
Автор книги: Сергей Марков
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)
Глава XV
Будучи еще в Петербурге, я читал в газетах о жизни, порядках и нравах в Орше, пограничной станции новой великой коммунистической России. Описания были довольно откровенны, так как я читал буржуазные газеты, в то время еще с грехом пополам выходившие и кое-как прозябавшие под неумолимым оком новейшей цензуры.
Правда, их закрывали почти немедленно за каждый пустяк или облагали непомерными штрафами, но окончательно их удушить товарищи еще не решались, вернее, конфузились. Бывало, читаешь сегодня, предположим, «Петроградский листок», а завтра, смотришь, его уже и в помине нет, кончился, голубчик, а на его месте «Петроградское утро», послезавтра «День», потом «Вечер», «Эхо», «Час» и т. д. до бесконечности.
Вскоре после моего отъезда, как мне передавали позднее вырвавшиеся из Совдепии, большевики конфуз свой спрятали в карман и плюнули, так сказать, прямо в лицо всем обещанным свободам, окончательно задув свободное слово.
В этих газетах сообщалось о кошмарных условиях жизни многих тысяч беженцев из Польши, жаждавших вернуться в родные края, громадного количества украинцев, а вернее, просто русских, спасавшихся от прелести советского рая, и военнопленных, как русских, так и немецких, стремящихся скорее вернуться на родину.
Газеты не преувеличивали. Донельзя загрязненная станция была забита многотысячным людом, все пути заставлены поездами, но движения никакого не замечалось. Всюду на видных местах висели надписи: «Граница временно закрыта».
Как мне сказали, это «временно» продолжается уже неделю, но вскоре ожидается открытие границы. Объясняли это обстоятельство на все лады, но самым правдоподобным было объяснение, что у немцев с товарищами вышли недоразумения. Пропускались с обеих сторон только санитарные поезда. Граница, как ее тут все называли, вернее сказать, демаркационная линия начиналась в нескольких сотнях шагов от вокзала. Орша-пассажирская была в пределах Совдепии, Орша-товарная была уже в руках немцев. Демаркационная линия была ясно обозначена высокой оградой, метра в три вышиной, из колючей проволоки, весьма солидно и прочно построенной. Ограда эта тянулась направо и налево от вокзала, сколько глазу было видно. За ней стояли немецкие посты, приблизительно по одному часовому на каждые сто пятьдесят шагов.
По-видимому, германская каска была в большом респекте – к ограде и на десять шагов никто не проходил.
С нашей стороны часовых не было, и только изредка вдоль ограды проходили патрули каких-то оборванцев в полувоенной форме с винтовками, болтавшимися на веревках за правым плечом, вместо ремня. Во время осмотра мною демаркационной линии, проходя недалеко от забора по тропинке, ведшей к пропускному пункту, я наткнулся на такой патруль.
С немецкой стороны до меня донесся такой диалог:
– Du, Karl, was fuer Halunken sind das?[66]66
Ты, Карл, [знаешь,] что это за хулиганы? (нем.)
[Закрыть]
Я увидел здоровенного немца, видимо только что приехавшего сюда и с удивлением смотревшего на наших красавцев, проходивших мимо него. Его сосед Карл ответил ему:
– Das sind keine Halunken, das ist die russische Grenzwache![67]67
Это не хулиганы, это русская пограничная охрана (нем.).
[Закрыть]
– Ah, so… Und ich dachte…[68]68
Ах вот как… А я думал… (нем.)
[Закрыть] – вырвалось у него, и он мерно и тяжело зашагал к своему участку.
Что думал этот немец, он не сказал, но нетрудно было догадаться, за кого мог принять наших товарищей этот бравый немец и что он о них подумал. После фронта я впервые видел немцев, так сказать, на мирном положении, но, когда услышал этот разговор, сердце мое облилось кровью, сделалось тяжело и обидно на душе… До чего мы дожили! Какой позор!
Когда я подошел к пропускному пункту, устроенному на шоссе для проходивших границу пешком и на лошадях, я увидел огромные ворота в ширину шоссе и рядом с ними калитку с вертушкой перед воротами. За ними стояли усиленные наряды часовых, а в нескольких десятках шагов был выстроен прехорошенький деревянный домик, где, видимо, помещался караул и начальник пропускного пункта.
Около калитки стояла большая очередь разнообразного люда, стремившегося попасть на немецкую сторону. Несколько унтер-офицеров и фельдфебелей очень тщательно контролировали документы, по очереди пропуская столпившихся. Я уж было обрадовался, что, быть может, здесь мне удастся проскочить, но на мой вопрос один из унтер-офицеров очень любезно ответил:
– Ausgeschlossen! Hier laesst man nur die Grenzbewohner durch![69]69
Исключено! Здесь пропускают только жителей приграничья! (нем.)
[Закрыть]
Потерпев неудачу, я вернулся на вокзал. В это время на немецкую Оршу подходил санитарный поезд с немецкими военнопленными. Из открытых окон вагонов слышались веселые голоса, возгласы, крики и неслось пение: «Deutschland, Deutschland uber alles!»[70]70
«Германия, Германия превыше всего!» (нем.)
[Закрыть]
Многие солдаты высовывались в окна, махали платками и своими шапочками. Доносились прощальные крики, вроде «Прощайте, товарищи!», с прибавлением трехэтажного непечатного ругательства… Так поминали немцы наших товарищей, давших им возможность вернуться на родину, за их доблести!
Поезд быстро проходил мимо вокзала, и вскоре за ним мелькнули два глаза красных фонарей, и он скрылся в немецкой Орше, провожаемый с нашей стороны тысячами завистливых глаз.
Я уже собрался войти в заплеванный зал 1-го и 2-го классов, как увидел длинную фигуру германского офицера в гусарском доломане и цветной фуражке, мерно прохаживавшегося с папиросой в зубах и стеком в руках по перрону.
Еще в Петербурге среди разных заметок об Орше я прочел, что эвакуацией немецких военнопленных в Орше заведует гусарский офицер фон Боден.
Я решил идти напролом, так как другого способа вырваться отсюда не было, и, подойдя, обратился к нему по-немецки:
– Verzeihen Sie bitte, Herr Leutnant, darf ich Ihnen ein paar Worte sagen?[71]71
Извините, пожалуйста, господин лейтенант, могу ли я сказать вам пару слов? (нем.)
[Закрыть]
Он вздрогнул и обернулся:
– Was wuenschen Sie denn?[72]72
Что вам угодно? (нем.)
[Закрыть]
– Ich bin russischer Offizier und reise von Petersburg zu S. К. Н. Grossherzog von Hessen in wichtiger Angelegenheit[73]73
Я русский офицер и следую из Петербурга к его высочеству великому герцогу Гессенскому с важным поручением (нем.).
[Закрыть].
Говорил я почти шепотом, но на лице немца не выразилось ни малейшего удивления.
– Haben Sie Dokumente?[74]74
У вас есть документы? (нем.)
[Закрыть]
– Jawohl[75]75
Так точно (нем.).
[Закрыть].
– Morgen um 10 Uhr kommen Sie zu der Demarkationslinie![76]76
В 10 часов утра подходите к демаркационной линии (нем.).
[Закрыть]
Он повернулся налево кругом и тихими шагами, пощелкивая себя стеком по сапогу, как ни в чем не бывало пошел дальше по перрону.
Перемучившись всю ночь на твердой скамье, чемодан я сдал на хранение (тогда это еще существовало!) и собирался уже пройти к пропускному пункту, как вдруг услышал недалеко от себя разговор, из которого понял, что кое-кого большевики пропускают, но для этого надо сходить в местечко и исхлопотать себе в местном Совете пропуск. Его дают, но это стоит денег. Я принял это к сведению и без четверти десять был около заветных ворот. С немецкой аккуратностью (часы мои показывали ровно 10 часов) из сторожки вышел офицер, с которым я вчера говорил, подошел к воротам, сделал знак часовому, ворота приоткрылись, еще один шаг, и я оказался на немецкой стороне.
Я пошел за лейтенантом к сторожке и когда вошел туда, то в одной из комнат застал еще двух офицеров, капитана Генерального штаба и поручика в форме летчика.
Офицеры представились мне. Лейтенант, который привел меня, как я и предположил, оказался фон Боденом, тем самым, о котором я читал в газетах. Фамилии других я сейчас не помню. Капитан попросил у меня документы. Когда я вынимал их (они просто у меня весьма аккуратно спрятаны), то летчик, наблюдая мои манипуляции, одобрительно покачал головой и заметил:
– Sehr gut! Tadellos! So aehnlich habe auch ich gemacht, als ich in London war[77]77
Очень хорошо! Безупречно! Я тоже делал нечто подобное, когда был в Лондоне (нем.).
[Закрыть].
Когда офицеры убедились в подлинности моих документов, а особенно когда увидели два удостоверения германского Императорского консульства в Петербурге, свидетельствовавших о том, что 26 июля и 5 августа мною отправлены два письма на имя великого герцога, они сделались предупредительно любезными, расспросили меня о цели моей поездки, причем капитан попросил информировать их командование в Орше о моих петербургских впечатлениях вообще и о жизни в Совдепии в частности. Мне дали одного солдата в провожатые, и я, распрощавшись с ними, отправился в штаб командования.
Он находился приблизительно в версте от пропускного пункта. На большой поляне среди леса, недалеко от станции Орша-товарная, немцы за время их пребывания построили целый городок, состоящий из солидных деревянных домов и легких дощатых бараков, идеально распланированных между широкими улицами с электрическим освещением. Перед домами почти всюду виднелись палисадники с зеленью и цветами. Чистота всюду стояла идеальная. Были также и магазины, около которых толпились солдаты: книжная торговля со свежими газетами, галантерейный магазин, мануфактурная и сапожная торговли. На улицах виднелись надписи, вроде: «Kaiser-Wilhelm-Strasse», «Hindenburg-Strasse»[78]78
«Улица кайзера Вильгельма», «Улица Гинденбурга» (нем.).
[Закрыть] и т. д.
А на домах вывески: «Verbindungsoffizier»[79]79
«Офицер связи» (нем.).
[Закрыть], «Garnisonsver– waltung»[80]80
«Гарнизонное управление» (нем.).
[Закрыть] и стрелки с надписями: «Zur Kommandatur»[81]81
«К комендатуре» (нем.).
[Закрыть] и др.
Густыми пачками тянулись телеграфные и телефонные провода. Мой проводник проводил меня в комендатуру, и мы остановились перед дверью с плакатом: «Kommandatur».
Солдат пошел обо мне доложить, вскоре вернулся, и я очутился перед хозяином комнаты, высоким, здоровым лейтенантом, человеком средних лет с неизменной сигарой в зубах.
Узнав, по какому делу я пришел, он любезно пригласил меня сесть, взял лист бумаги и стал на нем записывать мои рассказы о порядках, царящих по ту сторону колючей проволоки, а также впечатления, полученные мной в Совдепии. На его вопрос, как относятся в России к ним, немцам, я чистосердечно ответил, что за навязанный нам Брестский мир не хвалят, Антанта имеет много сторонников, но, несмотря на это, мы ждали немцев во время наступления их на Петербург в январе и феврале как избавителей, и если бы они взяли тогда Петербург, то им усыпали бы путь цветами и всячески облегчили их действия, направленные против большевиков. Теперешняя их политика в отношении большевиков – на юге одна, на севере другая – популярности им не делает, и такая политика, по-моему, не только гибельна для их престижа в русских глазах, но гибельна и для Германии, так как рано или поздно большевистская зараза перекинется к ним. Крооль (так звали лейтенанта) молча слушал меня, но при последних моих словах он рассмеялся, и у него вырвалось:
– Davor haben wir keine Angst![82]82
Это не то, чего мы боимся! (нем.).
[Закрыть]
Я же, настаивая на своем, утверждал, что, по-моему, немцам надо как можно скорее освободить Петербург, потом Москву и выкинуть большевиков, по крайней мере, за Волгу, где они сдохнут сами. Когда я, особенно сильно подчеркивая каждое слово, заявил Кроолю, что если в самое ближайшее время, а именно в течение ближайших двух-трех месяцев, германское командование не сделает этого, то я не уверен, не проиграет ли Германия благодаря этой ошибке войны.
Крооль даже обиделся на меня:
– Wie koennen Sie so was sagen? Wir koennen den Krieg nicht verlieren! Das ist ein Unsinn! Ausgeschlossen![83]83
Как вы можете так говорить? Мы не можем проиграть войну! Это нонсенс! Исключено! (нем.)
[Закрыть]
Я ему ответил, что спорить с ним не буду, пускай он остается при своем мнении, но я его прошу официально занести в протокол следующее:
«Корнет Марков высказывает, что дальнейшее пребывание большевиков у власти является не только для России, но и для Германии гибельным. В случае если Германия освободит Россию от большевизма, она встретит в лице русских самое доброжелательное к себе отношение. Никакого противодействия со стороны русских национальных организаций германские войска не встретят. Освобождая Россию от кучки бандитов и хулиганов, засевших в Кремле, немцы спасают тысячи невинных жизней, что им никогда не забудется. Корнет Марков указывает, что, по его глубокому убеждению, Германия должна в самый короткий срок покончить с большевизмом, заняв Петроград и Москву, помочь нам создать настоящее национальное правительство и прекратить творящиеся безобразия. Если же Германия этого не сделает, то корнет Марков уверен, что большевистская зараза в той или иной степени проникнет в Германию, и она войну проиграет».
Когда Крооль закончил записывать мое заявление, я прибавил, что очень хотел бы, чтобы мои предположения не оправдались и чтобы события развернулись так, как ему, Кроолю, хочется, но я пессимист в этом вопросе, таковым и останусь.
Хотелось бы мне теперь, через десять лет, повидать лейтенанта Крооля, попросить его разыскать в архиве командования в Орше мои заявления и попросить его прочесть их мне вслух. Что сказал бы теперь этот самонадеянный лейтенант? А может быть, мои показания пошли на растопку сознательными немецкими солдатами в памятном для них ноябре 1918 года?
– Очень рад, что вам благополучно удалось вырваться из советского рая! Вы, вероятно, сегодня же поедете дальше? Если вы хотите поехать в Германию, то вам надлежит обратиться в «Обер-Ост» за пропуском! – любезно обратился ко мне Крооль, поблагодарив за данные ему сведения.
Я ему ответил, что сначала хочу проехать в Киев для свидания с некоторыми лицами, к коим меня направил один петербургский политический деятель, тоже заинтересованный в вопросе спасения царской семьи, и уже там, через «Обер-командо»[84]84
Высшее командование.
[Закрыть], буду просить разрешения на въезд в Германию, а в данный момент я собираюсь вернуться обратно на русскую сторону. Крооль в ужасе посмотрел на меня и подумал, вероятно, что я сумасшедший.
– Зачем? – вырвалось у него.
Я ему объяснил, что у меня остались вещи на вокзале. Я не мог взять их с собой, идя по пешеходной дороге, не будучи замеченным товарищами. Он покачал головой и осведомился, нет ли у меня с собой еще чего-нибудь, чего я не хотел бы показывать большевикам, в случае если они меня на границе обыщут.
Я вспомнил, что у меня спрятаны на себе две пятисотки, которые я достал и отдал Кроолю на сохранение. Распрощавшись с ним, я отправился обратно.
С тяжелым чувством перешел я заветную черту и снова оказался в царстве хамства, насилия и произвола.
На следующий день я отправился в местечко Оршу, в местный Совдеп, где, я слышал, дают пропуска для выезда за границу. И действительно, на дверях этого почтенного учреждения висел плакат, возвещавший собравшейся в довольно большом количестве публике, что граница впредь до распоряжения закрыта и что пропуска выдаются только больным совработникам и учащимся высших учебных заведений. Прочтя это объявление, я воспрянул духом… Чем же я не больной совработник?..
И в самом деле, когда эта лавочка открылась и до меня дошла очередь, какой-то носатый, с отвислыми ушами брюнет, осмотрев мои документы, нашел их вполне достаточными и поставил выездной штемпель. Я ликовал и хотел подсунуть товарищу 25 рублей, но он отказался, любезно ответив:
– Что вы, товарищ! С вас? Ни за что!..
Получив еще одну отметку от самого комиссара, я стрелой помчался на вокзал, взял находившийся на хранении чемодан, нанял за 25 рублей извозчика, согласившегося перевезти меня в немецкую Оршу, и тронулся в путь.
Через полчаса езды по шоссе я оказался около домика, находившегося в версте от германского пропускного пункта, где помещалась советская таможня.
Извозчик мой остановился. Ко мне подошли два субъекта с винтовками, сотоварищи тех самых «Halunken», которых я уже видел в первый день по приезде. Они отобрали у меня паспорт и удостоверение и пошли с ними в дом. В то же время ко мне подошел благообразный старичок, оказавшийся старым таможенным чиновником, но состоявший теперь на советской службе, который спросил меня о том, что находится в моем чемодане. Приняв два десятка папирос, старичок оставил меня в покое и сказал вернувшимся субъектам, что вещи мои досмотрены и ничего предосудительного нет. Получив документы, я приказал извозчику гнать скорее, так как я рискую опоздать к поезду. Мне не верилось, что все мои муки кончились, что красный кошмар остается позади и что пережитый год душевного рабства окончился.
Вот и ворота. Я показал пропуск. Часовой открыл их, и мы очутились в ином, свободном мире!..
Я снял шапку и перекрестился широким русским крестом…
«Спасен!» – мелькнуло у меня в голове…
Глава XVI
Курьерский поезд Жлобин – Киев быстро мчался, строго следуя расписанию, и не останавливался на маленьких станциях. Они мелькали перед глазами, совсем как раньше, чистенькие и аккуратные, но с неизменными немецкими часовыми в касках, мерно прохаживавшимися по перрону.
Я сидел в чистом купе с мягкими диванами, и мне не верилось, что это явь, не сон, а действительность! В вагоне публики было мало. Всюду виднелись немецкие надписи: «Для курящих» – «Fuer Raucher», «Занято» – «Besetzt», «Заказано» – «Bestellt», «Только для офицеров» – «Nur fuer Offiziere» и т. д.
Медные части вагона сверкали полировкой, коридор был подметен, окна протерты, и даже имелся проводник, к моему изумлению принесший, как встарь, вечером запломбированный мешок с чистым бельем и постеливший мне кровать!
Все надписи были не пустым звуком, а их почтительно читали и строго исполняли, и если купе в дороге и заполнялось, то в пределах положенного количества пассажиров, словом, в каких-нибудь нескольких часах от советского рая все шло по-старому, все было в полном порядке и жизнь текла нормально. Грустно было сознавать, что причиной такого благополучия являются немецкий сапог и немецкая каска, твердо стоявшие на нашей земле и перед которыми русский народ в массе трепетал и низкопоклонничал…
Никакого хамства и в помине не было, его как рукой сняло. На станциях ко мне обращались какие-то типы в военной форме, видимо бывшие солдаты, и, присматриваясь к моей полувоенной форме, прикладывали руку к козырьку, величали:
– Ваше благородие…
Но это мало меня радовало, и я не без омерзения вспоминал недавно виденную мною в Жлобине картину.
Перрон в блестящем порядке. Всюду у входов и выходов бравые немецкие часовые и какой-то лейтенант, фланирующий, видимо, для порядка по платформе.
В ожидании поезда меня благодаря удостоверению, полученному в Орше, пропустили на перрон, остальная же публика, столпившаяся внутри вокзала, сдерживалась немецкими фельджандармами. За пять минут до отхода поезда они стали, после проверки документов, пропускать пассажиров по очереди на платформу.
Одним из первых на перрон попал здоровенный парень в военной форме, распоясанный (пояс висел у него на плече), с воротником рубашки, загнутым вовнутрь, и фуражке, блином сидевшей на голове, из-под которой выбивался ухарский клок волос. Одним словом, это был, по-видимому, типичный сотоварищ тех революционных воинов, о которых я уже писал, виденных мною не только в Орше, но и во всей Совдепии, который с легкостью мог стать красой 1-го Тюменского уланского эскадрона! Парень остановился в конце платформы, заложив руки в карманы, закурив цигарку, и с интересом стал наблюдать образцовую смену германских часовых. Лейтенант заметил этого субъекта, игриво помахивая своим стеком, ленивыми шагами подошел к нему и, не говоря ни слова, огрел этого молодца по физиономии накрест стеком так, что багровые полосы, как шрамы, сейчас же выступили на ней. Вмиг исчезло с лица этого молодчика ясно выраженное революционное нахальство, цигарка вылетела изо рта, рубашка была застегнута и пояс оказался на месте. Перед лейтенантом стояла жалкая фигура с рукой у козырька, на дрожащих согнутых коленках, умоляюще лепетавшая:
– Вв-в-вин-о-ов-ват, ва-ш-аше благ-лаг-о-о-родие!
Лейтенант презрительно сплюнул.
– R-r-raus! Gauner![85]85
Вон! Каналья! (нем.)
[Закрыть] – свирепо крикнул он.
Gauner не заставил себя долго ждать и быстро затерялся в толпе. В душе я вполне понял лейтенанта, возмутившегося при виде такой распущенной, хамской фигуры, вполне одобрил его поступок, но мне было безумно больно сознавать, что этот, все же русский, солдат без объяснения понял свою вину, затрепетал и затрясся, прося прощения у своего бывшего врага…
Этот же солдат в каких-нибудь десятках верст от Жлобина, встретив по ту сторону колючей изгороди своего, родного ему офицера, был волен распорядиться его жизнью и смертью. Рубашку «декольте», отсутствие пояса и цигарку в зубах считал он признаком особого шика и чуть ли не главнейшим завоеванием революции…
Вспомнились мне и озлобленные рожи комиссаров, виденных мною в немецкой Орше, когда, очутившись вне советской зоны досягаемости, я испытал шалое, быть может, мальчишеское желание сбросить штатское платье и надеть свою полувоенную форму, сшитую еще в Тюмени, с той лишь разницей, что я мог теперь надеть на фуражку офицерскую кокарду, которая была хорошо припрятана в чемодане, и пришить на борт плаща георгиевскую ленточку, тоже бывшую со мной. Сказано – сделано. Я остановил своего извозчика, не доезжая до станции, около большого состава товарных вагонов, стоявших порожними на запасных путях, расплатился с ним, дотащил чемодан в один из вагонов и там переоделся. Не успел я вылезть во всем своем великолепии из вагона на шоссе, чтобы пешком дойти до станции, как навстречу мне попался шикарный парный фаэтон. Когда он поравнялся со мной, я глазам не поверил: среди трех штатских, сидевших в нем, один был тот самый комиссар, который за два часа до этой встречи выдал мне пропуск в Совдепе!
Мы узнали друг друга. Сначала он при виде меня до того растерялся, что даже разинул рот, потом что-то сказал своим спутникам, и лицо его исказилось от бешенства. Я не выдержал, снял фуражку, помахал ею вслед удалявшемуся экипажу и крикнул что было мочи:
– Товарищи! Кланяйтесь Совдепам!
Почему мне именно эта фраза в голову пришла – не знаю… В отличном настроении я пришел к лейтенанту Кроолю, который от души хохотал, когда я ему рассказал об этой встрече.
Получив свои деньги и проездной документ, напутствуемый пожеланиями счастливого пути как со стороны Крооля, так и пришедшего Бодена, я отправился на вокзал, и вскоре небольшой буммельцуг[86]86
Буммельцуг – пассажирский поезд.
[Закрыть] прифронтового сообщения, тяжело пыхтя своим маленьким паровозом, потащил меня в Жлобин.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.