Текст книги "Покинутая царская семья. Царское Село – Тобольск – Екатеринбург. 1917—1918"

Поездка М.С. имела для их величеств печальные последствия, так как комиссар Макаров, весьма лояльно относившийся к их величествам, был вызван в Петербург и заменен неким Панкратовым с помощником, прапорщиком Никольским.

По возвращении в Петербург Маргарита Сергеевна была вскоре выпущена на свободу, так как даже революционные следователи не могли найти в ней агента какой-либо организации, до того наивным было все ее поведение.

От нее мы узнали впервые о жизни их величеств в Тобольске. Оказалось, что их величествам пришлось прожить на пароходе до 12 августа, так как губернаторский дом не был еще готов для их приема. 12 августа их величества переселились в предназначенное им помещение, а свита еще ранее поместилась в доме купца Корнилова, напротив дома губернатора. М.С. удалось передать письма графине Гендриковой и до своего ареста увидеть на балконе всю императорскую семью, которая ее узнала.

По словам М.С., царская семья устроилась удовлетворительно. Отношение как жителей Тобольска, так и жителей его окрестностей к высочайшим узникам прекрасное, даже трогательное. Многие прохожие снимают шляпы, когда проходят мимо дома, и он начинает делаться местом поклонения для окрестного крестьянского населения…

Юлия Ден решила переехать как можно скорее на юг, к своей матери, дабы заставить нынешних вершителей судеб, интересовавшихся ее личностью, забыть о своем существовании. Так, по приказанию Керенского она неоднократно допрашивалась Муравьевым, который был председателем комиссии по выяснению деятельности лиц старого режима и поэтому живо интересовался ее отношениями с императорской семьей. По приглашению Ю.А. Ден я согласился сопровождать ее в Белецковку, и 14 сентября мы, распрощавшись с Марковым-вторым и его сотрудниками, выехали из Петербурга в Москву, а оттуда через Харьков в Кременчуг.

Глава XXIV

Несмотря на то что я пробыл всего четыре с половиной месяца в Белецковке, мне пришлось пережить немало тяжелых и томительных часов, когда я, терзаемый неизвестностью положения незабвенных их величеств, ночами не спал, оберегая покой дорогих мне людей, и напряженно прислушивался к малейшему шороху, доносившемуся извне, ежеминутно выбегал на воздух и пытливо всматривался, нет ли чего подозрительного, я все же вспоминаю об этом времени с чувством глубокого удовлетворения.

Конечно, моя помощь была весьма иллюзорна, так как что же я мог сделать один в случае возможного бесчинства со стороны белецковских крестьян, числом более тысячи населявших деревню, подходившую почти вплотную к усадьбе, или в случае налета какой-либо посторонней банды. Правда, вооружен я был достаточно, имея несколько автоматических пистолетов и даже ручные гранаты.

Усадьба состояла из двух барских домов: старого большого дома, только что отремонтированного, из четырех больших комнат и служб, помещавшихся в подвальном этаже, в котором жили Ю.А. Ден с сыном и его гувернанткой-француженкой, Наталья Михайловна Х., старая знакомая Ю.А., приглашенная ею погостить в имении, и я. В меньшем доме жила Екатерина Леонидовна Велецкая с матерью, Марией Карловной Хорват, и прислуга, исключительно женская, кроме старика-повара.

Таким образом, если не считать повара, то я один мог считаться боеспособным. Остальные постройки усадьбы находились в 400–500 шагах от дома. Сама усадьба была живописно расположена на гребне возвышенности, обрывом уходившей в Днепровские плавни и заливные луга.

Единственно, чем я мог бы помочь в случае нападения, – это, отбиваясь, дать возможность и время спуститься по обрыву в плавни, где при умении легко можно было бы скрыться.

Вспоминая теперь о жизни в Белецковке, я не могу не преклониться перед огромной силой воли Екатерины Леонидовны Велецкой, пред ее чисто мужского склада умом и ее поразительным умением разговаривать и держать себя с крестьянами. Крестьяне, бывавшие у нее по делам, начиная с председателя сельского Совета, отвратительного хитрого мужика, и его сотоварищей по Совету до самого последнего мужичонки, что называется, трепетали перед ней, преисправно снимая шапки, и при разговорах величая ее барыней, и не садясь без разрешения в ее присутствии.

Когда мы приехали, жизнь в деревне текла еще почти нормально, если не считать мелких краж и порубок леса на помещичьей земле. Мельница, приводимая в движение газовым двигателем, работала вовсю, освещая нас вечером электричеством при помощи довольно сильной динамо-машины.

Но спокойная жизнь продолжалась недолго. В конце сентября пришло известие, что не то крестьяне, не то солдаты сожгли дотла находящуюся в 25 верстах от нас усадьбу, принадлежащую Марии Карловне Хорват. Виновники поджога остались не разысканными. Этот поджог произвел на нас неприятное впечатление, как предупреждение и предзнаменование…

Этот случай долго скрывали от милой старушки, очень любившей свое имение, в котором она провела лучшие годы.

Из Петербурга мы получили известие, что Марков-второй предполагает отправить в Тобольск моего однополчанина и друга Колю Седова, находившегося в Петербурге и состоявшего также членом организации. Он должен был выяснить на месте положение и все возможности для предполагаемого освобождения царской семьи. Из полученных сведений явствовало, что в организации все обстоит благополучно и работа развивается нормально.

Монотонность нашей жизни нарушил приезд моего вестового Халиля из Новогеоргиевска, который узнал о моем приезде и привез мне последние новости из полка. Оказалось, что мадемуазель Канель была убита одним из членов Совета солдатских депутатов, с которым она была в близких отношениях. Ее возлюбленный из ревности заколол ее штыком во время прогулки в лесу, около города. Не посчастливилось и главному врагу моему Бекирову. Его товарищи поймали его на краже каких-то денег Совета, и он был жестоко избит и арестован, а потом его выпустили, и он скрылся из полка. Халиль, захлебываясь от восторга, рассказывал мне об этом и с гордостью прибавил:

– И здорово же я ему за вас морду побил, ваше высокородие, когда на часах при его аресте стоял! Я вас ему припомнил.

В первой половине сентября я лично съездил в полк и был крайне расстроен всем виденным. Полк почти совсем развалился. Солдатня деморализовалась окончательно. Отдания чести и в помине не было, исчез и воинский вид. Офицерство разъехалось кто куда, так что я большинства своих приятелей уже не нашел, но все же человек пять из созданной мною группы, таких как ротмистр Н. и поручик А., оба моего полка, командовавшие нашими маршевыми эскадронами, оставались еще в полку. Они часто бывали у нас в Белецковке, и тогда в большом зале устраивались импровизированные музыкально-вокальные вечера. Но это длилось недолго, так как крестьяне стали относиться к этим приездам неодобрительно, видя в наших собраниях одну из ста голов контрреволюционной гидры. Они были по-своему правы, так как все мои приятели приезжали к нам не только ради музыкальных вечеров, но и для обсуждения вопросов, связанных с императорской семьей, которой они хотели послужить по мере своих сил и возможности.

Благодаря образованию в Киеве Центральной Украинской рады, представлявшей собой исполнительный центр украинских политических партий и проявляющей с каждым днем свою все более и более, в противовес Временному правительству, сепаратистскую физиономию, захолустный Новогеоргиевск откликнулся и на это.

Запасной полк стал украинизироваться, то есть стал принимать украинский национальный оттенок, выделяя все инородческие, то есть русские, элементы всех тех, кто не хотел именовать себя украинцами. При полку стал формироваться Польский эскадрон из бывших в нем поляков, и мои крымцы также совершенно обособились.

Офицерское собрание полка потеряло прежний вид и даже, по-моему, утратило право на такое наименование. Вместо вестовых прислуживали какие-то босоногие девки и особы женского пола, мало даже похожие на горничных, что придавало собранию весьма странный вид, напоминавший дешевую кухмистерскую. Оставшееся офицерство в «шлку» предавалось с горя карточной игре и очень неумеренному потреблению спиртных напитков. Само собой понятно, что о каких-либо занятиях и речи не могло быть.

Исполняя задание Маркова-второго, мы установили связь с Одессой, где главой Монархического союза был Н.Н. Родзевич, мой старый знакомый. Из Одессы получались очень утешительные сведения, что организация боевых монархических сил идет весьма успешно и что весь Юг покрывается монархическими ячейками.

Я занялся организацией таковой в Кременчуге, но по понятным причинам не могу теперь рассказать в подробностях о моей работе. Скажу только, что уже и тогда можно было создать довольно многочисленное ядро наших единомышленников, и оно было создано. Поддерживалась связь как с Одессой, так и с другими местами, где были подобные тайные организации. Наша работа сводилась к точному учету верных и надежных людей и к созданию боевых групп, независимо от их численности, принимая в расчет только имевшееся в наличии оружие для их вооружения. Кроме того, на нашу кременчугскую группу было возложено распространение агитационной литературы, получаемой нами, к сожалению, в весьма скромных размерах. Наши прокламации имели большой успех у населения.

Светлым праздником был для нас один из дней начала ноября, когда Ю.А. Ден получила коротенькое письмо из Тобольска от государыни, которая узнала ее адрес от Анны Вырубовой, сообщившей его из Петербурга. Из письма можно было заключить, что все в Тобольске благополучно и что все здоровы. Я был до глубины души тронут заключавшимся в этом письме высочайшим приветом мне.

В конце ноября до нас дошли смутные слухи о происшедших в Петербурге кровавых беспорядках, вызванных большевиками, а из полученных нами киевских газет мы узнали, что это были не беспорядки, а государственный переворот. Временное правительство перестало существовать, Керенский в платье сестры милосердия постыдно бежал, юнкера, защищавшие Зимний дворец, в котором скрывалось Временное правительство, были сняты «красой и гордостью», недавними союзниками Керенского, матросами с «Авроры», обстрелявшей дворец артиллерийским огнем, сотни людей были зверски расстреляны в Петропавловской крепости и просто на улицах. Власть перешла в руки образовавшегося Совета народных комиссаров, составленного из старых знакомых по дому Кшесинской – Ленина-Ульянова, Троцкого-Бронштейна и других псевдонимов, объявивших себя российским рабоче-крестьянским правительством.

Генерал Духонин, принявший на себя звание Верховного главнокомандующего, был убит кронштадтскими палачами, нагрянувшими в Могилев, и по назначению Совнаркома (так сокращенно стало именовать себя новое правительство) его место занял никому неведомый прапорщик Крыленко. 8 ноября Совнарком предложил союзникам начать с немцами переговоры о заключении демократического мира «без аннексий и контрибуций» на основе самоопределения народов. Результатом этого предложения явилось полное презрение со стороны союзников и великая радость немцев по поводу окончательного развала России, выходившей из войны, и самоопределения Украины, так как Рада в Киеве объявила себя самостоятельным украинским правительством, независимым от России. 19 ноября русская и немецкая делегации встретились на фронте и начались переговоры о мире, иначе говоря, Совнарком решил заключить с немцами сепаратный мир.

Все эти известия не поразили нас, так как всего этого можно было ожидать, наши взоры были обращены в Тобольск. Как отразятся эти события на нем? Наши мысли были обращены к Петербургу, и перед нами вставал вопрос: что делает Марков-второй, как далеко подвинулась работа, направленная к спасению их величеств? Ответа на этот вопрос у нас не было. Надо было что-либо предпринять.

В связи с событиями на фронте и в Петербурге положение наше на месте тоже ухудшилось. В Белецковку стали прибывать солдаты с фронта, возвращавшиеся домой вооруженными, зачастую с награбленным добром. Они поучали своих односельчан, что землю у помещиков нужно отбирать, так как она принадлежит трудовому народу, скот разбирать для своих надобностей, а в господских домах устраивать школы и т. д. Белецковка шумела и волновалась. Декреты Совнаркома, приказы Рады и универсалы[47]47
  Универсалы – политико-правовые акты, принятые Центральной радой Украины. Всего с июня 1917 по январь 1918 г. было выпущено четыре универсала.


[Закрыть], друг другу противоречившие, окончательно сбили народ с толку. Результатом бесконечных митингов, происходивших в деревнях, было постановление: в имение назначить комиссара для наблюдения за инвентарем, дом, где мы жили, обратить в школу, прекрасный племенной скот продать с аукциона крестьянам, а деньги, вырученные при продаже, обратить на культурно просветительные цели. Комиссаром был назначен ехидный малоземельный мужичонка, взявшийся сократить наше питание, считая наших кур и свиней народным достоянием. В одну половину занимаемого нами дома была переведена сельская школа (другую половину энергичная Е.Л. Велецкая сумела отстоять), в один мало прекрасный для нас день скот был разделен между белецковскими крестьянами, а в усадьбе оставлены для пользования лишь две коровы. По поводу всего этого сельский Совет приходил к Е.Л. Велецкой с извинениями, пытаясь объяснить ей, что все, содеянное ими, было сделано лишь потому, что такой новый закон вышел.

Отсутствие каких-либо сведений из Петербурга заставило Ю.А. Ден решиться на отчаянный шаг и предпринять поездку в Петербург, несмотря на начавшуюся демобилизацию армии. В сущности, никакой демобилизации не было. Это было стихийное движение миллионных масс в серых шинелях, переполнявших поезда, терроризирующих железнодорожный персонал и сплоченных лишь одним желанием как можно скорее вернуться в родные места.

В начале декабря Ю.А. Ден уехала и к Рождеству вернулась. Дни ее отсутствия прошли в Белецковке в томительном беспокойстве за нее. Она привезла с собой успокоительные новости. Происшедший переворот на нашей организации не отразился, Марков-второй работает не покладая рук. В данный момент идет сбор материальных средств для отправки офицеров группами и одиночным порядком как в Тобольск, так и в его окрестности; у него имеется уже более 150 человек, но пока отправлен один только Седов, от которого, правда, с места известий еще не поступало, и Марков очень беспокоится за него.

Ю.А. Ден видела в Петербурге А.А. Вырубову, которой в первую половину октября удалось освободиться из Свеаборгской крепости, где она находилась в заключении после кошмарного пребывания под арестом на яхте «Полярная Звезда».

Несчастная Анна Вырубова совершенно разбита и больна после всего перенесенного и только с трудом оправляется на своей квартире. По полученным сведениям, большевистский переворот до настоящего времени никаких изменений в жизнь их величеств в Тобольске не внес и там все обстоит благополучно. Петербург после понесенного погрома внешне потускнел и побледнел; нарядная толпа с Невского исчезла. Жизнь делается все тяжелее, и дороговизна превзошла все ожидания.

Свою квартиру Ю.А. Ден нашла занятой какими-то комиссарами-матросами, и ей пришлось остановиться у знакомых. Вот какие новости она привезла с собой.

То, что ей пришлось перенести по дороге, не поддается никакому описанию. Вагоны переполнены через край, окна в них отсутствуют, так как они выбиты разгулявшимися товарищами, попутно оборвавшими обивку с сидений, а в некоторых вагонах даже отвинтившими все медные части.

Выслушав рассказ Ю.А. Ден о петербургских впечатлениях, я ответил ей, что, несмотря на то что из Тобольска получены хорошие сведения и работа Маркова развивается удачно, я все же считаю положение их величеств критическим и требующим немедленной помощи. Отправка одного лишь Седова является каплей в море, прошел уже достаточно долгий срок, и надлежало сосредоточить в Тобольске значительно большее количество верных людей.

Ю.А. Ден успокаивала меня, говоря, что за этим дело не станет и что в ближайшие дни начнется такая постепенная концентрация.

На это я ответил, что независимо от того, начнет ли Марков-второй посылать людей или нет, но я во что бы то ни стало проберусь в Тобольск, так как считаю, что мое место вблизи от их величеств.

Я бы давно предпринял эту поездку, но мне мешало отсутствие надлежащих документов. Мне удалось раздобыть их, и то случайно, только в середине января.

На Рождество маленькому Титти была устроена елка. Этот не по годам развитый мальчик сделался большим моим другом и очень привязался ко мне. Воспитанный в понятиях истинного православия, он был очень религиозен, и я, присутствуя иногда на его вечерних молитвах, бывал растроган теми горячими молитвами, которые он возносил к престолу Всевышнего о любимой им тете Бэби[48]48
  Тетей Бэби сын Юлии Ден называл императрицу.


[Закрыть] и всей царской семье.

Скромным семейным праздником отпраздновали мы наступление Нового года. Как далеки мы были тогда от мысли, что, выпивая первый бокал вина за здравие дорогих нам их величеств, нам придется в этом году перенести столько горя и разочарований…

Во второй половине января, когда я деятельно готовился к отъезду, подбирая себе соответствующий туалет в виде простого и весьма потрепанного солдатского обмундирования, из Киева нам сообщили о борьбе украинских войск с войсками какого-то, дотоле неведомого, большевистского полковника Григорьева. Киев подвергся форменной осаде… Кроме того, пошли слухи, что создается повсеместно «вiльное казачество», что-то вроде отрядов гражданской обороны, и что этими формированиями руководит генерал Скоропадский, бывший мой бригадный командир и начальник дивизии.

В двадцатых числах приехал неожиданно в имение денщик ротмистра Н., который с маршевым эскадроном ушел в ноябре на присоединение к полку в Херсон. Он рассказал мне, что мой родной и любимый Крымский полк подвергся в ночь на 1 января в Симферополе полному разгрому со стороны севастопольских матросов, учинивших над офицерами и солдатами кровавую расправу. Оказывается, что полк в составе шести кадровых эскадронов, стрелкового эскадрона, пулеметной команды и пришедших из Новогеоргиевска трех маршевых эскадронов в начале декабря походным порядком в блестящем виде пришел в Крым, где к тому времени образовалось правое Национальное правительство, поставившее себе целью создать национальные войска явно антибольшевистского направления. Этим молодым формированиям вскоре пришлось столкнуться с севастопольскими матросами и рабочей Красной гвардией. Наскоро сколоченная пехота серьезных боев не выдержала, и всю тяжесть принял на себя мой полк. Его неравная борьба с превышающим его во много раз противником окончилась катастрофой. Полк потерял больше половины своего наличного состава офицеров и солдат, и остатки его рассеялись по горам и бежали из Крыма. В бою погиб и мой сводный брат, ротмистр Думбадзе. Погибли мученической смертью полковники Алтунджи, Биарсланов, ротмистр Губарев, барон Медем, поручик Добровольский и ряд других моих друзей и приятелей. Ротмистру Н. с трудом удалось бежать.

Это известие о трагической гибели моего сводного брата и любимого полка как гром поразило меня. Скверно для меня начинался новый год!

23 января Кременчуг после короткого боя с местными большевиками был занят частями пехотного полка, в мирное время стоявшего в Кременчуге, теперь украинизировавшегося и в большом порядке вернувшегося с фронта.

В то время у нас гостили два члена Одесской организации, приехавшие оттуда для связи с нами. Мы решили сделать разведку и побывали в Кременчуге. Мы застали город в повышенном и радостном настроении, формировалось местное «вiльное казачество». Молодежь, реалисты, гимназисты и, кроме того, вообще штатское население, равно как и находившиеся в Кременчуге офицеры, толпами шли к вербовочному пункту, где несколько гимназистов вели запись вступающих, а в соседнем помещении выдавались винтовки и патроны. Мы правильно учли, что путем записи в «вiльное казачество» мы сможем легко раздобыть оружие, которое нам сможет пригодиться, но не учли твердости занятого украинцами положения, что едва не стоило мне жизни.

Записавшись в «вiльное казачество», мы сумели четыре раза получить винтовки, а так как, кроме нас троих, записалось еще трое наших сотоварищей, то мы перетянули у украинцев 24 винтовки и патроны в количестве 3000 штук. Все добытое нами вооружение мы благополучно доставили в Белецковку, где оно и было спрятано.

Торжество украинцев в Кременчуге продолжалось недолго, всего три дня, после чего большевистские части тоже почти без боя заняли Кременчуг, а «вiльное казачество» без выстрела разбежалось. Через два дня после водворения в Кременчуге харьковских товарищей нас посетил красный конный отряд во главе с комиссаром Крюковского Совета, армянином по национальности, скрывшимся во время владычества украинцев из Крюкова и вернувшимся уже с красноармейцами. Внешне отряд был очень импозантен. Люди сидели на прекрасных конях, были отлично одеты, в черных папахах и в бурках на плечах.

Е.Л. Велецкая приняла этого комиссара, которого знала раньше, так как имела с ним дела по имению. Оказалось, что отряд приехал меня арестовать, так как имелся донос, указывающий на мою принадлежность к «вiльному казачеству».

Екатерина Леонидовна принимала этого субъекта в гостиной, а мы находились рядом в столовой и слышали каждое слово из происходящего разговора. Не могу сказать, чтобы я был в восторге от всего слышанного. Бежать было невозможно. Меня спасла огромная выдержка и хладнокровие Екатерины Леонидовны. Она сумела убедить комиссара точнее проверить донос, доказывая ему, что все сказанное в нем ложь, и умоляла его оставить меня, хотя бы временно, в покое, ручаясь, что я никуда не убегу, так как не брошу их беззащитный дом.

Комиссар, плотно закусив и выпив бутылку отличного старого красного вина, раздобрился и, обещав назначить строжайшее расследование по моему делу, уехал, оставив меня в покое.

Я решил как можно скорее скрыться из Белецковки и сначала поехать в Харьков, так как имел поручение от Ю.А. Ден передать письма монархических организаций генералу от кавалерии графу Келлеру и еще одному лицу, проживавшему там, а оттуда проехать через Москву в Петербург.

Задержка произошла из-за отсутствия солдатской шинели, которую я раздобыл только 31 января утром, и я назначил свой отъезд на следующий день. Меня до Харькова вызвался сопровождать денщик ротмистра Н., бравый малый, очень надежный и хороших старых правил солдат. Документ был уже заготовлен. Я достал несколько чистых бланков с печатью 449-го пехотного Харьковского полка, из которого один использовал для себя, а остальные оставил у Ю.А. Ден для нужд ячейки. На бланке значилось:

«УДОСТОВЕРЕНИЕ

Дано сие охотнику вольноопределяющемуся 449-го Харьковского пехотного полка Сергею Марченко, уволенному в отпуск в Петроград сроком на 21 день по семейным обстоятельствам, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется.

Печать».

Но отъезд мне пришлось неожиданно ускорить и бежать из Белецковки еще 31-го, и вот почему. Около 8 часов вечера в маленькую гостиную нашего дома вбежал взволнованный Петр, который должен был со мной ехать, и крикнул:

– Ваше высокоблагородие, бежать надоть, крестьяне за вами идут!

Оказалось, что в сельском Совете решили меня арестовать. Об этом он узнал, будучи по какому-то делу в деревне, и немедленно бросился меня предупредить.

По дороге он встретил довольно большую толпу вооруженных чем попало крестьян, шедших к нам.

Раздумывать было нечего. Я мигом переоделся, вернее, на свою офицерскую форму натянул солдатскую рубашку, брюки, надел шинель и из-под фуражки выпустил ухарский, по тогдашней моде, клок волос.

Я едва успел проститься с обитателями маленького дома и обменяться последними фразами с Ю.А. Ден, как вооруженная толпа входила в усадьбу. Еще один последний поцелуй маленькому моему Титти, Юлия Александровна благословила меня дрожащей рукой…

– Храни вас Господь! – слышится мне вслед ее голос, и мрак зимней ночи скрывает от меня ее фигуру, вышедшую проводить меня на террасу дома, обращенную к обрыву.

Мы с Петром кубарем скатываемся с него и оказываемся в плавнях.

В кромешной тьме мы огибаем имение и выходим на чистое вспаханное поле. Где-то вдали мерцают огоньки. Это Белецковка. Вскоре и они скрываются из виду, и мы остаемся одни среди беспредельных черноземных полей.