Текст книги "Реалити-шоу"

– Не знаю, – Светка приняла из ее рук сверток, помещавшийся на одной руке – такой легкий, что хотелось немедленно проверить, не забыли ли ей вернуть самое дорогое, что у нее теперь есть. Но, конечно, это глупость – там, в этом свертке, кто-то шевелится, пытаясь освободиться из тугих пут. И это не кто-то – это девочка, которую будут звать Дашей.

Почему Дашей? Потому что так звали добрую санитарку с третьего этажа – а в честь кого ее еще называть? Именно Даша помогла Светке пережить два жутких месяца – месяц до и месяц после. Кто ж знал, что все окажется намного сложнее, чем у тысяч других женщин? Впрочем, какое теперь это не имело никакого значения.

Светка наконец-то увидела тополя с едва распустившимися листочками – как и положено, у себя над головой, а не на уровне глаз, и с интересом разглядывала довольные лица папаш, которых привыкла узнавать по голосам.

Сестра вернулась к своим обязанностям, и дверь закрылась, оставив Светку один на один с новым, неожиданно радостным миром – ведь когда ее привезли, вокруг лежал ноздреватый снег, тронутый робким мартовским солнцем… и еще тогда была боль, заставлявшая забыть, и о снеге, и о солнце. Светка загадала – если все закончится хорошо, то встретят ее, именно, распускающиеся тополя. Вот, если б и дальше все желания исполнялись так же точно!..

В этот момент она даже не думала, как будет добираться домой – если ей удалось выдержать те два месяца, то она выдержит и все остальное, ведь теперь у нее есть самая замечательная и самая реальная цель. Теперь она знает, что жизнь не бессмысленна и состоит не из ночных грез (которых почему-то даже не жаль) и не из кошмаров (разве может кошмар принести счастье?..) Да-да, она вся теперь состоит из счастья!.. Заглянув под простенькое белое покрывальце, Светка улыбнулась, увидев такой родной крошечный носик, нежные полупрозрачные веки, прикрывающие голубые глаза.

…Даша говорила, что почти у всех новорожденных они голубые, но, ни фига! У ее тезки они такими и останутся!.. Из сложенных в трубочку губ выбежала капелька слюны. Ее надо было бы вытереть, но как достать салфетку и при этом не разбудить это потрясающее создание?.. Решая столь сложную задачу, Светка увидела, как прямо перед ней остановилась знакомая «Хонда».

…Конечно, а как иначе? Отец – жесткий человек, но не зверь же. А сейчас еще увидит Дашку!.. Но Николай Сергеевич из машины не вышел, а только распахнул заднюю дверцу.

– Мамы нет? – Светка удивленно заглянула в салон.

– Нет. Приболела она, а я сделал все точно, как ты хотела.

– Правда… – втиснувшись в салон, Светка благодарно улыбнулась, – и кроватка такая, да?

– Увидишь, – отец захлопнул дверь, и машина тронулась.

– Пап, – Светка приподняла край покрывальца, – ты посмотри, какая она замечательная. Я назову ее Дашей.

– Твое право, – отец даже не повернул головы.

…Какое свинство! – Светка замолчала, расстроено глядя в окно, – дед называется…

– Что с мамой? – она решила нарушить тягостное молчание.

– Давление. Вчера «скорую» вызывали. Ты своими фокусами, кого хочешь, доведешь.

…Господи, – Светка прикусила губу, – даже если так, то почему об этом надо говорить сейчас? Неужели он совсем ничего не понимает? Я, наверное, и то лучше разбираюсь в жизни!.. И тут она обратила внимание, что едут они совсем в другую сторону, но прояснить этот парадокс не успела, потому что Дашка пискнула и заворочалась.

– Все, все, все… все хорошо. Сейчас будем дома, мамочка накормит тебя, – она прижала дочку, покачиваясь в такт движению машины.

– Молоко-то есть? – спросил отец, – а то я там купил каких-то смесей.

– Все у меня есть, – гордо ответила Светка.

– Это хорошо, что у тебя все есть.

Машина въехала в абсолютно чужой двор и остановилась.

– Приехали.

– Куда? – не поняла Светка.

– К тебе домой. Я ж предупреждал, что такого ребенка в моем доме не будет, а ты знаешь, я всегда держу слово. Я снял тебе квартиру. Оплатил на полгода вперед, а дальше посмотрим, – он протянул Светке ключи.

Совершенно обалдевшая, она даже не могла выразить своих эмоций – она ожидала чего угодно, но не того, что ее выбросят, как щенка, которого напоследок с умилением кормят, а потом вывозят в лес. И совесть при этом всегда спокойна, ведь он будет умирать сытым!..

Светка механически протянула руку, но Даша заплакала от ее неловкого движения.

– Хоть дверь открой! Не видишь – у меня руки заняты?..

Светка включила в эту фразу все свое негодование, но отец остался невозмутим – видимо, все-таки школа КГБ – это великая школа. Он вышел из машины и даже помог вылезти дочери. Потом они поднялись на второй этаж по грязной, пропахшей борщом лестнице и остановились перед дверью. Скорее всего, она входила в комплект еще при сдаче дома, а сдавали его, когда самой Светки и в проекте не было. Отец повернул ключ и вошел, на ходу проводя ознакомительную экскурсию.

– Комната одна, но больше тебе и не надо, а то устроишь тут притон. Знаю я таких мамаш… Кроватка вот – не знаю уж, такую ли ты хотела. Тут какие-то памперсы, пеленки-распашонки – это мать собирала. На кухне есть, чего поесть, и тебе, и ему…

– Это девочка… – тихо напомнила Светка.

– Неважно. Вот тебе деньги, – он положил на стол три голубые купюры, – учти, здесь в три раза больше, чем нынешнее демократическое государство платит матерям-одиночкам. Ну, и вперед, в большую жизнь, о которой ты мечтала! Ты говорила, что тебе кто-то что-то нашептывал сверху, вот и посмотрим… а то, все кивают на бога, а за свои поступки никто не хочет отвечать, – вместе с деньгами он положил ключи от квартиры и даже не обняв дочь, вышел.

Хлопнула дверь, и Светка в ужасе поняла, что осталась совсем одна.

Интуитивно прижав к себе спящего ребенка, она обошла свои новые владения – какая-никакая мебель, есть даже старенький телевизор. …Только как его смотреть, если здесь же будет спать Дашка? С другой стороны, и когда его смотреть?.. – ногой Светка открыла холодильник, – ну, понятно – что еще мог купить мужик, заходящий на кухню только пожрать?.. – она захлопнула дверцу и повернулась к окну, где на подоконнике сгрудились пестрые коробки и банки с детским питанием, – похоже, купил по штуке из всего ассортимента. Ну и ладно, а памперсов мать не пожалела, и это здорово!..

Светка заглянула в шкаф. Все ее вещи перекочевали сюда, только половина из них уже вряд ли налезет – все-таки, и грудь у нее стала другой, да и остальное тоже. Опустилась на диван, разглядывая теснившуюся на вешалках одежду – с каждой было связано что-то из прошлой жизни, и пока пестрый калейдоскоп менял в памяти яркие картинки, ей жутко захотелось плакать. Но Дашка опередила ее.

– Сейчас, маленькая, сейчас, – спохватилась Светка, – какая ж мама у тебя глупая, тебе ж давно пора кушать!.. А у мамы есть, чем покормить дочку…

Она уселась, сунув в крошечный ротик свою набухшую грудь, и мгновенно стало тихо. …Не прошло еще и часа, – с тоской подумала Светка, – а через неделю я сойду с ума… Эта паническая мысль явилась из прошлой жизни (вместе с одеждой, наблюдавшей за происходящим из незакрытого шкафа), но любуясь на то, как прелестно Дашка причмокивает губами, Светка вдруг улыбнулась. …Ни фига подобного! Будем жить! И тряпки эти еще пригодятся! Как закончу кормить, полгода шейпинга, диета, и снова буду в форме… хотя на диету придется сесть раньше – на три «штуки» по-другому не получится. Господи, сколько ж бабок мы тогда ухнули в Турции!.. Эх, сейчас бы их! На полгода б, точняк, хватило, но… – она перевела взгляд на сиротливые бумажки, как издевательство, валявшиеся на большом пустом столе, – пока там хоть что-то лежит, мы живем, да, Дашка?.. Но девочка уже склонила головку и отпустив сосок, сладко спала.

* * *

Алине становилось жутко, когда она смотрела в окружавшую ее бесконечность, поэтому она придумала себе, в качестве ориентира, маленький холмик и пыталась убедить себя, что он постепенно приближается, а отец все говорил и говорил без умолку. Это раздражало – Алина пыталась собраться с мыслями, чтоб окончательно решить для себя, сон это или нет, а вместо этого вынуждена была впитывать потоки воспоминаний, которые в ее собственной памяти не сохранились вовсе. Отец зачем-то напоминал ей, какое первое слово она произнесла и при каких обстоятельствах; как они первый раз вышли гулять и встретили какого-то дядю Витю (оказывается, он первым назвал ее красавицей); или о том, как она впервые увидела машину и заплакала, когда та уехала…

…Остановится он когда-нибудь?! Причем здесь вся эта хрень, если надо решить глобальный вопрос – вопрос, можно сказать, жизни и смерти?..

Холм не менял своего положения, вроде, маршировали они на одном месте. Алина перевела взгляд на одухотворенное лицо отца. В своих воспоминаниях он уже добрался до ее первого класса – до коричневого платьица, большого голубого ранца и палочек, которые никак не хотели выстраиваться на тетрадных линейках ровными шеренгами; до пресловутого яблока. …Блин, оказывается, это он придумал каждый день класть мне яблоко!..

– Папка, я тебя безумно люблю, – Алина остановилась и если б могла, обняла его, – но ты лучше скажи, скоро мы придем?

– А куда ты собираешься прийти? – удивился отец.

– Я никуда не собираюсь. Но куда-то ведь мы идем?

– Никуда, – отец пожал плечами, – здесь же ничего нет.

– И что? – не поняла Алина, – мы, вот так, будем просто идти в никуда?

– Конечно. Мы не устаем; нам не надо есть и спать. Мы будем идти, а, хочешь, будем стоять или сидеть.

– Но это безумие! – воскликнула Алина.

– Нет, – отец улыбнулся, – это покой. Представляешь, мы будем просто идти и вспоминать. Ты быстро научишься погружаться в воспоминания…

– Но я не хочу погружаться в воспоминания!.. – Алине показалось, что она топнула, но пыль не поднялась из-под ноги.

– Ты еще маленькая, глупая девочка, – сделал вывод отец, – ты не понимаешь, насколько это замечательно – вспоминать, зная, что ничего уже не изменится, что оно есть такое, какое есть, и не надо больше нервничать, прилагать какие-то усилия. Это отдых от всего, что мучило тебя раньше.

Алина замолчала, пытаясь проникнуться предложенной идеей. В принципе, возможно в ней и присутствовало рациональное зерно, но только в том случае, если ты прожил долгую жизнь и тебя стало тяготить одряхлевшее тело – тогда волей-неволей начинаешь жить воспоминаниями молодости, где осталось самое дорогое и самое приятное. Да, Алина могла понять отца, но сама-то она здесь при чем?..

Пауза затягивалась, и отец расценил ее как завершение предыдущей темы.

– А, помнишь, как ты получила первую пятерку? – спросил он, – после мы пошли есть мороженое, и ты заявила, что будешь только отличницей.

– Да?.. – Алина с сомнением покачала головой, так и не вспомнив, чтоб когда-то собиралась стать отличницей – она, вообще, не отличалась любовью к учебе.

– Конечно! – воодушевился отец, – в первом классе вам оценок не ставили, а когда ты ходила во второй… я точно вспомнил дату! Это было восьмого сентября… знаешь, как трудно было вспомнить, но у меня ведь уйма времени, – он счастливо засмеялся, – так вот, восьмого сентября ты получила первую пятерку и мы пошли есть мороженое. А помнишь, какое? Шоколадный пломбир с орехами. В красной пластмассовой вазочке, а ложечка была алюминиевая, с дыркой. Там все ложки были с дырками, чтоб их не воровали…

– Стоп!.. – Алина вскинула голову, – блин, как тебе объяснить?.. Мне не с чего умиляться над этим чертовым пломбиром, потому что я его не помню!

– А что ты помнишь?

– Что я помню? Я помню, что мать стригла мне волосы, хотя я всегда хотела ходить с хвостом; помню, как в лютый мороз до темноты болталась на улице, пока ты не пойдешь с работы, потому что за двойки она порола меня ремнем; помню, как из-за этого ненавидела школу!..

– Разве ты ненавидела ее? – удивился отец.

– Да, представь себе!.. Еще я помню Максима из 9 «Б». Он все время зажимал меня возле сортира! Был такой закуток – там вечно кто-нибудь кого-нибудь тискал… а воняло там хлоркой и мочой! Всегда!.. Помню семейную жизнь, где мне врали, изменяли и, в конце концов, оставили на улице! Вот, во что из этого «букета» ты предлагаешь мне окунуться?..

– Я не знал… я даже не догадывался… – отец, казалось, хватался за соломинку – таким расстроенным был его голос.

– Нет, конечно, – сжалилась Алина, – у меня был ты – мой самый добрый, самый золотой папка. Я хорошо помню, как ты играл со мной; помню, как мы гуляли в парке; помню карусели; помню, как слушала тебя с открытым ртом, а ты говорил, что в рот залетит ворона, и я при этом всегда смеялась. Помню, как ты учил меня плавать… – воспоминания, действительно, были приятными, и Алина порывисто вздохнула, – но, понимаешь, это, скорее, твоя жизнь, чем моя. Я там присутствовала в качестве куклы, а о самой себе-то что мне вспомнить?

– Неужели та лейтенант была права?.. – пробормотал отец.

– Какая лейтенант? Ты ж говорил, что здесь никого нет!

– Я говорил, что здесь ничего нет, а не никого.

– Так пойдем к ним! – обрадовалась Алина, – узнаем, как тут живут другие.

– Я боюсь, что тогда ты уйдешь, и я потеряю тебя навсегда.

– Ага! Значит, отсюда все-таки можно уйти! – победно воскликнула Алина, не обратив внимания на тоскливую концовку фразы, – пойдем скорее! Где они прячутся?.. Папка, я больше не хочу слушать про девочку, мечтавшую стать отличницей!..

– Какой же я, в таком случае, дурак! – по выражению лица Алина поняла, что отец плачет, хотя слез и не было видно.

– Папка, ну, что с тобой?..

С одной стороны, она не хотела его расстраивать, но, с другой, не могла и сдерживать радость, ведь раз отсюда есть выход, значит это все-таки сон!…Блин, но какой реальный! Я уж сама чуть не поверила, что умерла!..

– Папка, милый, я всегда останусь твоей дочкой, но ты не можешь заменить мне саму себя! Я не могу жить твоими воспоминаниями, ты согласен?

– Какая разница, согласен я или нет?..

Алине было нестерпимо жаль отца – вернее, не его самого, а то, что он умер так рано. Она-то сейчас проснется, а его нет и уже никогда не будет. …Хотя Никита говорил… кстати, интересно, с чем он вернется? Если удалось уговорить Пашу, останется одна эта «недоделанная» Светка. Надеюсь, с ней он сам решит все вопросы, без меня …

– Я совершил роковую ошибку, – признался отец.

– Ничего ты не совершал! Папка, успокойся, – Алине захотелось вырвать его из мрачных мыслей, – прикинь, я участвую в грандиозном телепроекте! Жаль, у тебя тут нет телевизора… ну, ладно, – она махнула рукой, – ты еще явишься в каком-нибудь сне и я расскажу, что там было. А теперь пойдем!.. – она хотела схватить его за руку, но вовремя одумалась.

– Здесь не надо никуда ходить – здесь достаточно подумать.

Как и о чем надо думать, Алина не знала, но, словно по мановению волшебной палочки, всего в нескольких шагах возникли две фигуры. Женская, действительно, была в военной форме, а, вот, мужская… …Он-то как сюда попал?!.. Хотя, конечно – я ведь только что думала о нем…

– Ты?.. – глаза Никиты округлились, – почему ты здесь?

– А почему бы и нет? – Алина весело рассмеялась, – а, вот, что ты делаешь в моем сне? Это не честно – мало ли чем и с кем я могу тут заниматься. Я не знала, что ты такой ревнивый!..

– Алин, это не сон, – сказала девушка в форме лейтенанта.

– Откуда вы меня знаете? – удивилась Алина, – Никита рассказывал, да?

– Нет. Мы знаем друг о друге все. Здесь не существует тайн.

Алина растерянно посмотрела на отца.

– Прости, дочка, – тот печально кивнул и повернулся к девушке-лейтенанту, – и ты, Тань, прости. В тот раз ты верно говорила, что покой нужен только тем, кто прожил жизнь.

– Ну… – Таня развела руками, – судьба дается не зря, а чтоб развить силы, которых мы не имели прежде. У тебя же есть еще одна дочь? Смотри, не наделай с ней таких же глупостей.

– Нет, что ты! – отец замахал руками, – пусть живет, как хочет!.. Но как я мог сделать это с Алинкой!.. Ведь я люблю ее!..

– Да уж, – Таня усмехнулась, – плохо будет твоей Алинке. Она ведь должна быть здесь – у нее там-то еще ничего не было…

– Прошу тебя!.. – взмолился отец, но Таня его не слушала.

– …ей проще начать все с начала, – она посмотрела на Никиту, – вот, тот случай, когда реинкорнация есть благо. Помнишь, мы говорили о предназначениях?

– Помню. А, знаешь… – Никита задумался, но ненадолго, – если ей предстоит начать сначала, я придумал себе классное занятие на целую вечность!

– Ты что?!.. – Танины глаза округлились, как у самого обычного человека, – ты хочешь отказаться от движения к совершенству и гармонии?.. Отказаться от счастья в чистом виде, чтоб болтаться в сумраке?..

– Какое счастье?.. – Алина услышала знакомое слово, но не поняла, какое отношение оно имеет к происходящему кошмару, но объяснять ей никто ничего не стал.

– А я не могу представить счастья в чистом виде – в этом все дело, а позаботиться о ней я могу! Я ж обещал тебе когда-то, – Никита повернулся к Алининому отцу, – помнишь, на озере ты мне ставил условия? Теперь я готов их принять! Тань, я, видимо, более приземленное существо, чем ты.

– Жаль, – Таня вздохнула, – но подумай еще раз, на что обрекаешь себя. Это бесконечный замкнутый круг.

– Окружность всегда замкнута и потому бесконечна, – заметил Никита.

– Хватит козырять своими примитивными знаниями, – обиделась Таня, – мне недосуг разбираться в такой ерунде – зато я знаю все о жизни и смерти, и о твоем благородном порыве я скажу – это неправильно, ведь чем больше ты будешь опекать ее, тем меньше она сможет осознавать смысл высшей гармонии. Тебе придется нянчиться с ней снова и снова, в каждом ее воплощении. От обязанностей ангела-хранителя уже нельзя отказаться никогда! Ты понимаешь, ни-ког-да!

– Понимаю, – Никита кивнул.

– Так, может, пусть люди сами решают свои проблемы, а мы будем решать свои?

– Однако ж сестре ты почему-то помогала.

– Но я не собираюсь становиться ее ангелом. Я помогла ей один раз, и то, твоими руками. Сама я не лезу в земные дела, чувствуешь разницу?.. Или ты всерьез думал, что я собираюсь выдать ее замуж за Пашку?..

– Видишь, какая ты продвинутая, – вздохнул Никита, но без особого сожаления, – а я, дурак.

Алина переводила взгляд с одного говорившего на другого, ничего не понимая. С каждой фразой она все глубже вязла в фантастических отношениях, казалось бы, знакомых ей людей. …Ангелы какие-то… бред полный… надо выходить из этого сумасшествия… Она зажмурилась и закричала – громко, срываясь на визг, но, когда открыла глаза, ничего не изменилось, только все вокруг молча и удивленно уставились на нее.

– Ты чего? – спросил Никита.

– Я хочу проснуться. Знаешь, когда кричишь во сне, просыпаешься от собственного крика.

– Наивная дурочка… – усмехнулась Таня, – ну, так что? – она снова обратилась к Никите, – и ее, такую, ты будешь нянчить все оставшиеся жизни, болтаясь тут, как…

– Да! – Никита сделал шаг вперед, словно желая прикрыть собой Алину, но поняв, как глупо это выглядит в данной ситуации, улыбнулся… хотя, возможно, улыбнулся он и совсем по другому поводу, – характер у нее, конечно, не подарок, но его же, наверное, можно как-то подправить? Тань, ты меня научишь? Я ведь тогда исполнил твою просьбу.

– Какой ты глупый и упрямый… – Таня сокрушенно покачала головой.

– Да, глупый и упрямый! Такой, вот, я неправильный! Люди мне почему-то ближе непонятного вечного блаженства!..

– Ну, началось, – Таня махнула рукой, – я прекращаю бесполезный разговор, – она отвернулась, и взгляд ее стал пристальным. Никита уже знал, что это могло означать.

– И что ты там видишь? – спросил он.

– Тебя, думаю, это обрадует – я вижу, как лет через сто, земных естественно, с тебя напишут иконы и будут молиться святому Никите-заступнику. Желаю удачи, а я удаляюсь.

– Постой! – крикнул Никита, – а это… ну, обучение? Ее ж надо сначала отправить обратно!

– Запросто, – Таня обернулась, – ты навсегда остаешься в сумраке, а она возвращается – если это желание обоюдное, Бог исполнит его немедленно. Он считает, что, в первую очередь, надо предоставлять новые попытки тем, кто обзавелся ангелом-хранителем. Попросите Бога.

– Ты хочешь проснуться? – Никита обратился к Алине.

– Безумно! Я ужасно устала от этих непоняток. Никит… – но договорить она не успела, растворившись белым облачком.

– Можно я взгляну, как там она? – жалобно попросил отец.

– Нет, – Никита отрицательно покачал головой, – ты свое дело уже сделал. Можешь наблюдать за Лорой, а к Алине не надо лишний раз «торить дорожку». …Откуда я взял, что ее зовут Лора?.. А это, наверное, первый шаг и скоро я тоже смогу все видеть, как Таня!.. Действительно, без этого я ж не смогу никому помочь… Господи, я больше не страдаю, честное слово!.. Хотя, какой смысл в честном слове, ведь Бога нельзя обмануть – он и так все знает…

– Хорошо, – отец вздохнул… и лицо его просияло, – а, знаешь, каким она была замечательным ребенком? Двадцать восьмого июня, когда она перешла в шестой класс, я подарил ей котенка, такого рыжего с белым…

– Я в курсе, – не совсем тактично оборвал Никита, – не забывай, что я теперь ее ангел-хранитель.

Алина открыла глаза и тут же закрыла, ослепленная, то ли ярким светом, то ли белизной. Единственное, что она успела разглядеть, были люди в белых халатах и колпаках. …Это больница!.. – на миг в памяти возникла какая-то красная машина, несущаяся прямо на нее, – что за машина?.. Откуда она взялась?.. Воспоминания стали тускнеть, окончательно стираясь из памяти, но она успела ухватить только самое последнее и самое стойкое знание – зовут ее Алина. Стало жутко обидно за все то, что уже невозможно вспомнить. Она заплакала самыми настоящими слезами, катившимися из глаз… Но она – Алина!.. Алина – этого она никогда не забудет, и это поможет ей не потеряться…

* * *

Женя смотрел на учебник с несуразным, как ему теперь казалось, названием «Сопромат», и не понимал, зачем целых полтора года вникал в какие-то идиотские балки, изогнутые «сумасшедшим Шварценеггером» так, как не может изогнуть их ни одна сила в природе. Какая разница, какие при этом возникнут напряжения? …Бред полнейший! – Женя спрятал книгу за штору, с глаз подальше, и в комнате, вроде, сразу стало легче дышать, – никогда не буду этим заниматься! Никогда!.. А поэтому плевать, что завтра зачет – я просто не пойду туда, и все дела… – он посмотрел на часы, – пора сваливать. Еще б сделать это незаметно, а то сейчас начнется…

Но «свалить» незаметно не получилось – когда он обувался, из комнаты вышел отец и остановился, опершись спиной о притолоку и сложив руки на груди. Женя знал, что эта поза предполагала длинный и неприятный разговор – впрочем, он уже привык отключаться в такие минуты и думать о своем, глядя на бесшумно шевелящиеся губы.

– Ты куда собрался? – спросил отец.

– По делам, – буркнул Женя, завязывая кроссовки.

– У тебя одно дело – учиться! – отец повысил голос, и это тоже давно стало обычным явлением.

– Я сам знаю, какое у меня дело!

– А за что мы тогда деньги платим, если ты ни черта не хочешь делать?

– Так не платите! – подхватив папку со стихами, Женя выскочил из квартиры.

Дверь захлопнулась, и все, что осталось внутри, сразу перестало существовать. Женя давно смоделировал для себя происходящие там дальнейшие события, и они были ему не интересны – отец вернется в комнату, и мать тут же «наедет», что он должен прекратить это безобразие, что ребенку надо закончить вуз и устроиться в жизни, а не заниматься ерундой; отец ответит, что не может приставить «балбесу» свою голову …Как это скучно!.. Главное, вовремя свалить, и не важно куда…

Казалось бы простая мысль вдруг обрела не только возвышенный смысл, но и форму. Женя сбавил шаг, стараясь поймать нужный ритм. …В этот день шел обычный снег,/ фонари на ветру качались./ В этот день ушел человек,/ невзначай ушел, не прощаясь./ Ветер бился в заборный корсет,/ словно лапал груди сугробов…/ Человек ушёл насовсем, / позабыв, и про дом, и про Бога./ А в ночи бушевала метель… метель, блин…

Женя остановился. Со стороны он, наверное, выглядел ненормальным, разговаривающим с самим собой, но какое ему дело, как он выглядит?.. Прямо посреди улицы достав бумагу, он принялся записывать пришедшие в голову строчки, и успокоился только на слове «метель» – рифма к нему появится позже. Главное, мысль не потеряна!.. …А интересно, почему я пишу про зиму? На улице-то весна – говорят, время поэтов… Наверное, меня все еще вдохновляет Женщина-Вьюга…

– Жень! – услышал он голос, явно принадлежавший не Насте, хотя именно с ней они планировали встретиться.

Женя обернулся и узнал девушку – она будто возникла из его давнего сна. …Это будет классная вещь! – тут же решил он, – реальный человек из сна… любовь, там, и все такое… нет, это не классная вещь – это уже было…

Девушка перебежала улицу и запыхавшись, остановилась.

– Привет, – она радостно улыбнулась, – сто лет не виделись!

– Лиза… – Женя тоже улыбнулся, – я всегда говорил, что город у нас маленький и тесный. (…Блин!.. Мы не виделись три года,/ а встретились на улице./ Я спросил: – как погода? / Ты сказала: – хмурится…) Извини, – Женя достал листок и стал торопливо записывать свои внезапные фантазии. …Правда, причем здесь Лиза?.. А не причем! Все не причем!.. Кроме… кроме мгновений, которые нельзя потерять; которые в моей голове!..

Лиза с интересом наблюдала, как меняется Женино лицо, и когда он закончил, спросила:

– Что это ты делаешь?

– Да так, ничего, – он сунул бумажку обратно в папку, – скоро узнаешь.

– Расскажи хоть, как ты? – прежде, чем задать вопрос, Лиза пыталась ответить на него сама, но не заметила никаких перемен – только в Женином взгляде появилась какая-то мрачная отрешенность, – а то мы гадали, куда вы с Мариной делись?..

– Лично я никуда не девался, – Женя пожал плечами, – проснулся дома и все. Не знаю уж, как они меня туда доставили.

– Это называется… – Лиза наморщила носик, – как ее?.. Кажется, трансплантация… Нет, телепортация! Они таким образом одного парня при нас в Париж отправляли.

– В Париж?..

Женя вспомнил недавние приключения как нечто, не имеющее к нему никакого отношения – что ему до того глупого пацана, мучительно решавшего, какую из двух телок трахать?..

– Я уж забыл об этом проекте, – он криво усмехнулся.

– Мы, в принципе, тоже, но кое-что он нам все-таки дал. Я, например, живу с Пашей…

– Это тот капитан, что ли? – вспомнил Женя.

– Да, только из армии он ушел. Устроился сейчас в банк, в службу безопасности.

– Поздравляю.

– Спасибо. А Никита погиб, – продолжала Лиза.

– Что такое? – Женя заинтересовался, потому что смерть всегда привлекала поэтов даже больше, чем любовь.

– Длинная история, – Лиза махнула рукой, – они с Пашкой спасали девочку от маньяка.

– С ума сойти!

Женя подумал, что, занимаясь своим творчеством, пропустил определенные события, но сильно не расстроился, ибо они больше подходили авторам детективов.

– А остальные как? – уточнил он на всякий случай.

– Алину машина сбила. Прикинь, мы случайно узнали – пришли как-то к Никите на кладбище, а в соседнем ряду могила – потом мать ее все нам рассказала…

…Классный был бы ход, если б я нашел его лет пятьсот назад, – отметил про себя Женя, – а то уже «Ромео и Джульетту» написали… Блин, и почему я так поздно родился – все уже написали! Ломай теперь голову!..

– Жень, – видя отсутствующий взгляд, Лиза подергала его за рукав, – ты о чем думаешь?

– А?.. Нет, я слушаю, – он улыбнулся, – а Светка как?

– Вот, про Светку ничего не известно. Прикинь, скоро год, как у нас ее магнитофон болтается, и она даже ни разу не позвонила – будто исчезла!

…Исчезла… – Женина фантазия галопом пронеслась мимо тысячи сюжетов, но так и не задержалась ни на одном из них.

– Ты б как-нибудь в гости зашел, – Лиза назвала адрес и видя, что Женя продолжает витать в своих мыслях, добавила, – запиши. Забудешь ведь.

– Я запомню, – честно признаться «на фиг он мне нужен?», было просто нетактично.

Они распрощались. Лиза пошла дальше и исчезла из Жениного сознания в тот момент, когда садилась в маршрутку. Кроме начальных строчек про встречу бывших влюбленных, которые он сможет растянуть на целое стихотворение, она не принесла новых сюжетов, а, значит, исчерпала свою суть. Женя посмотрел на часы – до главного события сегодняшнего дня осталось уже чуть-чуть.

…Зря я Настьку тащу туда… С другой стороны, пусть послушает, с кем живет, а то ведь, как все – думает, что я фигней страдаю!.. Я ж помню, как все начиналось – то ей в клуб, то к каким-то идиоткам-подругам. Теперь хоть поумнела немного… Женя свернул в скверик, где они договорились встретиться, и опустившись на скамейку, прикрыл глаза. Это давно стало его любимым состоянием – так сказать, толчком к творчеству: сидеть с закрытыми глазами, пытаясь проникнуть в смысл беспорядочно вспыхивающих цветных пятен. Сначала они всегда казались хаосом, но постепенно вырисовывался некий образ, который потом трансформировался в строчки. Это был очень кропотливый, но захватывающий процесс.

На этот раз почему-то преобладал желтый цвет.

…Откружили листья метелями/ и упали в синие заводи./ И встают, черные – белые,/ надо мною сны моей памяти. / У памяти нет прощения —/ то, что не выиграл, не выстрадал/ К синей заводи отчуждения / уплывает желтыми листьями…

Женя открыл глаза, чтоб записать пришедшее в голову начало стихотворения, и прямо перед собой увидел Настю.

– Я уже минуты две тут стою, – девушка улыбнулась.

– Сейчас, а то забуду, – Женя достал очередной листок, а Настя присела рядом.

Дождавшись, пока он закончит, взяла Женю за руку.

– Я твои стихи одной чувихе дала, так та обалдела. Познакомь, говорит. А я говорю – фигушки! Книжки, говорю, потом купишь, а я, так и быть, договорюсь насчет автографа.

Она засмеялась, но Женя продолжал смотреть вглубь аллеи, ища там продолжение уже зафиксированных на бумаге строчек, и не находил. Молодые зеленые листочки, источавшие терпкий, горьковатый аромат, никак не ассоциировались с осенью – похоже, осень царила только в его душе.

– Жень, ну, чего ты такой? – Настя попыталась растормошить его, схватив за нос, и совсем не больно потрепала из стороны в сторону, – ты ж самый лучший поэт! Ты станешь известным. Прикинь, толпы лезут к тебе за автографами, и я тут, тихонечко, как мышка. В Дом книги заходишь – сплошной Евгений Моисеев. Донцова там где-то, во втором ряду…

– Насть… – Женя смутился, хотя картинка ему понравилась.

– Что, Насть?.. Я ж тебя настраиваю!

– Спасибо, – Женя совершенно искренно обнял ее (все-таки правильный он сделал выбор между нею и Ленкой), – ты пойми, твои подружки – это не критерий. Вот сейчас я буду показывать свои вещи настоящему поэту! Понимаешь?