Текст книги "Ячейка 402"

– Ну ты как малые мои! Там ни забора нет, ничего. И никого. Другое дело, что идти отсюда некуда.

– Ничего не понимаешь! – Каролина в сердцах плюхнула утюг на стол. Но тут же продолжила вкрадчиво: – Ты Олю знаешь?

– Подожди, это такая полная, красивая? Ещё говорили, она из архива?

– Ну, красивой я её не назову… Так она с чётвёртым корпусом по Интернету переписывалась…

– По Интернету или по внутренней сети?

– Какая разница! Она по-английски переписывалась, потому что они там только по-английски говорят. Русского не понимают. И она узнала, как оттуда трое ушли. Но их вычислили…

– А я думаю, ни на каком английском там не говорят. Я думаю, нет никаких корпусов других. Просто зеркала большие стоят, и наш отражается. Или воздух отражает – как миражи в пустыне… Проверим летом, а, Каро, сходим?

Звон.

– Ну вот, звонок. Смотри, сколько недоглажено! Я так и знала! – радостно возмутилась Каролина.

– Я останусь догладить, Каро. Иди, я всё равно сегодня без ужина. Пока в медчасть бегала…

Глянула с сожалением на руку… Ничего, с повязкой почти нормально.

– Вы останетесь? – спросила бабулек. Кстати, та, что слева, – точно Зина.

– Ты же, Анечка, сама справишься? Да?

– Да! Идите уже.

Приятнее было обдумать всё в одиночестве. Вот и прошли три дня. Сидящий на полу насколько мог медленно поднимал веки. Наслаждался тишиной.

Встал. Раздвинул шторы – снаружи была туманная ночь. Подошёл к входной двери и медленно приоткрыл её. Увидел уходящий бело-зелёный пол и закачал головой. Вышел в коридор. Шлёпали босые ступни. Значит, стены Колонии снова выросли вокруг него. Вернулся, закрылся, но дальше качал головой. И когда сел на тахту, продолжал качать головой, а губы сильно дёргались.

18

Тихо-тихо скребли за стенкой ячейки. Анна прижималась ухом – прислушивалась. Вздрогнула.

– Не пугайся, это я!

Сергей перелез с лестницы в ячейку и уселся удобно.

– Батюшки, что это у тебя? Боевые ранения?

Он схватил её за руку, она отдёрнула.

– Обожглась… Больно же, не трогай!

Сергей с каким-то сладким выражением покачал головой.

– Врёшь ты всё.

– Ладно. Так исстрадалась по тебе, что вены вскрывала. Так лучше?

– Ты – по мне?

– А ты что думаешь? Понимаешь ли, дорогой. Когда люди занимаются сексом, знаешь, что они делают? – спросила строго, подражая голосу той, от которой услышала эти слова.

– Приблизительно.

– Они размывают собственные границы. Границы себя, понимаешь? Физические, нравственные. И не на несколько секунд, как когда клизму делают или ногти сострижёшь… А на длительное время.

– Это кому как повезёт!

– И поэтому отношения людей, которые хоть раз вместе были в постели, не могут остаться прежними. Это нам только кажется, что наши собственные границы надёжны, но… – Забыла точный текст и вернулась к своему голосу: – И в общем, есть такие люди, которые часто меняют половых партнёров, так вот, они добровольно разрушают свою личность, потому что… Ну, то там нарушили свою целостность, то здесь. Которые не меняют, они тоже вроде разрушают, но зацикливаются друг на друге и как бы частично перетекают друг в друга. Герметично зацикливаются.

– Ты чего?

Она прыснула от смеха.

– Это соседка, я подслушивала! Соседку, через стенку. Не Таньку, а с той стороны стойки. Её хахаль гуляет, наверно, на сторону… Не знаю. Вообще, я её не знаю. То есть знаю, конечно, по голосу, но как она выглядит – понятия не имею. К ней часто люди ходят, она с ним разговаривает. Они слушают. А иногда скребёт что-то, скребёт… Как кошка. Опять скребла только что. Зовут Нина её, по-моему.

Сергей потрепал Анну по волосам и попробовал поцеловать, но она отстранилась.

– Я сегодня перенервничала, ничего не выйдет. Ты же знаешь, я если о чём-то нервничаю…

– Из-за этой ерунды?

– Опять будут допрашивать всех, да?

– Ты ни о чём думать, кроме своих противников, не можешь. Это была обычная паника! Света на час не стало, мало ли. Я не знаю, кому в голову стукнуло, что будут взрывать…

Она посмотрела на Сергея с подозрением. Но выглядел он как всегда, не лучше, не хуже. Худой, почти такой же худой, как она.

– Ну ладно, если ты так хочешь, я останусь у тебя до утра, – сообщил снисходительно.

– Нет, я передумала. Ты мне будешь мешать спать. Ну ладно, ладно…

Они поцеловались. Было жарко – дотапливали перед весной, так что Анна охотно разделась. В тепле вообще всегда лучше…

Ячейка 402. Сны:

Шла под акрами, в которые дул ветер. Боялась выдать себя. Поднимала голову, смотрела на себя: как спит, поднявшись над землёй на высоту ячейки. От взгляда упала вниз, в тёмный лифт. Сверху сыпались собаки. Закрывалась руками от зубов, и зубы попадали на правую ладонь. Заходила в детскую. Очевидно, что никакие это не дети. Это карлики, замаскированные под детей, их глаза – глаза карликов. Но только не Катя: комната, нежно освещённая солнцем сквозь листву. Застеленная кровать. Взбитые подушки, поставленные одна на другую, накрытые кружевом. Первый утренний свет заливает спальню, как озерная вода.

Анна то открывает глаза, то снова спит – во влажности испаряющегося пота.

Родной запах Колонии; и бело-зелёные плитки лежат на воде, колышутся. Она идёт по ним, качаясь, и лампы колышутся над головой. Вот плитки обрываются, дальше только голая вода, так вот почему… Кошка сидит спиной к ней, и слышно, как скребёт, хотя остаётся неподвижной…

Анна во сне отталкивает жаркое одеяло, не может – рука под повязкой горячая, ожог. Раскидывается на спине. Другая рука попадает в мокрое пятно. Полуоткрытые глаза пробегают по стойке напротив, по опадающим и вырастающим во сне грудным клеткам, по спинам. Глаза закрываются.

Кошка чёрная блестит, её не увидеть спереди. А если попробовать разжалобить: «Кошка, кошечка, у меня дети, не…» Кошка поворачивается лицом. Лилиным лицом. Говорит: «Я не могу тебя найти».

АНКЕТА

Дорогой(ая) житель(ница) Колонии!

Нам важно твоё мнение!

Ты хочешь, чтобы качество жизни в Колонии улучшалось так же стабильно, как все эти годы? Или ты рассчитываешь на большее? В Колонии ты наконец обрёл(а) долгожданный покой? А может, тебя что-то тревожит? Тебе не хватает тех или иных реалий того мира или ты ясно видишь унаследованные от того мира недостатки нашего мироустройства?

Твои желания – наши заботы! Прими участие в этом опросе, и ты поможешь нашему общему делу!

На заполнение анкеты выделяются 110 минут, которые впоследствии засчитываются рабочими.

К сожалению, мы не можем гарантировать анонимность, так как рабочие 110 минут выделяются в соответствии с твоими данными и по твоей подписи. Но твои данные останутся в центре обработки информации и не могут быть переданы ни в одно из действующих ведомств, как и не смогут быть использованы в активных процессах.

– Что это за «дорогая»? – проворчала внизу Порфира. – Какая я им «дорогая»?

Анна сидела, убрав сетку и свесив ноги из своей 402.

– Ручку дали тебе? – отозвалась Тома. – Так пиши, Поря. Два часа тебе зачтут, ясно? Ставь себе крестики, где хочешь. Даже читать не надо.

– На первом листе надо вписывать, – сообщила им сверху Анна.

– Вписывать? Что ещё вписывать?

– Да что спрашивают. Вот возраст. Сколько вам лет?

– Почём я помню! Но не старуха, чтоб ты мне ещё выкала!

– Пиши двадцать.

– Пишу! Пишу, Анечка!

– Не орите, мешаете!

8. Пребывание в Колонии До 1 года До 5 лет Дольше пяти лет

9. Считаешь ли ты себя счастливым(ой) в Колонии? Да Нет Другое

Анна задержала ручку над «да».

– Ноги убери свои! – возмутилась наконец Наташа снизу.

Перегнулась и посмотрела, что отмечает Натка, – как и Натка, отметила «другое».

15. Как ты относишься к общим праздникам?

Положительно

Отрицательно

Другое Обоснуй:……………………………………………………………………

16. Какие у тебя отношения с соседями по спальне?

Положительные

Конфликтные

Отсутствуют

Другое

Интересно, что значит – «отсутствуют»? Почему не написано «нормальные»? Из любопытства она отметила «отсутствуют». Питание. Здесь Анна яростно подчеркнула, что не хватает. Ната, кстати, тоже. Им-то чего не хватает? По дурной привычке рисовала на левой ладони треугольники. Паста задерживалась в линиях.

В кино, в телевизионную она не ходит. Звонить она не ходит. Какие ещё развлечения… Конкурс красоты, местное телевидение, радио…

– Твоя жизненная позиция, – сомневалась снизу Юлька. – Это, что ли, – сижу я или лежу в ячейке?

– Да на карачках, – зашикали смеясь.

62. Хочешь ли ты что-либо изменить в своей жизни. Если да – что именно?

Да

Нет

Возможно

Анна подчеркнула «нет» и поставила подпись. Управилась за двадцать минут, ещё осталось время зайти к малым.

– Ты что, всё, Ань?

– А что там писать! Чью-то ещё отнести?

– Угу…

Она спустилась по лестнице.

– Щас, секунду подожди!.. Вот, держи.

Вышла из спальни в коридор. Свободные от работы колонисты мелькали, как мультипликационные. Один Сергей неподвижно стоял у доски объявлений.

– Ты свою заполнил уже?

– Видела! – Он кивнул на доску. – Давно пора.

– Что там? Второй компьютерный кабинет открывается, на пятнадцать мест… Ну и?

– Где они там пятнадцать мест разместят?.. – хмыкнул Сергей.

– Где – там?

И только тут она обратила внимание на номер помещения – 023.

– Это же!..

– Внизу смотри.

Внизу мелким шрифтом было допечатано, что дети переводятся в недавно открытое детское отделение Колонии.

– Я не понимаю.

– Теперь твоя совесть спокойна, можешь начинать жить нормально.

Она отвернулась.

– Почему ты всегда за мной ходишь? А? Вечно ты рядом, когда не надо.

– Ну как же. Ты моя жена.

– С каких это пор?

– Тебе хотелось… Не помнишь? Ты откопала себе платье, не заплатила, правда…

– Что ты несёшь?!

– Вырядилась. Я-то и ни при чём, в сущности, но…

– Ты иногда такие вещи говоришь, Серёжа! Пойдём, отнесём анкеты, – улыбнулась ему примирительно, глубоко в горло загнала подступающие слёзы.

Пробегая, кто-то задел её.

– Ты не расстраивайся. Я слышал про это детское отделение, там за ними будут хорошо следить. Из них хотят растить элиту – и не для Колонии, между прочим. Всё равно Колония продержится ещё лет двадцать – тридцать, не дольше. Они хорошее образование получат… И условия у них там будут.

Анна кивала.

– А ты, надеюсь, есть начнёшь, поправишься теперь. Знаешь, вот до такого, как ты прошлой весной была – не нужно, это слишком. А как ты сюда приехала, – вот это в самый раз. Четыре-пять килограммов тебе набрать нужно, не больше.

– А знаешь, что про тебя говорила Каро? Что ты зануда.

– Но с ней мне не сравниться! – засмеялся Сергей.

Женщина-администратор, вульгарно накрашенная, со свежеуложенным платиновым «бобом», приняла анкеты недовольно и попросила передать остальным, что заполнение анкет – только на словах дело добровольное… Понятно же должно быть, не дети…

– Я пойду теперь в гладильную.

– Ты что! Два часа работы тебе засчитали!

– Да, но бельё недоглажено! Знаешь, как нам завтра будет?

– Какие мы ответственные! Иди-иди…

Пол рябил в глазах зелёным и белым. Пахло лекарствами. Ты не узнаешь никогда о моём счастье? Никогда… К лучшему, к лучшему, что малых увозят. У них всё будет. Пусть себе едут… Пусть катятся!

Она узнала, что микроавтобус за детьми пришлют послезавтра. Остановившись у окна в тупике, Анна вдруг поняла, что снега больше нет. Он сошёл незаметно, без шумного таяния – будто высох. Светило солнце, и было слышно, как за окном щебечут птицы. На полу вытянутый прямоугольник света. Неужели скоро весна? Посмотреть в графике уборки…

Два дня пронеслись как две секунды. Анна не могла проводить с детьми больше времени, чем обычно. Она и так проводила с ними всё лично ей принадлежащее время. Ничего не рассказала им, но они узнали сами – бог знает откуда – и пребывали в радостном возбуждении. Без умолку болтали об игровых залах, аквариумах, мультиках. Анна с тревогой припоминала и другие слухи – будто детей просто переводят в пятый корпус. И почти хваталась за невыносимо болезненную мысль. Чтобы плакать, чтобы знать – им будет её не хватать… Тоскливый взгляд всё возвращался к Кате, Анна всё отводила его…

Микроавтобус должен был приехать около шести утра. Сидели на кроватях в ожидании. Света – вцепившись в Колину руку. Саша – уставившись в окно. Эти трое выглядели слегка обеспокоенными. Серёжа и Катя ждали с нетерпением, безмятежно. Анна боялась, чтобы автобус не опоздал, – в таком случае ей придётся идти в гладильную, не проводив детей. В глазах всё было серо-зелено – в сумерках, перед рассветом. Скорее бы уже… Она подошла к окну, животом чувствуя, как вибрирует приближающийся мотор; тут же резанул глаза свет фар. Звук двигателя затих.

– Посидите пока. Я за вами приду.

Побежала по смутному коридору, хорошо – недалеко, ударилась в дверь – заперто. Из холла кряхтя: «Минуты не выждут», семенила старушка, звенела ключами. Прокрутила в замочной скважине.

– Что тебе ещё? Выходи. То бегут, то…

Такой лёгкий воздух, как весной. Хлопнула дверца микроавтобуса. Сердце перестало биться часто, вернулось к себе. В норму. Незнакомый грузный водитель шёл в её сторону. С облегчением кивнул ей, кинул «здрасти». И стало ясно, что нужно делать. И делала, как по нотам, не запинаясь.

– Слушай, хорошо, что ты здесь, – начал водитель, – мне детей перевезти нужно, ты не знаешь, есть у вас здесь где-то дети? Пятеро, а? А то посылают, а где их здесь искать…

Анна ухватила его за локоть и остановила перед входом:

– Не спеши. Они спят ещё, а мне как раз тебя встречать сказали и ещё спросить…

– Времечко! Времени нет. Придётся будить, понимаешь?

– А ты один? Что, никого больше не прислали? Учителя, врача детского?

Он нерешительно потянул локоть к себе, но она держала крепко.

– Эй! Ты что, чокнутая?

– Подожди! Побудь пока со мной. Минута ничего не решит.

Анна стала так, чтобы видеть его глаза, но в утренних сумерках всё выглядело размытым. И пугающим – для него тоже.

– Слышь, а куда ты их везти будешь? Детей? Потому что разное говорят, а мне сказали не отпускать, если…

– В детское отделение, куда ещё? – обиженно фыркнул водитель.

– Про детское отделение мы все слышали, а серьёзно?

На этот раз он вырвался, но она схватила снова, крепче. Крепче чем могла. Физически он был сильнее, но не понимал сейчас своего превосходства. Анна уже знала, что его воля слабее, чем её. Совпадение редкое. Позволяющее держать ситуацию.

– Пусти, дура, чё ты хочешь?

– На трассе нагонишь. Они спят, я же говорю. Расскажи мне пока, как там, в детском отделении. Ты был в нём?

– Да нормально там. Телик, правда, только образовательный, если ждать кого, не посмотришь… А так нормально. Бассейн, комнаты отдельные.

– И кто это оплачивает? И зачем?

– Я что – знаю? Мне задание дали – перевезти, потом ещё домой пилять… Хоть бы к ужину…

Она отпустила.

– И раньше такое давали? Возил?

– Ну, возил…

– А самого тебя как зовут? Фамилия? Потому что, откуда я знаю, кто ты… Украдёшь на органы, – поперхнулась своими словами.

– Рассохин.

– Изумительно. Ты слыхал вообще про противников, Рассохин?

– Ну, слышал. А чего?

Он потёр родинку на лбу. Блеснуло обручальное кольцо.

– А то, что не нарывайся, понял? Если не хочешь жену свою с потолка соскрябывать.

– Ты… и ты, что ли?! Ты же сказала, тебе сказали… И бабы туда же, господи!

– Ты проследи, чтобы малые там устроились, ясно? Если, не дай бог, что не так, как ты рассказал, гони обратно. Ты понял?

– Да там всё классно, честно! Чё ты хочешь, короста! – Слова вылетали с запахом котлет. Прибавил тише: – Найдётся ещё управа на вас.

– Но пока не нашлась, ты поосторожнее. И веди аккуратно. Без превышений. Хорошо, идём, проведу тебя.

Водитель дышал тяжело. Он был плотный, но не здоровый. Повезло. А если бы нарвалась на молодого, как Шарван? Ладно, какая теперь разница. Вошли – дети сидели в тех же позах. Только светлее стало.

– Это Рассохин, – сказала им весело. – Если что не так, обращайтесь прямо к нему, он сразу всё наладит. Или мне передаст. Да, Рассохин?

– Что? – переспросила Катюша. Её лицо было белым, одни щёки алели. Анна улыбнулась и подумала: «Как же она похожа на неё! Просто копия. Катюша на Лилю».

Микроавтобус уехал. Анна не смотрела вслед. Подавляя лёгкую досаду – никто из пятерых не заплакал, пошла в столовую. «Это была не я», – изумлённо представила, как разыграла бедного водителя.

«Случайно засунула руку под матрас, а там – бумага, ручка. Сто лет не писала. Опять выпал снег – свинство. Меня перевели на другую работу. Без смеха – на кухню. Работать тяжелее.

Но кур странно разделывать. У них позвоночник, рёбра, органы – всё как у меня, только меньше. Теперь, если долго сплю на одном боку и ноет лопатка – знаю примерно, как она выглядит. Или телятину когда режу – можно представить, что и у меня такие вены внутри и мои кости так же, с небольшим усилием, отделяются одна от другой.

Зато как я ем! Нет, я не так безбожно ворую, как остальные. Но иногда просто не могу остановиться. У меня появились новые приятели, с Каро я вижусь только иногда, по вечерам, если выпиваем с Серёжей.

Но что он мне закатил! Оказывается, он меня видел с этим Рассохиным. Якобы мы обнимались – не знаю, может, оно так выглядело. Из того, что я от своего возлюбленного услышала, можно словарь русского мата составлять. Но не объяснять же, как было! Да и неохота… Мне даже смешно, какой он ревнивый. Я ему сто лет не нужна, но своё! Собственность. Вроде бы умный человек, почти интеллектуал – и такое дерьмо характер. Потом иногда извиняется. Я принимаю его извинения. Мы так долго вместе. В сущности, всё хорошо».

Спать.

19

Она не впервые забредала в этот ночной клуб в поисках Анны. Садилась за один и тот же столик – он был расположен неудобно, за колонной, поэтому всегда пустовал. Брала слабый коктейль, но едва притрагивалась, пуская на язык вкус, – ей не хотелось пьянеть. Смотрела, как другие танцуют. Этот, потому что недалеко – не нужно тратиться на такси, и ещё он напоминал давний сон: танцующие одинаковые девушки в ночном клубе, и она не может разобрать, которая из них она сама. Поначалу раздражали громкая музыка, крики, смех, но уже освоилась, и музыка казалась ей тишиной. Днями всё не могла расслабиться, вздрагивала, оглядывалась, и только в этом шумном месте ей становилось спокойно и уютно.

На сцене устанавливали инструменты, планировался концерт, пока что играли диски и молодые, красивые люди весело двигались. За её спиной сказали:

– Здравствуй. Как у тебя дела?

Поняла слова с секундной задержкой – не сразу расслышала в музыке голос, но, как только расслышала – узнала, и спина стала жёсткой, прямой.

– Здравствуйте. Всё в порядке, Леонид Иванович.

– Ты знаешь, как меня зовут? Мы с тобой и не знакомились, насколько я помню. Но меня это не удивляет. Послушай, выйдем на две минуты на воздух. Хочется перекинуться парой слов, а здесь слишком шумно.

Ей шум не мешал, но поднялась. Посмотрела в лицо, черты которого знала наизусть, хотя видела впервые. Память о предчувствиях и снах, беспокойное неупорядоченное знание… зря узнала его. Надо было сделать вид.

– Вы платили за моё лечение. Стоит знать имя своего благодетеля.

– Деточка, я плачу только свои долги. Я не плачу ни за кого, никогда. Это лишнее. В поликлинику ходила?

В «деточка» ирония мешалась с почти отцовской нежностью. Ей было всё равно. Она знала эти номера наизусть. Он не дал ей времени забрать пальто, она и не просила. Холод ударил в спину. За пузырём оранжевого света клубилось тёмное небо.

– Нет. Я эти бумажки выбросила. Я себя хорошо чувствую. Где Анна?

– Ты это знаешь не хуже меня.

– Она в Колонии. Попала в то страшное место. Где люди сливаются клетками, спят на ходу, едят, так и существуют…

– Что ты себе сочинила! Но фантазия твоя мне интересна. «Страшное место» – а! Что-то у Гоголя такое было. Нет-нет, там вполне приятно. Исполняются желания. Эх, я бы сам время от времени жил в Колонии, если бы имел возможность. Для снятия стресса… – Усмехнулся почти мечтательно – но тут же сделал серьёзное лицо. – Ты должна ясно понимать – уходят только те, кто хочет. Это не плохо.

Вокруг громко смеялись и курили. Они не курили и почти не выделялись в тени. Скрестила руки, закрывая леденеющую грудь – будто просто так. Ей хотелось говорить зло, хотелось мстить. Но хотелось понять.

– Почему так произошло? Я считала, она пришла, чтобы заменить меня. Я ждала момента и думала. Нельзя ли нам остаться так. Но я заменила её. Меня все называют её именем. А я мечтаю только об одном – найти её. Я знаю, что она там. Что я никогда не найду её, но я не могу бросить её. Это навсегда, я буду её искать всегда.

– Ты обязательно найдёшь её. Ты почти нашла.

Стояла не отвечая. Спиной к ней постукивала каблуками синих сапожек и сбрасывала пепел девушка в синей куртке, с высоким хвостом. Сладко хохотала и бросала о своём собеседнику: «Во отколола!»

– Произошло вот что. Женщина, о которой ты говоришь… я хотел немножко вмешаться в ситуацию. Помочь ей. Она ушла, потом отступила, но назад пути не бывает, и она заметалась, зависла. Я решил помочь ей. Вот и всё. Я это делал часто.

– Знаю, что вы это делали. Можете не рассказывать, потому что я всё это знаю, – это был не холод, а отступающее тепло. Там, внутри, не хватало тепла, сердце билось, что-то пыталось, но недостаточно, и застывало, становилось неподвижным, немым, больным.

– Всегда получалось.

– Не морочьте голову, скажите, где мне её искать! Как мне попасть в Колонию или как её вызвать сюда. Дальше так не может…

– Ты найдёшь её очень скоро. – Леонид Иванович говорил тише, но увереннее, чем она. – Детка, ты раньше так хорошо соображала, что с тобой? Я ведь не знаю, как сказать тебе, а ты не хочешь догадываться. Как близка ты к тому, чтобы найти Анну.

– Вы врёте всё! – вцепилась ногтями в леденеющие предплечья. – Нам с ней хотелось быть рядом. А вы нас разделили. Нет, она уходить не хотела! Я точно знаю – она всё говорила мне, всё, что у неё было на душе. Мы были так близки. Мы были как родные сёстры, почему мы не могли жить дальше?.. Нам было так хорошо жить вместе. Мы рассказывали, мы играли вместе, читали книги, лежали на солнце… Я говорила, она говорила… Ей так хотелось любви, вы и не представляете – с чего вам представлять, если вы никогда не хотели… Ей хотелось жить, хотелось детей.

– Она получила свою любовь. Ей не хотелось любви.

– Конечно, вам всё известно! Чего и кому хотелось… Ей, мне, – сглотнула, уводя глаза вверх – пока не полилось из них. – Зачем, зачем всё это? Вы думаете, мне хорошо торчать здесь, в темноте мёрзнуть… или спать там, в её кровати? Или просыпаться и смотреть на стены? А днём ходить по паркам и базарам. Думаете, хорошо быть?! Зачем вы создали меня?

– Давай всё поставим на места. Ты мне льстишь, – мужским взглядом он скользнул по ней снизу вверх. – Даже если бы я хотел, я бы не смог придумать. Я тебя не создавал.

– Кто тогда?

– Она.

Холод проникал в тело через голую спину, больше не сопротивлялась ему, все посты сдала, холод оседал внутри колючими хлопьями. Заболеет, завтра не сможет встать с постели из-за высокой температуры. Что ей? На работу не нужно. Заболеет, выздоровеет, когда-нибудь опять заболеет… Что в этом дурном круговороте? Хоть воспаление лёгких, пусть воспаление лёгких…

– Она придумала тебя для того, чтобы ты заменила её, – продолжил Леонид Иванович. Он прекрасно видел, как она мёрзнет. Тем твёрже держалась – не просится внутрь. – Ей невыносимо хотелось уйти. И в то же время хотелось остаться, всё изменить, исправить и стать другой – такой, как ты.

– Нет… Нет. Нет. Нет. Я хотела быть с ней рядом. Может, даже всегда быть с ней рядом. Но я не она. Я не она, у меня своё имя, я не Анна, я Лилия…

– Лилия – не имя.

– Не имя, а что? Яичница?

– Лилия – цветок. Её любимый цветок. Твой любимый цветок.

Снова молчание. Синяя девушка ушла. Почти все зашли внутрь – только троица парней шушукалась. Если бы не холод… Холод вынуждал к отступлению, и голос подрагивал…

– А как же… Всё, что было… Мой муж… Моя дочка… Мексика. Мои воспоминания. Я в них путаюсь, они не приходят больше. С тех пор. Я помню только, как вспоминала там, с… когда мы были вместе.

– Ничего не было, деточка. Не было. Будет. Ты забудь, брось свои воспоминания. Ты Анна, Анна Дикушина. Непременно всё вернётся и будет по порядку, а не вперемешку, как в твоей фантазии. Давай всё по порядку: это ты так хотела любви.

– Нет. Я не могу забыть. И девочка, моя… Помню, как помнила о ней, а она убегает от меня. Мне бы её искать, а не Анну, а я ищу Анну.

– И девочка придёт к тебе, обязательно придёт, – перебил Леонид Иванович. – Она ждёт не дождётся, когда можно будет прийти, дни считает. Очень хочет к тебе. А без Ан… А без неё ты проживёшь.

Замолчала, прислушиваясь к музыке из клуба, разглядывая впереди торчащие чёрные дома.

– Хорошо. Вы всегда правы, вы лучше нас знаете, чего мы хотим. Договорились – она во всём виновата сама. Это я хотела любви… – не удержавшись, закашлялась, – а она? Чего она хотела?

– Свободы.

* * *

Ничего не нужно придумывать. Она с самого начала знала, что Колония не охраняется и уйти из Колонии легче, чем попасть в неё. Она с самого начала знала, что рано или поздно уйдёт.

На складах питания брала всё, что хотела, без зазрения совести: консервированные супы, печенье, сухую ветчину. Вспоминала счастливые времена воровства в магазинах. К сожалению, унести всё не представлялось возможным, даже в огромном рюкзаке со знаком в виде отпечатка волчьей лапы, который, не скрываясь, взяла на складе. И когда у всех на глазах рвала простыни и складывала в рюкзак, никто не сказал ни слова.

В зеркале встречалась Анна на бегу с самой собой взглядом. Поправилась на пару килограммов, лицо округлилось, искусанные губы были алыми, а скулы розовели от волнения. Тело стало гибким. «Чёрт возьми, я гибкая и красивая как… как она». Больше не было ни снегов, ни дождей. Ни холода, ни жары. Только тонкая плёнка облаков на небе. Поднялась к себе. В последний раз рассмотрела всё: каждую трещинку, каждое пятнышко на стенках ячейки. Матрац. Лампы на потолке. Пол. Окно. С рюкзаком на спине спустилась по лестнице из ячейки 402. В гладильную пошла не напрямую – мимо закрытой столовой, повторяя заученный маршрут. Рюкзак оставила у входа.

Каролина оторвала взгляд от наволочки, сделала удивленное лицо. Все шесть рабочих мест в гладильной теперь были заняты.

– Ты? Что ты здесь делаешь?

– Просто зашла. Захотелось посмотреть, как вы. Соскучилась.

– Смотри, – Каролина задрала форменный рукав, – я обожглась. Никогда бы не подумала – с моим опытом… Я про тебя догадалась. Ты уходишь.

Анна отвела глаза.

– Я знаю, – продолжала Каро. – Ты всегда считала меня дурочкой. И знала, что я считаю тебя двинутой. Мы обе считали друг друга дурочками, да?

– Да.

– Да мы и есть… – Каролина облизала губы. – А всё-таки – ты мне нравилась. Меня сводило с ума – как ты всё делала, что хотела, и тебе никогда ничего не бывало. Ты нарушила всё, что только можно, а тебя не наказывали. И правильно. Наказывать-то тебя не за что.

Новенькие покосились на них, а хохотушки не обращали внимания, продолжали о своём.

– Всё будет хорошо, Каро, – вырвалось почему-то. Они обнялись на прощание.

В коридоре её догоняло приглушённое закрытой дверью: «И я их познакомила, а зря, он, конечно, мужичонка ничего так, хоть и вредный, но я потом узнала, что они уже знакомы были, и у них роман был…» Зашла в туалет, в любимую кабинку, где так и висела синяя бумажка от сигарет «Голуаз».

На Сергея натолкнулась, как всегда, случайно. Занесла Володе книги, выходила из библиотеки.

– Ну как? Сегодня вечером идём в дальний холл?

– Не получится.

– Теперь тебя что держит? Детей нет.

– Меня не будет в Колонии.

Они молча смотрели друг на друга. Наконец он сказал:

– Жаль.

И после долгой паузы добавил:

– Ты не уйдёшь. Ты никогда не делаешь того, что тебе запрещают.

Последние пару недель Сергей выглядел подавленным, как тогда, после взрыва. Только приступы ревности оживляли его. Может, болен он, но её это больше не касалось.

– Тебе станет веселее, когда я уйду. Хоть ты и зануда.

Ты никогда не вспомнишь обо мне. Она ещё какое-то время думала о нём, передвигаясь размеренным шагом по сырой и плотной земле. Как не понимала его, так и не поняла. Ничего с этим не поделаешь. Она была в страшной своей личной одежде, в чёрных измученных брюках. Не всё же воровать, достаточно одеяла в рюкзаке…

В последний раз оглянулась на Колонию. Здание казалось чужим. Она лишь однажды видела его с этого расстояния – в день приезда. Потянуло болезненно… Её вегетативная нервная система, как корни растения, вросла в здание: в подушку, в столовский стул, в трубы душевой; переплелась и слилась с бело-зелёными коридорами. Забывала, как пахнут стойки в спальне. Как светят в коридорах расположенные через равные промежутки плоские лампы. Как мерцают пустые мониторы в бывшей детской. Её система кровообращения отрывалась от экономической системы Колонии, нервы отрывались от проводов.

В эту третью часть секунды оборвался взгляд, державший её, взгляд из маленького окна с синими шторами, и человек отложил бинокль, и закрыл глаза, и стал мысленно считать до четырехсот двух. Остановил счёт, открыл глаза. Всё было на месте. Он был в своей пустой квартире. И он мечтал, что сейчас подойдёт к двери, откроет и увидит тусклую подъездную лампу. Вызовет лифт, спустится на улицу, как есть – в спортивных штанах и тапочках, а там поют птицы. Но за дверью нашёл тот же бело-зелёный пол и с силой захлопнул её. И продолжил свой счёт с четырехсот трёх. Сбившись на девятой сотне, заговорил с собой.

«Зачем я верил ей. Она уже раз обманула меня, а я верил дальше и ждал. Чего? Освобождения? От чего? Почему-то считал, что она живая среди теней. Среди цифр? Не было никакого основания. Потому что сказал брат? Но что он сказал, мой недалёкий братец, что он вообще может говорить и думать? Он вытеснил меня, когда я стал слишком умным, чтобы быть. Нет, брат ни при чём. Из-за мальчика».

Человек долго молчал. Потом сказал: «Мальчик любил её, а он не ошибся бы. Он просил за неё».

Какая разница? Закрыть глаза, потом открыть и оказаться среди полей, напоминающих Елисейские – настоящие, не французские, и этот шум снаружи – только ветер…

Закрыл, открыл – никакого толку от упражнения, не убежать от этой навязчивой идеи… Хоть три минуты, хоть три дня, хоть триста лет.

Нет, на этот раз в комнате что-то изменилось, пока глаза были закрыты. В центре ковра, спиной к нему, стоял маленький человек. Лилипутик-карлик.

Хозяин квартиры насторожился.

– Ты кто?

Лилипутик не ответил, но повернул к нему расстроенное лицо.

– Что ты здесь делаешь?

В ответ склонил голову набок.

– Хорошо же… Идём, покажу тебе что-то… – Они прошли в гостиную, и хозяин включил компьютер.