Текст книги "Крестовые походы. Войны Средневековья за Святую землю"

Заключение. Наследие Крестовых походов

С падением Акры и потерей последних крепостей политическое и военное присутствие латинского христианства на материковой части Леванта закончилось. Окончательное завоевание государств крестоносцев помогло утвердить мамлюкскую власть, и господство султаната на Ближнем Востоке продолжалось в течение последующих двух веков. На Западе, однако, крах Иерусалимского королевства вызвал шок и тревогу. Неудивительно, что тому искали объяснения и выдвигали обвинения. Левантийских франков осмеяли за их греховность и склонность к раздорам, военные ордены подверглись критике за то, что они якобы больше внимания уделяли международным интересам, чем защите Святой земли.

Торговые контакты между Европой и мусульманским Ближним Востоком продолжались и после 1291 года, да и Кипр остался под франкским правлением до конца XVI века. Но материковый Левант остался целью для священной войны. Начиная с 1290-х годов в Европе увидело свет немало подробнейших трактатов, в которых выдвигались различные планы и методы возвращения христианству Иерусалима. Обсуждалась возможность отправки новых экспедиций на Ближний Восток, некоторые даже отправлялись. Кульминацией одной из них стало временное завоевание в 1365 году египетского порта Александрия. На протяжении XIV века и далее еще проповедовалось много Крестовых походов и велись войны против ереси, оттоманских турок и политических врагов папства. Орден тамплиеров был в 1312 году распущен после обвинений в ереси, выдвинутых жадной французской монархией, но другие военные ордены уцелели. Госпитальеры создали новую штаб-квартиру сначала на Кипре, потом на Родосе и, наконец, на Мальте, а Тевтонский орден добился образования собственного независимого государства на Балтике. И, несмотря на все это, ни один Крестовый поход так и не вернул Святую землю, и господство ислама в Леванте не ослабело до начала XX века[415]415
  Barber M. The Trial of the Templars. Cambridge, 1978; Housley N. The Crusading Movement, 1274–1700 / The Oxford Illustrated History of the Crusades. Ed. J.S.C. Riley-Smith. Oxford, 1995. P. 260–293; Housley N. The Later Crusades. Oxford, 1992.


[Закрыть].

Причины и следствия

Начнем с того, что Крестовые походы были и актами христианской агрессии, и оборонительными войнами. Безусловно, правда то, что ислам в VII веке начал волну вторжений и экспансии, но его стремительный натиск давно ослаб. Первый крестовый поход начался не в ответ на надвигающуюся огромную угрозу, не был он и прямым результатом катастрофической потери. Иерусалим, заявленная цель кампании, был захвачен мусульманами четыре века назад – вряд ли это была свежая рана. Обвинения в распространенных и систематических надругательствах над христианскими святынями или паломниками со стороны исламских правителей Леванта также, судя по всему, на деле не имеют под собой весомых оснований. После якобы чудесного успеха Первого крестового похода и основания государств крестоносцев война за Святую землю сохранилась в виде циклов насилия, мести и повторных завоеваний, в которых и христиане, и мусульмане совершали акты свирепой жестокости.

В течение двух веков разные силы собирались, чтобы разжечь и подтолкнуть эту борьбу – от честолюбивых амбиций пап, которые хотели достичь якобы «предписанного свыше» церковного превосходства, до экономических стремлений итальянских купцов, от идей социальных обязанностей и уз родства до зарождающегося чувства рыцарского долга. Лидеры – мусульмане и христиане, светские и духовные – осознавали, что идеалы священной войны могут использоваться, чтобы оправдать программы объединения и милитаризации и даже чтобы облегчить навязывание автократического правления. В этом отношении крестовые войны соответствовали системе понятий, свойственной многим периодам человеческой истории, – иными словами, они были попыткой контролировать и направлять насилие, якобы ради общего блага, но часто для того, чтобы служить интересам правящей элиты.

Однако в случае христианских Крестовых походов и исламского джихада «народная» война была пропитана мощными религиозными чувствами. Это не обязательно ведет к конфликту, отмеченному только варварскими актами насилия или особенно укоренившейся враждой. Однако это значит, что многие из тех, кто был вовлечен в соревнование за господство на Святой земле, искренне верили, что их действия были связаны с духовными интересами. Папы, такие как Урбан II и Иннокентий III, проповедовали Крестовые походы, чтобы утвердить собственную власть, но они также делали это в надежде помочь христианам найти путь к спасению. Венецианские крестоносцы, возможно, и думали о земных прибылях, но все же, как и другие участники крестовых войн, были движимы стремлением получить духовное вознаграждение. Даже рвущийся к власти военачальник, такой как Саладин, использовавший борьбу для достижения собственных целей, очевидно, испытывал нарастающее чувство набожности, которое заставило его завоевать и защищать Иерусалим. Конечно, не все крестоносцы, франкские поселенцы или мусульманские военачальники ощущали религиозные импульсы в равной мере, но пульс веры, всюду проникающий и сильный, продолжал биться в течение двухсотлетнего сражения за Левант.

Религиозный элемент придавал этим войнам несколько иной характер, вдохновлял людей на чудеса выносливости, стойкости, а иногда и нетерпимости. Он также помогает объяснить, как и почему десятки тысяч христиан и мусульман продолжали участвовать в этой затянувшейся борьбе на протяжении стольких десятилетий. Энтузиазм представителей ближневосточного ислама понять легче. Джихад – религиозная обязанность, а вовсе не добровольная форма покаяния, и поколения мусульман могли черпать вдохновение из череды побед Зангидов, Айюбидов и мамлюков. Продолжительная привлекательность крестоносного движения в Западной Европе является более удивительным явлением на фоне бесконечной череды угнетающих поражений и перенаправления священных войн на новые театры военных действий. Сам факт непрерывной вербовки крестоносцев на протяжении всего XII и XIII веков и даже после этого иллюстрирует неотразимую привлекательность принятия креста – участия в предприятии, которое соединяет идеалы военной службы и покаяния – и, в конце концов, очищения души от греха. Начиная с 1095 года латинские христиане всем сердцем приняли идею о том, что участие в Крестовом походе – позволительная и действенная форма религиозного рвения. Людей не тревожил вопрос о союзе насилия и религии. И даже когда критика крестоносного движения стала набирать обороты, возникавшие вопросы относились к таким аспектам, как нерешительность в исполнении обязательств и финансирование, а не к основополагающему принципу о том, что Бог поддержит и вознаградит тех, кто участвует в войне за него[416]416
  Siberry E. Criticism of Crusading, 1095–1274. Oxford, 1985. Историкам еще предстоит решить, были или нет крестовые войны более жестокими по сравнению с другими конфликтами того времени. В этом вопросе необходимы дополнительные исследования.


[Закрыть].

Столь длительная привлекательность крестоносных идеалов заслуживает внимания, так же как и напрямую связанное с ней двухсотлетнее существование франкского Утремера. Хотя тут нам, конечно, никуда не деться от факта, что латиняне проиграли войну за Святую землю. Путь от победы Первого крестового похода в 1099 году до падения Акры в 1291 году никоим образом не был чередой поражений и упадка. Но от неудачи в Дамаске Второго крестового похода в 1148 году до бесславного пленения в Египте короля Людовика в 1250 году судьба отнюдь не баловала крестоносцев успехами. Историки обычно сводят все объяснения к исламу, предполагаемому оживлению джихада и объединению мусульман всего Среднего и Ближнего Востока. В действительности же до прихода мамлюков тяга к священной войне была спорадической, а панлевантийское единство в лучшем случае эфемерным. Конечно, события в исламском мире влияли на исход Крестовых походов, но работали и другие, более мощные факторы.

Фундаментальной причиной окончательного поражения христианства в борьбе за господство в Восточном Средиземноморье была сама природа крестоносного движения. Идея священной войны в 1095–1291 годах не оставалась статичной. Она развивалась, хотя происходившие изменения не всегда были очевидными для современников, приспосабливалась и корректировалась в соответствии с более масштабными событиями, влиявшими на религиозное мышление, в том числе объединение первоначальной миссии и обращения как средства одоления нехристианских противников. На протяжении всего указанного выше периода экспедиции крестоносцев оставались плохо приспособленными к делу защиты и завоевания Святой земли. Чтобы выжить, государствам крестоносцев была отчаянно необходима военная помощь извне, но в форме постоянной (или хотя бы продолжительной) и послушной военной силы. Крестовые походы чаще приносили кратковременный «впрыск» массовых армий, часто отягощенных не участвующими в военных действиях лицами и возглавляемых независимыми правителями, сосредоточившими внимание на собственных целях.

Тот факт, что крестоносное движение в целом не отвечало интересам Утремера, не должен удивлять, потому что эта форма священной войны не была предназначена для достижения такой цели. Изначально Крестовые походы возникли как добровольная и личная форма покаяния. Участники могли стремиться к выполнению поставленной цели – захвату конкретного города или защите региона. Они также могли представлять себя выполняющими свой долг служения Богу, оказывая помощь братьям-христианам, и даже подражающими страданиям самого Христа. И все же всегда в центре крестоносного импульса лежало обещание индивидуального спасения, гарантия того, что наказание за грехи будет отменено благодаря совершению вооруженного паломничества. Главная привлекательность Крестового похода заключается в его способности искоренить позор греха, дать возможность избежать проклятия. Поэтому тысячи латинян в Средние века принимали крест.

Лихорадочная аура религиозности, которая окутывала большинство экспедиций крестоносцев, могла внушить их участникам единство цели и не имеющее себе равных упорство, помочь им совершать беспрецедентные подвиги. Именно это чувство небесной поддержки и высокой духовности дало армии Людовика IX силы выжить в битве при Мансуре, а участникам Третьего крестового похода – выдержать страшную осаду Акры. Оно же заставило франков, рискуя полным уничтожением, в 1099 году пойти на Иерусалим. Пылая энтузиазмом, крестоносцы смогли одержать победу над несокрушимым противником, однако нельзя забывать, что пламенную страсть зачастую невозможно контролировать. Армии крестоносцев состояли из тысяч индивидов, каждый из которых в конечном счете горел желанием найти собственный путь к спасению души. Поэтому ими почти невозможно было управлять так же, как другими, более традиционными военными силами. Раймунд Тулузский понял это на собственном опыте в Маррате и Арке во время Первого крестового похода, а Ричард Львиное Сердце – когда дважды отступил от Иерусалима. Вероятно, ни один христианский монарх или даже командир так и не понял, как направить в нужную сторону силы, стремящиеся к спасению души.

В XIII веке такие папы, как Иннокентий III, пытались контролировать крестоносцев посредством регулирования и институционализации священной войны. Но они столкнулись с другой проблемой: как укротить страсть, не погасив огонь, который давал этим освященным кампаниям силу? Они также не сумели найти правильную формулировку, и новые идеи о реконфигурации всего фундамента крестоносной деятельности – с профессиональными силами, размещенными на Ближнем Востоке на долговременной основе, – возникли слишком поздно и почти не вызвали отклика.

Некоторые историки предположили, что христианство потерпело поражение в войне за Святую землю из-за постепенного спада крестоносного энтузиазма после 1200 года – этот недуг якобы был привнесен папскими манипуляциями и осквернением «идеала». Такой взгляд представляется несколько упрощенным. Это правда, что в XIII веке не было таких же массовых экспедиций, как в 1095–1193 годах, но множество кампаний меньшего масштаба все еще велись, пусть даже направленные против нового врага и на других театрах военных действий. Если уж на то пошло, упадок коснулся прямой озабоченности латинской Европы судьбой Святой земли, но это явное ухудшение тоже нет смысла преувеличивать. Крупные кампании XII века были вызваны большими сейсмическими потрясениями – падением Эдессы, битвой при Хаттине, – а в других случаях западное христианство часто оставалось глухим к отчаянным призывам Утремера о помощи. Домашние проблемы и заботы – от споров о престолонаследии и династической вражды до неурожаев и вспышек ереси – значили больше, чем нужды переживающих тяжелые времена государств крестоносцев. Пусть судьба Иерусалима и Святой земли была жива в памяти, весь ход истории Крестовых походов доказывает, что большинство латинян, живущих в Европе, не пребывали в постоянной тревоге относительно событий на Востоке и потому редко стремились бросить свои дома и налаженную жизнь, чтобы спасти далекий, хотя и священный аванпост.

На деле другое, сугубо практическое соображение решающим образом повлияло на исход войны на Ближнем Востоке. В физических и концептуальных выражениях Левант просто был слишком далеко от Западной Европы. Христианам, живущим во Франции, Германии или Англии, надо было преодолеть тысячи миль, чтобы добраться до Святой земли. Гигантские расстояния вызывали огромные трудности при организации военной экспедиции и даже при поддержании постоянных контактов с латинскими поселениями на Востоке. Сравнение, конечно, никоим образом не совершенно, но другой конфликт между латинянами и мусульманами – так называемая испанская Реконкиста – завершился победой христиан, по крайней мере, частично из-за относительной географической близости Иберийского полуострова к остальной Европе. Проблемы, связанные с удаленностью Утремера, в какой-то степени были уменьшены подъемом военных орденов как наднациональных институтов и ростом транссредиземноморской торговли, но пробел так никогда до конца и не был заполнен. В то же время левантийские франки не смогли наладить полное и эффективное сотрудничество с восточными христианами – от Византийской империи до Киликийской Армении, – которые могли помочь смягчить суровость изоляции. Кроме того, поселившиеся на Востоке латиняне позволили себе втянуться в разрушительную борьбу за власть.

По всем этим причинам Утремер оказался в XII и XIII веках в крайне опасном и уязвимом положении. Тем не менее мусульманам пришлось немало потрудиться, чтобы использовать слабость франков. Крестовые войны велись в первую очередь не в политических и культурных центрах восточного ислама, а скорее в пограничной зоне между Египтом и Месопотамией, да и Святая земля не была однородно заселена одними только мусульманами. Но даже если так, в конце концов ислам выиграл от физической близости Левантийского театра военных действий, и тот факт, что он вел сражения, по сути, на своей территории, невозможно отрицать. Мусульманский мир пришел к победе в этой затянувшейся войне также благодаря проницательным и харизматичным лидерам – Нур ад-Дину, Саладину и жестокому Бейбарсу[417]417
  Более или менее читаемую попытку поместить крестовые войны в рамки более широкого контекста христианских и мусульманских отношений можно найти в книге: Fletcher R. The Cross and the Crescent. London, 2003.


[Закрыть].

Последствия в средневековом мире

Крестовые походы представлялись как международные конфликты, которые изменили мир, вытащили Европу из мрачного Средневековья к манящему свету эпохи Возрождения, обрекли ислам, милитаризованный и приобретший налет радикализма в погоне за победой, на века замкнутости и стагнации. Некоторые авторы характеризовали священные войны как апокалиптические конфликты, оставившие нестираемые шрамы этнической и религиозной ненависти, положившие начало бесконечному циклу враждебности. Такие громкие утверждения основываются на упрощении и преувеличении. В 1000–1300 годах в средневековом мире, несомненно, произошли гигантские изменения. В этот период был отмечен рост населения, миграций и урбанизации; существенный прогресс был достигнут в науке, технологии и культуре. Значительно расширилась международная торговля. И все же точная роль Крестовых походов остается предметом спора. Любая попытка акцентировать эффект этого движения чревата трудностями, поскольку требует прослеживания и выделения одной-единственной нити в сплетенном узоре истории и гипотетической реконструкции мира, откуда эту нить надо убрать. Некоторые воздействия сравнительно ясны, но многие наблюдения придется волей-неволей ограничивать широкими обобщениями. Представляется определенным, что война за Святую землю была не единственным источником влияния, существовавшим в Средние века. Но и борьба в Леванте оказала существенное воздействие на средневековую историю, особенно в Средиземноморье.

Угрозы, представляемые франками, и реальные, и воображаемые, дали мусульманскому миру врага, против которого можно было объединиться, и дело, за которое следовало бороться. Это позволило Нур ад-Дину, а потом и Саладину воскресить идеал джихада. Это также дало им возможность навязать некоторую степень объединения исламу Ближнего и Среднего Востока, которая, все еще оставаясь недостаточной, превосходила все существующие после ранней эры мусульманской экспансии. Процесс достиг своего крайнего выражения, когда добавилась серьезная угроза со стороны монголов – тогда мамлюки создали единое государство под управлением Бейбарса и Калауна.

Между тем, несмотря на все контакты между мусульманами и латинянами, происходившие в эту эпоху – и в военное, и в мирное время, – отношение ислама к западному христианству радикально не изменилось. Старые предрассудки остались, и среди них популярное недоразумение относительно того, что поклонение Христу и Богу является признаком политеизма, а также укоренившаяся антипатия к использованию символических религиозных образов, запрещенному в исламе, и нелепое утверждение относительно сексуальной непристойности франков. Осведомленность, судя по всему, не стала основанием для понимания и терпимости. Но точно так же, вопреки утверждению многих авторов, начало Крестовых походов не привело к повсеместному разрыву отношений между мусульманами и восточными христианами. Существовали некоторые периодические признаки напряжения в отношениях, особенно в случаях, когда местные христиане, жившие под исламским правлением, подозревались в помощи или шпионской деятельности в пользу франков, но в широком аспекте почти ничего не изменилось вплоть до подъема более фанатично настроенных мамлюков.

И для ислама, и для Запада, возможно, самые существенные перемены, принесенные Крестовыми походами, относились к торговле. Левантийские мусульмане уже поддерживали некоторые торговые контакты с Европой еще до начала Первого крестового похода при посредстве итальянских морских торговцев, однако объемы и важность этого экономического взаимодействия революционно изменились в ходе XII и XIII веков, по большей части в результате появления латинских поселений в восточной части Средиземноморья. Крестовые походы и существование государств крестоносцев изменили конфигурацию средиземноморских торговых путей – возможно, мощнее всего после завоевания в 1204 году Константинополя – и сыграли критическую роль в утверждении могущества итальянских торговых городов – Венеции, Пизы и Генуи. Принятие Европой арабских цифр тоже относится примерно к 1200 году и, вероятно, стало результатом торговли с исламом, хотя этот процесс нельзя напрямую связать с контактами с миром крестоносцев.

Франки, поселившиеся в Утремере, жили не в герметично изолированной окружающей среде. Реальная действительность, а также политическая, военная и коммерческая целесообразность заставляла этих латинян вступать в частые контакты с местным населением Леванта, включая мусульман, восточных христиан, а позднее и монголов. Таким образом, Крестовые походы создали одну из пограничных сред. В ней европейцы могли взаимодействовать с восточной культурой и, в теории, впитывать ее. Общество «крестоносцев», которое развилось в Утремере, определенно было отмечено некоторой степенью ассимиляции, хотя, было это результатом сознательного выбора или органичным процессом, остается неясным. Несомненно, социальное окружение на латинском Востоке было совершенно уникальным. Это не было результатом беспрецедентной степени соединения с исламом – на самом деле такой тип контактов был обычным в средневековой Иберии и на Сицилии. Не было это и следствием продолжающейся на Ближнем Востоке священной войны. Наоборот, отличительная черта «крестоносного» Утремера родилась из необычной совокупности разных левантийских влияний – от греков и армян до сирийцев, евреев и, конечно, мусульман. Нельзя сбрасывать со счетов и смешение многих западноевропейских влияний – Франции, Германии, Италии, Нидерландов и т. д.[418]418
  Hillenbrand C. The Crusades: Islamic Perspectives. P. 257–429; Housley N. Contesting the Crusades. P. 144–166; Tyerman C.J. Fighting for Christendom: Holy War and the Crusades. Oxford, 2004. P. 79–92, 155–170.


[Закрыть]