. У Яра с пацанами и начинается с классического: «Умный, что ль», и прям в глаз – н-на! Знакомо, правда? У человечества и через пятьдесят тысяч лет такое встречается. Но слава нам, человекам, мы не стояли на месте, мы эволюционировали. И доэволюционировались до такой степени, что любой трижды дурак сможет отдавать самые дебильные распоряжения, если у него за спиной крутой папа, звёзды на погонах крупнее твоих или ещё чего подобное. Очень сомнительное достижение цивилизации. И главное, в глаз не дашь!

Я в эти пацанские разборки особо не лезу, единственно, смотрю, чтобы перевес во время драки был не слишком большой со стороны пришлых.

Хват тоже не отстаёт. Уже на второй день после того, как пришли Степные Псы, подкатил ко мне со всем вежеством и, алея ушами, попросил пару безделушек. Для чего – понятно. Конечно, я дал. Наутро он припёрся с замечательным бланшем, ободранными кулаками и прекрасным настроением.

– Ну? – спросил я.

– Трое, учитель.

– Сразу?

– Да.

– Из-за чего? Или, может, точнее – кого?

– Э-э-э…

– Ясно. И?

– Я не подвёл вас, учитель!

– Молодец!

В общем, племя Русов с племенем Степных Псов подружилось.

А ещё я много беседую с видящей або. Да и не только беседую. И эти беседы серьёзно подкорректировали видение мира, окружающего меня.

Только ближе к концу третьего дня або начала свой первый большой разговор со мной. Умная женщина давала время наладить мои проекты и не лезла под руку. И как только всё более-менее заработало, взяла меня в оборот. Надо заметить, что если все без исключения Псы только работали у нас, а ели, спали и всё остальное делали у себя на Гостевой поляне, то або и её колченогий ученик плотно прописались на нашей территории. И за столом, и у костра, и в шалаше для гостей, который мы быстренько привели в порядок.

Я как бы и не против. А остальные… Надо видеть, какие взгляды бросают друг на друга Хатак и Светлый Ручей. Мобильник заряжать можно. Хват и Яр почтительно благоговеют, а Соле… Эх, буду честен, я слегка ревную. Хотя и понимаю, что это глупо. И всё это за три дня! Потрясающая женщина!

Ещё весной мы сделали лёгкий навес из камыша и установили под ним стол и лавки, а себе и Хатаку я сплёл из лозы по удобному креслу. Вот теперь я и развалился в нём, попивая из пиалы травяной взвар, настоянный в большом глиняном чайнике, и размышлял, чего, куда и сколько.

– Хао, сынок, – поприветствовала меня або, усаживаясь в такое же кресло напротив меня.

Крук же, поздоровавшись, скромно притулился на краешек лавки. Або по-хозяйски налила себе взвара в пиалу, стопка которых стояла тут же на столе, подлила кленового сиропа из маленького чайничка, размешала ложечкой, отпила глоток и, прикрыв глаза, резюмировала:

– М-м-м… Хорошо! Да! Хорошо! – Открыв глаза и пристально посмотрев на меня, сказала: – Спрашивай.

Что ж, желание женщины для меня закон.

– Кто такая видящая?

– Хм, не так просто ответить на этот вопрос, сынок. Хатак говорит, что твой язык больше и богаче. В нём много правильных слов. Если бы я знала его, может, я сумела бы объяснить лучше, но и тогда было бы не просто. Поэтому я буду показывать. Крук, – обратилась она к парню, – покажи свою ногу.

Крук молча вытянул изувеченную ногу вдоль лавки.

– Посмотри, сынок, что ты видишь?

Я бегло осмотрел корявый рубец неровно зажившей плоти. И судя по цвету шрама, заработал он его года два назад. Я пощупал ногу, даже без медицинского образования ясно – был перелом.

– Вижу, або, что нога была сломана. Этот шрам, возможно, следствие открытого перелома, это когда кость вылезает наружу. Кость приставили обратно, но не вытянули, и она срослась неправильно, – показал я руками как, – боком. Скорее всего, именно поэтому нога стала короче.

– Да, да, всё так. Этот пострел упал с камня, кость вылезла из ноги. Если бы меня не было рядом, он умер бы. Хорошо, это случилось на зимовке. Он долго лежал. Я не раз лечила сломанные кости, но когда они вылезали из мяса… – покачала она головой. – Он первый, кто у меня выжил с такой раной, остальные всегда умирали. Да, он выжил, и очень благодарен мне, но до сих пор считает, что я зря спасла его. Ведь теперь он не сможет стать Великим охотником, – с сарказмом процитировала она кое-кого.

На что парень промолчал и только плотнее сжал губы.

– Да? А я вот вообще охотник никакой, и нисколько об этом не переживаю.

Крук подозрительно покосился на меня.

– Да, да. Можешь у Хатака спросить.

– Ты сможешь что-то сделать с ногой? – вернула разговор в нужное русло або.

– Нет. Здесь уже поздно что-то делать.

– Но можно! – убеждённо настаивала або.

– Да, можно, но сразу предупреждаю: такую операцию я сделать не смогу. Надо разрезать ногу, сломать кость, – стал я показывать прямо на ноге парня, – срубить костяную мозоль, поставить кости правильно, зашить и положить на растяжку.

– Растяжку?

– Привязать к ноге ремень, а к ремню – камень, чтобы кости опять не сместились, и долго-долго лежать.

– Если сразу привязали бы растяжку, нога стала бы нормальной? – сразу уловила суть або.

– Если сделать всё правильно, вполне вероятно, почтенная.

– А теперь скажи, сынок, ты видишь сросшиеся кости?

– Нет.

– Но ты об этом просто знаешь!

– Ну да. А что, уважаемая, ты видишь кости?

– Я – да. Я вижу неровную шишку серо-зелёного цвета. Вижу перекрученные вены, по которым струится руда жизни. Вижу, как мышцы вот тут, – ткнула она в шрам, – тонко гудят, словно тихие пчёлы, и сжались вот так, – скрутила она пальцы в сухой кулачок.

– Мышечный спазм, – непроизвольно пробормотал я.

– Ты видишь?

– Нет. Знаю.

– Вот! – обрадовалась Светлый Ручей. – Вот! Не видишь, не чувствуешь – знаешь! Ты – знающий! Любая видящая, как правило, и чувствующая. Я – самая сильная, по крайней мере, обо мне так говорят. Я вижу, я чувствую, но очень часто не понимаю, что вижу и что чувствую. Ты мне расскажешь об этом. Ты, – видящая ткнула в меня пальцем, – Горький Камень – Великий знающий. Я наконец нашла то, что так долго искала.

Всё. Абзац. Или звиздец. Меня нашли! Бабка с пацаном, как я подозреваю, остаются жить у нас.

Очень трудно рассуждать о высоких материях на языке, в котором всего-то слов пятьсот. Трудно, но если очень нужно, то можно. Медленно, сложно, кривя рожи и загибая пальцы, но всё же двигаться вперёд.

– Сейчас я покажу тебе, сынок, что такое чувствующий, – сказала видящая на следующий день там же, в то же приблизительно время, но с присутствием Соле. – Дай что-нибудь незнакомое нам.

– Малышка, а ну-ка достань тот кусочек мыла, – сказал я по-русски Соле.

Девчонка мухой метнулась и принесла совсем крохотный кусочек хозяйственного мыла, обмылок, жалкие остатки былой роскоши.

– Вот, – протянула она его на ладошке Круку.

– Сынок, скажи нам, что ты чувствуешь?

Крук, прикрыв глаза, подержал кусочек мыла между ладоней, несколько раз глубоко вдохнул его запах, потом задумчиво посмотрел на него и осторожно лизнул. Положив мыло на стол, он ещё некоторое время глядел на него.

– Это… сделано из жира. Жир нужно долго-долго держать в воде с… деревом, которое стоит в огне и… э-э… Не знаю, как такое может быть.

– Может, продолжай. – Мне стало дико любопытно.

– И вода… – Он замялся, пытаясь изобразить пальцами бурление пузырьков.

– Кипит, – подсказал я.

– Да, кипит. Чтобы стать таким, нужно добавить что-то ещё. Оно, – парень указал на мыло пальцем, – может отгонять маленьких духов.

– М-да… – Я был, мягко сказать, удивлён. А не мягко, если не матом, в грандиозном охренении! – Соле, солнце моё, быстро неси те деревянные заготовки, ну, которые я давно стругал.

– Я поняла, дядя Пётр! – прокричала она, убегая.

– И давно это у него так?

– Сильный чувствующий, – улыбнулась або, – не самый сильный, но сильный. Но, как видишь, многого не может понять. Нужен знающий.

Вернулась Соле с охапкой деревянных заготовок. Шесть штук на луки, две на самострел и мощные плечи для станкового арбалета. Разложив всё это на столе, я принялся объяснять.

– Эти палки когда-то станут луками. Они должны будут резко сгибаться и выпрямляться. – Я согнул одну из заготовок. – И так много-много раз. Скажи, какой из них будет делать это хорошо?

Крук снова начал шаманить. Нюхал, гладил, попросив согнуть, водил над напряжённым деревом рукой. Наконец сказал:

– Это сразу сломается.

– Почему?

Парень неопределённо пожал плечами.

– Молодой пока, – встряла або, – мало опыта. Здесь, – ткнула она в точку на заготовке, – хотел родиться сучок и не стал. Почувствуй!

– Да, уважаемая, – проводя ещё раз рукой по дереву, кивнул парень, – да, чувствую. Этот, – показал он дальше, – тоже сломается. Ма-аленький червячок прогрыз норку. Этот… – Он на секунду задумался. – Этот будет разгибаться… мягко.

Всё правильно, мелькнуло у меня, это орех. Бьёт мягко, самое оно под женскую руку.

– Этот очень сильный, – показал Крук на тисовую заготовку и замолчал, глядя на меня.

– Парень, – я был поражен, – да ты ходячий сканер! Тебе цены нет!

– ?..

– Я говорю, зачем тебе становиться охотником, пусть даже и великим? Тут и так все поголовно одни охотники, а ты такой… Кстати, або, а сколько вас таких?

– Мало, совсем-совсем мало. Да, такой сильный сейчас один, остальные слабее, намного. – Або показала три пальца. – Был самый сильный, сильнее сынка, но умер. Совсем старый. Давно. Я сама тогда была, как сынок.

– Вот видишь! Поверь, не быть великим охотником – это не конец жизни.

Опустив голову и плотно сжав губы, парень молчал. Он вообще был хмур и малоразговорчив.

– Хорошо, – хлопнул я ладонью по столу, – какого зверя тебе надо добыть, чтобы ты сам себя посчитал охотником?

Крук испытующе посмотрел мне в глаза и выдал:

– Большого Полосатого Кота.

– Э-э-э нет, дружок. Так дело не пойдёт. Большой Полосатый Кот – сам охотник, а схватка между охотниками – это уже бой, но ты же сказал, что хочешь быть охотником, не воином. Так что не пойдёт. Называй другого зверя.

Парень смотрел на меня взглядом обиженного ребёнка. Что ж ты хотел, я старый демагог, за слово зацеплюсь – враз наизнанку ситуацию выверну.

– Ну, давай, рожай. И только не говори, что тебе нужно завалить мамонта в одно лицо.

По мелькнувшему в глазах парня выражению, подозреваю, именно это он и хотел ляпнуть.

– Я хочу добыть Большерога. Сам, вот этой рукой! Один! – с вызовом выкрикнул он.

Ну вот и чудненько, то, что мне и нужно.

– Я, шаман Горький Камень, клянусь, что как только ляжет снег, Крук, сам, один, собственной рукой убьёт большого Большерога! – И, резко ткнув пальцем ему в грудь, заорал: – Ты готов делать ради своей мечты всё, что тебе скажут?!

– Да-а-а… – проблеял от такого напора ошеломлённый парень.

– Не слышу!!!

– Да! Да! Я готов!!! – подскочил он.

– Слово сказано! Слово услышано! – припечатал я ладонью по столу. – Теперь так, – продолжил я спокойным голосом, – будешь делать всё, что тебе говорит уважаемая видящая, всё, что говорю я, и всё, что скажет Хатак. Ты понял меня?

– Да. – Парень кивнул и, непроизвольно коснувшись ноги, попытался задать вопрос: – Но как же?..

– Я сказал, делай что укажут! И ты убьёшь своего Большерога… Завтра мы, уважаемая або, варим мыло. У меня уже всё давно к этому готово, да всё недосуг, а тут, как на заказ, такой интересный кадр нарисовался, – энергично потёр я ладони. – А сейчас, дружок, поступаешь в полное распоряжение к Соле. Малышка, припаши его по полной по костровым делам. Ну, ты поняла…

– Я поняла, дядя Пётр!

– Спасибо. – Або посмотрела вслед своему ученику. – Эта его идея… Я так ничего и не могла с ней поделать! Я верю тебе, сынок, ты не обманешь моего мальчика. Даже не буду спрашивать как, сама всё увижу. Но всё-таки нога…

– А для ноги, або, мы сделаем ортопедическую обувь.

– Э?

– Увидишь, уважаемая, всё увидишь…

* * *

Всё-таки очень странно, мягко говоря, наблюдать за тем, как два первобытных экстрасенса воспринимают процесс мыловарения. Я знал теоретически, а они ощущали его изнутри. Я лишь старался объяснить, как мог, что они видят и почему. Я и сам сварил бы мыло, однозначно, не с первой попытки, так со второй, не со второй, так с третьей, путём научного тыка подобрав рано или поздно нужную температуру, соотношение ингредиентов и вообще… Но к чему всё это, если рядом есть такие люди!

Больше огня, меньше огня. Сильней мешать, медленней, пора сыпать соль и сколько, сейчас добавить хвойное масло или позже. Я знал, как надо, а они чувствовали и видели. Как ни крути, это разные уровни восприятия. Какой из них лучше? Самый правильный ответ: три в одном. Ух! У меня даже мурашки по коже от того, что мы можем теперь нахимичить!

Варка мыла – дело небыстрое. А ещё вонючее, да. О многом мы тогда успели поговорить. Тогда же я и выстроил для себя приблизительную модель со всеми этими видящими и чующими, которую со временем дополнял лишь деталями.

Итак, на вершине пирамиды стояли видящие. Каждый видящий, как правило, был и неплохим чувствующим. Видящих совсем мало. Чувствующих чуть больше. Каждый чувствующий обладает той или иной степенью видения, ну и, конечно, люди из обеих категорий имеют разную собственную силу. Знающих практически нет. С точки зрения современности, нормально образованные люди двадцать первого века все поголовно – Великие знающие. Просто сейчас накопленный опыт человеком мизерный. Да и передача его затруднена. Человек, придумавший что-то новое, не передаст своё изобретение кому-нибудь другому просто потому, что этого другого может рядом и не оказаться. Человеческий консерватизм и инерция – это мощная сила. Если вы думаете, что люди, в своей основной массе, с радостью хватаются за всё новое, то сильно заблуждаетесь. Почитайте историю. Фразочки типа «Так никто не делает», «Так завещали нам пращуры» или «Что дедам было хорошо, то и нам сгодится» так и сыпятся. А ещё полно примеров, когда особо умных камнями побивали. Как сказал а-ля Иван Грозный об изобретателе крыльев, «Посадил на бочку с порохом, пущай полетает!». И именно по этой причине, как я уже говорил, я и не стал оставаться в каком-либо племени. Бодаться с инерцией мышления толпы, не знакомой с принципами толерантности? Нет уж, увольте. По щелчку пальцев мужики бросят охоту, без которой они жизни не мыслят, и кинутся глину месить? Ну-ну.

Что-то можно сделать только так, как у меня. С огромной личной мотивацией. С теми, кто ради достижения собственной цели будет делать то, что мне надо. Вот как Хват. Или теперь ещё и Крук.

Опять я растёкся мыслию по древу. В общем, я – самый крутой знающий. И как раз сейчас видящие и чувствующие активно ищут знания и накапливают опыт. Заиметь меня с моими знаниями для або Светлый Ручей всё равно что заиметь её же для современной металлургической или химической лаборатории. Она будет сидеть и смотреть в какую-нибудь колбу да рассказывать, что там происходит, а они записывать за ней, трактовать, комментировать и офигевать.

Вот как сейчас. Смотрит на горшок, в котором мыло варится, и рассказывает, что в нём видит. Хотел бы я так? Конечно!!! Но не дано. А требовать, чтобы мне что-то объяснили… Увы! Во-первых, языковой барьер, мать его за ногу. А во-вторых, и это самое главное, невозможно рассказать слепому, как выглядит радуга, а глухому услышать фуги Баха. Да и что париться? Человечество использует вещи и явления, которые не понимает, направо и налево, и ничего, чувствует себя неплохо. Вот и я буду так же. Або видит, парень чует, я знаю – вот и сольёмся в триедином экстазе и устроим шоколадную жизнь в отдельно взятом племени.

– Большое дело, сынок, эта твоя глиняная посуда. Да, большое. Я вижу, как много силы в разных травах есть, а достать её из них не получается. Но горячая вода… – покачала она головой – Я пробовала, как ты говоришь… кипятить, да? Кипятить в кожаном мешке. Совсем плохо получалось.

– Потому, або, что разные камни при нагреве тоже выделяют вещества, и совсем не те, которые необходимы в растворе из трав. Опять же, кожа тоже выделяет вещества.

Поддерживать температуру нагрева в мешке невозможно, а это очень важно при температурной обработке.

– Температурной обработке?

– Вам, уважаемая або, с вашим учеником придётся выучить язык. Иначе я просто не смогу вам многого объяснить.

– Не волнуйся, сынок, – улыбнулась або, – ты удивишься, как быстро могут учиться такие, как мы с мальчиком, – положила она руку на плечо Крука.

Мы чаёвничали за столом поздно вечером всей дружной компанией. Так у нас последнее время повелось. Собираем малый бредлам, подводим итоги, кто и что сделал, что нужно сделать. Сегодня на столе лежало восемь брусков хозяйственного мыла. Желтоватого, с тёмными прослойками и лёгким сосновым запахом. Первый блин – и абсолютно не комом! Уже опробовали, прекрасно мылит и отмывает. Это несомненный успех! Все почтительно внимают беседе двух мудрых.

– Ты много знаешь о травах, сынок?

– Увы, або, мало, очень мало. Там, откуда я родом, знания о травах – это огромная наука. Огромная, как вот эта река, – махнул я рукой в направлении Волги. – А я знаю не больше, чем вот в этой пиале.

– Но что-то знаешь, – скорее утверждающе, чем вопрошающе уточнила або.

– Что-то знаю, – улыбнулся я. Настойчивая мадам. – Знаю, что полезные вещества можно извлекать возгонкой, концентрировать испарением, настаивать, например, на спирте.

– Ну вот, – удовлетворённо кивнула видящая. – Хаживала я в своей жизни неясными тропами, на которые указывали и более смутные знаки, а тут целая дорога, протоптанная стадом Большерога да светлым днём.

Мы посмеялись.

– А сейчас спой мне, сынок.

– Э-э-э… – Я был удивлён, не иначе Соле раскололась, мерзавка. – Зачем тебе это, або? Певец из меня не так чтобы очень. Да и не поймёте вы, о чём я пою.

– Ты спой, сынок, спой. Чуется мне, не всё так просто с этим пением, ой, не просто.

Спеть? А собственно, чего ломаться? И спою! Вот только что? Нужно что-то ритмичное, на голос. Пожалуй, из «Любэ» о коне подойдёт…

 
Выйду ночкой в поле с конём,
Ночкой тёмной тихо пойдём.
Мы пойдём с конём по полю вдвоём,
Мы пойдём с конём по полю вдвоём.
 

Видящая замерла, закрыв глаза и впитывая звуки, интонации, тембр. И все остальные застыли, особо мои, кто по-русски понимает.

 
Ночью в поле звёзд благодать…
В поле ничего не видать.
 

Ух, как меня-то самого шибануло! До слезы! Тоска-кручина о России-матушке спала в душе, и вот открыл щёлочку – она и выплеснулась потоком бурным.

 
Пой, златая рожь, пой, кудрявый лён,
Пой о том, как я в Россию влюблён!
Пой, златая рожь, пой, кудрявый лён…
Мы идём по полю с конём…
 

Я отёр ладонями слёзы, что уж теперь… Вокруг потрясённая тишина.

– Да-а, сынок… – Або открыла глаза и пронзительно посмотрела на меня. – Слова, говоришь, не пойму? А оно точно надо, всегда слова-то понимать? – Она покачала головой. – Ох, не просто, не просто это пение. Ты почувствовал, мой мальчик?

– Да, видящая, это… – Крук никак не мог найти нужного слова. – Это сильно!!!

– Эх, уважаемая, – в сердцах махнул я рукой, – сюда бы аккордеон какой или хотя бы барабан с жалейками.

– Барабан? Жалейки? Ну-ка, сынок, расскажи, что это, поподробней.

Без малого две недели Степные Псы гостили у нас. Видно было, что работа, которую им пришлось делать, всё же не вызывала энтузиазма. Слишком новые и непривычные ощущения она приносила.

Тем не менее сделали они немало. Прорыли пятидесятиметровую канаву от каменной стены, из которой капала и сочилась чистая и вкусная вода, до самого лагеря. Выкопали в самом лагере две ямы в полтора метра шириной и в метр глубиной и обложили дно и стены камнем. Получилось как бы два круглых бассейна один за другим. Над первым поставили навес. Теперь сделаю систему сбора воды, пущу её по канаве, обложенной камнем, и в первом бассейне будет у нас вода для питья, а в нижестоящем – для всего остального.

Установили каркас длинного дома. Обвязали обрешёткой крышу и покрыли её всю толстенными камышовыми матами. Теперь у нас есть огромный навес, хоть скачи. Но скакать я там не собираюсь, потому что под ним уже лежат две половинки расколотого бревна. Семиметровые заготовки с шириной плоской поверхности в полтора метра. Ух и намучились мы с ними! Пока срубили, пока раскололи, еле-еле дотащили. Если бы не толпа мужиков, я вряд ли рискнул бы на такую авантюру. А тут всё сложилось как нельзя кстати. И навес большой появился, и брёвнышки было кому поднести. Возжелал я сделать катамаран, да чтоб под парус. Теперь у Хатака появились кремневые желваки и помощники, наделают они рубила да топоры, и будем мы потихоньку всю зиму править корпуса.

А ещё важно, что, как только я просёк, что видящая остаётся у нас, то ударно организовал стройку жилья для неё. Поставил шестиугольный каркас, от стойки до стойки метров пять, четыре опорных столба по центру. Крыша из тех же матов из камыша, основание пола поднял на полметра от земли и выложил камнем, как у нас в землянке. Очень практично. Стены – плетень, саман и обмазка глиной. На входе – небольшие сенцы. Вставил в стены три экспериментальных окна из слюды. Окна, по здешним временам, мегасупер. Тут о таком вообще понятия не имели. Шестьдесят в ширину, восемьдесят в высоту. В доме вполне светло и воздушно. К осени сделаю печь, как у нас в землянке, хорошая получилась конструкция. Ну а мебель всякая – полки, столы, лежаки – вовсе не проблема. Рубить в паз и собирать в шип народ наловчился очень хорошо.

То, что один лежачок нужно сделать пошире, Хатак мне тонко намекнул. Вот старая жужелица! Однако красавчик! Пришлось сделать плетёные перегородки, как бы два отдельных кабинета в разных сторонах дома. Завесят стенки шкурами, будет вообще супер. Хотя это лишь моя эстетика. Тут взрослый процесс делания детей ещё пока совсем не интимный, а очень даже наоборот. Но всё-таки, надеюсь, и Хатак, и Светлый Ручей оценят мои старания.

В общем, отлично поработали товарищи Степные Псы. Ну, по заслугам и оплата. Хват сделал большой замес и навертел всякой посуды и обжиг провёл вполне удачно. Уже специалист. Весь процесс прошёл под пристальным наблюдением або и Крука. Причём последний не на шутку заинтересовался. Наплели дружно корзины, чтобы было, куда сложить посуду, отдали половину из имеющихся украшений, короче, остались довольны друг другом.