Текст книги "Покинутая царская семья. Царское Село – Тобольск – Екатеринбург. 1917—1918"

Глава XX

Девять лет прошло с того дня, как я увидел старый германский флаг над вокзалом старого русского города Ковеля, почувствовал себя «за границей» и в безопасности… Какая ирония! Кто хотя немного любит свою родину, поймет мои переживания в этот день, а также и теперь, когда я об этом дне вспоминаю!

30 января, к полудню, я не заметил уже особенной разницы между старой Россией и освобожденной от «русского нашествия» полуразрушенной Восточной Пруссией и как-то совершенно незаметно переехал старую русско-германскую границу у Просткена. Наш эшелон после четырехдневного пути дотащился до Алленштайна[95]95
  Ныне Ольштын, Польша.


[Закрыть]. В Алленштайне я распрощался как с офицерами эшелона, которые любезно приняли меня под свою защиту, зная мое настоящее «я», от глубины души поблагодарив их за любезное отношение ко мне, так и с солдатами, в среде которых мне пришлось прожить эти дни и которые видели во мне «студента М.», едущего в Германию продолжать свое образование.

Когда эшелон медленно стал отходить от дебаркадера, унося моих счастливых спутников в глубь Германии, в родные места, со мной случился инцидент, во многом напоминавший мне отъезд моего отчима из Киссингена.

Я шел по перрону за уходившим поездом, обмениваясь последними приветствиями с солдатами, столпившимися возле раскрытой двери товарного вагона.

«Glueckliche Reise!»[96]96
  Счастливого пути! (нем.)


[Закрыть] – кричал кто-то, давший мне свой адрес, и, наконец, раздался бас молодого еще вольноопределяющегося, желавшего поступить в университет: «Auf Wiedersehen in der Alma mater in Leipzig!»[97]97
  До встречи в Альма-матер в Лейпциге! (нем.)


[Закрыть]

Недолго думая, я выхватил из бумажника десятка два моих визитных карточек и пачкой бросил их солдатам, ничего подобного не ожидающим. На карточках, кроме моего имени и фамилии, стояло:

«Leutnant а. D. im Krimschen Regiment zu Pferd I. M. der Kaiserin Alexandra von Russland und persoenlicher Ordonannzoffizier des Generals der Kavallerie Graf Keller»[98]98
  «Лейтенант, состоящий в Крымском полку Е. И. В. российской императрицы Александры, и личный ординарец генерала от кавалерии графа Келлера» (нем.).


[Закрыть].

Солдаты сразу поняли, в чем дело. Из вагона поезда, прибавившего ходу, раздалось громкое троекратное «Hurra!»[99]99
  Ура! (нем.)


[Закрыть] и крики: «Auf Wiedersehen, Herr Leutnant!»[100]100
  До свидания, господин лейтенант! (нем.)


[Закрыть]

Пока поезд не скрылся из виду, я видел десятки рук, махавших мне шапочками и платками.

Инкогнито мое было окончательно раскрыто. Я снова сделался для всех тем, чем был и есть, и на этот раз, кажется, уже навсегда.

Так началось мое пребывание в Германии, где я прожил до мая 1920 года. 31 января 1919 года я приехал курьерским поездом в Берлин, на следующий же день явился в управление нашего военного представителя в Германии, приехавшего незадолго [перед тем] туда под флагом начальника миссии Красного Креста, генерал-майора Д.Н. Потоцкого.

От приехавших ранее генерал уже слышал обо мне и моей деятельности в комендатуре. Он сердечно поблагодарил меня за все, сделанное мною для эвакуации офицеров и их семейств из Киева.

(От генерал-майора Д.И. Гурко я перед отъездом из Киева получил следующее удостоверение:

УДОСТОВЕРЕНИЕ № 4

Киев, 8.1.1919 года.

Предъявитель сего, Крымского Конного Ее Величества Императрицы Александры Феодоровны полка корнет Сергей Владимирович Марков, бывший личный ординарец генерала от кавалерии графа Келлера, по моему поручению содействовал освобождению из тюрем и больниц и отправлению за границу офицеров Добровольческой армии, оказав при этом большие услуги.

(подписано) Генерал-майор Гурко.)

Генерал [Потоцкий] оставил меня при себе офицером для поручений, на каковой должности я оставался вплоть до поступления в Западную Добровольческую армию.

(От генерал-майора Потоцкого мною в Белграде в 1920 году был получен следующий аттестат:

Белград, 31 октября 1920 года.

Настоящим свидетельствую, что корнет Крымского Конного полка Сергей Владимирович Марков, уволенный по болезни (вследствие ран) от военной службы, в бытность его в Киеве ординарцем при графе Келлере, затем во время его нахождения в Берлине в числе эвакуированных из Киева военнослужащих – состоял для поручений при мне, по должности начальника военной миссии, и отличался отменной дисциплиной, служа на пользу Родины, не жалея сил и здоровья.

Обладая тактом и прекрасно выполняя все возлагаемые на него поручения, корнет Марков представляет собою образцового обер-офицера.

Уволенный по болезни, как негодный для строевой службы, корнет Марков может выполнять ответственные поручения.

Печать

Управления российского военного агента

в королевстве С. X. С.

Военный агент в королевстве С. X. С.

Генерал-майор

(подписано) Потоцкий.)

От моего нового начальника я узнал, что в Киеве после отъезда последнего эшелона произошли снова насилия над оставшимися офицерами, что дни Петлюровской директории сочтены и что на советско-украинской границе уже начались бои отрядов «батьки» с красногвардейцами.

На первый день Святой Пасхи того же года, в Дармштадте, я удостоился счастья быть приглашенным августейшим братом государыни, великим герцогом Эрнстом Людвигом Гессенским, принявшим меня у себя во дворце на более чем 4-часовой аудиенции. Он меня представил своей супруге, на редкость симпатичной и простой великой герцогине Элеоноре, и своим очаровательным сыновьям, принцам Георгу и Людвигу.

В этот день я был приглашен к завтраку во дворец, во время которого поделился с присутствующими впечатлениями о своей поездке в Сибирь.

В самых сердечных и теплых выражениях благодарил меня герцог за мою службу и работу на пользу и счастье его августейшей сестры и всей ее семьи.

На следующий день после того, как я был принят великим герцогом, меня посетил гофмаршал его королевского высочества граф Куно фон Гарденберг, сообщивший мне, что ввиду того, что великий герцог считает меня своим гостем, то он, исполняя желание его высочества, распорядился уже в дирекции отеля о том, чтобы все мое пребывание – как комната, так и стол должны быть отнесены на счет гофмаршальской части.

Я был глубоко тронут внимательностью его высочества и не знал, как благодарить графа, потрудившегося зайти ко мне! В дальнейшем милейший граф своей предупредительностью растрогал меня буквально до слез.

Мне не только было предоставлено место в Великогерцогском театре, но мне был специально показан Большой Дармштадтский замок, картинная галерея, а когда граф случайно узнал о том, что я страдаю ушными болями, он немедленно отправил меня к придворному врачу, лечившему меня в продолжение всего моего пребывания в Дармштадте!..

И теперь, вспоминая об этих днях, которые никогда не изгладятся из моей памяти, я считаю своим долгом от глубины души поблагодарить графа Гарденберга за то трогательное внимание, которое он проявил в отношении меня!

Пробыв гостем великого герцога в Дармштадте одну неделю, я вернулся в Берлин и, исполняя просьбу великого герцога, 18 июня приехал в маленький, типичный немецкий приморский городок Эккернфёрде на берегу залива того же наименования в Шлезвиг-Гольштейне, в пяти километрах от которого находится имение Геммельмарк принца Генриха Прусского, брата императора Вильгельма, женатого на старшей сестре государыни, принцессе Ирэне Прусской.

Три дня я был их гостем в большом, новой постройки доме, типичной усадьбе богатых германских помещиков, мало напоминавшем дворец.

Я был счастлив так близко провести эти дни около родной сестры моей любимой государыни и ее мужа, обвороживших меня своим вниманием и сердечностью.

Я окреп морально и нравственно, присмотревшись к этой идеальной любящей супружеской чете, жившей в деревенской глуши, вдали от какой-либо политики, и как отчетливо слышатся мне сейчас слова принца за одним из five-o-clock-ов в прелестном холле их дома. Он вспомнил один из эпизодов своей жизни, сестер своей жены: «Elisabeth ist die schoenste, Alix ist die kluegste, aber meine ist die beste»[101]101
  Элизабет [великая княгиня Елизавета Федоровна] самая красивая, Аликс [императрица Александра Федоровна] самая умная, но моя самая лучшая (нем.).


[Закрыть].

Я не могу судить, кто лучшая из трех царственных сестер, но думаю, что принц был по-своему прав, делая такое определение, так как действительно лучшей спутницы в жизни и лучшего друга, чем была и есть для него принцесса Ирэна, по-моему, он найти не мог.

Как в Дармштадте, так и в Геммельмарке я сделал августейшим родственникам государыни подробные и детальные доклады о своей поездке и был счастлив получить от них благодарность за свою службу и работу.

В январе 1920 года я представил ее величеству государыне императрице Марии Феодоровне подробный письменный доклад о своей поездке и также удостоился получить от ее величества через посредство генерала Безобразова, бывшего командира Гвардейского корпуса, высочайшую благодарность за все сделанное мною для их величеств.

21 апреля 1920 года я был осчастливлен получением письма от адмирала князя Вяземского, состоявшего при ее величестве государыне императрице Марии Феодоровне.

К письму был приложен портрет ее величества с ее собственноручной подписью и чек на 6000 германских марок. Этот знак монаршего внимания был и будет мне лучшей наградой на всю жизнь, за все то малое и ничтожное, что мне по мере сил и возможности Господом Богом дано было сделать для моего державного повелителя, любимого шефа и их августейшей семьи.

На полученные деньги, а также ввиду широкой материальной помощи от многолетнего сотрудника моего покойного деда, графа Владимира Николаевича Коковцева[102]102
  В.Н. Коковцов много лет занимал пост министра финансов Российской империи, а после гибели П.А. Столыпина в 1911 г. был назначен на пост премьер-министра. В отставку Коковцов вышел накануне Первой мировой войны, для послереволюционной власти угрозы он уже не представлял, тем не менее в 1918 г. арестовывался ВЧК. Из-за угрозы расстрела ему с невероятным трудом удалось вместе с женой бежать из советской России, перейдя границу Финляндии с узелком под мышкой. Но в Европе хорошо знали деловую хватку Коковцова и его опыт в финансовых делах и предложили ему место председателя крупного банка в Париже. Получая приличное жалованье, Коковцов считал своим долгом оказывать помощь русским эмигрантам, а в 1923 г. возглавил Союз верных памяти императора Николая II.


[Закрыть], мне в начале мая того же года профессором Клаусом в Францискус-Санаториум в Берлине была произведена сложная операция трепанации черепа в области левого уха, воспалительный процесс которого принял угрожающий для жизни характер.

Операция прошла блестяще, и жизнь моя была спасена.

И я считаю своим нравственным долгом от глубины души, от всего сердца еще раз принести свою благодарность ее величеству государыне императрице Марии Феодоровне за ее высокомилостивую помощь, графу В.Н. Коковцеву и светлейшей княгине О.В. Лопухиной-Демидовой, без сердечного участия которых мне невозможно было бы в достаточной мере поправить свое здоровье и закончить послеоперационное лечение.

Они меня вернули к жизни и дали сил бороться за свое существование на чужбине!

Всемогущий Господь да вознаградит их сторицей за все сделанное для меня!..

Заключение

Мои воспоминания о 1917–1918 годах, прожитых мною в столь необычной трагической обстановке, закончены.

Закончена также и служба моя их величествам, служба офицера своему монарху и долг глубоко преданного человека, который по мере сил и возможности пытался всеми доступными средствами прийти на помощь ему и его семье в тяжких условиях пленения в родной стране.

Теперь можно беспристрастно и нелицеприятно подвести итоги тому, что, собственно, было сделано и предпринято нами, верноподданными своего царя, для облегчения участи царственных узников и для спасения их из рук красных палачей.

Я постараюсь припомнить здесь все мне известные попытки к спасению царской семьи, предпринятые как отдельными лицами, так и организациями.

Но, прежде чем перейти к оценке этих попыток, я считаю своим долгом глубоко преклониться перед светлой памятью тех, кто не на словах, а на деле запечатлел свою преданность царской семье. Они пошли за своим повелителем в изгнание и кровью своей доказали свою преданность и верность ему.

Князь Долгорукий, лейб-медик Боткин, генерал Татищев, графиня Гендрикова и гоф-лектрисса Е.А. Шнейдер бестрепетно приняли смерть, последовав за державной семьей в изгнание.

«Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя!..»

Среди лиц, близких к царской семье и пользовавшихся ее исключительным благорасположением, одно из первых мест должно быть отведено А.А. Танеевой (Вырубовой).

В начале 1923 года я, к своей большой радости и счастью, узнал, что ей удалось благополучно покинуть пределы советского «рая» и что она со своей матерью проживает за границей.

Я немедленно списался с ней и был несказанно обрадован получением от нее следующего письма:

«17 января 1923 г.

Милый маленький Марков,

как я была рада узнать, что Вы живы и здоровы!.. Ведь я с тех пор ничего о Вас не знаю!.. Теперь скоро два года, что мама и я выехали из России и жили… у сестры.

Сколько перенесено с тех пор, что я Вас не видела!..

А Вы как поживаете, где Вы все это время были, когда уехали и каким путем? Буду рада узнать все подробности о Вашей жизни!..

Мы бежали через лед два года тому назад! Я даже босиком, так как ничего не было; финн, который нас вез, сжалился и отдал мне свои носки!..

За эти два года я очень поправилась, но еще порядочно нервная. Буду ждать с нетерпением Вашего письма! Пишите через…

Мы с мамой сейчас в… Хочу Вам послать фотографии, которые Вам будут дороги, когда получу от Вас ответ. Читали ли Вы мои воспоминания, которые вышли в Париже? Если нет, то пришлю. Храни Вас Господь, милый маленький Марков! Слава Богу, что Вы живы!..

Сердечный привет и пожелания всего светлого в наступающем году!

Танеева».

Вскоре я получил и книгу с авторской надписью: «На добрую память маленькому Маркову от автора».

Чтение этой замечательной книги, этих исключительных по своему содержанию воспоминаний, в которых Анна Александровна раскрывает перед читателем свою исстрадавшуюся душу, вводя его в малознакомый круг интимной жизни царя-мученика и его семьи, всколыхнуло во мне воспоминания о тихих, спокойных днях жизни в Ливадии, и я снова пережил в малейших деталях все, что казалось уже погребенным в тайниках моего сердца!

Жгучей, нестерпимой болью отозвались в душе воспоминания о кошмарных 1917 и 1918 годах, годах безмерных страданий святой семьи царственных мучеников в далекой снежной Сибири!..

И мы, русские люди, вольно или невольно оставившие на произвол судьбы семью наших венценосцев, должны преклониться перед образом этой больной физически женщины, подвергшейся истязаниям и надругательствам, но ни на одну минуту не забывшей семьи своих царственных друзей, для которой она отдала свои последние силы, не словом, а делом помогая им в изгнании.

И что всего удивительнее, несмотря на весь ужас перенесенных издевательств и страданий, эта глубоко религиозная женщина полна всепрощения к своим врагам.

Она безропотно шла и идет по своему крестному пути.

«Укоряемы – благословляйте, гонимы – терпите, хулимы – утешайтесь, злословимы – радуйтесь… – вот наш путь с тобою!» – пишет ей из Тобольска ее царственный друг, государыня.

Твердо помнит глубоко несчастная женщина завет, пришедший к ней из далекой Сибири, и, кончая свои записки, говорит: «Господь мне помощник, и не убоюся, что мне сотворит человек!»

За 12 лет близости своей к императорскому дому, отдав все свои силы, все свое разумение превыше всего на свете любимой государыне, подвергаясь за эти долгие годы неслыханной клевете, обвиненная в чудовищных преступлениях, истерзанная физически и душевно своими палачами-тюремщиками, она и теперь не оставлена в покое людской подлостью и завистью! С крестом в сердце и молитвой на устах, голодная, в нищенских лохмотьях, босая в зимнюю стужу, она и вдали от несчастной, поруганной Родины не нашла желанного покоя!

Ославленная в свое время как «наложница Распутина», «германская шпионка», «отравительница наследника» и «всесильная временщица, правившая Россией», она отдала последнее, что у нее было, в дни заключения своих друзей и сделала для них больше, чем кто-либо.

Сколько грязи и низкой клеветы было брошено в нее за это нашими «спасателями» в лице Маркова-второго и его бывшего сотрудника В.П. Соколова, обвинившими ее в том, что она им мешала в их плодотворной работе на пользу их величеств в Сибири и что если бы не она, то, быть может, все было бы иначе!..

Прочтя эти заведомо ложные показания, кои дали судебному следователю Соколову эти пресловутые «спасатели», Анна Александровна, вероятно, подумала: «Прости им, Господи, они не ведают, что творят! Нет! Они ведают, но боятся сознаться, что не по плечу было им дело спасения царской семьи! Все их попытки кончились тем, чем они начались, то есть праздными разговорами… Кто им, осмелившимся взять в свои руки великое дело спасения царской семьи, может поверить, что им не удалось ее спасти, так как у них не было денег?..»

В стране со 150-миллионным населением они не могли найти средств для спасения своего царя!..

16/29 мая 1921 года на монархическом съезде в Рейхенгалле не кто иной, как Марков-второй, сказал:

– Нашелся русский человек не только хороших слов, но и хорошего дела, он пришел и сказал: «Я достал необходимые деньги, соберите съезд монархистов!» – и мы приступили к делу!

Итак, Марков-второй нашел в 1920 году деньги для съезда монархистов, а в 1917–1918 годах денег для спасения царской семьи он найти не мог!

Не нашел он в необъятной Родине нашей человека, который пришел бы к нему и сказал:

– Я достал необходимые деньги! Спасите царя и его семью!

В одном из писем ко мне Анна Александровна, между прочим, пишет:

«Маркова-второго видела всего один раз в жизни. Никаких „организаций“ я не имела и потому логично, что не могла о них говорить с ним… Я посылала и собирала, что могла, для своих друзей и посылала с теми, кто рисковал всем, лишь бы доставить им радость!..»

Эти «многоглаголивые спасатели» с их замечательными организациями не могли сделать того, что удалось сделать полузамученной женщине, которая сразу же после освобождения из Свеаборгской крепости в конце сентября 1917 года стала устанавливать связь с их величествами.

Это ей вполне и удалось, и с ноября того же года вплоть до увоза их величеств из Тобольска связь эта не прерывалась.

При деятельной поддержке жены бывшего военного министра Екатерины Викторовны Сухомлиновой Анна Александровна изыскала возможность отправить в Тобольск вещи и деньги, столь необходимые их величествам. Вещи и деньги были переданы в различные сроки Б.Н. Соловьевым, мною лично и другими лицами.

Все вещи и деньги достигли места своего назначения, что подтверждается многочисленными письмами к Анне Александровне как государыни, так и великих княжон. На Соловьева Анна Александровна возложила организацию отправок и создание на месте возможности бесконтрольного общения с узниками.

Как видно из моих воспоминаний, обе эти цели были Соловьевым достигнуты. Позволю себе спросить: что же было достигнуто за это время Марковым-вторым и его могучей организацией?

К сожалению, ничего, кроме многообещающих фраз и добрых намерений!..

Оставляя в стороне Б.Н. Соловьева и мои попытки прийти на помощь царской семье, так как описанию их посвящены предшествующие страницы, я вкратце перечислю все мне известные попытки, предпринятые в этом направлении как отдельными лицами, так и организациями. Полагаю, что список этот будет исчерпывающим.

1) В конце августа 1917 года фрейлина ее величества М.С. Хитрово неудачно пыталась проехать в Тобольск с письмами и подарками для их величеств. Она хотела остаться и разделить тяготы заключения с царской семьей, но была в административном порядке выслана из Тобольска.

2) Сенатор Туган-Барановский имел связь с Тобольском, посылая туда своих людей. Связи с их величествами ему установить не удалось. По моим сведениям, одно из посланных им доверенных лиц устроилось в Тобольске под видом владельца кинотеатра. О нем упоминает Татьяна Боткина в своих воспоминаниях.

3) По показаниям В.И. Гурко, А.В. Кривошеина, А.А. Трепова, Н.Д. Тальберга, Д.Б. Нейдгардта и князя А.А. Ширинского-Шихматова, данным ими [следователю] Н. Соколову, московские организации имели связь с Тобольском, и им удалось в период между январем и апрелем [1918 года] передать их величествам деньги через посредство генерала Татищева. Организации на месте, которая могла бы иметь решающее значение в деле спасения царской семьи, создать им не удалось.

Эта же группа в Москве добивалась интервенции в пользу царской семьи у германского посла графа Мирбаха, но, как видно из показаний членов группы, безуспешно.

4) Н.Н. Родзевич, глава южнорусских монархических организаций, отправил в июле 1918 года на средства Толстого-Маразли из Одессы в Екатеринбург своего доверенного человека для информации. Последний прибыл в Екатеринбург после 17 июля, и никакого положительного результата его поездка не дала.

5) Поздней осенью 1917 года мой однополчанин штабс-ротмистр Николай Яковлевич Седов был послан Марковым-вторым в Тобольск, дабы информировать его о создавшемся на месте положении. О подробностях его поездки читатель ознакомлен по написанному мною по этому поводу.

6) При моем отъезде 2 марта 1918 года в Тобольск Марков поручил мне разыскать Н.Я. Седова, информировать о его деятельности, сообщить о положении в Тобольске и, задержавшись во что бы то ни стало на месте, войти в состав группы посылаемых за мною вслед офицеров.

7) И наконец, Марков-второй удостоверяет, что им была организована группа из 18 офицеров под начальством генерала X., которая с конца июня 1918 года стала концентрироваться в районе Екатеринбурга, но «из-за недостатка денег и препон со стороны большевистских застав группа генерала X. только в июле начала стягиваться к Уралу. Некоторые офицеры достигли Екатеринбурга 7 (20) июля. Но было уже поздно».

Мой большой и искренний друг, ныне покойный лейб-гвардии 1-го Стрелкового полка полковник Димитрий Димитриевич Лебедев, бывший одним из участников этой, как справедливо замечает Марков-второй, отчаянной попытки верных людей, рассказывая мне в Киеве осенью 1918 года о ней, весьма неодобрительно отзывался о роли Маркова, бросившего на верную смерть горсточку офицеров без средств с весьма неудовлетворительными документами. Лично же Марков-второй по понятным причинам в этой «отчаянной попытке» участия не принимал…

Вот и все, что сделали для своего царя русские монархисты! Нам надо честно сознаться перед грядущими поколениями, что мы, в сущности, ничего не сделали, в то время как можно и должно было сделать многое!

Как на одну из причин того, что ничего сделано не было, Марков-второй указывает на недостаток средств. Н.Е. Марков, продолжающий и теперь считать себя единственным столпом русского монархизма, в свое время называл себя единственным человеком, могущим сохранить и вырвать их величества из заточения. Ближайшему другу императрицы Ю.А. Ден он клялся «исполнить свой долг до конца», уверяя ее в том, что работа организации развивается «планомерно и успешно».

Правда, эти слова находятся в явном противоречии с его последующими заявлениями о «скудости средств организации» и о «твердокаменном равнодушии» со стороны всех, к кому он обращался за помощью еще в декабре 1917 года.

Остается изумляться, что Н.Е. Марков, видя полный неуспех своих попыток, тогда же не сложил с себя обязанности главы организации, считавшей себя «обязанной спасти их величества», и не передал своих полномочий другому лицу.

Может быть, другому скорее бы удалось сломить «твердокаменное» равнодушие среди тех, кто, не доверяя Н.Е. Маркову лично, мог и хотел спасти своего императора и его семью!

Почему Марков, видя полное крушение своих начинаний, в том же декабре 1917 года не сознался в этом Ю.А. Ден? Быть может, тогда все обстояло бы иначе, и Юлии Александровне удалось бы найти другого человека, который сумел бы довести святое дело освобождения царственных узников до конца, а государь, основываясь на переданных ему Юлией Ден словах Маркова-второго, не ожидал бы напрасно помощи от всесильной «tante Ivette»[103]103
  Тетушка Иветт – конспиративное имя Н.Е. Маркова.


[Закрыть], проживавшей в Петербурге в тщетных поисках денег у «недавних царских блюдолизов».

Непонятно также и то, что, узнав весной 1918 года от Н.Я. Седова о якобы «провокаторской» деятельности Б.Н. Соловьева, Марков, зная мой тюменский адрес, не предупредил меня тогда же, чтобы я был более осторожным в сношениях с ним. Не сказал он этого и тогда, когда я приехал в июле 1918 года в Петербург. В это время он предпочел скрываться от меня, «опасаясь меня как активного сотрудника провокатора Соловьева».

Из двух статей Маркова, помещенных в еженедельнике «Высший монархический совет», видно, что еще в 1918 году, весной, он был твердо уверен в том, что Соловьев является чистейшим провокатором, «губящим святое дело спасения царской семьи».

Как согласовать этот взгляд на Соловьева с совершенно иным его отношением к нему же в 1921 году, как это видно из нижеследующих трех писем, адресованных на имя Б.Н. Соловьева:

I.

Временное бюро

Съезда хозяйственного

восстановления России.

21 апр. нов. ст. 1921. № 42.

Берлин

Friedenau Kaiserallee

Его высокородию

Б.Н. Соловьеву

Милостивый государь

Борис Николаевич!

Временное бюро Съезда осведомлено, что в Праге находится общество «Русский Комитет». Прошу Вас оказать нам содействие в следующем:

1) Выяснить, какого политического направления придерживается этот комитет.

2) Если это направление соответствует той программе «Объединения», которая Вам известна, то уполномочиваю Вас войти с комитетом в соглашение о командировании одного или двух делегатов на Съезд.

3) Если по своим политическим убеждениям состав комитета смешанный, то не представится ли возможным выделение из его состава особой группы, в которую вошли бы люди близких нашему Обществу убеждений, от которой можно было бы избрать делегатов на Съезд. Разумеется, что очень желателен выбор облеченного доверием комитета председателя или ответственного члена президиума, если они принимают программу Съезда. Очень прошу Вас не замедлить с ответом по содержанию этого письма.

Примите уверение в совершенном почтении и искренней преданности.

Подлинное подписал:

Н. Марков

II.

26 марта 1921. № 153 Kaiserallee.

Gartenhaus

Friedenau.

Berlin

Милостивый государь Борис Николаевич!

Я не знаю адреса господина В., а потому обращаюсь к Вам с просьбой передать ему письмо.

Пользуюсь случаем приветствовать Вас как нашего ответственного работника в Чехословакии.

Поручив Вам руководство, полковник Е.Г. Скупинский сообщил нам, что дело передано в энергичные и надежные руки.

Желая Вам успеха, мы надеемся, что Вы не пожалеете трудов на пользу святого дела.

Примите уверения в моем уважении.

Подлинное подписал:

А. Римский-Корсаков Сенатор

Печать:

«Председатель Совета Русского общественного собрания в Берлине»

III.

Совет хозяйственного

восстановления России.

29 апр. 1921.

Берлин, Фриденау,

Кайзераллее

Его высокородию

Б.Н. Соловьеву

Милостивый государь Борис Николаевич!

Настоящим письмом покорнейше просим Вас пожаловать на Съезд хозяйственного восстановления России, который с разрешения Баварского правительства состоится 15–18 мая текущего года в гор. Рейхенгалль в Баварии и продолжится 8—10 дней.

О Вашем согласии прибыть на Съезд благоволите заблаговременно уведомить бюро Съезда. На основании правил о Съезде настоящее приглашение заменяет собой членский билет и при регистрации участников Съезда подлежит предъявлению в секретарскую часть.

Подлинное подписал:

Председатель: Н. Марков

Секретарь: Е. Скупинский

Приходится признать, что в этот период Н.Е. Марков ищет сотрудничества «заведомых провокаторов» и привлекает их к участию в монархическом съезде!

В заключение моего исчерпывающего ответа на недостойные выпады по моему адресу как в показаниях, данных Н. Соколову, так и на страницах своего журнала, я должен удостоверить, что явным вымыслом является утверждение Маркова-второго о том, что якобы он меня видел после возвращения из Тобольска весной 1918 года, что я уверял его в том, что А.А. Вырубова своими средствами организовала в достаточной мере охрану царской семьи и что его помощь не нужна и т. д.

Уехав из Петербурга 3 марта 1918 года, я вернулся туда 7 июля того же года, и, несмотря на все усилия, мне Маркова-второго разыскать не удалось. Он и сам, противореча своим показаниям, данным Н. Соколову, в № 124 еженедельника «Высший монархический совет» пишет, что скрывался от меня, так как опасался меня «как активного сотрудника провокатора Соловьева»…

После своего отъезда 3 марта 1918 года из Петербурга мне пришлось встретиться с Марковым-вторым только в апреле или начале мая 1920 года в Берлине около входа в Полицай-президиум на Александерплац.

Он страшно смутился, увидев меня.

– Здравствуйте! Здравствуйте!.. Пожалуйста, уходите скорее… Я здесь совершенно конспиративно… Мы можем с вами встретиться в другой раз!.. – услышал я от него, когда, радостный, бросился к нему, чтобы приветствовать его после скольких лет разлуки, полный надежд, что наконец путем личного свидания с ним и доклада о своей поездке мне удастся выяснить много наболевших вопросов…

Но Марков в Берлине был так же неуловим для меня, как и в свое время в Петербурге!..

Злостным вымыслом является также и утверждение Маркова (Высший монархический совет. № 124. С. 4), что якобы я за свое пребывание в Тобольске виделся с лицом, привозившим из Москвы государю деньги, и что оно «встретило со стороны Сергея Маркова всяческие придирки и затруднения в сношениях с заключенными и вынуждено было снабдить корнета солидной суммой денег, чтобы он скорее уехал из Тобольска и не мешал. Получив деньги, С. Марков тотчас отбыл в Тюмень».

Как видно из моих записок, никого, кроме о. Васильева, его сына и служителя Кирпичникова, я за свое пребывание в Тобольске не видел и уехал из него, согласно воле государыни, в село Покровское, а не в Тюмень.

«Лицо», о котором говорит Марков, является плодом его больной фантазии!

Покажется, быть может, странным, почему это вдруг Марков-второй потратил столько драгоценного времени, чернил и бумаги, чтобы на страницах своего пресловутого «Еженедельника» оклеветать, облить грязью и так наивно изолгаться по адресу маленького, никому не известного офицера?.. Почему это вдруг этому «вождю» русского монархизма потребовалось давать ложные свидетельские показания судебному следователю по особо важным делам?..

А вот почему.

Уж больно стыдно этому неудачливому политику и организатору услышать правду, быть может, и горькую от хорошо и близко (вопреки его уверениям!) известного ему молодого его сотрудника, который паче его чаяний остался жив и может много рассказать о деятельности этого непризнанного монархического Мессии!..

Если верить Маркову-второму, что он боялся меня в советском Петербурге в 1918 году, то отчего же он боялся меня в 1920 году в Берлине, находясь в такой дали от нелюбезных ему ЧК и ГПУ?

Что же касается материалов судебного следствия, опубликованных Н. Соколовым, то я отнюдь не могу признать их беспристрастными и отвечающими истине. По непонятной для меня причине Н. Соколов весьма легкомысленно и пристрастно распорядился имевшимся у него следственным материалом, сделав из него выборки свидетельских показаний, осветив известные факты и роль некоторых лиц в угодном ему свете.

В 1921 году я, будучи проездом в Берлине, у своих друзей познакомился с капитаном лейб-гвардии Петроградского полка Павлом Петровичем Булыгиным, который рассказал мне, что он по поручению ее величества государыни императрицы Марии Феодоровны летом 1918 года ездил из Крыма в Екатеринбург, куда прибыл после тяжелого пути уже после памятных событий июля 1918 года. Он остался при войсках Сибирской армии, где впоследствии познакомился с неким Н. Соколовым, судебным следователем по особо важным делам, который был назначен адмиралом Колчаком для ведения следствия по делу об убийстве царской семьи. Он помогал ему при ведении следствия, и как Соколов, так и он лично после сибирской катастрофы и гибели Колчака прибыли в Европу. Н. Соколов остался во Франции, а он приехал в Германию.