Текст книги "Георгий Победоносец. Возвращение в будущее"

Пани Юлия горько корила себя за то, что послушалась мужчин и осталась здесь, в то время как место её было там, рядом с княжичем. Конечно, они были правы, с непривычной и режущей слух откровенностью (ибо прямота и резкость суждений обычно приятны только тому, кто к ним прибегает) говоря ей прямо в глаза, что там, в замке, она станет им не помощью, а обузой, и что многие из них, а может быть, и все они, погибнут в пустых, бесплодных попытках уберечь её от множества подстерегающих внутри сатанинской твердыни опасностей.

Юлия вдыхала тяжкий запах гари и слышала приглушённо доносившиеся из-за высокой замковой стены выстрелы, лязг сабель и крики людей. Земля под нею ощутимо вздрогнула, когда где-то внутри замка раздался глухой взрыв; по неподвижной, мёртвой глади стоячей воды во рву побежали и с беспорядочным плеском забились о травянистый берег мелкие злые волны.

Мало-помалу шум кипевшей за стенами кровавой схватки пошёл на убыль. Выстрелы из пищалей слышались всё реже, сабельный звон становился всё слабее, и только зарево разгорающегося пожара, по-прежнему набирая силу, неумолимо разрасталось вширь и ввысь. Вскоре сабли смолкли окончательно, и лишь время от времени там, внутри, кто-то, будто для потехи, палил из пищали. Тогда Юлия тихо заплакала, поняв, что все кончено. Все, кто имел неосторожность ввязаться в это безумное предприятие, погибли, пытаясь вызволить чужеземку, которую Юлия Закревская, ни разу не видев, уже начала ненавидеть самой лютой ненавистью.

Ах, зачем, зачем они это сделали?! Чтобы кого-то спасти? Но стоила ли жизнь одного человека того, чтобы за неё отдали свои жизни многие, и притом лучшие из лучших?

Чтобы отомстить? Но кому это надобно, чтобы люди, которых ты любишь всем сердцем, умирали, тщась отомстить за тех, кого уже не вернуть?

Ради чести? Ах, вот только не надо говорить о чести! Эта хваленая честь, о которой так любят кричать мужчины, будто нарочно придумана кем-то, чтобы безошибочно выделять из толпы подлецов, развратников и трусов самых лучших, самых чистых и доблестных, дабы, выделив, наверняка, ни с кем не спутав, их уничтожить.

И, подумав обо всех тех людях, коим мешали спокойно творить бесчинства навек оставшиеся на лестницах и в коридорах страшного графского замка храбрецы, Юлия Закревская зарыдала ещё горше, ибо поняла: отныне ей одной, без помощи и поддержки, без любви, пусть безответной, предстоит жить в мире, населённом чужими, недобрыми, равнодушными, а порою и враждебными ей людьми.

По дороге, вздымая пыль и сотрясая землю тяжкой конской поступью, галопом проскакал большой, числом не менее сотни, отряд вооружённых всадников. Увидев, как конница с громом и лязгом вступила на подъемный мост, уверенная в том, что это спешит на выручку графу Вислоцкому подкрепление, Юлия обхватила руками голову и, горько рыдая, упала лицом в траву.

Глава 19

Незадолго до этого Леший, со скрежетом придвинув к запертой двери тяжеленный дубовый комод, деловито отряхнул ладони и, критически оглядев собственноручно воздвигнутую баррикаду, молвил:

– Не Бог весть что, но на какое-то время сойдёт.

Будто в ответ ему в коридоре гулко прогремел выстрел. От двери на высоте человеческого роста откололась длинная острая щепка, на месте которой образовалось круглое отверстие. Ещё одна пуля, с печальным звоном пробив венецианское стекло окна, с тупым шлепком угодила прямиком в укрепленную над камином кабанью голову, проделав в ней дыру почти аккурат между глаз.

– Ишь ты, охотник, – снимая с плеча лук, проворчал Леший.

Подойдя к окну, он осторожно выглянул наружу, оттянул тетиву и, почти не целясь, пустил вниз, во двор, длинную стрелу с пёстрым оперением. Судя по последовавшему за выстрелом удовлетворенному кивку, стрела достигла цели.

Снаружи в дверь начали с уханьем и треском бить чем-то тяжёлым. Дверь содрогалась от каждого удара, но пока держалась, давая беглецам возможность перевести дух.

– Ты Тадеуша не видел? – спросил княжич, критически осматривая затупившуюся, иззубренную саблю. Второй клинок, лежавший на покрытом скатертью длинном столе, выглядел не лучше.

– Убили Тадеуша, – с неохотой буркнул Леший. – Однако ж и он, скажу тебе, десятка два, если не два с половиной этого сатанинского отродья уложил. С места не сошёл, даже на шаг не попятился. Такую гору накромсал, что глядеть жутко. Мнится, лучшей смерти для себя наш ясновельможный и желать не мог. Небось, сейчас на небесах перед ангелами похваляется: видали, мол, каков есть воин пан Тадеуш Малиновский? А ну, подать мне сию минуту самые большие крылья и самый яркий нимб – такой, чтоб глядеть на него больно было!

Откуда-то снизу, со двора, опять прилетела пуля. Леший потянулся за луком, но тут же махнул рукой: что толку-то?

– И Станислав убит, – даже не улыбнувшись шутке, сумрачно сообщил княжич. – Быковский, пёс, застрелил.

– Ах ты! – искренне огорчился Леший. – Ведь малец ещё совсем! Что ж мы сестре-то его скажем?

– А ты нешто чаешь до разговора с нею дожить? – невесело усмехнулся княжич. – Это ты, борода, хватил!

– Была борода, да вся вышла, – проведя рукой по голому подбородку, вздохнул Леший. – А теперь, поди, новая уж и вырасти не поспеет…

В дверь опять с нечеловеческой силой саданули чем-то тяжёлым – похоже, той самой мраморной бабой, что бесстыдно, с едва прикрытым срамом, торчала в нише около парадной лестницы.

– Станислав – это тот самый юноша, которого… – начала княжна Ольга Андреевна.

Она сидела в задвинутом в самый дальний угол кресле, куда усадил её предусмотрительный Леший, и выглядела на удивление спокойной, хотя бледность лица и тёмные круги под глазами говорили о накопившейся усталости и испытываемых душевных терзаниях. Она была на диво хороша, и княжич Пётр, взглянув в её сторону, поспешно отвёл глаза. Как раз напротив их окон горело ясным пламенем подожжённое людьми Струпа левое крыло замка, так что света было предостаточно, а княжич вовсе не хотел, чтобы в эти последние мгновения жизни княжна догадалась о чём-то по его лицу.

– Тот самый, – глядя на сотрясающуюся под ударами дверь, подтвердил он. И, сам не ведая, зачем, добавил: – Он по тебе, княжна, зело сердцем сох. Полюбилась ты ему крепко – как впервой увидел, так враз покоя и лишился. Помнишь его? Дом помнишь, куда тебя Быковский привёз, и который после спалили?

Тихонько ахнув, княжна прикрыла ладошкой рот. На глазах у неё заблестели слёзы.

– Такой молоденький, – как-то совсем по-бабьи, жалостливо и нараспев, молвила она.

Левая створка двери с громким треском раскололась сверху донизу, грозя при следующем ударе развалиться надвое. Княжич взял со стола саблю.

– Нешто прощаться будем, православные? – сказал он спокойно.

– Дело говоришь, княжич, – кивнул Леший. Он стоял боком к двери, держа наготове лук с наложенной на тетиву стрелой.

– Княжич? – удивилась пленница. – Так ты, стало быть, как и я, княжеского рода?

Леший зачем-то оглянулся через плечо и издал странный звук – не то фыркнул, не то чихнул, не то просто дунул носом, выдувая вон попавшую в ноздрю соринку.

– Да какой я княжич? – вяло отмахнулся окровавленной саблей Пётр Андреевич. – Это меня в порубежном полку для потехи так величали: княжич да княжич. Вроде прозвища, что ли… Отец-то у меня и впрямь князь, а вот матушка, царствие ей небесное, холопских кровей была. Посему родитель мой меня за сына не почитает и не единожды о том во всеуслышанье говорил. Так что, княжна, я тебе не ровня.

– Что ж то за родитель, коему такой молодец в сыновья не гож? – нахмурилась княжна. – Моему б батюшке такого сына!

«Лучше б зятя», – чуть было не сболтнул княжич, так внимательно следивший за дверью, что вполне мог не уследить за собственным языком.

За дверью отчего-то было тихо – видать, уже не зело многочисленные стражники графа Вислоцкого, притомившись махать мраморной бабищей, в коей было никак не менее пятнадцати пудов веса, решили дать себе небольшой роздых.

– А как батюшку твоего звать? – зачем-то – не иначе, как из праздного любопытства, – спросил Леший, тоже с настороженным вниманием глядя на дверь.

– Я ж тебе сказывала, дяденька, – удивилась княжна.

– Да ну?! – не оборачиваясь, изумился Леший. – Видно, стар становлюсь – не вспомню, хоть убей!

Недоуменно приподняв брови, будто не веря, что кто-то мог забыть имя её отца, княжна освежила память Лешего.

– Как?! – едва не выронив обе сабли, ахнул княжич.

Повернув к нему лицо, на котором выражение изумления не пропало, а, напротив, проступило ещё явственнее, княжна громко и раздельно повторила – как.

– Спаси Бог, княжна, слышу я изрядно, – поблагодарил Пётр Андреевич и повернулся к Лешему, который отчего-то стоял уже много дальше от него, чем всего несколько мгновений назад. – Вот за сие, борода лесная, тебе башку оторвать мало!

– А ты не утруждайся, мил человек, – хладнокровно ответствовал издалека предусмотрительный Леший, – на сие благое дело и без тебя охотников и с лихвой достанет. Эвон их за дверью-то собралось – хоть отбавляй!

– Ты почто, пёс лукавый, столь дён меня за нос водил? – грозно вопросил княжич.

– Да мало ли, – пожал широкими плечами, на коих все ещё болтались обрывки коричневой доминиканской рясы, невозмутимый Леший. – А вдруг, думаю, княжич мой, на отца обиду тая, для дочери его и пальцем не шевельнёт? Жалко ведь, пропадёт девка-то!

– Ну и дурак, – не стал скрывать своего мнения княжич.

– Ныне вижу, что не зело умен, – покладисто согласился Леший. – Так ведь я тебя тогда, почитай, впервой видел! Откуда мне было ведать, что ты за птица? А после, как раззнакомились, уж не до того стало. Да я и впрямь запамятовал…

– Врёшь ты все, изувер, – устало молвил княжич Пётр. – Изверг бородатый, бритый ты доминиканский пёс…

– Вы об чём, молодцы? – спросила изумленная княжна, понявшая только, что произнесённое вслух имя её знатного и всеми почитаемого отца отчего-то стало причиною бурной ссоры между её доблестными, но, увы, не зело удачливыми спасителями.

– Да я, вишь, к старости забывчив сделался, – с охотой пустился в объяснения Леший. – Запамятовал вас, как положено, познакомить. Вот княжич мой и осерчал! Тут ведь какая оказия: он-то, поди, тоже Басманов, и тож, как и ты, Андреев сын. То бишь, ты-то, конечно, дочка, раз девкой родилась, но он-то – точно, сын…

На миг у Ольги Андреевны сделалось такое лицо, будто она, вслед за княжичем, воспылала жгучим желанием оторвать Лешему голову.

– Что сие – шутка? – взяв себя в руки, холодно осведомилась она.

– Какие уж тут шутки, – вздохнул Леший. – Обнялись бы, что ли. Как-никак, родственники, да и случай, с какой стороны ни глянь, самый что ни на есть подходящий…

Княжна Ольга Басманова медленно поднялась из кресла; княжич Пётр, в свой черёд, неуверенно шагнул ей навстречу. Но обняться брату и сестре не привелось: передышка кончилась, и в следующий миг дверь, как и ожидалось ранее, с громом и треском раскололась надвое, а в образовавшуюся широкую щель просунулась испятнанная мелкими щепками и чешуйками краски голова мраморной статуи.

Затем застрявшая в проломе мраморная голова медленно, короткими рывками убралась, и на смену ей явилась закопченная, потная и свирепая усатая рожа. Леший немедля вогнал в неё стрелу, и рожа, не издав на прощанье ни звука, скрылась из вида, будто её и не было. В дверь ударили снова, разбитые створки с грохотом упали на пол в облаке пыли, тяжёлый комод со скрежетом отъехал в сторону и, опрокинувшись, тяжко ухнул об пол. Леший пустил стрелу, нанизав на неё, как когда-то кроликов, сразу двух стражников, один из которых нетерпеливо и, как ныне выяснилось, весьма опрометчиво подталкивал идущего спереди товарища в спину.

Леший быстро, одну за другой, выпустил в кишащий чёрными кунтушами и свирепо оскаленными лицами дверной проем без малого десяток стрел. Ни одна из них не прошла мимо цели; крики тех, в кого они угодили, глухой шум падающих тел и лязг оружия слились в сплошную какофонию, коя показалась княжичу благозвучнее любой музыки. После наступила тишина; понеся тяжкий урон, нападавшие откатились от двери и, судя по всему, притаились за углом коридора, где их не могли достать меткие стрелы лесного обитателя.

– Выходите, пся крэв! – послышалось оттуда. Голос кричавшего звучал не совсем уверенно, будто он в глубине души не особенно стремился к тому, чтоб осажденные послушались его и вышли. – Стрелять станем, холера ясна!

– Так и мы станем, ядрёна вошь, – невозмутимо пообещал в ответ ему Леший.

Он, как и прежде, держал наготове лук с наложенной на тетиву стрелой, и княжичу, что стоял правее и немного позади него, было отлично видно, что эта стрела, увы, последняя. Краем глаза Пётр Андреевич видел сестру, что стояла в стороне от дверного проема, с трудом удерживая на весу тяжелый арбалет, который неизвестно где добыла и, главное, неведомо как ухитрилась взвести. «Сестра, – мимоходом подумал он, дивясь тому, как причудливо переплетаются порой людские судьбы. – Это ж надо! Ну, Леший, чтоб тебя…»

В темноте коридора громыхнуло, пуля опрокинула стоявший посреди стола подсвечник на пять свечей, и те раскатились по скатерти.

– Прощевайте, люди добрые, – не оборачиваясь, негромко промолвил Леший и до половины натянул тетиву. – Не поминайте лихом.

– И ты прощай, – деловито вращая кистью, чтобы размять отчего-то ноющее запястье, откликнулся княжич. – Не держи зла, коль я тебя ненароком обидел. Сестра… Думалось ли когда, что так-то вот доведётся свидеться? Прости, что сберечь тебя не сумел. Уж как хотел, да, видишь, не вышло…

Княжна Ольга отчего-то не ответила. Глянув в её сторону, Пётр Андреевич слегка опешил: отвернувшись от двери и опустив забытый арбалет, сестра его смотрела в окно, будто увидела там что-то донельзя занимательное, а главное, важное – даже важнее смерти, что притаилась за разбитой дверью покоя.

Тут только он осознал, что уже какое-то время слышит доносящиеся со двора через выбитое пулей окно посторонние звуки – щелканье и цокот подков по булыжной мостовой, ржание лошадей и гортанные восклицания на чужом, мучительно напоминающем что-то очень знакомое, наречии. Снаружи чистым медным голосом протрубил боевой рог; коротко грохнул одиночный выстрел, кто-то заверещал, как попавший в силки заяц. Потом где-то в глубине замка одна за другой гулко захлопали двери, послышался приближающийся топот множества ног, бряцание железа и отрывистые слова команды. Немного погодя эти звуки разрослись и окрепли, сделавшись уже громоподобными, а ещё малое время спустя в покой, пятясь, спинами вперед, просунулись восемь стражников в чёрных кунтушах – едва ли не всё, что осталось от полной сотни, размещавшейся обыкновенно в замковой кордегардии. Повинуясь чьему-то властному окрику, чёрнокун-тушные расступились в стороны, и, пройдя сквозь их строй, как сквозь пустое место, в покой вошёл и остановился, обводя осаждённых спокойным и заинтересованным серо-стальным взглядом, белокурый, чуть в рыжинку, гигант в покрытых пылью воронёных доспехах.

– Эт-то не есть натопно, – немилосердно коверкая русские слова, сказал он Лешему, который торчал на прежнем месте, целясь ему в переносицу из лука. – Нихт шиссн… нет стрелять. Я есть фройнд… трук.

Недоверчивый Леший на сей раз отчего-то поверил незнакомцу, который, как с растущим изумлением убедился княжич Пётр, был ему не так уж и незнаком.

Светловолосый иноземный витязь, наконец, отыскал взглядом Ольгу Андреевну, повернулся к ней лицом (каблуки его пыльных ботфортов при этом отчётливо щёлкнули, казалось, на весь замок) и, подняв к плечу руку с обращенной остриём вверх тяжёлой широкой шпагой, торжественно провозгласил:

– Я есть капитан гвардия герр ландграф Карл фон Вюрцбург. Мне есть имя Ульрих фон Валленберг. Меня послать тебя встречай, фройляйн княжна, дабы… о, шайзе! – доставать фюр… доннерветтер!.. для герр ландграф.

Невзирая на испытанное при этих словах громадное, ни с чем не сравнимое облегчение, а может быть, и благодаря ему, княжич Пётр не смог сдержать себя и громко, во всю глотку, расхохотался, что, верно, показалось невежливым величественному и исполненному чувства выполненного долга капитану дворцовой гвардии Ульриху фон Валленбергу.

– Доставить к ландграфу, – зачем-то поправила бравого капитана княжна Басманова, после чего, уронив ненужный более арбалет, стремглав подбежала к брату, крепко обхватила его обеими руками, прижалась лицом к пыльному, забрызганному кровью, пропахшему порохом и дымом пожара рукаву чёрного кунтуша, наконец-то дала себе волю и в голос, по-бабьи, разрыдалась.

* * *

…В сереньком неверном полусвете зарождающегося дня сидевшая на берегу крепостного рва Юлия Закревская видела, как из открытых ворот замка, грохоча по настилу подъемного моста стальными подковами, на рысях вылетела сотня вооружённых, закованных в железо всадников на покрытых одинаковыми синими чепраками рослых гнедых лошадях. В середине строя, увлекаемый четвёркой таких же, как под всадниками, гнедых лошадей, катился обитый облезлой рыжей кожей возок. Рядом с возком, то и дело наклоняясь к задернутому занавескою окну, скакал светловолосый рыцарь в воронёных доспехах.

Убитая горем Юлия проводила кавалькаду пустым, безучастным взглядом. Она едва заметила её появление, придав ему столько же значения, сколько и стелящимся над водой серым клубам едкого дыма. И то, и другое было лишь второстепенными признаками свалившегося на неё несчастья. Промчавшиеся мимо всадники, как и дым бушевавшего в замке пожара, не могли ни сделать её более несчастной, чем она была ныне, ни подарить ей хотя бы капельку света в обступившем её со всех сторон ледяном мраке полного одиночества.

В замке со страшным грохотом взорвался пороховой погреб. Угловая башня дрогнула, косо подпрыгнула вверх, на мгновение замерла в шатком равновесии, а после, накренившись, стала падать, разваливаясь в падении и рушась на землю водопадом камня и битого кирпича. На её месте вознесся до самого неба быстро разрастающийся, косматый гриб дыма и пыли, внутри которого мрачно поблёскивали языки огня. Дымящиеся обломки с шипением и плеском посыпались в ров, забарабанили по травянистому откосу, на котором, обхватив руками колени и равнодушно взирая на картину никогда доселе не виданной ею катастрофы, сидела Юлия Закревская. Она не шелохнулась, даже когда в аршине от неё, заставив землю болезненно содрогнуться, упал булыжник величиной с её голову. Он тихо шипел и дымился, до половины уйдя в землю, но Юлия этого, казалось, не замечала.

Из мертвящего оцепенения её вывел вдруг послышавшийся сквозь рёв, треск и шипение всепожирающего пламени неторопливый, будто бы даже ленивый перестук подкованных копыт. Юлия встрепенулась и с надеждой, которой не хотела верить, дабы вновь не испытать смертельной горечи разочарования, посмотрела в сторону главных ворот замка.

Арка была довольно ярко освещена бушевавшим внутри пожаром, который уже успел перекинуться с левого крыла на центральную часть жилого дворца, грозя вскорости захватить и правое крыло. На фоне рыжего огня Юлии была хорошо видна наполовину опущенная, ненадежно подпёртая тремя брёвнами стальная решетка. Решетку подпёрли ландскнехты Валленберга, не дав остаткам замковой стражи вовремя её опустить. Бравый капитан, преисполненный стремления загладить вину перед ландграфом, на свой страх и риск, без дозволения польского короля и даже без ведома своего господина предпринял во главе сотни отборных добровольцев отчаянный бросок почти через всю страну – мало того, что чужую, так ещё весьма воинственную и не слишком дружески настроенную. Впрочем, к тому моменту уже все начальные люди этой страны отлично знали, кто он таков и чего хочет, и никто не посмел встать на пути у пылающего праведным гневом светловолосого гиганта. Только благодаря этому Валленберг поспел вовремя; издалека углядев зарево начинающегося пожара, он поднял по тревоге своих едва успевших устроиться на привале людей и прибыл в замок как раз тогда, когда в нём и его железных всадниках возникла самая острая нужда.

Ничего этого Юлия Закревская, разумеется, не знала, а посему взирала на освещённую пламенем пожара арку главных замковых ворот не только с надеждой, но и со страхом.

Наконец, из арки показались и неторопливо въехали на усеянный дымящимися обломками мост два всадника, чьи силуэты виднелись на фоне освещённого огнем полукруглого жерла подворотни не менее отчетливо, чем прямоугольные очертания решётки. Один из них был высокий и статный, с саблей на боку и с непокрытой головой; другой, чуть более приземистый, был раза в полтора шире в плечах, чем его спутник, щеголял в одеянии, очертаниями своими напоминавшем монашескую рясу, и был до того космат, что это бросалось в глаза даже на изрядном расстоянии.

Всадников было мало – о, чересчур мало! – но они были, и ошибиться в том, кто они такие, было решительно невозможно. Боясь до конца поверить своему, пускай неполному, но всё-таки счастью, Юлия Закревская поднялась на ноги и, все убыстряя шаг, двинулась им навстречу. Скоро она уже бежала во весь дух, не надеясь, а пребывая в полной и непоколебимой уверенности, что бежит навстречу своей, не столь уж незавидной, как могло бы показаться, судьбе.