Текст книги "Месть Акулы"

Занятие прервал сигнал пейджера. Прочитав сообщение Волгина, Андрей чертыхнулся по поводу своей забывчивости и потянулся было к телефонному аппарату, стоявшему на полу возле шкафа, но решил сначала закончить с блокнотом. После этого миссию в чужой квартире можно будет считать завершенной. Но вдруг разгаданный рисунок вынудит провести новый, более тщательный обыск жилища или подскажет адрес, проверить который надлежит в первую очередь?

Сдув с бумаги лишние частицы пепла, Акулов посмотрел на результат своих трудов с легким разочарованием. Жизнь, конечно, покажет, но, скорее всего, он не стоил истраченного времени и замаранных пальцев.

Ни директив о явках и паролях, ни указаний о местонахождении клада там не было.

Кто-то нарисовал большую, объемную букву «Р», от нижней точки которой разветвлялись зигзагообразные молнии.

И написал вокруг нее: «Ростик… Ростик… Rostislaff».

* * *

– Я смогу его опознать, – продолжала Марина. – Надо было, конечно, собаку натравить. Ненавижу мужиков, которые крутятся около школ. Рудик бы ему быстро оторвал то, что танцору мешает, но… В четверг я просто затормозила от неожиданности, а сегодня – сам видишь, в каком состоянии. Утром вообще подняться не могла, хорошо, что Рудик дотерпел, не опозорился перед гостями. С пятницы бухаем, остановиться не можем. А что? Иногда нужно расслабиться. Тем более мужики наши подались на рыбаку, к вечеру только заявятся. Может быть, выпьем?

– Попозже. В какие окна заглядывал этот парень?

– Конечно, первого этажа!

– Это я понимаю. В класс, в столовую? Может, он просто компьютер хотел унести?

– По-моему, в спортзал. Я не очень в этом хорошо разбираюсь, но, помню, подумала: ах ты, маньяк! Взрослых баб ему мало, так он зырит, как малолетки переодеваются. Подругу на родительском собрании предупреждали о таких.

– Как он себя вел?

– Да никак, обычно! Крутился под окнами, место искал, откуда видно получше! Меня увидел и остолбенел. Постоял молчком, а потом в кусты сиганул. Рудик бы, конечно, догнал, да я… – Марина Викторовна махнула рукой.

Ротвейлер глухо зарычал. То ли подтверждал слова хозяйки, то ли намекал, что готов довольствоваться ментом, если не довелось сразиться с маньяком.

Марина истолковала это по-своему:

– Наливай, а то он укусит.

Волгин плеснул коньяк в две рюмки.

– Испугался?

– Ну.

Важность показаний Марины сейчас оценить было трудно. Может, она действительно спугнула мелкого извращенца, но нельзя было исключить и тот факт, что женщине довелось столкнуться с убийцей, подготавливающим преступление. Поведение его выглядело не очень понятным, хотя… Волгин давно убедился, что не бывает ситуаций или человеческих поступков, которые нельзя объяснить. Просто иногда не хватает воображения, специальных познаний или информации. Рассказ Марины, в сочетании с мимикой и общей манерой поведения, звучал правдоподобно, и следовало закрепить психологический контакт, вытянуть подробности, которые она помнит сегодня, но не сможет рассказать завтра, проспавшись после пьянки или застеснявшись присутствия мужа.

Сергей поднял свою рюмку, изготовился сказать короткий тост, который прокачал в уме и счел подходящим для ситуации. Но Марина снова махнула рукой, повторив жест, которым минуту назад выразила сожаление по поводу своей нерасторопности:

– Чего там говорить, и так все понятно!

Выпили.

– Здесь курят?

– А как же! – Марина придвинула чашку с засохшим на дне пакетиком чая. – Тряси сюда, все пепельницы заняты.

– Как он выглядел?

– Кто?

– Маньяк.

– Молодой, лет двадцать пять, наверное. Симпатичный, высокий. А… А что еще надо сказать?

– Телосложение, волосы, формалина. Одежда.

– Ну, я так не могу! – Марина Викторовна надула губки. – Лицо как лицо, круглое, без усов. Волосы были под шапкой, как их разглядишь? Черное пальто, короткое, с накладными карманами. – Она похлопала себя по бюсту и бедрам: – В этих местах. Шарфик беленький, брючки. Брючки, кажется, с отворотами. И шапочка вязаная, «колпачок».

Волгин посмотрел в окно. Снегопад, начавшийся сразу после того, как он пришел в этот дом, давно скрыл все следы под окнами школы. Ни собаку пустить, ни слепки не снять, даже если женщина и сможет указать точное место, где он топтался.

Между, тем Марина Викторовна продолжала извлекать из памяти подробности, и вскоре должен был наступить момент, когда она сама себя начнет запутывать, сомневаясь в том, что разглядела доподлинно, и домысливая детали, на которые не обратила внимания.

.Волгин ей не мешал. Слушал, рассчитывая на то, что опыт поможет отделить зерна от плевел.

– Перчатки у него, кажется, были. Точно! Такого же цвета, как и пальто. Мне еще издалека показалось, что он руки в рукава прячет, а когда подошла, пригляделась – перчатки. Кожаные такие, толстые, на меху. И шапка… Или все-таки кепка?

Марина задумалась. За поддержкой несколько раз обращалась взором к бутылке, но Волгин не наливал, и женщине приходилось мучиться всухую.

– Да не помню я! – воскликнула она, адресуя Волгину упрек за свои мучения, но тут же радостно всплеснула руками, отчего халатик разошелся, открывая грудь, без малого целиком: – Вспомнила! В четверг он был в кепке. Тоже черного цвета, с коротким таким козырьком. А сегодня – в вязаной шапке. В четверг ведь потеплее погода была, правда? Вот он и оделся по-разному. А может, хотел меня специально запутать, думал, что не узнаю?

Не торопясь, Марина Викторовна сдвинула полы халата. Волгин подумал, что затруднения с памятью и последовавший вслед за этим всплеск эмоций могли быть сыграны специально.

– А больше я ничего и не знаю, – печально сказала Марина и снова сжала руки коленями.

– Надо будет составить фоторобот. – Слово «попробовать» он умышленно опустил, рассчитывая утвердительной интонацией подавить возможные колебания, но Викторовна не купилась:

– Не, я не смогу. Какой я художник?

– Художник будет наш, специальный. Эксперт.

– Но ему ведь надо будет что-то объяснять, а как я… И Валентину это не понравится, он у меня, – женщина хихикнула, – сидел за растрату. Не, рисовать мы ничего не будем. Ты уж извини меня, капитан. Вот посмотреть на живого, если поймаете, я соглашусь. Только чтобы меня он не видел. Поймаете?

– Постараемся. – Волгин открыл свою папку, достал чистый бланк протокола допроса. – Ну, раз ты отказываешься рисовать, то мне придется писать.

– Зачем? – Марина Викторовна насторожилась, и Сергей, чтобы разрядить обстановку, налил коньяка.

– Спасибо. Если честно, то я просто не знаю, что бы мы делали…

Выпив, женщина немного смягчилась, но все равно получить согласие на запись разговора удалось только после того, как приняли еще по сто граммов. Больше всего Волгин боялся, что завалится какая-нибудь «нимфа», разгляди! служебные бумаги и закатит скандал, попрекая Викторовну сотрудничеством с ментами. Ситуация, конечно, не тупиковая, есть способы разрубить и не такие узлы, но психологический контакт будет утерян.

Писал Волгин быстро, одновременно не забывая болтать со свидетельницей, поддерживая этот самый контакт и создавая препоны для возможности пойти на попятную, отказаться от сказанного или от подписи в протоколе, из опасений «быть затасканной по судам». Никто из полуголых подруг Марины не вменился; так что, дописывая последние строчки, Сергей стал больше опасаться не их, а какого-нибудь генерала из главка, который мог заявиться на место двойного убийства и, ни бельмеса не понимая в сыске, обозначить участие в раскрытии преступления обнюхиванием ОСГ[10]10
  Оперативно-следственная группа.


[Закрыть]. За коньячный выхлоп, конечно, не расстреляют, но объясняться придется, и не во всех кабинетах ссылки на оперативную необходимость будут восприняты с пониманием. Многие начальники решат: воскресенье, неожиданный вызов на службу, холодная погода – так какая, к чертовой бабушке, работа со свидетелем? Отговорка, и только.

– Все. – Поставив точку, Волгин придвинул бумаги к Марине, и в это время зазвонил сотовый телефон.

На связь вышел Акулов.

Прослушав его информацию, Сергей высказал свое мнение, одновременно прикидывая, где взять людей, которым можно доверять:

– Нужно ставить засаду. Он вполне может вернуться.

Запускать в квартиру, где живет сестра друга, первых попавшихся коллег не хотелось. Не в честности коллег вопрос, таких хватало, а в сочетании честности с тактичностью и воздержанным языком. Какие семейные тайны могут стать им известны за долгие часы ожидания? Станут ли они, случись такое, молчать или растреплют по всему управлению?

Оказалось, Акулов уже подумал об этом. Решение было не слишком законным, но рациональным:

– Я договорился с Денисом Ермаковым. Он уже послал трех человек, которые присмотрят за хатой снаружи. Первое время, пока мы не сможем определиться. Может быть, ночью я сам их сменю.

Вслед за Андреем перезвонил Катышев:

– Где вы с Акулой застряли? Дуйте ко мне, обход и другие доделают.

– Что-то случилось?

– Случится, если ты не пошевелишь своей задницей. Быстро ноги в руки и – сюда! Приехал Феликс Градский, директор этого «Сюрприза». Похоже, он знает, кто мог стрелять…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Феликс Платонович Градский рассказывает. – Бешеный Бык и декоративные рыбки. – Особенности местного шоу-бизнеса. – Васильевич и анаша. – Подводные наркоманы. – Анжелика и горец. – «…У них дома хранится оружие»

– Аромат коньяка и губная помада. Волгин, да ты морально разложился!

Как и любой мужчина в такой ситуации, Сергей правой рукой растер левую щеку, хотя и знал, что следов женских губ там быть не могло. Когда он покидал гостеприимную квартиру, Марина Викторовна, приглашая захаживать, когда станет поменьше работы, хотела его поцеловать, но Волгин ловко, без обиды для женщины, уклонился.

– На воре и шапка горит, – ухмыльнулся Катышев. – Дешево ты купился!

– Я продаюсь по демпинговым ценам и получаю прибыль от большого оборота.

Кабинет директора школы, в котором обосновался начальник ОУР для допроса свидетеля, был светлым и очень большим, гораздо большим, чем можно было предполагать, глядя как на здание целиком, так и на скромную дверь, обитую жестью, которая вела в эти хоромы из коридора второго этажа. Глядя на обитые деревом стены, новехонькую стильную мебель и аквариум, в котором Волгин смог бы принимать водные процедуры, начинало казаться, что находишься не в бюджетной организации, а посетил офис туристической фирмы. Не хватало рекламных буклетов – вместо них на полках, столиках и этажерках были выставлены всевозможные кубки, вымпелы, сувениры и портреты бывших учеников, от групповых до индивидуальных. Последней чести, видимо, удостаивались те, кто выбился в большие начальники и не забывал спонсировать альма-матер. Часть фотографий украшали автографы. Змеевидный росчерк чернел и на снимке, при виде которого Сергей поднял брови от удивления. Точно такие, только качеством хуже, в черно-белом ксероксном варианте, были размешены на стендах «Их разыскивает милиция»: выпускник школы подозревался в серии убийств и вот уже два с лишним года успешно скрывался от правосудия. Дата, проставленная под автографом, свидетельствовала о том, что «мокродел» посещал школу уже после того, как было вынесено заочное постановление об аресте.

Хозяйке всего этого великолепия, по причине ЧП вызванной из дома, Бешеный Бык определил место в приемной, отвечать на звонки и выпроваживать тех, кто вознамерился бы помешать оперативно-розыскному процессу. Дама, шокированная происшедшим, возразить не сумела.

Перехватив взгляд Волгина, устремленный на фотоснимок преступника, Катышев с досадой поморщился;

– Знакомого увидел? Давай-ка лучше делом займемся.

Перед директорским столом, с любопытством разглядывая Сергея, сидел незнакомый мужчина. Он был одет в дубленку и костюм, с дальнего расстояния в глаза бросались белизна сорочки и аккуратный узел полосатого галстука. Шелковая красно-черно-синяя лента выглядела несколько кричащей, дисгармонирующей с общим впечатлением, которое производил незнакомец: партийный функционер.

– Феликс Платонович Градский, – представился он, встав со стула.

Видимо, ему хотелось протянуть для пожатия руку, но он не знал, как такая попытка будет воспринята, и остался стоять, дожидаясь, пока ББ займет кресло директора, а Волгин расположится на диване у стены.

После этого Феликс Платонович тоже сел, поддернув почему-то только одну штанину, левую.

Черты лица Градского были мелкими и усредненными. Ни одного штриха, который, как галстук, вызывал бы диссонанс с остальными, не замечалось. Идеальная прическа, идеально выбритая кожа без прыщей, шрамов и родинок. Темные брови домиком придавали ему сходство с вечно грустным Пьеро, но желания посочувствовать Феликсу Платоновичу не возникало. Как только он начал говорить, по его голосу, жестам и мимике стало понятно, что этот человек не нуждается в сочувствии, не привык жаловаться и все свои проблемы разрешает сам.

– Феликс, расскажи все сначала, – предложил Катышев, и Волгин подумал, что его шеф возлагает большие надежды на свидетеля с внешностью функционера.

– Пожалуйста. – Градский расправил плечи, прочистил горло и выполнил еще какие-то неуловимые движения, отчего стал еще больше похож на человека, привыкшего выступать на трибунах.

Катышев нажал кнопку на селекторе – видимо, пока Волгина не было, он успел освоиться с оргтехникой директрисы.

– Попробую организовать кофе, – пояснил он и, как только директриса ответила, распорядился: – Марья Иванна, нельзя ли нам три чашечки чая?

Ответа с любопытством ждали все мужчины, собравшиеся в кабинете. Даже Бешеный, похоже, сомневался в положительном ответе на нахальную просьбу.

– Сейчас, – голос директора школы донесся из селектора после значительной паузы.

Катышев откинулся на спинку кресла. Повторно слушать повествование Градского ему не хотелось, и он, посмотрев сначала на подчиненного, потом на свидетеля, решительно встал, чтобы подойти к аквариуму.

– У меня дома такой же, – пояснил Катышев, прежде чем присесть на корточки и постучать по стеклу, привлекая внимание рыбок. Как только две из них приблизились, он улыбнулся, прищелкнул пальцами и стал выбирать нужный корм среди многочисленных пакетов и баночек, которыми была буквально завалена полка под искусственным водоемом. – Надо их мальца подкормить, а то, гляди, какие дохлые! Арифметикой сыт не будешь…

Выслушав последний перл ББ, малопонятный людям, не знакомым с его манерой шутить, Градский начал рассказ, адресуя его исключительно Волгину, для чего и повернулся вместе со стулом лицом к оперу:

– Закончив Политехнический институт, я пришел работать на Завод тяжелого машиностроения, откуда уволился в девяносто первом году по собственному желанию. Думаю, нет нужды объяснять, что собой представляло некогда это предприятие?

Волгин кивнул. Производственные корпуса занимали несколько кварталов на окраине города и в лучшие времена обеспечивали рабочими местами тысячи человек, а выпускаемая продукция славилась по всей стране, да и в странах соцлагеря имела неплохой спрос. В начале девяностых завод начали активно разворовывать, процесс шел азартно, с выдумкой и огоньком, так что сейчас флагман городской индустрии влачил самое жалкое существование. О былом величии напоминали только руины цехов, выпотрошенные складские помещения да корпус администрации, в котором арендовали помещения однодневные фирмы-мошенницы. Несколько десятков рабочих еще числились в штате завода, месяцами ожидая грошовой зарплаты и кляня руководство. А руководство пыжилось, клянчило денег у государства и, потихоньку распродавая то, что еще имело хоть какую-то цену, грезило о стратегических инвесторах, желательно – зарубежных, которые придут и все наладят.

– Мой отец, ныне покойный, при Горбачеве работал в обкоме КПСС, так что трудиться рядовым инженером мне не пришлось. С самого начата я пошел по комсомольской линии, отвечал на заводе за спорт и художественную самодеятельность. – Градский не кичился прошлым и не стыдился его, просто перечислял факты из биографии, своим видом давая понять, что отрекаться от нее не намерен и время то потерянным не считает. – Наши футбольные, легкоатлетические и стрелковые команды регулярно занимали призовые места на первенствах города, а что касается самодеятельности, то здесь нам просто не было равных. Два танцевальных коллектива, команда КВН, певческий хор… Даже заводская рок-группа была, представляете? Используя закон о кооперативном движении, нам удавалось даже кое-что зарабатывать. Со временем я практически целиком переключился на сферу искусства, стал разбираться в финансовой стороне этой деятельности, оброс нужными связями. Если не ошибаюсь, только в восемьдесят девятом году мы дали порядка сотни концертов, из них шефскими, в воинских частях и колхозах, были не больше двадцати процентов, а все остальные являлись, как было принято тогда говорить, «самоокупаемыми». Если не ошибаюсь, тогда же, в марте восемьдесят девятого года, на завод устроилась Анжелика Мартынова. Попала к нам по распределению, окончив техникум, я не помню какой. Мне кажется, что как молодой специалист она собой ничего не представляла, но в танцах ей не было равных. Отец бросил семью, когда Мартыновой было лет десять, спустя восемь лет умерла мать. Мартынова закончила хореографическое училище, могла бы продолжить образование, но отказалась. Занималась самообразованием, выступала на каких-то дискотеках, еще где-то… Честно говоря, я не интересовался подробностями, только помню, как она любила повторять, что всего в жизни добивается сама, подарков от судьбы не ждет и мыслит себе карьеру великой танцовщицы. Мне это казалось смешным, но факт остается фактом: в нашем танцевальном коллективе она быстро стала суперзвездой. Даже помню, как на закате своей карьеры договаривался о концертах и люди требовали гарантий, что выступать будет именно Анжелика, а не дублирующий состав.

После разгрома путчистов в августе девяносто первого года я окончательно понял, что демократические преобразования в нашей стране приняли необратимый характер, и подал заявление об увольнении с предприятия…

С подносом, на котором стояли три кружки чая, сахарница и коробка шоколадных конфет, в кабинет вошла Марья Ивановна. Она посмотрела на Катышева, который засыпал в аквариум корм сразу из нескольких коробок, посмотрела на Градского – косвенного виновника сегодняшних неприятностей, на Волгина, с ботинок которого натекла изрядная лужа талого снега, и осталась невозмутима.

– Будьте любезны, – предложила она угощение, сделала паузу, чтобы убедиться в отсутствии других пожеланий гостей, и удалилась, держа спину прямо и вызывая в памяти королеву из литературного произведения, названия которого Волгин, как ни старался, припомнить не смог: «Со мною можно низко поступить, унизить же меня никто не сможет».

Сергей почувствовал стыд за поведение шефа и убрал под диван ноги.

Грязная лужа от этого не стала меньше или незаметней.

Градский продолжал рассказ:

– Я занялся предпринимательством и перепробовал множество сфер приложения своим силам, пока не остановился на шоу-бизнесе. Конечно, для уровня нашего городка такое определение звучит слишком напыщенно, но я буду употреблять его, чтобы было понятнее.

Собираясь с мыслями, Феликс попробовал чай. Напиток был очень горячим, пришлось дуть на ложечку, чтобы сделать с нее первый глоток.

– Несладкий. – Градский бросил два куска сахара, тщательно размешал и, подумав, поставил чашку на стол. – Итак, я занялся шоу-бизнесом. К середине девяностых годов под моим патронажем находилось несколько коллективов. Постепенно их количество сократилось, остались наиболее успешные проекты. Женские шоу-балеты «Сюрприз» и «Каприз», стриптиз «Недотрога», мужское шоу «Кентавры», найт-клуб сексуальных меньшинств «Гей, славяне!» и дуэт «Ставрида». Последние выступали до прошлого года, сейчас находятся в творческом отпуске.

– Видел их, знаю. – Катышев широко ухмыльнулся и, жестом под стать ухмылке, бросил рыбам щедрую порцию корма. – Мальчик и девочка. В КВД они выступали.

– Где? – Сперва Сергей подумал, что ослышался, чуть позже – что отстал от жизни. – Что, там теперь песни поют?

– Поют, да еще какие прикольные! Только не в диспансере, а в «Кабачке вонючих декадентов». Неужели там не бывал?

– Бог миловал.

– А мне понравилось, только цены – атомные. Дуэт «Ставрида»… Помню-помню! Девочка там черненькая, носатенькая. Страшненькая такая, но фигурка хорошая! И песня у них какая-то стремная… – Наморщив лоб, ББ припомнил строчки кабачкового шлягера и пропел, отбивая ритм ладонью по стеклу аквариума:

 
Люби меня, мальчик!
Люби меня глубже!
А я потерплю,
Ведь бывало и хуже!
 

– В своем творчестве они затрагивали аспекты, касающиеся моральных и этических проблем анального секса, – прокомментировал Градский с достоинством. – Тексты далеки от совершенства с точки зрения классической поэзии, но искренни. В то время это казалось нам актуальным, ведь такую тему никто не брался разрабатывать. А что касается черноволосой солистки, то это – Нина Алфераки, моя будущая жена.

Возникла пауза.

– Красивая, – сказал наконец Катышев с таким видом, как ни в чем не бывало.

Градский кивнул, словно ему принесли извинения, а он их согласился принять. Выпив чай и прожевав конфету, он возобновил повествование:

– Чтобы было понятнее, сразу скажу, что мне принадлежат части акций не только «Гей, славяне!», но и КВД, и «Позолоченного ливня».

– Доходные предприятия? – спросил Сергей.

– На жизнь с маслом хватает… «Сюрприз» был создан около трех лет назад. Как-то раз мальчики-«кентавры» выступали в одном ночном клубе. Я приехал туда посмотреть на реакцию публики, сидел в зале, и тут ко мне неожиданно подошла Анжелика. После увольнения с завода я ее ни разу не видел, так что даже не узнал в первый момент. Она сказала, что я совсем не изменился и что у меня, наверное, дела идут хорошо. Без разрешения села за столик. Я угостил ее коктейлем, мы разговорились. Мартынова пожаловалась, что карьера у нее не сложилась. Уволившись с завода, подрабатывала в разных местах, даже заграницу ездила на год, но всякий раз что-то случалось и приходилось начинать заново. Надо сказать, что, начав продюсировать танцевальные коллективы, я пытался найти Анжелику, но она к тому времени поменяла квартиру, и я бросил попытки, так ничего и не добившись. В девочках, желающих повертеть попой на сцене, сейчас нет недостатка, и на Мартыновой свет клином не сошелся, какой бы перспективной она ни казалась мне десять лет тому назад. После окончания выступления один из «кентавров» подошел ко мне спросить мои впечатления, и Анжелика поняла, какой сферой бизнеса я занимаюсь. Признаться, перед этим в разговоре я был не слишком откровенен, не афишировал перед ней свой род занятий, так как могли последовать всякие просьбы, а я не был уверен, что готов заняться продвижением Мартыновой.

– Минуточку! Тогда, в клубе, Мартынова была одна?

– С какой-то подружкой. Понимаю ваш вопрос, вы хотите, чтобы я рассказал обо всех известных мне мужчинах Анжелики по порядку, так? Боюсь разочаровать: она была лесбиянкой. То есть не то чтобы она вовсе не могла спать с мужчинами, нет. Она это делала, но только для достижения каких-то целей. Чтобы получить работу, например. Или ради ценного подарка. Только, ради Бога, не пугайте это с проституцией. У Мартыновой был другой подход. Девушки – для души, мужчины – по необходимости, но отнюдь не ради заработка. Разве что в самые неудачные годы, между заводом и «Сюрпризом». Мне она тоже предлагала себя, но я, конечно, отказался. Хотя до меня и доходили слухи, что наша связь состоялась и лаже продолжалась длительное время. Возможно, что эти слухи инициировала она сама. Не знаю!

– А почему «конечно, отказался»?

– Вы имеете в виду ее внешность? Да, она умела себя преподнести, хотя по трупу судить об этом, видимо, невозможно. А зачем мне было с ней спать? Поверьте, я не настолько падок до слабого пола, чтобы пользоваться каждой возможностью. В шоу-бизнесе их, поверьте, немало. Чего стоят девчонки, которые приходят на кастинг! Добрая половина, наверное, согласна на все, чтобы получить место. Считают это производственной необходимостью, неписаным законом, обычаем каким-то. Тем более что сама Синда Кроуфорд как-то призналась в интервью, что платила своим телом за выгодные контракты… Нет, мне этого не надо. Я не пуританин и тем более не голубой, но мне хватает женщин и без того, чтобы завязывать служебные романы, а потом ломать голову над тем, как их развязать. Знаете, в свое время попробовал – и зарекся… Короче говоря, Анжелика уговорила меня ей помочь. Надо сказать, у нее было много готовых к реализации идей, достаточно толковых, и вопрос упирайся лишь в финансирование. Я нашел деньги, но все равно прошло еще не меньше года, прежде чем «Сюрприз» прочно встал на ноги. Кстати, его концепция – «самые высокие девушки города» – была придумана мной.

Долго возились с подбором остальных танцовщиц. Несколько человек сменились уже в процессе работы. Нынешний состав – я имею в виду Каролину и Вику – собрался где-то в апреле прошлого года.

Каролина Шажкова пришла по объявлению, которое Анжелика давала в газеты. С хореографией у нее было средненько, но зато – яркая внешность, пластичность, раскованность. Знаете, откуда она приехала? Королева красоты 1998 года поселка Шахта № 6. Я его даже сейчас на карте найти не смогу, а уж тогда… Само название говорит, как там люди живут. Весь поселок ходил сидеть на рельсах и требовал отставки Ельцина, но им так и не заплатили. Конечно, она была готова на все, лишь бы вырваться из той безнадеги и закрепиться в городе. Работала как одержимая, могла тренироваться буквально круглые сутки, лишь бы не отставать от подруг. Признаться, я был против ее утверждения, но Анжелика настояла, и очень быстро я поменял свое мнение. Если бы все трое работали так, как она, нас бы пригласили на Бродвей!

Акулову нашла Анжелика. Каким образом – точно не знаю. Через общих знакомых, наверное. Я посмотрел – мне не очень понравилось. Все вроде бы хорошо, но без души. Как будто все время думает о чем-то другом или не хочет этим заниматься, стесняется, что ли? А я не понимаю, чего стесняться? Никто ведь за руку не тащил, сама, можно сказать, напросилась. Я так и Анжелике сказал, но она меня уговорила оставить девчонку. Сказана, мы ее заменим, как только появится кто-то получше. Но никто лучше так и не появился…

– Серега! – Неожиданный окрик начальника заставил Волгина вздрогнуть и обернуться.

Градский прервал речь так естественно, словно он был актером, назубок выучившим роль, согласно которой именно в этот момент другой персонаж должен был подать реплику и перехватить инициативу.

– Что?

– Подойди…

Катышев стоял перед аквариумом, держа в руке пластмассовую баночку со снятой крышкой. Лицо у него было брезгливым и озадаченным.

– Я не разбираюсь в корме.

– Ты только посмотри.

На две трети объема баночка была заполнена марихуаной. И характерный запах, и внешний вид сухого растительного вещества неопровержимо свидетельствовали, что это – популярный легкий наркотик, а не какая-то безобидная смесь, но Волгин все-таки взял щепотку, поднес ближе к лицу, рассматривая и принюхиваясь.

Градский деликатно отвернулся от ментов и занялся остывшим чаем.

– Дурацкая ситуация, – пожаловался ББ тихим голосом. – А я уже успел бросить…

На поверхности воды плавала зеленая порошкообразная масса, к которой тянулись широко раскрытыми ртами две полосатые рыбки. Кажется, именно те, которые подплывали к стеклу, когда Катышев стучал по нему, созывая живность на обед.

– Знаешь, Василич… С юридической точки зрения я бы квалифицировал твои действия как сбыт в особо крупных размерах. Статья 228, часть первая.

– Пошел ты! Что теперь делать?

– Вызывать адвоката. С учетом положительных характеристик получишь условно.

– Я тебя спрашиваю на полном серьезе.

– То ли Наполеон, то ли его начальник полиции говорил, что искусство полицейского заключается в том, чтобы не замечать вещей, которые лучше не замечать. За точность цитаты не поручусь, но смысл, надеюсь, ясен. Какого хрена ты сюда полез?

– Руки чесались! Я что, знал, что ли?

– Зато теперь знаешь. Когда мы с Феликсом закончим, поговори с Марьей Иванной. Вежливо поговори, тактично. Я не думаю, что она дурь своим ученикам продает или сама перед родительскими собраниями расслабляется. Наверное, отобрала у кого-нибудь из старшеклассников. Или над ней самой решили подшутить.

– А с этими, – ББ ткнул пальцем в рыб, которые успели сожрать половину отравы, – ничего не будет?

– Считается, что к «травке» нет привыкания. Разве что чисто психологическое. Вот если бы ты героина догадался насыпать, тогда – да! Пришлось бы тебе, Анатолий Василич, каждый день им дозу подтаскивать, чтобы ломки не начались. Представляешь, как бы их колбасило? Они бы били хвостами, выпрыгивали из бассейна и выли белугой.

– Дурак ты, Волгин. Сам, похоже, обкурился, а теперь гонишь. – Катышев закрыл баночку крышкой и поставил ее на полку, в ряд к другим посудинам с кормом; потом снова заглянул в аквариум и чертыхнулся: – Прикинь, они все проглотили! О ч-черт!

– Глупо отказываться от халявы. Смотри, засыпают! Какие цветные сны они сейчас будут видеть…

– Ладно, Волгин. Придет время премии распределять, – я тебе это припомню.

– За что, начальник?

Катышев не удостоил ответом. Собравшись с мыслями, он кивнул на Градского, сидевшего к ним спиной, с чашкой чая и конфетами в руках:

– Сейчас начнется самое интересное. Послушай, я хочу знать твое мнение. А пока не буду мешать, пойду с Марьей Иванной перетрещу.

Катышев вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь. Волгин сел за директорский стол, в кожаное кресло на колесиках. Хотелось курить, но пепельниц нигде не было видно, да и помещение казалось «некурящим». Бешеный Бык, наверное, не стал бы комплексовать, особенно найдя марихуану, но Волгин по его пути не пошёл. Ограничился тем, что достал сигарету, нонюхал ароматный табак и сунул бумажный цилиндрик в рот, не став зажигать.

– Слушаю вас, продолжайте, – сказал он Градскому, как только тот поставил опустевшую чашку на стол.

Феликс не торопился. Обтер пальцы носовым платком, поправил узел галстука, наклонившись, отряхнул левую брючину, а потом брезгливо осмотрел ладонь и заново протер ее платком, столь же белоснежным и мягким, как шелковая сорочка.

Когда он, казалось, был готов приступить к третьей части рассказа, за дверью прозвучали быстрые шаги, и в кабинет стремительно вошел Акулов.

Ограничившись общим кивком, он ничего не стал спрашивать, взял офисный стул на железном каркасе, развернул спинкой вперед и сел на него верхом, опустив подбородок на сцепленные в «замок» руки.