Текст книги "Ячейка 402"

12

«Удалось достать ручку и пару листиков! Добрый Володя, он прям добрый бог для меня. Я зашла к нему выяснить, всё ли о’кей с книгой, мы разболтались, и я случайно взяла со стойки ручку и стала что-то малевать на библиотечной карточке, а когда заметила, сама испугалась. Но он сказал, что ничего страшного, и сказал, если я хочу, он может дать мне сколько угодно пустых библиотечных карточек и ручек. Вообще он классный, хотя поначалу казался мне неприятным. У него лицо наряжённое. У нас с ним взаимная симпатия на почве Каро, с ней я тоже дружу. Зачем я это пишу? Слышала, психологи советуют писать, чтобы мозги не съехали. По мне, правда, незаметно, что помогает (карлик). Но, если я сейчас не запишу, я рехнусь. Такой идиотизм. Совершенно невероятный идиотизм, будто меня кто-то подставил, кто-то невидимый сидит, смотрит и смеётся. Нет, это всё Каролина.

Сегодня она притащила меня всё-таки на их посиделки, знакомить с кандидатом в любовники. Ну с этим, с подтянутой попкой. Перехватила меня сразу после ужина. Встречаются они внизу, в самом подвале, между огромными трубами, из которых лезет пакля. Скамейки, столы, лампы в газетах – романтика, короче говоря. Музыка (несвежая попса, но это я здесь новенькая, а они сто лет ничего нового не слышали). Люди развлекаются.

Я остановилась, и первое, что я там увидела, был Сергей. Собственной персоной Сергей. Живой-здоровый, зря я его хоронила (а жаль!). Я обомлела – а я и забыла, что он на самом деле такой красивый. Первым желанием было уйти сразу и спрятаться у себя в 402. Но я испугалась, что покажусь Каролине полной идиоткой. Там же и Володя был, и ещё пара знакомых и незнакомых. Я всё узнавала в Серёже! Его манеру держать сигарету, ходить, говорить – всё. Каролина начала нас знакомить. Самое прикольное, что он и оказался кандидатом мне в хахали! Знала бы она, как он ко мне на самом деле относится.

Я решила поддержать игру – познакомиться по новой и общаться, как нормальные посторонние люди. Но нет, он сразу заявил, что мы друг друга давно знаем, и я оказалась в идиотском положении, потому что делала вид, что вижу его впервые. Но ему этого мало, он начал рассказывать, что видел меня в последний раз прямо перед отъездом в Колонию, и начал рассказывать всю историю моего прихода к нему, не сводя с меня глаз. Это было кошмарно. Долго и кошмарно.

Самого пикантного он так и не выдал, но я всё время ждала, что вот-вот сейчас он скажет, и как же мне было паскудно! А он так развлекался. Нет, потом я постаралась расслабиться и контролировать ситуацию – ну кто мне все эти люди? Разве что Каро… Я посмотрела по сторонам и поняла, что им всем вся эта моя история глубоко по фиг. У них скучно, и они изо всех сил развлекаются, танцуют.

Ладно. Я ему испортила вечер полгода назад, теперь он мне испортил вечер. Будем считать, мы квиты. Как бы с ним больше не сталкиваться? Лучше никуда не ходить, сидеть наверху и читать тихонько. Нас не для того сюда согнали, чтобы мы развлекались. Какое танцевать? У меня после смены ноги до утра гудят!

Я не только привыкла, я уже полюбила свою 402 ячейку. Знаю каждую дырочку в сетке, каждое пятнышко на стене. Могу часами лежать и смотреть на эти крапинки на стене. Слушать голоса. Так много голосов, вся стойка от них вибрирует. Столько разговоров. Завтра менять одежду опять будут. Опять очередь. Сегодня давали суфле на ужин, было вкусно.

И всё-таки это судьба, что мы здесь с ним встретились! Нечего гадать, зачем он издевался надо мной сегодня – он злой, и всё. По-детски звучит. К нему интересно приглядываться, заглядывать в него осторожно. Он не такой, как я. Некоторых людей инстинкт заставляет быть добрыми. Лиля такая была. Не могла иначе. А у него – другой инстинкт. Каждый приспосабливается к жизни по-своему. Я совсем не такая. Нет, я не добрая, а, как бы выразиться – нормальная. На его месте я бы притворилась, что меня не знаю, чтобы всем было легче. Ладно, он не убийца, не маньяк. Не так уж сильно он меня обидел. Но он красив».

«Лень разбираться. Я имею в виду Сергея – то, что происходит между нами. Бред. Я же не хотела, на самом деле. Дурацкие шуточки. Началось после отбоя.

Я уже наполовину заснула, но не до конца. Появление посторонней фигуры в моей ячейке я приветствовала улыбкой – решила, что опять карлик балуется. Но карлик всегда молчит, а тут говорили, и я услышала странное – своё имя. Меня звали. Раз за разом, каждый раз громче и раздражённее. И будто из Ледовитого океана, я выплыла из сна. У меня в ногах сидел Сергей, это он звал меня, и его раздражало, что я не просыпаюсь. В принципе, это мне надо было сердиться, но от неожиданности я даже не рассердилась. Спросила его, что он здесь делает. Он ответил вопросом – а что, я сама не понимаю? Я решила, что это очередная его подковырка, в свете всего его поведения. Только теперь подковырка грозит настоящими неприятностями – после отбоя же запрещено просыпаться. Я ему стала объяснять, что не ожидала от него таких поступков, даже если испортила ему когда-то вечер. Да и вообще, да что я испортила? Довольно зло я говорила.

Сейчас мне кажется, что моя любовь к нему в одиночестве, после того, как он прогнал меня, изменила его. Я имею в виду, не в моём воображении, а в жизни. Скажем, придала ему смысл. Или даже счастье. Короче, полное счастье. У всех».

«Я скоро выучу наизусть этот стих, с которого начинается синяя книга: „Дети играли у моря, в ракушки песок собирали…“ и т. д. Я её не читаю – я свои бумажки в неё складываю, до урны же далеко идти. Читаю другую, старую, Чехова. Здесь всё такое – Порфира права была. Серёжа только что ушёл, мы с ним, так сказать, мирились (теперь это так называется), он сегодня уж перегнул палку, очень меня обидел. Я решила – побыли мы с ним неделю парой, и хватит, никто по ночам в моей ячейке мешать не будет, спокойно читать смогу. Но он так долго извинялся, и, если бы мне пришлось сначала объяснять ему, что он скотина, мы бы всех перебудили. Сегодня утром полный дурдом был, ночью окна побили, и все замёрзли, я хоть курткой укрылась (мне снилось, что карлик укрыл), хоть не заболела. А то такой кашель в спальне стоит. Каро потом объяснила, что это противники, такие местные, типа террористов, им не нравятся местные порядки, не нравится, что из Колонии не выпускают, и они мешают всем жить, а найти их невозможно. Сегодня все только об этом и говорили, Каро очень интересно рассказывала, и Серёжа так надо мной подшутил – вроде как, может, и я из противников. Меня это вывело из себя. Ведь в Колонии хорошо, мы можем существовать здесь практически вечно. Шутки – это замечательно, а если меня в самом деле заподозрят? Он меня удивляет, Серёжа. Я совершенно его не знала и считала, что он выше всех этих мелочей. А он постоянно подкалывает. Противнее всего, что он может узнать о книгах из библиотеки. Их у меня три, я пока ни одной не возвращала. Теперь прячу их под матрас. Но я люблю его как обычно, по-прежнему».

Она бы писала дальше, неважно что, записала бы, например, все истории Каро о противниках: как холерную бактерию противники подмешали в чай (впоследствии, правда, оказалось, что в тот день подавали просроченный кефир, да и прошла холера у большинства к утру) или как электричество вырубили… но последний лучик луны из единственного целого окна (остальные заложены фанерой) спрятался. Сунула ручку под подушку, бумажки в книгу. Стало очень темно, не видно было даже соседней стойки. Даже потолка собственной ячейки. На несколько секунд Анна запаниковала, потому что потеряла ориентацию – казалось, что качает, как в воде или в колыбели, стало непонятно, где верх, где низ, будто зависла в каком-то душном пространстве, в невесомости – жутко, что всё может исчезнуть, и ещё хуже, она сама может исчезнуть… Паника отступала постепенно, сменялась сонливостью, когда всё равно, есть ты или нет, и вот уже вырисовывается потолок ячейки, крючки, полки, соседняя стойка – Анна не замечает, что глаза её закрыты.

Заснула так сладко, так мёртво.

* * *

Люди проходили мимо скамьи, Лилия сидела на скамье, маленькая сумочка лежала рядом, большая стояла у ног, Лиля прятала ступни за большую сумку, будто сумка могла укрыть от октябрьского холода. Людей было очень много, непривычно много, и, вместо того чтобы сосредоточиться на дрожащем под ветром листе газеты, искать среди объявлений жильё, она разглядывала людей. Среди них было очень много красивых, особенно женщин, с интересными причёсками, в одежде заметной, и было очень много уродливых – горбатых, толстых, и были заурядные – за такими следила пристальнее, силилась разгадать – их заурядность, повторяемость казалась таинственной, даже непостижимой. Люди раздражённо оборачивались на её пристальный взгляд, но она не отводила глаз. Ей казалось, она присутствует на карнавале, где все нарядились людьми.

За всё время, что она лодырничала в больнице, Леонид Иванович так и не показался. «Не решился», – думала озлобленно. Они никогда не встречались, она бы не объяснила, откуда его помнит, но почти видела его лицо, тоже заурядное, однако со странным выражением: твёрдо-спокойным и в то же время глумливым. Видела и ненавидела. В больнице от него передали обе сумки. В маленькой лежали выписка из больницы с направлением к участковому, мобильный телефон, бумажник, в котором три полтинника и тысяча долларов. Ещё паспорт. Паспорт не открывала – поспешно спрятала во внутреннем кармане сумочки. В большой сумке – некрасивые брюки её размера, некрасивый свитер, бельё – в общем, смена одежды. Вышла из больницы в том же платье, в котором попала в неё. Она не знала, кто его отстирал, кто выгладил, – оно приятно пахло порошком. Больничные, видимо. Сверху накинула плащ – её собственный плащ, из её квартиры, которую теперь помнила смутно. Всё это время плащ висел в палате на крючке, и она не спрашивала, можно ли его взять. На ногах – босоножки.

Проводив взглядом пару обнявшихся подростков, рассеянно глянула в газету, рассеянно заметила «сдаю комнату», сразу достала телефон, повозилась с блокировкой, набрала номер. Не отвечали долго, но, когда взяли, дело пошло споро, Лиля сказала, что подъедет прямо сейчас, хозяйке это подходило как нельзя лучше.

В маршрутке забилась в уголок. Случайной нотой резануло сквозь сердце радио. «Я должна найти Анну. Сейчас же найти Анну. Я не могу без неё быть». Искала сквозь грязное окно. Среди идущих, стоящих, озабоченных, праздных. Между домов, балконов, улиц; витрин, пальто ярких цветов, рекламных плакатов, светящихся в наступающих сумерках, паркующихся машин. Внутри, очень близко, прижатые, дышали люди, на которых не осмеливалась взглянуть. Никогда ещё не видела мир таким – шевелящимся, полным плоти и запахов, свободным от духов. Её голосок не пробил с первого раза шумы, пришлось кричать, и водитель был недоволен, но, увидев симпатичную молодую женщину, смягчился. Она соскочила с подножки. Углубилась в район, долго блукала, пока не остановилась у стоящей буквой П десятиэтажки. Кажется, здесь. Сидящая на мусорном баке кошка настороженно выгнула спину.

Дверь открыли сразу, в прихожей было темно, из окон лились синим сумерки, и разглядеть ничего нельзя было, но хозяйка хорошо её видела благодаря жёлтой подъездной лампочке, и воскликнула:

– Так это ты! Я тебя по телефону не узнала. Ой, как хорошо-то! А я думала – опять новые, и поди к ним привыкни, а кто знает, что у них на уме… Проходи, проходи. То и смотреть нечего – комнату ты знаешь, ничего там не изменилось – я даже книжки твои не трогала… Одна тут у меня жила два месяца, но она тоже не трогала… Пришла, вроде как на постоянно, потом с мужем гражданским помирилась и хвост поджала, убежала. Кто знает, что у них, новых, на уме-то… А то ещё, гляди, тюкнут… Так ты теперь прямо оставайся сразу. Смотри, как похорошела-то там, за границей. А тебе стрижка идёт – кто бы подумал! Но коротко ты взяла! А покрасилась-то как. Садись. В парикмахерской небось красилась? Или дома? Ты извини, что свет не включаю, сейчас электричество подорожало, я экономлю по чуть-чуть… Но ты-то всегда экономная была у нас. Как я рада, что ты вернулась. Ну как оно там-то, за границей, а? Мужа себе не нашла?

– Нет.

– И правильно! А то выскакивают, детишек нарожают, а потом разделить не могут. Вот по телевизору было недавно – вышла так в Финляндию, родила, а потом… Ой, тьфу на тебя! Похудела как, дай я тебя пощупаю. Да, там еда другая. Стрижечка!!! Теперь здесь найдёшь себе. Пойдём. Пойдём на кухню, пирожки у меня, напекла, думала – дети приедут, а они – как обычно, скучно им у меня, а мне что одной есть?

После невкусного больничного завтрака ничего сегодня не ела и не хотела, но теперь, увидев пирожки, накинулась на них диким волком – они были страшно вкусные и тёплые. Ей внове было это тепло – от пирожков, от самой портнихи Таисии, и было странно, что запах кухни где много готовят, и запах немолодой женщины, которая моется по воскресеньям, так тихи и уютны. В этом тепле смотрела на отражение люстры в чае, слушала голос хозяйки, но не различала слов, а вспоминала тот вечер, точно так же выкристаллизовавшийся из сумерек, когда к ней домой пришла Анна, и вечность одиночества прервалась, и у неё была Анна. Вспоминала, что говорила Анна о своих родителях, вспомнила и жалела, что не понимала её тогда.

– Ты теперь такая хорошенькая! – заканчивала Тася. – Знаешь, что я тебе скажу? Найдёшь себе кого-то, так не жди, сразу рожай. Пора тебе…

Лиля задержала дыхание, чтобы улеглось внутри то болезненное, о чём не думала, что поднялось от последних слов, как ил в прозрачной воде.

Оказавшись наедине в своей новой комнате, не включала свет. За стеной разговаривал телевизор – Таисия смотрела перед сном. Залезла на кровать, чтобы снять сверху, с карниза дурацкие колокольчики. Провела пальцем по столу – в пыли осталась тёмная полоска. Внимательно посмотрела на книги, подержала их в руках, положила на место. В окне светилось квадратиками противоположное крыло дома, снизу доносились заглушённые звуки гитары, хриплые подростковые голоса. Таисия не предлагала свежей постели, но ей было всё равно, она слишком устала… Анну она начнёт искать завтра, всё завтра. Переоделась в пижаму из большой сумки, не расстилая, залезла под покрывало. Как хорошо иметь свою комнату, не белую, не стерильную, со стенками в цветочек. Уснула.

На следующий день встала рано, оделась, ушла в город. Ей не хотелось долго быть вдвоём с Таисией, не привыкла, уставала от долгих бесед. Она искала Анну. С самого утра попала на продовольственный рынок, купила килограмм чёрного винограда, потом оказалась на вещевом, молча шла между рядами, заглядывала в огороженные ячейки отдельных продавцов, и вслед неслись выгодные предложения. Прошлась по пустому холодному парку. К обеду вернулась, поела винограда. Подумала, что нужно что-то купить калорийное, не всё же у хозяйки на шее сидеть. Колбасу или сыр. Или рыбу. Когда Таисия ушла на вечернюю лавочку – она любила посидеть потрепаться в сумерках с соседками, подошла к хозяйской швейной машинке. Долго смотрела. Руки хотели работы, но у неё не было тканей. На следующий день купила ткань. Через две недели купила собственную машинку. Она не знала, как общаться с хозяевами магазинов, и однажды утром отнесла несколько платьев на вещевой рынок. У неё приняли, хотя и недовольно, заплатили сумму, несущественную в контексте оставленных ей денег. Всё равно она тратила мало. Разве что если вечером становилось тоскливо, и шла искать Анну в каких-то тёмных местах, заброшенных старинных домах, среди гаражей, в клубах. На самом деле она знала, где Анна, как знала лицо Леонида Ивановича. Но чем-то надо жить.

13

В этот день Анна проснулась задолго до рассвета. Ей снился такой приятный сон – будто она опять едет на машине, но теперь сама за рулём, и у неё прекрасно получается водить. А потом стало слишком жарко, и она проснулась. Попробовала раскрыться – прохладнее не стало. Не получалось и заснуть снова, потому что лежать было неудобно. Анна переворачивалась то на бок, то на спину, поджимала и вытягивала ноги, но удобно не получалось. Бредовые образы лезли в голову – то взрывы, то словно её везут по ночной дороге, и теперь уже не она ведёт, а кто – неясно, и её укачивает от дикой скорости, от резких разгонов и торможений, и непонятно, когда всё кончится. Это были не сны, и тошнило по-настоящему, а на полу, внизу, постоянно ускальзывала от взгляда тень карлика. Вдруг накатывало сексуальное желание, хотелось сейчас же быть с мужчиной, и одновременно понимала, что, окажись рядом Сергей, просто вырвало бы от его движений. Когда темнота начала рассеиваться и неясный свет кинул на постель тень сетки, протрезвело и сознание, и стало ясно, что она не выспалась и весь день будет мучиться.

Звонок к подъёму прозвучал на минуту позже, чем засветились лампы и окно из светлого стало чёрным, почти ночным. За эту минуту она успела сесть, опираясь на подушку, и увидеть, что у неё началась менструация, но не успела понять, что это для неё означает. Обычное утро в женской спальне, глуховатая ругань, шатающиеся переполненные лестницы, жалобы, шелест одежды. Анна не принимала участия. Лежала тихо, не привлекая внимания. Смотрела на чёрные свои туфли на полочке и считала дни. Нужно было проинтегрировать дни недели, извлечь квадратный корень, нет, кубический, из игрека и подставить в формулу вместо икса… Время выворачивалось из ума. Когда она выехала из своего города, был, вероятно, август. Или начало сентября. Через пару дней после отъезда у неё начались месячные. Ехали долго, но сколько? Неделю? В любом случае больше. Месяц? Пожалуй, меньше. Или? Но в Колонии она не меньше месяца. Дольше. Наверное, два. То у неё выходило 44 дня, то 12. Что-то не то со временем.

Всё то, считать не было смысла. Что она – четырнадцатилетняя девочка, которая не знает всей этой внутренней кухни? Которой районный гинеколог должен объяснять о стрессовых ситуациях и полугодовых задержках? Но почему-то казалось, что её цифры могут всё изменить и хорошо выстроенная теория может задним числом исправить нестройную жизнь.

А она сдуру радовалась отекающим от стоячей работы ногам! Считала, что чуть ли не на третьем месяце… Даже не думала об этом, но была уверена. Значит, ничего не осталось. Анна ожидала, когда станет тихо и погаснут ненужные лампы. Становилось всё светлее. Взошло солнце, размазав по стойкам розовый свет. Цифры – как горячий песок под веками. Мышцы внизу живота напрягались, но не могли сдержать выливающуюся жидкость.

Царапины и крапинки на стене ячейки, к которой прижималась щекой. Рябь. Анна лежала уже много часов, когда её потянули за плечо, заставляя отвернуться от стенки. Это был Сергей. Она хотела спросить его, как это он влез в её ячейку не сняв обуви, но он спросил раньше, знает ли она, который сейчас час.

– Нет.

– Ты не вышла на работу, – процедил он сквозь зубы. – Ты хоть представляешь, что теперь будет? Тебя просто смоют теперь и не заметят. Я только сейчас смог вырваться, полдня прошло. Дура! Что это? – Он указал на пятно и сморщил губы.

– Я плохо себя чувствую. Это кровь.

– Так иди в медчасть! У тебя женские проблемы, что ли?

– Проблемы? Нет, никаких проблем.

Снова отвернулась к стене. Сергей сбил все расчёты.

– Я тебя не понимаю.

– Я хочу спать. Уйди.

– Какое спать, два часа дня!

– Два?.. Не осталось ничего. Я не беременна.

– Но мы же нормально предохранялись. Тогда, во второй раз только… Но сама видишь, всё обошлось. Ладно, хочешь я за тебя в медчасть схожу, возьму что надо? Меня там знают.

– При чём здесь ты? Тебе вообще нужно уйти. Ты ничего не понимаешь.

– Так ты своё заманчивое предложение делала не только мне? Ну-ну… Ладно, Ань, не до шуток. Давай уже!

– Всё было так хорошо… Я привыкла здесь.

– Стоп, Аня. Я не понимаю, о чём ты говоришь. Послушай, что ты сейчас сделаешь: оденешься, пойдёшь в медчасть, тебе выдадут, что надо. Постель поменяешь вечером, максимум, что они… Может, обойдётся. Без ужина разик перетерпишь. А сама – на работу. Раз-раз… Быстро!

– Не-ет. Ты уйди сейчас, я не могу тебя видеть. Не хочу видеть. А потом я приду. Потом…

– Я же вижу, без меня ты никуда не пойдёшь.

– Не пойду. Мне нужно полежать… поплакать…

– Поплакать тебе совсем не нужно.

– Нужно, он говорил – когда привыкну.

– Давай для начала ты оденешься… Если ты так хочешь ребёнка. Хотя я не представляю, что с ним здесь делать…

– Хорошо… Только ты иди, а я ещё побуду. Я всё равно на работу не вышла, так что пара часов ничего не изменит.

– Изменит, ничего ты не понимаешь. Изменит!

– Слушай, уйди пока, а? Уйди – и всё.

Он хотел сказать ещё что-то, но передумал, пробормотал под нос «охуела совсем» и, махнув рукой, встал на лестницу. Анна сразу же заплакала. Слышно было, что он спешит уйти. Сначала она плакала фальшиво – сама не зная, зачем. То ли затем, что отношения с Сергеем теперь трудно будет наладить. То ли из-за работы. Но когда потекли слёзы, её понесло, как капризного ребёнка. По-настоящему. Плакала, полностью теряя окружающий мир. Слухом не воспринимая ничего, кроме своих хриплых стонов, вытья. В раздражённых глазах растекались крапинки стены, и растворялись, и уплывали вместе с ней самой. Грызла и слюнявила край подушки, боялась замолкать – было ощущение, что, как только кончится истерика, вернётся отчаяние. Заглатывала слёзы и слюну. Дальше… Лёгкие хватали воздух, выпускали навзрыд, она повторяла, что у неё не будет ребёнка, значит, не осталось ничего, накручивая и накручивая себя, падая в болезненные провалы, пока это не перестало быть необходимым, пока она не оказалась в абсолютной тишине, перестав слышать себя, видеть стену, кусать подушку. Она продолжала рыдать, но это её уже не касалось.

Через три четверти часа рыдание оборвалось так же резко, как началось. Без тормозного пути. Внутри оказалось пусто и легко. Осталось лёгкое недоумение – что это было? Чего она так хотела, какого ребёнка, от кого и, главное – где? В ячейке 402? Что за глупую тайну таскала с собой всё это время? Душа вычищена. Как матка после аборта. До неё только сейчас дошёл голос уже ушедшей Надежды Фёдоровны. Типа, потом полегчает, что-то в этом роде. Увидела в ногах хлеб и масло на салфетке. С обеда, что ли, Фёдоровна принесла? Или уже с ужина? Ишь, не побоялась на четвёртый ярус лезть. Сама живёт на первом, Анна слыхала, из-за больной ноги. Потёрла вспухшие глаза. Ладони соскальзывали, лицо ещё не высохло. Работа… Пошли они в жопу со своей работой. Она ещё полежит, вздремнёт, отдохнёт… У неё никакого настроения работать. Не будет она сегодня спускаться. Никуда не пойдёт. С грязным, жирно-мокрым бельём ничего не делала. Завтра, всё завтра… Достала из-под матраса синюю книгу. Открыла. Под обложкой лежали выклянченные библиотечные карточки, исписанные и чистые вперемешку. Она свернула их и просунула в мокрые пижамные штаны. Не «Always ultra», но лучше, чем ничего.

Вечером, когда жительницы спальни вернулись с ужина, вокруг Анны образовалась прослойка тишины. Её устраивало. Молчание было вниманием. И даже забавляло, что иные, кто никогда не бывал в третьей спальне, будто случайно заглядывали и проходили под её ячейкой. Самое смешное, что из-за узкого прохода между стойками они могли увидеть только её ноги. Переворачивая страницу, заметила – как, оказывается, легко стать знаменитостью.

На следующий день Анна встала раньше и до завтрака успела зайти в медчасть и получить тампоны. Постель обменяла во время обеда – всё ещё тошнило и аппетита не было. Каролина говорила:

– Меня спрашивали, я всем говорила, что у тебя желудочное расстройство. Правильно? Да? Я правильно сказала?

Надежда Фёдоровна кивнула головой и пробурчала что-то неразборчиво.

– Да, ещё, Аня. Ты должна зайти сегодня к обувщику. Обязательно. Тебе ко Дню Колонии новые туфли будут шить.

– Туфли?

– Две пары. Вчера искал обувщик тебя. Это в пятьсот девятнадцатой, ну, ты знаешь. Везуха тебе, новая обувь!

Осторожно, как ступают на лёд, перепроверяла Анна человеческие контакты. Нет, в одиночестве она не оказалась – кому есть дело до чужих нервных срывов. Наоборот, ощущала вчерашний интерес к своей особе. Все будто ждали чего-то, с любопытством и страхом. С ней, как раньше, дружелюбно здоровались и прощались, а что говорили за спиной – не прислушивалась. Ладно, развлекла народ – подкинула интригу, соль в жизнь. Тоже иногда надо. Ведь Колония – не самое радостное место в мире.

После ужина Анна хотела попасть в душ. Она побаивалась встречи с Сергеем, из-за вчерашнего. Он и так вечно язвит, а уж теперь… Ей хотелось от окружающих сплошной, безмерной тактичности. В душ женский он не завалит, а у обувщика может подстеречь, если ему говорили, что она должна быть там. Можно бы укрыться в библиотеке. Но Володя наверняка тоже знает. И всё же пошла к обувщику. Хватит искушать судьбу, нарушая порядки. Пора жить, как люди. Никто её там не подстерегал. Обувщик её видел впервые, о происшествии не слышал или не показывал виду. Ужаснулся лишь состоянию её туфель. Это были ещё те, «личные». Обмеряя ногу, он пугал ортопедическими ужасами, вплоть до ампутации стоп, единственно спасение видел в новой обуви.

Сергей зацепил Анну в очереди в душевую. До отбоя оставалось совсем немного времени. Она не успела спрятаться за спинами. Взял под локоть и целенаправленно увлёк с собой, по бело-зелёной плитке пола. Она не протестовала. И никого не попросила запомнить её место в очереди. Шли быстро и молчали. Сначала узнавала коридоры, потом нет, потом снова узнавала. Но во всех – одинаковый пол. Наконец Сергей спросил:

– Ну, как ты?

– Всё нормально. Прости за вчерашнее.

– Простить? – Он усмехнулся, как от неожиданности. – Слушай, выйдем на улицу? Как тогда? Мне не хочется сейчас видеть их всех.

– Как тогда – не выйдет, – хмыкнула, вспомнив их первый официально-совместный вечер. – Я только надену куртку, подождёшь?

Они встретились у выхода. Он её не обнимал, не целовал в щёку. Анна сомневалась: всё, любовь окончена? Или просто нет зрителей? Светили большие фонари. Было холодно, но безветренно. Несколько ярких звёзд висели, казалось, очень низко, ниже половинчатой луны. Они подошли к высокому бетонному бордюру и присели.

– Обиделся? – спросила Анна.

Он достал сигарету, покрутил в пальцах, взял в рот.

– За что?.. А вообще, ты странная женщина, Аня.

– Тебе-то что? Надоела игра в счастливых влюблённых – так и скажи.

– Один раз пробовал…

– Опять! Слушай, может, хватит, а?! Сколько можно об одном.

Подняла капюшон, глядя на половинку луны. Зубы клацнули. Злость поднималась к лицу жаром, холод отступал.

– Ты знаешь, почему тебя не наказали за прогул? – посмотрел на огонёк сигареты, улыбаясь, как скалят зубы овчарки. Не выглядел ни расстроенным, ни обиженным.

– Может, и наказали. Я не заметила.

– Уверяю тебя, ты бы заметила. Пару пальцев оттяпали бы и…

– Что ты начинаешь? Они здесь что, драконы?

– Ты не вышла на работу, вообще-то.

– Боже мой, какое преступление! Заболеть нельзя, – она уже сама поверила в версию Каролины: у неё было желудочное расстройство, понос по-простому.

Некоторое время стояли молча. Анна смотрела на пустую в дорогу, сначала на ближний отрезок, освещённый фонарями, потом дальше, туда, где дорога растворялась в холмистой темноте. Сергей затянулся последний раз и задавил подошвой окурок, но сразу же потянулся за следующей – он курил немного, но любил расслабляться, когда не работал.

– Я тоже курить хочу, расщедрись, дорогой. Можешь на шоколаде сэкономить, меня от него тошнит.

– Так ты куришь? Ещё один недостаток. На, если хочешь.

– Слушай, я с тобой разоткровенничалась, так и ты мне скажи – ну на хера тебе всё это нужно? – Затянувшись, прикрыла глаза – вкус дыма напомнил о рае, о Лилиной квартире. Слегка повело голову – всё же первый день месячных после долгой задержки. Гормоны сумасшедшие.

– Что именно?

– Наши отношения.

– О! Да ты мне первая любовь до гроба обещала… Кто от такого отказывается. А ещё тебя не наказывают, может, с тобой дружить полезно… Расскажи, что ты делала, после того как ушла от меня. В тот день, когда я уезжал. Ты поняла.

– А что я могла делать? Расстроилась. Вернулась домой и жила как жила.

– Было трудно?

– Нет.

– Совсем? Вот так верь бабским обещаниям! Я думал, ты утопишься и будешь до конца дней преследовать меня в виде Жизели… Импотенцию нашлёшь…

– Совсем. Я общалась с одной женщиной. Ну и всё.

– Женщиной? Ты не перестаёшь меня удивлять, того гляди, зауважаю тебя. Но не от женщины ты собиралась беременеть?

Ах, вот он о чём… У Анны словно гора с плеч упала – она поняла, для чего эта нелепая беседа, мужик – он и есть мужик, даже если он Сергей. Конкурента учуял.

– Я с ней просто общалась. Разговаривала, если тебе угодно.

– Чем ты жила?

– На зарплату.

– Я не спрашиваю, на что.

– А, чем… Едой и фантазиями. Ладно, Сергей, я пойду в душ. Ещё успею. Смотри, какие волосы жирнючие, вот тебе ещё один недостаток. Пойду исправляться.

– Не так у тебя их много, чтобы мыть.

Они вошли в корпус. Шли. Лампы дневного света бросали с потолка свет на лица, через равные интервалы.

«Теперь ночь. Сергей чуть не заснул у меня. У меня бессонница. Долго без листиков жила, с того случая, с месячными, сегодня наконец сходила в библиотеку, выклянчила ещё. Случайно узнала, что сегодня первое декабря. Весь день шёл мокрый снег. Ладно, надо закрыть глаза и не разрешать себе их открывать».

* * *

Как когда разбудят и поднимут среди ночи: обрывки сознания всё не соединяются друг с другом. Больные глаза и сонный мокрый снег. Первый снег. Когда же можно будет пойти домой, лечь спать? Шарван сидел, упираясь локтями в кухонный стол, и вдыхал изредка, чтобы не нарушать тишину. Гадкая ситуация. Люба молчала и молчала. Ничего. Он старался смотреть в тёмный угол, где стоял пустой стул с высокой спинкой, чтобы дать отдых глазам. Но изредка взгляд попадал на Любу, которая вертела в руках вилку. Наконец она нарушила тишину:

– Сними хотя бы очки, я так не могу с тобой разговаривать!

Поспешно снял очки и положил на стол, неловким жестом сдвинул дальше – в середину очерченного светом лампы кружка. Он понимал, что Люба ждала его прихода два месяца назад. Или месяц назад. Она готовила жалобы, упрёки, иронию. А теперь – не знала, что сказать, и от этого ему, приготовившемуся за один раз выслушать всё, было слишком тяжело. Лицо его, отвердевшее от отвращения к себе, оставалось неподвижным.

– Почему ты даже ни разу не позвонил? Где ты вообще всё это время находился? – спросила Люба наконец, глядя вбок, на плиту.