Текст книги "Послевкусие страстей и превратности мнимой жизни"

– Ничего. У меня тоже плохой… Зови.

Платон пошёл за Ноздровским.

Майка смотрела с весёлым любопытством, как художник, пошатываясь, приближается к ним.

С женским весёлым любопытством смотрела она на молодого гения… Ей осточертели старики. Все, кому за сорок, были для неё стариками.

Ноздровский облобызал ей руку.

– Напишите мой портрет! – кокетливо попросила Майка. – На облаке.

Ноздровский откровенно рассматривал её.

– Ню!

– Нормально!

– Ню на облаке! – решил Ноздровский.

– Нет, – вмешался Посудников. – Её… лежащую… На тысяче ромашек.

– Ню!

– По фотографии… Для твоей же безопасности, – подытожил Посудников. – А кота покупаю…

Отмечали покупку в ресторане… Бокалы, свечи, цветы.

Фолтин, Лиза, Майка-Подсолнух… Наташа Трике А. Пистон. И сам хозяин – Глеб Посудников.

Все были дружны, откровенны, любили друг друга.

Наташа Трике наклонилась к уху Платона:

– Платон, по пути наверх не забывай о людях, на тот случай, если придётся катиться вниз.

– О чём ты? – Он улыбнулся и ласково коснулся её бокала своим. Как будто поцеловал или погладил.

– И у тебя хватает наглости спрашивать? – вдруг разозлилась Наташа. – Ты украл моего художника!

– Да перестань! Я помог вам продать его первую картину за приличные деньги. У меня лёгкая рука. Скажи спасибо.

– Забавно… Наверное, мы могли бы любить друг друга, – сказала вдруг Наташа. – Помнишь наши первые съёмки?

– Ещё бы!

– Я могла запросто увести тебя от Ульяны… Не жалеешь?

Платон улыбнулся, рассеянно пожал плечами.

– Лиза! Как вы можете общаться с таким… неуверенным в своих желаниях мужчиной?! – дразнила его Наташа.

– Мне интересно с ним… – серьёзно сказала Лиза. – Не скучно.

Платон оценил. Поцеловал Лизе руку.

– А вы подеритесь! – Майка, заскучавшая было от умных разговоров, вспыхнула, как охапка рыжих ольховых стружек. – Бабы, блин, подеритесь!.. Этот мужик стоит хорошей драки!

– Люблю эту безумную стерву! – сказал Посудников. – Дура, а люблю.

Платон привычно воспроизвёл в себе эту драку. Все её варианты. Лиза была моложе Наташи лет на двадцать. Но у мадам Трике А. Пистон был опыт общения со зверьём.

– Тише, тише! – остановил ссору Платон. Он не очень любил экшен.

Он смотрел на юную подругу Посудникова, которая подарила наконец Глебу сына… Он сравнивал её с другими сидевшими за столом женщинами. Пытался представить эту пару в постели…

Майка-Подсолнух была создана для любви. Она была как совершенный инструмент, как скрипка или виолончель, созданная для виртуоза любви или, по крайней мере, для молодого, полного сил юного дарования, каким никогда не сможет быть деловой человек, погружённый ежесекундно в расчёты.

Платон видел, как она подавляла в себе раздражение, как умело имитировала любовь ради комфорта, ради прочного места в его доме… Как презирала она его скромные габариты… Скудость его сексуальных фантазий… Так, наверное, презирает совершенный инструмент, скрипка или виолончель, неуча, дилетанта, умеющего только занудно водить смычком туда и сюда и извлекать из прекрасного инструмента непристойные звуки…

– Наташа, у меня к тебе деловое предложение… – сказал Платон.

– И слышать не хочу.

– Предложение, между прочим, стоящее… У меня ведь три картины Ноздровского… Я покупал их у него, когда были деньги…

– Ты хочешь сбыть мне этот хлам?

– Через год он даст такую прибыль, которая тебе и не снилась.

– Кончайте базар! – вдруг вмешался Посудников. – Я покупаю всё!..

– Вы удивительный человек, господин Посудников, – с вызовом сказала Наташа. – У вас на всё одна реакция – покупаю! Платон, ты что – берёшься раскрутить Ноздровского?

– Да. Он войдёт в историю живописи и умрёт богатым человеком. Прежде всего я сделаю клип для одного очень любимого публикой певца. Где всё будет происходить на фоне картин Ноздровского…

– Зачем тебе это нужно?

– Не знаю. Просто хочу… Пусть хоть раз справедливость восторжествует…

– Может, я плохо разбираюсь в живописи, – сказал, набрякнув упрямством и обидой, Посудников. Он тоже был во власти азарта и соперничества. – Но я разбираюсь в людях. Мне нравится Ноздровский. Мне нравится Фолтин. Хотя он – блаженный… И все вы мне нравитесь… Безумные люди, торгующие крашеным холстом… Безумное время! Знаете ли вы, что к земле приближается метеор?

– Какой ужас! – вытаращила глаза Майка.

– Он приближается уже две тысячи лет… И пролетает мимо, – сказал Платон.

– Господа! Господа! – закричал Посудников. – У меня тост.

Все сразу притихли.

– Налейте вина!

Майка-Подсолнух стала торопливо наполнять бокалы.

– Я хочу, чтобы мы все выпили за время, в которое живём, – начал Посудников. – Уникальное время. Когда можно всё! Да, я был искренним, убеждённым коммунистом. Я был так наивен, что не брал взяток. Я был предан партии, как… автомат Калашникова… Я был патроном в обойме партии…

– Не верю! – прошептал Платон.

– Погоди! Не перебивай, – строго остановил его Посудников. – Ты гость на празднике жизни. Ешь, пей и молчи. Я за всё заплатил. Всё оплачено. Даже твоё молчание… Я верил в моральный кодекс коммунизма. – Он замолчал, озорно обвёл глазами своих гостей. – Так верил… что предпочитал заниматься онанизмом… но не покупать любовь продажных женщин… Теперь я могу купить любую женщину от четырнадцати до ста лет. И даже мумию царицы Клеопатры…

Воцарилась неловкая тишина.

Платон вспомнил тот судьбоносный день, когда на Дворцовой площади Глеб Посудников всенародно сжёг свой партбилет. Он смотрел эту передачу по TВ. Впрочем, говорили осведомлённые люди, и не свой вовсе сжёг, а один из тех, что остался бесхозным в сейфе парткома студии после того, как там была ликвидирована парторганизация коммунистов… Будто бы, на всякий случай, не свой, а чужой сжёг… Мало ли какие повороты история нам готовит. Не зря ведь китайцы обозначают Россию иероглифами, которые дословно значат «страна неожиданных превращений»…

– Тебе сколько лет?.. – спросил Посудников Майку. – Девятнадцать?.. Мне тоже было девятнадцать… Давно… Мама у меня учительница… Её нищенская зарплата… Пыль, беднота, экономия на всём… А жить хотелось… Я стихи писал… О высоком… Мечтал о Нобелевской премии. Снимался у него… – он кивнул в сторону Платона, – в дипломной работе… Хотелось жить широко, не унижаясь… Как-то знакомые блатные предложили хитрую схему… Надо было их подстраховать… Подстраховал… Приподнялся… Но боялся суда… Боялся тюремных нар… И вот всё рухнуло… – продолжал Посудников. – Перестройка освободила нас от нелепых запретов. Хочешь быть богатым – будь им. Хочешь женщину – купи её. Время халявы кончилось. За свободу надо платить. За время свободы, господа!

Посудников приблизил бокал к губам.

– Свободы от чего? – остановил его Платон.

Посудников молчал, наполняясь тяжёлым раздражением.

– Я благодарен моему отцу. – Посудников с трудом сдерживал гнев. – Он меня – малолетку заставлял отрубать головы цыплятам… Чтобы отучить задавать глупые вопросы…

Посудников залпом влил в себя дорогой коньяк.

Остальные выпили молча, потому что были повязаны и жили, как диктовало время и сильные мира сего…

Мужчины вышли в туалет облегчиться. Стояли грустно перед писсуарами, как на панихиде. Ждали терпеливо…

– Платон, твоя сегодняшняя попытка устроить мне публичную порку – просто глупое мальчишество, – сказал Посудников. – Нужно соображать немного… А не бросаться, как бык на красную тряпку… Уж лучше бы ты пошёл в тореадоры… Вреда никому… кроме быка… Правда, тоже до поры до времени… Кстати, я ненавижу бой быков. И всегда – на стороне быка!

Помолчали.

– Я соболезную тебе, Платон, – смягчился Посудников, и даже погрустнели его ласково-равнодушные глаза. – Звонил тогда. Но телефон не отвечал, и трубка тоже. А я уезжал по делу во Францию… Я ничего не забыл… Соболезную… Я почитал Ульяну. Я любил её… Когда я впервые увидел её с тобой, она показалась мне жутко красивой… Похожей на Жанну Фриске… Я думал, вот досталась дураку дива… Завидовал тебе… У тебя роман с Лизой? – спросил Посудников.

– Случайно встретились.

– Смотри не обожгись. Эта барышня для поклонения… Для стихов… Она слишком умна, чтобы быть хорошей в постели… – засмеялся Посудников. – Эта барышня…

– А кто тебе сказал, что она умна? – прервал его Платон. Он хотел побыстрее завершить этот неловкий разговор.

– По фейсу видно. Хотя умных женщин вообще не бывает, – сказал Посудников. – Кроме Ульяны. Но она тоже была не умна, а талантлива… – продолжал он, бравируя своим цинизмом. – И гениальных женщин нет тоже. Хорошо, если в сексе соображают, но у нас в России эта культура на очень низком уровне.

– Ты, видимо, читал Камасутру?

– Камасутра – ликбез… Есть книжки и покруче… Я в Интернете такое раскопал. Обалденно! Умопомрачительно! Жаль, что силы не те… Лучшие годы отданы ложным идеалам…

Платон кивнул.

– А я ведь скоро расстанусь с Майкой, – сказал Посудников.

– Почему? – удивился Платон. – Нашел получше?

– Не в том дело, Платон. Она красива, талантлива… сексуальна… Она мне подарила сына… Но я словно завис над пропастью… В смысле… старею… У меня во всех карманах виагра… Плохо дело…

– Хуже некуда, – иронично заметил Фолтин. – Что-то не пойму я тебя, Глеб, – сказал Платон. – Был поэт, писал неплохие стихи. Потом – коммунист, секретарь парторганизации, член идеологической комиссии обкома. Теперь олигарх… Кто ты на самом деле?

– Да уж, загадка века… – захохотал Посудников. – Жизнь так мучительно приятна и непредсказуема, Платон! Мы в юности столько недополучили. Тогда, в то проклятое время Солженицына и Тарковского, меня презирали за членство в партии. Но я знал: ещё не вечер. Всё впереди… Я не знаю, кто я на самом деле… Так же как ты не знаешь, кто ты… Время такое неясное… Непонятка сплошная… Но когда придут талибы… А они обязательно придут… Я стану вашим муфтием… – Он захихикал беззвучно и подмигнул Платону. – Москва стоит намаза. Лишь бы не ошибиться, кто победит в этой войне – Тора или Коран… Коран или Тора?

– Ты что мелешь! Это отвратительно… Отвратительно и пошло, – резко сказал Фолтин.

– Ну и дурак! – в тон ему ответил Посудников. – Конкретно… Что тебе кажется пошлым?

– Ты ведь не читал ни Коран, ни Тору.

– Ну…

– Я помню твои стихи. Господи, как мы все переменились!

– Я переменился, Платон?! Я не переменился. Я и сейчас думаю как тогда. Но если не мы, так кто?! Или мы придём во власть, или чужаки… чужие воры в законе… И беспредельщики… У нас нет выбора… – Он устало вздохнул. – Когда принесёшь синопсис?

– Принесу…

– Ты сам доберёшься домой? Или подвезти?

– Спасибо. Я в порядке.

На выходе из туалета Посудников остановился. Посмотрел на Фолтина серьёзно:

– Напиши книгу обо мне. Я хорошо заплачу. Я бы и сам написал не хуже тебя. Но так принято… Не престижно самому писать… Ну же. Расслабься… Не ищи подвоха… Ну, почему нам ссориться, оппонировать, враждовать? Мы питерцы?

– Питерцы.

– У нас одна цель.

– Какая?

– Умиротворить наш город. Вернуть ему доброе имя культурной столицы. Моя цель – не война, а работа и бизнес. И воспитание… Я ведь преподаю, учу способную молодёжь… Жизни учу… А то ведь дикость. Представляешь, я вчера был в своём магазине «Невском». Ну, там, где японская электроника. Все ящики были включены. Шел сериал, который я снял на свои деньги. На улице лил дождь, и люди пережидали его в моём магазине. И вдруг один мужик выругался и плюнул в экран… И ушёл под ливень, хотя был без зонта… Как в душу плюнул… Я стараюсь, трачу миллионы на самых крутых актёров… чтобы развлечь их. А они плюют в экран. И матерятся.

– Хороший тост.

– Ты подумай.

– О чём?

– О книге…

– Подумаю.

Когда они вернулись к столу, подавали фрукты.

– Раскрутить Ноздровского?! Нет! Это невозможно! – ворчала Наташа Трике А. Пистон. Та самая, что когда-то работала в зоопарке и снималась в курсовой работе Фолтина.

– А я раскручу! – упорствовал изрядно выпивший Платон.

– Раскрути лучше своего сына, – сказала Наташа. – Он не хуже Ноздровского.

– Сына не могу. Это неприлично… недостойно… – сказал Фолтин, наливая в свой бокал вино.

– Не пейте больше… – Лиза отодвинула фужер.

– Пари? – протянул руку через стол Платон.

– Пари!.. На что? – спросила Наташа Трике.

– Мне нравится твой перстень.

– А мне твои часы, твой старинный «брегет», – подзадоривала его Наташа.

– Идёт!.. Свидетели!

Посудников накрыл их руки своей пятернёй.

– Я утверждаю, что через полгода Георгий Ноздровский будет самым модным художником Петербурга, – запальчиво сказал Платон. – Востребованным… Дорогим… Богатым… Если я не сделаю этого, Наташа станет владелицей моих часов… А если сделаю, заработаю этот старинный перстень.

– Зачем вам было спорить? – спросила Лиза.

Они шли под дождём к станции метро.

– Скучно… Год назад умерла Ульяна. Я тосковал. С ума сходил. А потом понял – она не уехала, не изменила, не заболела – умерла! И мы больше никогда не встретимся. Никогда! Ты ощути это слово – никогда!

– Я понимаю вас. У меня прошлым летом умерла мать… И почти одновременно я потеряла любимого мужчину. Его убили в подъезде моего дома…

Они молча перешли Невский.

– Как вам мой сын? – спросил Платон.

– Вы очень похожи. Но я ещё не в том возрасте, чтобы увлекаться мальчиками… – Она так думала, когда говорила, а тогда на выставке – по-другому.

Снова шли молча.

– Ну и что нам? Тоже умереть? – Он остановился вдруг среди быстротекущего потока горожан. – Наложить на себя руки? Оставить эту жизнь? – Его обходили торопящиеся люди. Иногда толкали. Но он будто не чувствовал толчков. – Посудников думает, что он один из властителей мира. Но все они боятся. Глеб сказал мне: «Когда придут талибы, я стану вашим муфтием!..» Но он знает, если придут талибы, они сдерут с него кожу и напишут на ней «Аллах Акбар!». Талибы ненавидят это потребительское непотребство. Эту вседозволенность. Они верят в Аллаха. Мне иногда кажется, Аллаха достало наше беззаконие… Наша корысть. Наша жестокость… Умеренность мусульман тормозит прогресс, ведущий человечество к гибели… – Он замолчал.

– Куда мы идём? – спросила Лиза.

– Ко мне.

Она положила свою руку на его и пожала.

Кино раскрепостило её. Она была увлечена, ей нравилась любовная игра.

Ей нравилось набираться опыта в отношениях с мужчинами. Ей нравилось чувствовать свою власть над мужчиной. Её талант подсказывал ей, когда нужно улыбнуться обнадёживающе, когда нахмуриться, повергая поклонника в отчаяние. Она чувствовала, когда мужчина «готов». Знала, когда нужно застонать, изображая оргазм. И постепенно научилась радоваться этому мгновению, как актриса радуется блестяще исполненной роли. Имитация любви стала привычкой и бывала иногда не менее яркой, чем любовь, но недолговечной и предсказуемой. Любовь капризна. Её нельзя позвать. Нельзя вызвать. А имитация любви всегда готова её заменить и дать ощущение полнокровной жизни.

Близость с мужчиной казалась ей некрасивой и грубой. Но она смогла преодолеть в себе отвращение. Ради общения, ради игры. Она считала, что мужчины лучше накапливают жизненный опыт, лучше оценивают и классифицируют информацию. У мужчин многому можно научиться, считала она. Ради этого стоило притвориться счастливой и понимающей, ради этого можно шептать «мне хорошо», когда хочется стонать «мне плохо… мне отвратительно… я хочу умереть».

Она никогда не задумывалась над тем, чем отличается любовь от сетей страсти, от любовной охоты… Чем отличается любовь от любовной игры… Ей хватало азарта, чтобы оставаться живой…

Любовь обесценивает весь предыдущий опыт общения с партнёрами. Стыдно повторять возлюбленному те же слова, что раньше говорил другому. Это как в стихах или прозе, недостойно повторять свои достижения или пользоваться достижениями других. А при любовной охоте и любовной рыбалке всё пригождается – и прикорм, и привада, и как подсекать добычу, и как вываживать, чтобы большая рыба не сорвалась и не порвала леску… Какие слова нужно говорить и когда… Чтобы успокоить его (её) и вытащить на берег, где мужик (баба) задыхается и таращит глаза, – ты казалась (ты казался) мне такой доброй! Поздно, милый, поздно…

Культура высокой любовной игры всегда была уделом избранных, но в народных преданиях хранится множество условных правил, словесных формул, жестов и взглядов, которые давали упрощённые варианты игры. И конечно же танцы… Танец – пластический образ любви. История народного танца, так же как история балета, может нам помочь в понимании любви наших бабушек и дедушек. Понять отношение мужчин и женщин в другие времена и у других народов. В наше время хореография так нелепа и карикатурна и так же извращена, как любовные отношения.

Лиза увидела в Платоне родную душу – танцора и игрока.

Талантливый игрок такая же редкость среди мужчин, как и среди женщин. Обычно после недолгой романтической прелюдии люди разбегаются или создают семью, чтобы вместе выживать в этой беспросветной жизни. Работать, рожать детей, помогать друг другу в старости. Красивую игру могут позволить себе немногие люди. Игра требует больших затрат. Но есть безумцы, которые не могут жить без игры. Всё на кон! И вовсе не богачи. Но безумные… и азартные…

Платон предложил ей поехать на такси. Она отказалась:

– С какой стати. Я люблю метро.

– Метро так метро, – согласился он всё с той же добродушной улыбкой, как бы намекавшей на прошлые, а может быть, и будущие отношения, которых как бы не было и не могло быть.

– Да вы хоть знаете, сколько стоит билет?! – спросила она с насмешкой. – Когда вы последний раз?.. В студенческие годы? – Она смотрела на него с вызовом.

Он не ответил, пошёл к кассе.

Ей казалось, что все режиссёры богачи и самовлюблённые параноики. Им непрестижно ездить в метро, не запрещено, как генералам, но не по рангу. Якобы…

А он хотя и любил подземку, но старался поменьше бывать там, потому что его узнавали и назойливо наблюдали за ним. Во что одет. Какую газету читает. Популярность он приобрёл, представляя на ТВ антиалкогольную программу. А после того, как полгода ему пришлось работать ведущим в программе «Коломна глазами иностранцев», с ним даже здоровались на улице.

– Мне не берите, у меня карточка, – услышал он за спиной.

Они прошли через турникет и теперь стояли в толпе, на эскалаторе, прижатые друг к другу.

Зачем он ввязался в эту авантюру? Он не мог ответить на этот вопрос.

Зачем ему эта женщина?

Ну, положим, каждый мужчина знает, зачем ему женщина.

Но зачем ему именно эта женщина?

И зачем он сам этой женщине?

На ступеньку ниже целовались влюблённые. Голова парня была выбрита до синевы. И там чернели какие-то латинские буквы. А у девушки были каштановые волосы, такие же, как у Ульяны, может, чуть светлее. И это сочетание иссиня выбритого черепа и мягких каштановых волос было для него знаком тревоги.

Тревога!

Целовались. Сладость молодых поцелуев откликнулась в нём циничной грустью. Теперь он не мог бы так целоваться…

Ещё на две ступеньки ниже стояли старик с зелёным рюкзаком за спиной и старуха в лиловой шляпке с короткими полями. Они ссорились, беззлобно, но неприлично громко для петербургского метро..

– Ты всегда так… Выключаешь телик, когда я смотрю…

«Зачем они ссорятся, – подумал Платон, – купили бы второй ящик и смотрели бы в разных углах комнаты…»

Он на мгновение представил себе их интимные отношения и выключил своё воображение, потому что ничего более отвратительного не мог представить.

«Мы все на уровне вкусов «Девушки моей мечты». Фашистский гламур. – подумал он. – Красивые мускулистые мужчины… загорелые женщины… Под красными или трёхцветными флагами… Без души…»

Старуха перестала ворчать, глазами показала на известного режиссёра. Старик не понял, озирался. Смотрел на молодых. Она толкнула старика в бок. И Платон понял, что они любят друг друга, а ссоры их – от скуки и однообразия жизни… Игры, доставшиеся по наследству…

Старик оглянулся на Платона и замолчал. И снова оглянулся. И снова. И в третий раз. И уже в вагоне не спускал с него глаз.

Они, должно быть, были ровесники, из поколения военных лет. Из поколения, которое росло без отцов.

Но Платон выглядел лет на пятнадцать моложе, потому что жизнь его была не столь однообразна, как у этого старика. К тому же он, Платон Фолтин, никогда не считал себя стариком.

Он смотрел, изучал странную, злую и временами даже некрасивую женщину, с которой зачем-то пустился в подземное путешествие.

Удлинённое лицо. Тонкие руки. Она была довольно высока и стройна, но не вызывала в мужчинах волнения, по причине строгости и аскетичности характера. Ведь каждая вторая женщина, подобно кошке, сразу принимает позу желания, опускает лапы и поднимает хвост. Естественно, это отражается обычно в лице и походке. Редко смотрит в глаза. Но где-то рядом поверх уха… Или на руки…

Замечает, какая обувь на мужчине… Оценивает стоимость одежды и вкус владельца. Его возраст и состояние здоровья…

Одна приятельница Платона, красивая, умная и не лишённая души женщина, сказала ему, что теперь в третий раз выйдет замуж за мужчину, который будет младше её на семь лет.

– Почему же именно на семь? – спросил Фолтин.

– По статистике, в России женщины живут на семь лет дольше мужчин, – ответила она.

Рядом с Платоном стояла девушка. Она говорила с кем-то по мобильнику. Но улыбки при этом разговоре предназначались не тому, с кем говорила, но мужчинам, которые смотрели на неё, любовались ею, её молодостью… Желали её… Правда, желали сонно, не по-южному…

Эти улыбки и вибрации голоса должны были привлечь внимание стоящего рядом с ней мужчины, судя по всему богатого и успешного человека, не лишённого душевной тонкости, но без предрассудков. Того, кто давно должен был прийти к ней, но почему-то запаздывал.

Тут Фолтин подумал, что купить можно всё, даже чужую душу. А свою – ни-ни! Не выкупишь потом ни за какие деньги…

Он смотрел на Лизу, и она всё больше волновала его.

Её губы были красивы и спокойны, надменны и неприступны, когда она была спокойна, но губы вдруг приходили в движение и выдавали тревожившие её мысли и смущение. Теряли спокойную красоту, становились беспомощными и зовущими… Тревожно красивыми становились они.

Грустные тёмные глаза. Бледные ушки, прижатые к черепу.

– Что с тобой? – спросил он.

– Ничего. Просто смотрю… Сидеть в метро с закрытыми глазами глупо… – сказала она и добавила, улыбнувшись, чтобы не оттолкнуть: – Вам не страшно в метро?

– Мне теперь ничего не страшно. И раньше тоже не боялся ничего… Кроме потери жены и сына… Да, и конечно, бесчестья боюсь… Избегаю стыдных ситуаций…

Пассажиры читали или решали кроссворды. Или спали. Другие рассматривали Фолтина. Как одет. Кроссовки, куртку… Лизу мельком – картина ещё не вышла в прокат.

– Читать в метро не люблю… И кроссворды не люблю… Смотрю… – сказала Лиза с вызовом…

Раздражённо сказала.

– Ты не парься, – улыбнулся он добродушно, обезоруживающе.

Вроде первый раз так определённо и со значением сказал ей «ты».

Он умел так улыбаться, как будто между ними уже всё было, и было хорошо. Как будто у них было прошлое, общие и счастливые воспоминания. И вот теперь встреча после долгой разлуки…

Она вскинула на него удивлённые глаза. Не знала, как реагировать на это «ты» и «не парься».

Он не разобрал начала монолога и первую фразу не успел перевести на свой, мужской язык, потому что поезд подошёл к станции…

– …А ты не знаешь почему, – она тоже перешла на «ты», но не сдаваясь, а дерзя, – у всех этих людей в глазах усталость и равнодушие?.. Почему мы такие мрачные?

– И у меня в глазах тоже?

– Коконы… – продолжала она, и непонятно было, отвечает на его вопрос или уклоняется.

– Что? – переспросил он.

Представил коконы тутового шелкопряда, которого пытался разводить в детстве, чтобы получить шёлковую нить, а затем и ткань для занавеса своего кукольного театра. Те коконы были похожи на орешки арахиса и отвратительно пахли…

– Ко-ко-ны…

– И у меня? – повторил он свой вопрос.

– У тебя… Внутри сидит кто-то… Готовится выпрыгнуть… Силится…

– Кто?

…Суть была не в словах, в интонации. Платон сжал её узкую кисть, хотел поцеловать, но заметил любопытство попутчиков в этом совместном подземельном полёте и только приподнял её руку и снова опустил. От ног её исходило тепло, жар, словно там был спрятан мангал, полный красных углей. И шампуры с нанизанным мясом готовы были исполнить своё предназначение…

От его прикосновения морозильная камера в её сердце на время вышла из строя, и она расцветала на глазах…

– …В России никогда раньше так быстро не менялись люди, как сейчас. Завтра спустимся в метро, и совсем другие типы… другой народ… – сказала она.

Он вспомнил, как его в детстве водили в этнографический музей и он не узнал в дореволюционных лицах своих предков…

– Папа, а что это за народ?

– Это мы… Русские… сто лет назад.

Он не поверил. И сейчас не верит.

Ему хотелось поскорее стать для неё своим, не чужим.

– Бетси!

Он решил так называть её.

Она удивлённо вскинула глаза, но игру приняла. Её женская душа, утомлённая запретными мечтами и чувственными внутренними инсталляциями, оживала и требовала реванша – требовала мужчину – молодого, ну, можно в крайнем случае и сорокалетнего, сильного физически и эмоционально, успешного и стабильного в доходах. Фолтин не был таким мужчиной. Она знала. Но ей было жалко его, и, как всегда, русская женщина приняла жалость за любовь. А для такой женщины любовь, окрашенная жалостью и милостью, дороже нормального здорового влечения.

Он смотрел на неё, воспринимал её сигналы – полуулыбки её, двусмысленные, порывистые жесты её…

Она хорошела, изменялась, ободрённая его ласковым вниманием и настойчивостью, которая льстила ей, и пугала, и казалась признаком настоящей, а не придуманной любви.

Как призывно она поправляла свои волосы!..

Она знала, конечно, что это не любовь, нет, нет, не любовь – это попытка вернуться в молодость, в школьные годы, когда за ней, красивой и умной, бегали мальчишки, и студенты, и даже взрослые успешные мужчины. А она предпочитала беспризорников и бомжей. Втайне.

Он тоже знал, что это не любовь, а мастурбация любви, так присущая начитанным девочкам… И одиноким мужчинам… Порочная игра, похожая на секс во сне… Тренировка циркачки, готовой выйти на арену с дикими зверями. Проба слов, губ, ногтей… Не любовь! Проба остроты и прочности зубов и когтей, которые она оттачивала втайне в своём порочном несчастном одиночестве. Месть тому (его, может, и не было никогда на этом свете), месть тому принцу, который не пришёл к ней вовремя, не протянул руку, не поцеловал, как целуют сказочных принцесс… Она не была уверена, был ли он или не был… А если был, когда исчез из её жизни? Как будто не было его. Только белый шрам на запястье. Неудачная попытка уйти из жизни…

Платон вспомнил палатку в горах на Алтае. Давно это было. Но помнилось, будто вчера. Знаково помнилось. Там, на дощатом полу, расположились четыре инструктора альпинизма – Гиго Алиханов, Вахтанг Коченев-Кочинашвили, Платон Фолтин и знаменитый учёный, академик, которого тоже уже нет в живых…

Кочинашвили и Алиханов развлекались тем, что поджигали газ, выходивший из них. Развлекались, пока не прожгли штаны… Это было необычно и мерзко, но избавляло от вони.

Академик рассказывал Платону о грядущей ядерной зиме.

Все четверо были очень разные. Происходили из таких далёких по своим традициям народов, что им было хоть и непривычно, но интересно вместе.

Коченев-Кочинашвили таскал повсюду очень тяжёлый рюкзак. Для тренировки. Там была пудовая гиря и полное собрание сочинений М. Горького.

Академик ничего не брал с собой в горы, кроме денег.

Алиханов… Алиханов был по внешности не понять какой нации – миниатюрный, смуглый, улыбчивый, насмешливый и в то же время доброжелательный. Его коричневые залупистые глаза, казалось, ещё немного и выскочат из орбит. Он был из Баку. Платону интересно было слушать его рассказы о том, как там живут. Какие обычаи и приметы быта.

Оказывается, как только у Гиго пробились усы, а это было в восьмом классе, отец повел его в бордель. Они занимались этим делом в одной комнате, и отец наблюдал за тем, как проходит у сына посвящение в мужчины. Давал советы по ходу. И главное, что поразило Платона, отец всё кричал:

– Сынок! Душу не отдавай ей, сынок! Душу береги! Не отдавай ей душу!

Эти слова Платон помнил и часто думал об их смысле. И по наивности своей не понимал, как это – не отдавать душу женщине, которую любишь. Он также не представлял себе, как можно любить женщину, которую не любишь.

Как это – не отдавать душу?! Как же любить без души?!

Ведь душа – это надел, дарованный тебе Богом, чтобы ты благоустроил его, превратил в сад, не только для Господа, но и для своих любимых друзей и женщин, для уставших в пути… А для чего ещё душа твоя, если не для любимых?!

Или тут разночтения? В русском языке бывает такое. Плечо в разговоре и анатомическое плечо… Бедро… Сердце… Душа…

Обладать без души… Обладать без любви… Без благодарности… Без желания счастья женщине, отдающей тебе себя… Без готовности отдать за неё жизнь…

Нет, это невозможно! – был уверен Фолтин. Это извращение. И называется это извращение тем срамным словом, за которое на Кавказе убивают…

Он прочитал когда-то в газете, что малайзийские пираты, захватив судно с беженцами-вьетнамцами, насиловали женщин, а потом бросали их в океан на съедение акулам. Он раньше не мог представить, как могли эти мужики! А теперь понял – они брали их без души. И выбрасывали за борт – не людей, объедки…

– Бетси… – Он во второй раз назвал её так. – Это только кажется, что люди меняются. На самом деле – мы те же… Только мода другая…

– Ну да! – прозвучало как сомнение.

– У меня тоже? – спросил он.

– Что?

– В глазах…

– Что?

– Всякая дрянь?

– Чем вы лучше! – сказала она ласково и иронично, как бы подразумевая, что он всё-таки лучше.

– Да, – ответил он. – Мы все заражены паразитами… Паразитами духа… У всех в душе грязные духи…

– Это как? – удивилась она.

– Ну, в каждой застойной среде… свои паразиты… которые стараются изменить нас… глисты духа…

Лиза поморщилась, но кивнула.

Она катала языком во рту леденец. Мятный холодок метался от щеки к щеке. Пробирался по нёбу к горлу. Её губы выглядели жадными и плотоядными. А глаза были холодны, спокойны и насмешливы.

– Берите. Освежает…

– Спасибо.

Он подумал иронично: «Не туда идём. Не туда… Пора переходить на лёгкий разговор…» Вспомнил стихи Северянина…

 
…В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли,
Где под пудрой молитвенник, а над ним Поль Де-Кок…
 

Платона она раздражала и притягивала.

Платон попытался изобразить беспокойство и участливое внимание, но не получалось, эта женщина нейтрализовала его. Как во сне – хочешь поднять руку, и нет сил. А тут и рука поднимается. И не только… А разговор как философский диспут…