Текст книги "Темная Башня"

Мордред подбирается к пещере так близко, насколько хватает духа, и замирает в холодной, ветреной темноте, страдающий и наслаждающийся своими страданиями, грезит своими грезами отверженного. В пещере, за одеялом, горит свет. Пусть у них будет свет, если они того хотят, пока пусть у них будет свет. Со временем он, Мордред, его потушит. И уж в темноте порезвится вволю.

Глава 8
Записки из пряничного домика

1

Эдди оглядел остальных. Джейк и Роланд сидели на спальных мешках, оставленных для них. Ыш свернулся клубочком у ног Джейка. Сюзанна удобно устроилась на сиденье Прогулочного трайка. Эдди кивнул, довольный увиденным, и нажал на клавишу PLAY магнитофона. Бобины пришли в движение… тишина осталась… они вращались… в тишине… а потом, откашлявшись, Тед Бротигэн заговорил. Они слушали больше четырех часов. Эдди заменял заканчивавшуюся бобину полной, не перематывая пленку.

Никто не предлагал прерваться, у Роланда просто не возникло такой мысли. Стрелок слушал, не пропуская ни слова, пусть в бедре вновь запульсировала боль. Роланд думал, что теперь понимает куда больше, чем раньше, знает наверняка, что у них есть шанс остановить происходящее в поселении, которое лежало под ними. Осознание этого пугало его, потому что шанс на успех был крайне невелик. Чувство ка-шуме не позволяло в этом усомниться. И человек не мог в полной мере осознать, каковы ставки, не увидев богиню в белых одеждах, суку-богиню, рукав которой ниспадал, обнажая восхитительную белую руку, которой она звала: Идите ко мне, бегите ко мне. Да, это возможно, вы можете достичь своей цели, можете победить, так что бегите ко мне, доверьтесь мне всем сердцем. А если я его разобью? Если один из вас упадет, упадет в пропасть коффах (это место твои новые друзья называют адом)? Тем хуже для вас.

Да, если один из них упадет в коффах и сгорит, когда до фонтанов будет рукой подать, им, конечно, будет плохо. Очень плохо. А эта сука в белых одеждах? Что ж, она лишь упрется руками в бедра, откинет голову и будет долго, долго смеяться. Очень многое зависело от человека, чей усталый холодный голос заполнял пещеру. Темная Башня зависела от него, потому что таким могуществом, как он, не обладал никто.

И что самое странное, вышесказанное в полной мере относилось и к Шими.

2

– Проверка, один, два… проверка, один, два… Проверка, проверка, проверка. Это Тед Бротигэн… проверка записи.

Короткая пауза. Бобины вращались, одна полная, вторая – начавшаяся заполняться.

– Ладно, хорошо. Более того, отлично. Я не думал, что эта штуковина заработает, особенно здесь, но, вижу, никаких проблем. Я готовился к этой записи, пытаясь представить себе, как вы четверо… пятеро, считая четвероногого дружка мальчика… слушаете меня, потому что я всегда полагал визуализацию лучшим способом подготовки к презентации. К сожалению, в данном случае этот метод не сработал. Шими может посылать мне очень хорошие ментальные картинки, просто великолепные, но Роланд – единственный из вас, с кем он непосредственно встречался, да и его он не видел после падения Гилеада, а тогда они оба были совсем молодыми. Не сочтите мои слова за неуважение, но я подозреваю, что Роланд, который сейчас идет к Тандерклепу, выглядит совсем не так, как тот молодой человек, которого боготворил Шими.

Где ты сейчас, Роланд? В Мэне, ищешь писателя? Того самого, кто также, до некоторой степени, создал и меня? В Нью-Йорке, разыскивая жену Эдди Дина? Кто-нибудь из вас до сих пор жив? Я знаю, ваши шансы добраться до Тандерклепа невелики; ка тянет вас к Девар-тои, но очень могущественная антика, приведенная в действие существом, которое вы называете Алым Королем, всячески противодействует вам и вашему ка-тету. Тем не менее…

Эмили Дикинсон называла надежду штучкой в перышках? Не могу вспомнить. Нынче я многое не могу вспомнить, но, похоже, не забыл, как нужно сражаться. Может, это и хорошо. Я надеюсь, что это хорошо.

У вас не возникало желания задаться вопросом: а где я все это надиктовываю, дама и господа?

Не возникало. Они просто сидели, зачарованные чуть суховатым голосом Бротигэна, передавая друг другу бутылку «перье» и жестянку с крекерами из пшеничной муки грубого помола.

– Я вам скажу, – продолжил Бротигэн, – частично, потому, что те трое из вас, кто пришел сюда из Америки, найдут это забавным, а в основном по другой причине: мой рассказ может оказаться полезным для подготовки операции по уничтожению того, что происходит в Алгул Сьенто.

Я говорю, сидя в кресле, высеченном из цельного куска шоколада. Сиденье – большое синее маршмэллоу[91]91
  Маршмэллоу – суфле, которое ранее изготавливалось из алтея, а теперь из кукурузного сиропа, сахара, пищевого крахмала, декстрозы, желатина, красителей и других компонентов.


[Закрыть], и я сомневаюсь, что надувные матрасы, которые мы собираемся вам оставить, мягче и удобнее. Вы можете подумать, что такое сиденье липкое, ан нет. Стены этой комнаты и кухни, которую я вижу через арку слева от меня, сделаны из зеленых, желтых и красных леденцов. Лизните зеленое, и на языке останется вкус лайма. Лизните красное, и вы попробуете малину. Хотя вкус (в любом смысле этого неопределенного слова) едва ли связан с выбором Шими, во всяком случае, таково мое мнение. Я думаю, он, как ребенок, любит первичные яркие цвета.

Роланд, улыбнувшись, кивнул.

– Но должен вам сказать, – вновь заговорил сухой голос, – я был бы счастлив, если бы хотя бы в одной комнате яркости этой было поменьше. И краску бы выбрали синюю. А может, и какую-нибудь более темную.

Если уж речь зашла о темном, то ступени тоже шоколадные. А вот сказать «ступени лестницы на второй этаж» нельзя, потому что второго этажа нет. Через окно видны автомобили, которые подозрительно схожи с конфетами, а мостовая выглядит, как лакрица. Но если открыть дверь и шагнуть через порог, ты сразу окажешься там, откуда пришел. То есть в «реальном мире», лучшего термина, увы, не подобрать.

«Пряничный домик», так мы называем это место, потому что там всегда пахнет свежеиспеченным, только что из духовки, имбирным пряником, создан воображением не только Шими, но и Динки. Динка поселили в общежитие Корбетт-Хауз, где жил Шими, и однажды вечером он услышал, как Шими плачет навзрыд, чтобы, вымотавшись донельзя, заснуть. В большинстве своем люди в такой ситуации прошли бы мимо, и я понимаю, в этом мире Динки Эрншоу менее других похож на доброго самаритянина, но, вместо того чтобы следовать своей дорогой, он постучал в дверь и спросил, можно ли ему войти.

Спросите его теперь, и Динки ответит вам, что ничего особенного он и не сделал. «Я только-только здесь появился, мне было одиноко, я хотел с кем-нибудь подружиться, – скажет он. – Услышал, что парень ревет в голос, и решил, что ему, возможно, тоже нужен друг». Во многих местах такое рассуждение могло бы показаться логичным, но только не в Алгул Сьенто. И думаю, вам прежде всего необходимо это понять, если вы пытаетесь понять нас. Поэтому уж простите меня за то, что я уделяю этому так много внимания.

Некоторые из охранников-челов называют нас морками, как инопланетян из какой-то телевизионной комедии. И морки – самые эгоистичные обитатели Земли. Необщительные? Не совсем так. Некоторые очень даже общительные, но только при условии, если общение даст им то, чего им в этот самый момент хочется, что они могут получить именно благодаря общению. Мало кто из морков – социопаты, но большинство социопатов – морки, если вы понимаете, о чем я говорю. Самым знаменитым, и, слава Богу, «низшие люди» не притащили его сюда, был маньяк-убийца Тед Банди[92]92
  Банди Теодор Роберт (1946–1989) – маньяк-убийца, на счету которого от 35 до 50 убийств молодых женщин, совершенных на территории доброго десятка штатов. Казнен 24.01.89.


[Закрыть].

Если у вас есть лишняя сигарета или две, никто не сможет посочувствовать вам или восхититься вами лучше морка, которому хочется покурить. Впрочем, получив сигарету, он тут же исчезнет.

Подавляющее большинство морков, я говорю о девяноста восьми или девяноста девяти из ста, услышав плач за закрытой дверью, не замедлили бы шага, проходя мимо в одну или другую сторону. Динки постучал и спросил, можно ли войти, пусть был новичком в Алгул Сьенто и многого не понимал (а также думал, что его накажут за убийство прежнего босса, но это уже другая история).

И нам следует взглянуть на эту ситуацию с позиции Шими. Вновь я скажу, девяносто восемь или девяносто девять морков из ста отреагировали бы на вопрос Динки криком: «Отвали!» или даже «Пошел на хер!». Потому что мы остро чувствуем, что отличаемся от большинства людей, а таких отличий, как наше, это самое большинство не любит. Любит ничуть не больше, чем, полагаю, неандертальцы любили первых кроманьонцев, появившихся в округе. Морки не любят, когда их застигают врасплох.

Пауза. Бобины вертелись. Все четверо чувствовали, что Бротигэн обдумывает свои дальнейшие слова.

– Нет, это не совсем верно. Чего морки не любят, так это когда их застают в состоянии эмоциональной уязвимости. Злыми, радостными, в слезах или приступе истерического смеха, в такие вот моменты. Для них это все равно что вам попасть в опасную ситуацию без оружия.

Долгое время я был здесь один. Морком, который питал какие-то чувства к другим, нравилось мне это или нет. Потом появился Шими, достаточно смелый, чтобы принять утешение, если его предлагают. И Динк, который соглашался идти на контакт. Большинство морков – эгоистичные интроверты, которые маскируются под грубых индивидуалистов, хотят, чтобы мир видел, что они из категории Дэниела Буна[93]93
  Бун Дэниел (1734–1820) – один из самых деятельных первопроходцев начального периода передвижения колонистов на Запад.


[Закрыть], и сотрудникам Алгул Сьенто это нравится, поверьте мне. Проще всего управлять обществом, члены которого отвергают саму идею объединения. Вы понимаете, почему я так привязан к Шими и Динки, и как мне повезло в том, что я их нашел?

Рука Сюзанны заползла в ладонь Эдди. Он обхватил ее пальцами, тихонько пожал.

– Шими боялся темноты, – продолжил Тед. – У «низших людей», тут я называю их всех «низшими людьми», и челов, и тахинов, не только кан-тои, есть с десяток сложных методов проверки психического потенциала, но они, похоже, не поняли, что поймали недоумка, который всего лишь боялся темноты. В этом они крепко промахнулись.

Динки сразу понял, в чем проблема, и решил ее, рассказывая Шими всякие истории. Сначала сказки, в том числе «Ганс и Гретель». Шими зачаровала идея домика с леденцовыми стенами, и он выспрашивал у Динки все новые подробности. Так что, сами видите, это Динки придумал шоколадные стулья с сиденьями из маршмэллоу, арку из жевательной резинки, конфетные перила, шоколадные ступени. Какое-то время в домике был второй этаж, там стояли кровати трех Медведей. Но эта часть истории Шими не заинтересовала, и, когда она уплыла из памяти, второй этаж Casa Gingerbread[94]94
  Casa Gingerbread – Пряничный домик (исп. – анг.).


[Закрыть]… – Тед Бротигэн хохотнул. – Вы можете сказать, что произошло его биоразложение.

В любом случае я верю, это место, в котором я сейчас нахожусь, фактически свищ во времени или… – Вновь пауза. Вздох. А потом: – Послушайте, есть миллиард вселенных, состоящих из миллиарда реальностей. Факт этот я начал осознавать после того, как меня притащили назад после моего «короткого отпуска в Коннектикуте», как продолжает утверждать ка’-дим. Этот мерзкий сукин сын!

В голосе Бротигэна слышится истинная ненависть, – подумал Роланд, – и это хорошо. Ненависть – это хорошо. Ненависть полезна.

– Эти реальности – холл со стенами в зеркалах, только двух одинаковых отображений нет. Со временем я, возможно, еще вернусь к этому образу, но этот момент еще не наступил. Я хочу от вас, чтобы вы поняли, или просто приняли, что реальность – это органика, реальность живет. Чем-то она напоминает мышцу. И Шими протыкает дыру в этой мышце ментальным шприцем. Но такая игла есть только у него, потому что он – особенный…

– Потому что он – морк, – пробормотал Эдди.

– Ш-ш-ш! – осекла его Сюзанна.

– …использовать ее, – продолжил Бротигэн.

(Роланд хотел попросить прокрутить пленку назад, чтобы услышать пропущенные слова, но решил, что и так все ясно).

– Это место вне времени, вне реальности. Я знаю, вам кое-что известно о предназначении Темной Башни; вы понимаете ее объединяющую роль. Что ж, исходите из того, что Пряничный домик – балкон на Башне: выходя на него, мы оказываемся вне Башни, но при этом по-прежнему с ней связаны. Это настоящее место… достаточно реальное, чтобы я возвращался с пятнами от леденцов на руках и одежде… но это место, доступ в которое был только у Шими Руиса. И как только мы попадаем туда, оно становится таким, как он его себе представляет. Даже интересно, Роланд, у вас или ваших друзей возникали какие-то мысли о том, кто Шими на самом деле и что он может сделать, когда вы впервые встретились с ним в Меджисе?

Вот тут Роланд потянулся к магнитофону и нажал на клавишу STOP.

– Мы знали, что он… странный, – сказал стрелок остальным. – Мы знали, что он – особенный. Иногда Катберт говорил: «Что такое с этим парнем? От него у меня по коже бегут мурашки!» А потом он появился в Гилеаде, он и его мул, Капи. Заявил, что ехал следом за нами. А мы знали, что это невозможно, но так много успело произойти к тому времени, что нам было не до служки из салуна в Меджисе, может, не очень-то и умного, но веселого и полезного.

– Он телепортировался, не так ли? – спросил Джейк.

Роланд, который до этого дня не слышал такого слова, тут же кивнул.

– По крайней мере на части пути. Иначе просто быть не могло. Как, к примеру, он смог перебраться через реку Ксай? Там был только один мост, сплетенный из веревок, и Алан перерезал их, как только мы очутились на другом берегу. Мы смотрели, как он падал, а под нами, в тысяче футов, текла река.

– Может, он сделал крюк?

Роланд кивнул.

– Может, и сделал… Но для этого ему пришлось бы проехать как минимум лишних шестьсот колес.

Сюзанна присвистнула.

Эдди ждал, не скажет ли Роланд чего еще. Но стрелок молчал, поэтому Эдди наклонился и вновь нажал на клавишу PLAY. И пещеру снова заполнил голос Бротигэна.

– Шими – телепорт. Динки – провидец… помимо прочего. К сожалению, многие дороги в будущее для него заблокированы. Если вас интересует, знает ли юный сэй Эрншоу, как все обернется, ответ – нет.

В любом случае это дыра, пробитая иглой шприца в живой материи реальности… это балкон на наружной стене Темной Башни… это Пряничный домик. Настоящее место, реальное, насколько только возможно. Именно здесь мы будем складировать все оружие и походное снаряжение, которое собираемся оставить вам в одной из пещер на склоне Стик-тете, именно здесь я надиктовываю эту пленку. Когда я покидал свою комнату с этим устаревшим, но на удивление надежным магнитофоном под мышкой, часы показывали 10.14 утра, СВСН, стандартного времени «Синих небес». Когда я вернусь, на часах будут все те же 10.14. Независимо от того, как долго я здесь задержусь. И это только одна из чертовски удобных особенностей Пряничного домика.

Вы должны понять, возможно, Роланд, давний друг Шими, уже понял, мы – трое мятежников в обществе, одержимом идеей: сообща продвигаться к поставленной цели, даже если цель эта – уничтожение всего существующего… и чем быстрее удастся ее достичь, тем лучше. Мы обладаем несколькими крайне полезными сверхъестественными способностями и, объединив их, нам пока удается держаться на шаг впереди. Но если Прентисс или Финли из Тего, он – начальник службы безопасности Прентисса, выяснят, что мы пытаемся сделать, Динки отправят на корм червям еще до наступления ночи. И Шими скорее всего тоже. Я, возможно, проживу дольше, по причинам, до которых еще дойду, но если Пимли Прентисс узнает, что мы пытаемся втянуть в наши дела настоящего стрелка, который, возможно, уже поспособствовал уничтожению более пяти дюжин Зеленых плащей, не так уж и далеко отсюда, даже моя жизнь будет под угрозой. – Пауза. – Никчемная жизнь.

Новая пауза, более долгая. Ранее пустая бобина заполнилась уже наполовину.

– Тогда слушайте, и я расскажу вам историю неудачливого и несчастливого человека. Возможно, это слишком длинная история и вам не будет хватать времени выслушать ее. Если так, по крайней мере трое из вас знают назначение клавиши «FF». Что касается меня, то я нахожусь в таком месте, где часы исчезли за ненадобностью, а употребление в пищу брокколи, несомненно, запрещено законом. И времени у меня хоть завались.

Эдди вновь поразила усталость, сквозившая в голосе мужчины.

– Я только хочу предложить не прокручивать пленку вперед без крайней на то необходимости. Как я и говорил, возможно, что-то в моем рассказе сможет вам помочь, я только не знаю, что именно. Я просто слишком близко к эпицентру событий. И устал все время быть начеку, не только, когда бодрствую, но и во сне. Если бы я не мог время от времени ускользать в Пряничный домик и спать здесь безо всяких защитных барьеров, охраняющих мой разум, кан-тои Финли давно бы загребли нас троих. В углу есть диван. Он сделан из прекрасного, не прилипающего к одежде и коже маршмэллоу. Я могу подойти к нему, лечь и дать волю кошмарам, потому что сошел бы с ума, если б они не выплескивались наружу. А потом вернуться в Девар-тои, где моя работа – защищать не только себя, но и Шими, и Динка. Делать все необходимое для того, чтобы охранники и их гребаная телеметрия понятия не имели о том, какими тайными операциями мы занимаемся. Все должно выглядеть так, будто мы находимся в наших апартаментах, в Читальне, может, смотрим кино в «Жемчужине» или пьем газировку и едим мороженое в «Аптечном магазине Генри Грэма». При этом мне нужно и оставаться Разрушителем, и каждый день я чувствую, как Луч, с которым мы сейчас работаем, Медведя и Черепахи, изгибается все сильнее и сильнее.

Доберитесь сюда быстро. Очень мне этого хочется. Доберитесь как можно быстрее. И дело, знаете ли, не только в том, что я могу допустить ошибку. Динки ужасно вспыльчив, и есть у него привычка говорить все, что он думает, тем, кто наступает ему на больную мозоль. В таком состоянии он может ляпнуть лишнее. И Шими делает все, что в его силах, но если кто-то задаст ему не тот вопрос или застигнет за чем-то запретным, когда меня не будет рядом, чтобы все поправить…

Бротигэн эту фразу не закончил. Но слушатели у него были особенные, и все поняли без слов.

3

Бротигэн продолжает свой рассказ с даты и места своего рождения: год 1898, город Милфорд, штат Коннектикут. Мы достаточно часто слышали эти вступительные фразы, чтобы знать: они являют собой, хорошо это или плохо, начало автобиографии. И однако, слушая этот голос, у стрелков складывается впечатление, что все это им вроде бы уже известно. Не только у стрелков, даже у Ыша. Сначала они не могут понять, в чем же дело, но со временем все становится на свои места. История Теда Бротигэна, Странствующего бухгалтера – не Странствующего священника, во многом совпадает с историей преподобного Доналда Каллагэна. За малым исключением они могут считаться близнецами. И шестой слушатель, который находится за закрытым одеялом входом в пещеру, в продуваемой всеми ветрами темноте, проникается растущими сочувствием и пониманием. Почему нет? Спиртное – не главное действующее лицо в истории Бротигэна, таковым оно являлось в истории преподобного, но все равно это история пагубной привычки и изоляции, история изгоя.

4

В восемнадцать лет Теодора Бротигэна принимают в Гарвард, где учился его дядя Тим, который (своих детей у него нет) с радостью готов оплатить обучение Теда. По мнению Тимоти Этвуда, все просто и понятно, как ясный день: предложение сделано, предложение принято, у племянника прекрасные успехи, племянник получает диплом и готов занять достойное место в мебельном бизнесе дяди после шестимесячного тура по послевоенной Европе.

А не знает дядя Тим следующего: перед тем как начать учебу в Гарварде, Тед предпринимает попытку завербоваться в войсковое соединение, которое вскорости получит название Американский экспедиционный корпус[95]95
  Американский экспедиционный корпус – часть вооруженных сил США, переброшенных в Европу на заключительном этапе Первой мировой войны для боевых действий против германских войск. 2 апреля 1917 г. США объявили войну Германии, а 26 июня началась высадка войск во Франции.


[Закрыть]. «Сынок, – говорит ему врач, – у тебя чертовски сильный шум в сердце, а слух сниженный. А теперь ты собираешься сказать мне, что пришел сюда, не зная, что два эти отклонения обеспечат тебе белый билет? Ты уж извини, но я тебе не поверю, для этого ты выглядишь слишком умным».

И вот тут Тед Бротигэн делает то, чего никогда не делал раньше (потом он поклялся, что никогда не будет делать и в будущем). Он просит армейского врача загадать число, не между единицей и десятью, а между единицей и тысячью. Чтобы доставить ему удовольствие (в Хартфорде идет дождь, а потому на призывном пункте никто никуда не спешит), врач думает о 748. Тед тут же называет число. Потом 419… 99… и 997. Потом Тед предлагает врачу подумать о знаменитом человеке, живом или мертвом, и когда Тед называет Эндрю Джонсона, не Джексона – Джонсона[96]96
  Джонсон Эндрю (1808–1875) – 17-й президент США (1865–1868), Джексон Эндрю (1767–1845) – 7-й президент США (1829–1837).


[Закрыть], доктор наконец-то проявляет интерес к необычному призывнику. Он приглашает в кабинет другого врача, своего друга, и Тед предлагает ему практически то же самое… за одним исключением. Просит второго врача загадать любое число между единицей и миллионом, а потом говорит ему, что загаданное число – восемьдесят семь тысяч четыреста шестнадцать. На лице второго врача на мгновение отражается изумление, чего там, он просто потрясен, которое тут же скрывается за лживой широкой улыбкой. «Извини, сынок, но ты ошибся на сто тридцать тысяч, или около того», – говорит второй врач. Тед смотрит на него без тени улыбки, не реагируя на лживую широкую улыбку, поскольку знает, что она призвана скрыть, но ему только восемнадцать лет, он достаточно молод, чтобы удивиться, а с чего, собственно, такая беззастенчивая и бессмысленная ложь? Тем временем лживая улыбка дока Номер два начинает сама по себе сползать с лица. Док Номер два поворачивается к доку Номер один и говорит: «Посмотри на его глаза, Сэм… посмотри, что происходит с его глазами».

Первый врач пытается посветить офтальмоскопом в глаза Теда, но тот отталкивает прибор. Зеркала для него – не диковина, он видел, как иной раз его зрачки расширяются и сужаются, знает, что такое иной раз случается и когда зеркала нет под рукой, так уж устроены у него глаза, но его это не интересует, особенно сейчас. Ему любопытно другое: док Номер два обманул его, и он не знает почему.

– На этот раз напишите число на бумаге, – настаивает он. – Напишите, чтобы вы не смогли меня обмануть.

Док Номер два яростно все отрицает. Тед повторяет просьбу. Док Сэм берет со стола лист бумаги и карандаш, второй врач начинает писать число, но тут же передумывает, бросает карандаш на стол Сэма и говорит: «Это какой-то дешевый трюк, Сэм. Если ты этого не видишь, значит, ты – слепец», – и выходит из кабинета.

Тед предлагает доктору Сэму подумать о родственнике, любом родственнике, и мгновением позже говорит, что доктор думает о своем брате Гае, который умер от аппендицита в четырнадцать лет; с тех пор их мать называет Гая ангелом-хранителем Сэма. На этот раз доктор Сэм меняется в лице, словно ему влепили оплеуху. Наконец-то он испугался. Причина то ли в быстром последовательном сокращении-расширении зрачков Теда, то ли в обыденности демонстрации телепатических способностей, без театрального потирания лба, без драматического: «Я вижу…» Доктор Сэм наконец-то испугался. Большой красной печатью он делает отметку НЕ ГОДЕН на призывной повестке и пытается побыстрее избавиться от этого странного юноши… следующий, кто еще хочет отправиться во Францию и нюхнуть горчичного газа… но Тед берет его за руку, мягко, конечно, но решительно.

– Послушайте меня, – говорит Тед Стайвенс Бротигэн. – Я телепат от рождения. Начал подозревать об этом в шесть или семь лет, в этом возрасте я уже понимал смысл этого слова, а уж в шестнадцать знал наверняка. Я могу оказаться очень полезным в армейской разведке, а там мои сниженный слух и шумы в сердце значения не имеют. Что же касается моих глаз… – Он сует руку в нагрудный карман и достает солнцезащитные очки. Надевает. – Вот и все дела!

И просительно улыбается доктору Сэму. Толку никакого. У дверей временного призывного пункта, развернутого в физкультурном отделении средней школы Восточного Хартфорда, стоит сержант, и врач подзывает его.

– Этот парень по здоровью не годен к службе, и я устал с ним спорить. Вас не затруднит выпроводить его из призывного пункта?

Теперь уже Теда хватают за руку и отнюдь не нежно.

– Минуточку! – говорит Тед. – Есть кое-что еще! Очень важное! Я не знаю, есть ли слово, которым можно это назвать, но…

Прежде чем он успевает продолжить, сержант выволакивает его из кабинета, быстро ведет по коридору мимо нескольких изумленных парней и девиц одного с ним возраста. Такое слово есть, и он узнает его многие годы спустя, уже здесь, в «Синих небесах». Слово это – умножитель, и поэтому, с точки зрения Пола «Пимли» Прентисса, Тед Стайвенс Бротигэн – едва ли не самый ценный чел во всей вселенной.

Но не в тот день 1916 года. В тот день 1916 года его бесцеремонно тащили по коридору и оставили на гранитных ступенях за парадной дверью, а мужчина с сильным акцентом сказал ему: «Я только хочу, чтобы ноги твоей здесь не было, парень!»

Какое-то время Тед стоит там, где его оставил сержант. Думает: «Что же нужно сделать, чтобы убедить вас?» и «Какие же вы слепцы». Он не может поверить, что такое случилось с ним.

Но ему приходится поверить, потому что он здесь, а призывной участок – там. И в конце шестимильной прогулки вокруг Хартфорда он думает, что понимает кое-что еще. Они никогда не поверят. Ни один из них. Никогда. Они откажутся поверить, что человек, способный прочитать мысли верховного германского командования, может быть полезен. Человек, который может точно сказать союзникам, где немцы начнут очередное наступление. Человек, который может сделать это не раз или два, а сколько нужно, и в результате война завершится к Рождеству. Но у него нет такого шанса, потому что они не дадут ему этот шанс. И почему? Как-то это связано с попыткой второго врача изменить задуманное число, когда Тед его назвал, а потом отказом написать новое число на бумаге. Потому что в глубине души все они хотят сражаться, а такой парень, как он, все им испортит.

Что-то в этом роде.

Тогда хрен с ними. Он пойдет в Гарвард, получит образование на дядюшкины денежки.

И он идет. О Гарварде Динки многое им уже рассказал: Драматическое общество, Дебатный клуб, гарвардский «Кримсон», Кружок студентов с выдающимися математическими способностями и, разумеется, каппер, Фи-бета-креппер. Он даже сэкономит дядюшке несколько баксов, получив диплом досрочно.

Он на юге Франции, война давно закончилась, когда его находит телеграмма: ДЯДЯ УМЕР ТОЧКА ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ СКОРЕЕ ТОЧКА.

Главное слово в телеграмме, похоже, ТОЧКА.

Видит Бог, это был один из поворотных моментов. Он вернулся домой, да, утешил тех, кто нуждался в утешении, да. Но вместо того, чтобы занять место дяди в мебельном бизнесе, он принимает решение ОСТАНОВИТЬ свой поход к финансовому успеху и НАЧАТЬ новый, к финансовому забвению. По ходу долгой истории этого человека Роланд и его ка-тет ни разу не услышит, что Тед Бротигэн винит в своей намеренной анонимности свои сверхъестественные способности или элемент собственного прозрения: это ценные способности, просто миру они еще не нужны.

И Господи, каким путем он приходит к пониманию этого! Во-первых, его «дикий талант» (такое определение встречается ему в дешевеньких журналах научной фантастики) действительно смертельно опасен при надлежащих обстоятельствах. Или при ненадлежащих.

В 1935 году, в Огайо, благодаря ему Тед Бротигэн становится убийцей.

Он не сомневается, что некоторые могут счесть это слово слишком жестким, но в данном конкретном случае в роли судьи выступает он сам – и мы говорим ему спасибо – и думает, что оно совершенно адекватно. Город Экрон, синие летние сумерки, на одном конце Стосси-авеню дети играют в расшибалку, на другой – в стикбол[97]97
  Стикбол – упрощенная форма бейсбола, уличная игра, в которой вместо бейсбольного мяча используется резиновый мячик, а вместо биты – ручка от метлы или палка.


[Закрыть], и Бротигэн стоит на углу в легком костюме, у столба с нанесенной на него белой полосой, и полоса эта означает, что именно здесь остановка автобуса. За спиной у него закрывшийся кондитерский магазин с синим орлом НАВ[98]98
  НАВ – Национальная администрация восстановления – одно из наиболее важных федеральных ведомств периода выхода из Великой депрессии. Создано в 1933 г. на основании Закона о восстановлении национальной промышленности.


[Закрыть] в одной витрине и надписью белой краской на другой: ОНИ УБИВАЮТ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА. Тед просто стоит на углу, с потрепанным кожаным портфелем в одной руке и пакетом из плотной коричневой бумаги в другой (в пакете – свиная отбивная на ужин, купленная в «Мясной лавке» мистера Дейла), когда кто-то врезается в него сзади, и его бросает на столб с белой полосой. Первым встречается со столбом нос. Ломается. Из него начинает хлестать кровь. Потом в контакт входит нижняя часть лица, он чувствует, как зубы рвут губы изнутри, а рот наполняется жидкостью с солоноватым привкусом горячего томатного сока. Следует удар в поясницу, звук рвущейся материи. От этого удара брюки наполовину сползают с зада, покрываются складками, словно штаны клоуна, и вдруг по Стосси-авеню убегает какой-то мужчина, в футболке и габардиновых брюках с залоснившимся седалищем. Он бежит к мальчишкам, играющим в стикбол, и что-то болтается в его правой руке, болтается, как кожаный язык. Эй, да это же бумажник Теда Бротигэна. Господи, да его только что ограбили, у него украли бумажник!

Лиловые сумерки летнего дня внезапно сгущаются до ночной темноты, потом вдруг светлеет, но снова наступает темнота. Причина в его глазах, зрачки сужаются и расширяются, проделывая тот самый трюк, который так изумил второго врача чуть ли не двадцатью годами раньше, но Тед этого не замечает. Все внимание сфокусировано на убегающем человеке, сукином сыне, который только что ограбил его, а в процессе изуродовал ему лицо. Никогда в жизни он не испытывал такой злости, и, хотя мысль, которую он посылает вслед воришке, безобидная, даже кроткая

(слушай, дружище, я бы дал тебе доллар, если бы ты попросил, может, даже два)

силы в ней, как в брошенном копье. И это было копье. Бротигэну требуется какое-то время, чтобы это осознать, но по прошествии этого времени ему становится ясно, что он – убийца, и, если есть Бог, ему, Теду Бротигэну когда-нибудь придется стоять перед Его престолом и держать ответ за только что содеянное. Убегающий мужчина вроде бы обо что-то спотыкается, но на тротуаре нет ничего такого, обо что может зацепиться нога, только надпись мелом, печатными буквами: ГАРРИ ЛЮБИТ БЕЛИНДУ. А вокруг детский орнамент: звезды, комета, неполная луна, которого со временем Тед начнет бояться. У него такое ощущение, будто копье вонзается в спину ему, но он по крайней мере остается на ногах. И он этого не хотел. Вот в чем дело. В глубине сердца Тед знает, этого не хотел. Он просто… его разозлила неожиданность нападения.

Тед направляется к воришке, поднимает бумажник и видит, что игравшие в стикбол мальчишки смотрят на него, разинув рты. Показывает им бумажник, словно это какое-то оружие с болтающимся стволом, и мальчишка, который держит в руках отпиленную ручку от швабры, вздрагивает. Весь следующий год, или около того, это вздрагивание Тед будет видеть в своих кошмарах чаще, чем падающее тело. Собственно, будет видеть и потом, пусть и реже, всю жизнь. Потому что он любит детей и никогда не пугает их специально. И он знает, что они видят: мужчину со спущенными брюками, из-под которых видны боксерские трусы (он понятия не имеет, торчит из ширинки его конец или нет, и если торчит, то его это нисколько не удивит), бумажником в руке и безумным выражением окровавленного лица.