Текст книги "Витязь на распутье"

Борис Федорович не ответил ни да ни нет, для начала решив разузнать, так ли оно на самом деле, а выяснив, что Квентин, мягко говоря, фантазирует, сунул его в темницу, собираясь впоследствии отдать англичанам. Дескать, пусть с ним разбирается сам король.

Тогда-то, чтобы спасти парня, которому на родине за оскорбление его королевского величества грозило повешение, четвертование и разрывание лошадьми, причем все три вида казни одновременно, я и уговорил царя разрешить мне отправиться на разведку к самозванцу, якобы бежав от государя, а чтобы побег выглядел убедительнее, прихватить с собой Дугласа.

И понеслось…

Оказывается, Дмитрий взял в Ярославль только что вернувшегося с юга Михайлу Игнатьича не зря, ибо это именно он шесть лет назад встречал Густава, приехавшего на Русь.

Была и вторая причина. По словам государя, Михайла Игнатьич привез много новостей, а так как все присутствующие входят в число его самых ближних советников, им было бы весьма полезно его послушать и решить, как вести себя дальше с тамошними кавказскими народцами.

Рассказывать Михайла Игнатьич умел. Наблюдательный, он неплохо разобрался в политической обстановке в Грузии, и не только в Кахетинском и Картлийском царствах, где побывал лично, но и в других княжествах.

Выводы его тоже не расходились с моими, невзирая на то, что Татищев понятия не имел, как поведут себя грузины спустя четыреста лет. Если коротко, то его умозаключение можно выразить всего двумя фразами: «Уж больно далеко – не наездишься, а в случае чего нипочем не поспеть. Да и на черта они нам сдались, ибо слишком ненадежны».

Дмитрий, правда, не согласился, возразив, что они все ж таки единоверцы, и встретил горячую поддержку архимандрита. Но Михайла Игнатьич тут же заявил, что вроде бы да, а вроде бы и нет, поскольку хоть и поближе к нам, чем латиняне, но тоже различий хватает, и не зря они даже своего патриарха величают католикосом.

К тому ж за власть они родную маму продадут, а уж про отца и вовсе разговора нет. Да что там далеко ходить, когда не далее как в марте этого года, можно сказать, чуть ли не на его глазах сын царя Кахетии Александра, обасурманившись у кызылбашского шаха Аббаса[80]80
  Имеется в виду представитель Сефевидов Аббас I Великий (1571–1628), шахиншах Персии с 1587 г. Приверженцы первого представителя династии, Исмаила, в знак своей шиитской веры, отличной от турецкой, носили головные уборы с дюжиной красных складок, по числу почитаемых первых имамов. Из-за шапок они и назывались кызыл-баши, т. е. красноголовые.


[Закрыть] настолько, что стал зваться Константин-мирза, убил в Загеме и отца, и младшего брата Юрия, объявив себя царем.

Татищева он не тронул и даже предложил ему дары, которые тот с негодованием отверг. Тогда новый царь принялся лицемерно уверять Михайлу Игнатьича, что, хотя до поры до времени он останется магометанином и в подданстве у шаха, на деле же будет другом Руси и защитником христианства.

– Да и сам Александр был царем-расстригой, – как бы невзначай заметил он, продолжая сосредоточенно возиться с окороком.

Голова его была низко наклонена к миске, но я подметил пытливый взгляд Татищева, искоса брошенный им на Дмитрия. Видать, очень уж было любопытно дипломату, как отреагирует государь на его сообщение.

Тот побледнел и прикусил губу.

– С чего ты так решил? – нервно спросил Дмитрий.

– Дак оно всем ведомо, – хладнокровно ответил Михайла Игнатьич. – Его еще ранее родной сын Давид постриг. Токмо через год Давид помер, и Александр сызнова, рясу скинув, править учал.

И сразу же, словно удовлетворившись увиденным, перевел разговор на другую тему. Теперь он затронул мусульманских соседей Грузии, из которых, по мнению Татищева, выгоднее всего иметь дело с кызылбашским Аббасом. Хоть он и басурманин, но зато лютый враг турок, которых недавно принялся лупить в хвост и в гриву.

– Враги наших врагов – наши друзья, – поддержал я его.

– А ты тож про него слыхивал, княже? – озадаченно уставился на меня Татищев.

– Доводилось, – кивнул я и порадовался, что как-то раз Борис Федорович обмолвился, где находятся владения этого шаха, иначе я бы сейчас ни за что не понял, кто это такой и что на самом деле Аббас правит нынешней Персией, которая будущий Иран.

– Ныне воюют, а завтра лобызаться учнут, ибо басурмане и вера у их одна, – недовольный тем, что Татищев занял позицию против христиан-единоверцев, заявил отец Леонтий.

– Не одна, – возразил Михайла Игнатьич. – Сходство у них токмо в том, что и те и другие в аллаха веруют, да в Магомета своего, да Коран у них один, а отличий много. Кызылбашский народец себя именует шиитами, а турки – суннитами. У их даже символ веры разный, ну вот яко у нас с латинами. – И, донельзя довольный, что может как бы между прочим продемонстрировать свои обширные познания в этом вопросе, приосанившись, процитировал: – Турки сказывают, что нет бога, кроме аллаха, и Магомет – пророк его, а у кызылбашей толкуют инако. Мол, нет бога, кроме аллаха, Магомет – посланник аллаха, Али – друг аллаха. Вона как. Ну и грызутся друг с дружкой, яко собака с кошкой, потому в замирье войти могут, но лобызаться – ни за что.

И он принялся рассказывать дальше.

По его словам выходило, что Аббас не зря именует себя шахиншахом, что означает «царь царей». Из услышанного о нем в Картлии и Кахетии можно сделать вывод, что Аббас – большой умница. Это признают даже сами грузины, хотя люто ненавидят его и боятся.

И Татищев завел речь о реорганизации армии, которую провел падишах, прежде чем начинать войну. Дескать, он хоть и не отказался вовсе от кызылбашской конницы, которая была главной ударной силой персидского войска еще при его отце и деде, но наряду с ней ввел и стрельцов, которых там именуют туфенгчиями, вооружив их пищалями, а помимо этого шах уделил огромное внимание артиллерии. Теперь пушки, которых лет сто назад у них не было вообще, а пятьдесят лет назад имелись, но только покупные, льют прямо у него в стране.

Кроме того, Аббас не побрезговал взять пример со своих врагов-турок и стал вербовать особую гвардию, состоящую из юношей, взятых с Кавказа – армян, грузин и черкесов[81]81
  Черкесами на Руси называли адыгские племена Северного Кавказа.


[Закрыть], которых принудительно обращали в ислам и воспитывали при дворе падишаха в особых условиях. Короче, те же янычары, только персидского пошиба.

– Ну-у, янычар у нас и своих хватает, – прокомментировал Дмитрий, бросив беглый взгляд в мою сторону, а Михайла Игнатьич продолжил свое повествование.

Согласно его словам, Аббас и в стране ввел немало нового, вплоть до того, что перенес столицу из какого-то Казвина в Исфаган, а также принялся строить мосты на караванных путях, караван-сараи, ставить охранные посты и прочее, то есть уделять особое внимание торговле.

Словом, Татищев много еще чего понарассказывал, так что обед у нас затянулся, и преизрядно, чуть ли не до вечерни.

– А куда ты вчера пропал-то? – простодушно поинтересовался Федор по дороге в Спасо-Преображенский собор.

Я покосился на шедшего рядом Дмитрия и туманно ответил, что по просьбе государя показал ему кое-какие ратные навыки наших гвардейцев, отметив, что государь оценил их очень высоко.

– А вот Фульк нет, – усмехнулся Дмитрий, пояснив, что, оказывается, первый из моих караульных до сих пор не пришел в себя. – Хорошо хоть, что я велел Басманову выставить малую стражу, да и ту из шкоцкого народца, а то, глядишь, не он один ныне в беспамятстве лежал бы.

Оставалось смущенно развести руками и посоветовать на будущее не устраивать мне таких розыгрышей, которые слишком травмоопасны для его людей.

А вот отговорить насчет войны в этом году получилось из рук вон плохо. Дмитрий даже не стал особо меня слушать, прервав, едва только до него дошло, куда я клоню.

– Стало быть, не желаешь ты с Густавом рать повести, – подытожил он, хотя я не сказал и десятой части из заготовленного.

Я еще попытался что-то вякнуть, успев выдать одну из своих заготовок – помог рассказ все того же Татищева. Мол, не грех бы взять пример с того же Аббаса, который хоть и басурманин, но военные дела ведет по уму – вначале окончательно покончил с врагами на востоке, взяв всякие там Гераты, Мазандераны, Кандагары, а уж потом, не опасаясь удара в спину, переключился на турок.

– Умен шах, что и говорить, – согласно кивнул Дмитрий. – Дак и я не дурнее басурманина. Али ты мыслишь, что крымский хан послабее свеев? Мне так сдается, что вовсе напротив, потому и желаю одолеть зимой тех, кто послабее, без опаски ножа в спину – зимой-то татары не воюют, – а уж опосля, по весне, разделаться и с Казы[82]82
  Имеется в виду правитель Крымского ханства Газы-Гирей II (правил с 1588 г. по 1608 г. с небольшим перерывом).


[Закрыть]. А тебе, яко я погляжу, по нраву сей Аббас пришелся? – резко сменил он тему, явно давая понять, что больше сроки начала войны со шведами обсуждать со мной не намерен.

Я уклончиво заметил, что шах конечно же жесток, но как государственный деятель не может не вызывать уважения своей целенаправленной, планомерной политикой и пониманием выгод для своей страны в смысле развития торговли и обеспечения безопасности караванных путей. Опять же если припомнить слова Татищева о том, что Аббас завоевал всех своих восточных соседей аж до самой Индии, то получается, он прекрасно понимает всю важность транзита, так что и в этом вопросе остается только…

– Вот и хорошо, что он тебе так полюбился, – перебил Дмитрий. – Ты-то к нему и поедешь.

– К кому? – вытаращился я на него, наивно надеясь, что ослышался.

– Да к Аббасу, к кому ж еще, – пожал плечами Дмитрий. – Не знаешь праздника, так знай хоть будни. – И он, слегка склонив голову набок, принялся с любопытством наблюдать за моей реакцией.

Глава 16
Два гнилых яблока

Моего ошалелого вида ему показалось маловато, и спустя несколько секунд он решил окончательно добить меня, заметив, что в остальном ничего не меняется, и рати на Эстляндию Густав поведет в намеченные им, Дмитрием, сроки, этой зимой. Разве с одной маленькой поправкой – близ шведского принца будет находиться только царевич Федор…

Та-ак, вот Годунова в Прибалтике и не хватало. Конечно, он в бой не полезет, не его это дело, да и ратники мои будут всегда поблизости, но война – штука такая. Достаточно одной шальной пули, и даже тысяча телохранителей не помогут.

Где-то еще с минуту я молчал, постигая смысл сказанного Дмитрием. Как там у моего любимого Филатова?

«Не успел наш Федот утереть с рожи пот, а у царя-злодея – новая затея. Царь бурлит от затей, а Федька потей! В обчем, жисть у Федьки – хуже горькой редьки!..»[83]83
  Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».


[Закрыть]

Ох, хуже. И намного. Тут не просто пригорюнишься – за голову схватишься. Что и говорить – умеет наш государь припереть человека к стенке. Получалось, либо – либо. То есть или воевода, или посол – третьего не дано.

– Годунова-то зачем в Эстляндию? – угрюмо осведомился я.

Брови Дмитрия удивленно взметнулись вверх, и он всплеснул руками, после чего вбил еще один и, пожалуй, самый увесистый гвоздь в мою многострадальную голову:

– А с кем же Густаву ехать, как не со своим будущим родичем?! Мешкать, думаю, ни к чему, так что завтра же из Ярославля отправимся в Кострому и учиним сватовство, а опосля пущай царевич подсобит своему будущему зятю. – И он, обрывая мои возможные возражения, заметил: – Ведаю, что Годуновы ныне в глубокой печали пребывают, токмо сватовство – не сговор, а уж тем паче не свадебка, коими мы займемся опосля Эстляндии.

– А как же свободный выбор, который ты обещал царевне? – пытался сопротивляться я.

– Да неужто ты помыслил, будто твои словеса из главы моей выскочили? – Дмитрий изобразил на лице возмущение. – Чай, не дырявая, памятаю, яко ты сказывал, что слово государя – золотое слово. Будет у нее выбор, непременно будет. Для того я и Басманова прихватил, кой тоже покамест вдовеет. Пущай кого хошь, того и избирает… из них двоих.

– А не боишься, что она выберет как раз Петра Федоровича, а Густава отвергнет? – еще пытался я барахтаться, лихорадочно размышляя, что делать и как поступить в такой ситуации.

– Э-э нет. Ведомо мне, яко она со свейским королевичем в Угличе ворковала, – торжествующе усмехнулся Дмитрий. – А на всякий случай я ей допрежь растолкую, сколь опасно будет воевать ее братцу рядышком с отверженным женишком. – И «утешил» меня: – Да и деньгу твою возверну, кою ты у англичан взял. Не всю, конечно, самому нужна, а то уж больно расходов много, но десяток тысяч отдам, а прочие опосля.

Вот зараза! Облагодетельствовал, называется. Ну прямо отец родной. Значит, меня в тмутаракань, причем по срокам получается аж на год, не меньше, Федора под пули, а Ксению замуж. Ишь ты, все распределил и все продумал. Или не все? Или у меня остался шанс попытаться что-то изменить?

– Что, туги орешки нашему Терешке? – усмехнулся он, довольно глядя, как я тру лоб, пытаясь отыскать третий выход.

– И не туго, да упруго и не по моим зубам, – зло отозвался я и спохватился. – Но ты же еще не знаешь о том, как тебе получить императорский титул вовсе без войны, – как можно более спокойным тоном возразил я.

– Это как же? – заинтересовался Дмитрий.

– А вот послушай, – сразу оживился я.

Надежда каким-то образом изменить критическую ситуацию снова вспыхнула во мне, и, вдохновленный ею, я выдал полуфантастический план действий через… римского папу.

В конце концов, тот его уже благословил на царство, вот пускай будет последовательным и благословляет дальше, тем более что Дмитрий вроде бы собирается в недалеком будущем выказать себя истинным поборником христианской церкви и объявить войну крымскому хану, а как можно воевать, не будучи непобедимым кесарем?

Дмитрий грустно посмотрел на меня и заметил, что такое было бы неплохо, но… Оказывается, был у него прибывший из Речи Посполитой племянник папского нунция Александр Рангони, который приехал в Москву лично поздравить государя со вступлением на отчий престол и заодно переговорить с ним о делах веры.

Само собой, Дмитрий расстарался, встретив его аж за несколько верст от столицы пушечными выстрелами, колокольным звоном и громкой музыкой. Да и толпу навстречу государь выслал изрядную – словом, принимали не как посла, но как самого дорогого гостя. Прием в Грановитой палате тоже был весьма пышный, со всевозможными почестями. А вот толку от всего этого – пшик, да и только.

И Дмитрий безрадостно подытожил, что Павел V без практических шагов самого царя по внедрению латинской веры на Руси навряд ли пошевелит хоть пальцем в его поддержку, а предпринимать их чревато. Проще самому зарезаться, поскольку православный люд такого точно не потерпит.

– Это как посмотреть, – не согласился я.

Дмитрий непонимающе уставился на меня. Ну да, с доктриной господина Геббельса, согласно которой люди гораздо охотнее верят большому вранью, чем малому, государь не знаком, так что надо все разложить по полочкам, и я тут же занялся этим.

Вся задумка делилась на две части. В первой должна быть правда, только правда и ничего, кроме правды, то есть все затеи Дмитрия, которые он опишет в письме римскому папе, придется действительно внедрять в жизнь. Это будет как бы предварительным этапом, благодаря которому Павел V непременно поверит во все остальное, расписанное Дмитрием. Однако в конце письма государь должен написать, что перед осуществлением прочих мер, перечень которых прилагается, ему для вящего авторитета нужно обзавестись императорской короной.

– А что за правда? – настороженно спросил Дмитрий.

Я начал перечислять, загибая пальцы и включив много такого, что в принципе соответствовало и моим планам использования государя как ледокола. Во-первых, перемены в календаре и переход на более правильный григорианский[84]84
  Назван в связи с тем, что его своим указом ввел римский папа Григорий XIII в 1582 г., сместив даты на десять дней вперед и установив день весеннего равноденствия, приходившийся к тому времени уже на начало апреля, вновь на 21 марта. Чтобы далее ошибки не могли скапливаться, принято было считать, что последний год минувшего столетия, которое не делится без остатка на 4, не является високосным – 1700-й, 1800-й, 1900-й, 2100-й и т. д.


[Закрыть]. Во-вторых, создание особой комиссии по унификации всех мер и их подгонке под европейские. В-третьих – строительство маленького, скромного костела где-нибудь на окраине Москвы. В-четвертых, перевод времени на нормальное, европейское – нечего маяться дурью и постоянно два раза на дню гонять часовую стрелку…[85]85
  На Руси разделяли время на дневные и ночные часы и с заходом и восходом солнца переводили часовую стрелку в исходное положение на двенадцать часов.


[Закрыть]

Я перечислял долго, приплюсовав к этим мерам и указ о переходе на арабские цифры, и второй указ, сулящий всем богохульникам самые страшные казни.

Дмитрий слушал молча, но, судя по его мрачному лицу, чувствовалось, что возражений у него предостаточно. Один раз он даже не выдержал, перебив меня и поинтересовавшись, зачем нужен указ о богохульниках и какая от того польза католикам.

– А ты в нем ни словом не обмолвишься о православной вере, – пояснил я.

– Бояре на дыбки подымутся, а уж про патриарха с митрополитами и прочими вовсе молчу.

– Не поднимутся, – ответил я. – Скажешь им в ответ, что не пристало государю более заботиться об одних подданных, чем о других, и надлежит соблюдать справедливость. А потом напомнишь, сколько в твоем войске башкир и татар, которые мусульмане, а также сколько мехов приносят в качестве ясака в твою казну зыряне, остяки, вотяки, тунгусы и прочие народцы. Дескать, обращать их в истинную веру надо, но и забижать ни к чему, то есть чтоб насилия над ними не чинилось. А римскому папе растолкуешь под другим углом. Мол, ты создал такой указ исключительно для того, чтобы никто не смог чинить препятствий для латин.

На его остальные доводы у меня тоже нашлось что ответить, в том числе и на весьма серьезные возражения о возможных последствиях повсеместной замены аршинов на футы, вершков на дюймы, верст на мили и так далее.

Такое и впрямь осуществлять глупо, так что на самом деле здесь все ограничится созданием комиссии, которая в течение нескольких месяцев, отведенных ей, тщательно изучит вопрос, после чего придет к выводу, что осуществить такой переход… невозможно. Дескать, слишком много разных мер в самой Европе, а потому подогнать русские никак не получится, а тогда зачем вообще что-либо менять?

Правда, новые цифры вводить придется, но, учитывая массовую неграмотность и послушного патриарха, тут особых затруднений не будет. Да и календарь изменить тоже надо, но и тут можно настряпать кучу логичных обоснований, к примеру, ссылаясь на несогласованность при составлении договоров с иноземцами на торговые сделки и прочее.

– А вот с часами, – принялся вслух размышлять Дмитрий. – Как же тогда быти с заутреней, обедней, вечерней? Ныне с ними все ясно, заутреня должна начинаться, когда…

– Один мудрец сказал, что нельзя объять необъятное, – бесцеремонно перебил я его, вспомнив Козьму Пруткова. – Неужто у тебя так мало забот, что ты решил влезть еще и в церковные дела? Пусть об этом думает патриарх с митрополитами – это по их части. К тому же, насколько мне известно, в селах часов нет, так что как они служили свои заутрени, ориентируясь по солнцу, так и будут продолжать служить – для них ничего не изменится. Ты лучше слушай дальше…

А дальше Дмитрию предстояло красочно расписать свой второй, он же главный, этап преобразований, вогнав в него «большую ложь». И уж тут не стесняться ни в чем – чем она грандиознее, тем лучше, вплоть до того, что государь обязуется в массовом порядке выстроить тридцать семь костелов во всех крупных городах Руси, из коих целую дюжину только в Москве. Кроме того, учредить три университета, преподавателями в которые будут приглашены отцы-иезуиты…

– А отчего тридцать семь? – поинтересовался он.

– Некруглым числам гораздо больше веры, – пояснил я. – И чем больше подробностей, тем лучше, так что тебе следует даже указать города, где ты наметил установить их, и сколько в каждом. Например, в Москве аж шесть, в Новгороде и Пскове по три, и так далее, а в конце перечня упомянешь, что все это лишь для того, чтобы через год перевести всю Русь в униатскую веру.

– Уния – не латинство, – хмыкнул он.

– Зато она подразумевает главное – подчинение русской церкви римскому папе, – отрезал я. – Следовательно, все доходы польются в его карман, а это основное. На остальное святым отцам в Риме наплевать, уж ты мне поверь.

– Думаешь, на прочем настаивать не станут?

– А тут и думать нечего, – убежденно ответил я. – У них перед глазами хороший пример – Речь Посполитая. Сам знаешь, как тяжело там внедряется униатство, и это при том, что практически все поляки – католики, плюс имеются иезуиты, уйма всяких там колледжей, духовных академий и прочего. И все равно Жигмонт не больно-то норовит загнать бывших православных в костелы. У него даже с унией и то хлопот полон рот.

– Его хлопоты по сравнению с моими вовсе пустячные, – согласно кивнул Дмитрий.

– Вот так и отпиши в Рим. А ты чего загрустил-то, пресветлый государь? – улыбнулся я. – Про унию на Руси я ведь тоже только для отвода глаз. На самом деле не надо ничего вводить.

– И ты мыслишь, Павел во все это поверит?

– Вначале проверит, но, когда ему донесут, что все выполняется согласно указанному тобою в письме, и он убедится в правдивости первой части, обязательно поверит и во вторую. К тому же ему очень хочется верить, – пояснил я. – А когда человеку чего-то сильно хочется, он закрывает глаза на то, что кажется неправильным или сомнительным. Только ты укажи, что перед переходом к выполнению второго этапа царской власти может оказаться маловато – нужна побольше. Так что пусть высылает корону да разошлет по всей Европе грамотки государям, в которых назовет тебя императором.

Ответ Дмитрий дал не сразу. Некоторое время он в задумчивости нарезал круги по келье, где мы сидели, потирая на ходу свою здоровенную бородавку. Я затаив дыхание ждал, пребывая в уверенности, что процесс пошел.

Наконец он остановился и пытливо уставился на меня:

– А ежели после вскроется мой обман?

– Какой обман? – удивился я. – Сам подумай. Вот замыслил крестьянин по осени поле овсом засеять, а к весне передумал и капусту там посадил. Так и ты – думал одно, а получилось иное.

– А ежели он в отместку пригрозит огласить все мои тайны?

– Ни за что! – уверенно произнес я. – Точнее, пригрозить может, а вот делать ничего не станет. – И пояснил: – Пока ты на троне, у них остается хотя бы надежда. Не будет тебя – не останется и ее.

И вновь последовало задумчивое блуждание из угла в угол – от напольных часов слева до стопки с какими-то старыми толстенными фолиантами, лежащими на столике в правом углу. Прошла минута, вторая, а он все не останавливался. Странно. Чего размышлять, когда я разложил все по полочкам, яснее не скажешь.

Остановившись возле часов, Дмитрий угрюмо уставился на циферблат и, не оборачиваясь, буркнул:

– Не пойдет.

– Что именно? – поинтересовался я, внутренне готовый к любым его аргументам против и убежденный, что у меня обязательно найдутся контрдоводы, которыми я снесу, испепелю, изничтожу любое «но».

Однако действительность вновь оказалась непредсказуемой. Я уже набрал в рот воздуха, но тут Дмитрий пояснил:

– Ничего не пойдет. Я к тому, что поведал ты все знатно и я непременно оное письмецо заготовлю, но словес римского папы для Жигмонта будет мало, чтоб король сей признал за мной кесарскую титлу, а потому без войны все одно не обойтись.

Получается, чалму на голову и с воплем: «Нет бога, кроме аллаха, Магомет – посланник аллаха, Али – друг аллаха!» – надо же, как мне с первого раза запомнились слова Татищева – прямиком в этот самый Исфаган целоваться с Аббасом.

Я угрюмо уставился на Дмитрия.

– У меня и шапки боярской нету, – проворчал я.

– Татищев всего-навсего думный дворянин, а ты у нас окольничий – для басурманина и такой титлы за глаза, – парировал Дмитрий и несколько смущенно улыбнулся. – Токмо ты не помысли, будто я так уж жажду всенепременно удалить тебя от твоего ученика, – поспешил он развеять мои сомнения. – Тут иное. Торговлишку я хочу затеять с Индией, а без Аббаса в этом деле не обойтись, ибо поездам[86]86
  Поездом на Руси называли ряд повозок, едущих друг за другом по одному пути (торговый, свадебный и т. д.).


[Закрыть] нашим токмо чрез его земли туда дорога, боле нетути. Поначалу-то я мыслил сызнова Татищева туда отправить, потому как у тебя Эстляндия, но коль ты отказуешься, а у меня со смышлеными людишками худо, то тогда…

Да уж, намек прозрачен, дальше некуда. Либо – либо, и все тут. Дмитрий не торопил, продолжая ждать, что я ему отвечу. Он даже отвернулся, давая понять, что его совершенно не интересует мой выбор. Что и говорить, молодец парень, поставил удалого витязя на распутье, а я теперь ломай голову. Направо пойдешь – к Аббасу попадешь, налево повернешь – к свеям угодишь, а прямо дорожка вовсе отсутствует.

Вот и гадай, витязь, куда податься, – уж слишком мал ассортимент. Выбирать из двух зол – все равно что выбирать одно из гнилых яблок. Но когда других нет, а кушать хочется…

– Значит, так, – медленно произнес я, решившись. – Сдается мне, что Татищев шаху Аббасу куда больше придется по душе. Тем более он уже бывал пусть и не совсем в тех краях, но рядом, так что ему все куда больше знакомо, чем мне.

– Люблю серка за обычай: кряхтит, да везет, – довольно заулыбался Дмитрий и заботливо осведомился: – Так сколь тебе надобно пушек, стрельцов и прочего ратного люда?

Лицо у государя озабоченное, вид деловитый, но сквозь плотно сжатые губы рвется предательская улыбка – переупрямил, вынудил, выжал, выдавил из меня согласие на эту зимнюю авантюру.

– Уговор, что мы с тобой заключили в Москве, остается в силе, – отрезал я, – а потому мне ничего от тебя не надо. Но напоминаю, что отныне и впредь ты, государь, в мои дела с Густавом касаемо войны с Эстляндией соваться не должен. Вообще! Когда я стану выступать, как воевать и остальное – тайна. Ну разве что поможешь составить письмо для шведского короля – и все. Второе – деньги, на которые ты положил глаз, ты мне вернешь до единой полушки, ибо они мне нужны.

Дмитрий согласно кивнул, но сразу же поправился:

– Половину. – И пояснил: – Все одно тебе покупать придется изрядно, так я лучше весь потребный тебе товар повелю из казны выдать.

– Серебро, – прошипел я сквозь зубы. – И не засаливай ус на чужой кус!

Странно, но это нежелание вернуть мои собственные деньги взбесило меня куда больше, чем перспектива ехать послом в Персию. Хотя да, тогда он меня просто убил такими перспективами, а покойники – народ невозмутимый, теперь же я ожил, и… берегись, государь.

Но Дмитрий не понял, принявшись убеждать меня в том, что мне же в случае согласия еще и прибыток, поскольку на сборы надо куда больше двадцати тысяч – один только порох с пушками невесть во сколько обойдутся.

– Серебро, – упрямо повторил я. – Часть заказов я, так и быть, размещу у тебя в Москве, но половину, не меньше, придется тут – пошив и прочее, а расплачиваться с костромскими мастеровыми обещаниями заплатить завтра я не собираюсь.

– Да нет его уже у меня, – буркнул он смущенно.

– Из казны выдай, – подсказал я, возмутившись: – А то лихо у тебя получается: свое добро в горсточку собирай, а чужое добро сей, рассевай!

Дмитрий невесело усмехнулся.

– И велика была мошна, да вся изошла, – заметил он, в очередной раз разводя руками. – Я ить еще и у Федора думал взаймы перехватить тысчонок двадцать али тридцать. Нешто ты не слыхал, сколь у меня ныне расходов-то?

– И что, все истратил? – не поверил я. – Я ж в твоих руках столько денег оставил – куда все делось-то? Да даже если и так, то почему я должен закрывать чужие прорехи своим рукавом? Свои волосы как хошь ерошь, а моих не ворошь.

– Что в руках было, по пальцам сплыло, – подтвердил он, «скромно» пропустив мимо ушей мои рекомендации, и застенчиво отвернулся к окну кельи.

Я угрюмо уставился на него, мстительно прикидывая, сколько всего наберу под эти двадцать тысяч. Хотя нет – под десять, потому что еще десять все равно из него выжму.

Правда, оставшиеся десять – чует мое сердце – придется оплачивать Федору, но в конце-то концов, когда оно будет и будет ли вообще. Да и к чему загадывать о завтрашнем дне, когда у меня и с сегодняшним хлопот невпроворот. Однако не удержался, попрекнув:

– Ну ты и транжира, государь.

– Ты сам виноват, – огрызнулся он. – Кто мне в Путивле сказывал, что в срок отдать долги – это верное средство, чтоб потом тебе дали по новой и гораздо больше? Вот я по всем своим распискам, кои в Самборе еще надавал, все сполна выложил. Опять-таки вспомяни – ты же мне сказывал, что в жизни за все надо платить.

– Сказывал, не отказываюсь, – кивнул я. – Только при этом надо еще и постараться поторговаться как следует.

– Да я вроде бы все по делу, токмо… На одни подарки невесте эвон сколь ухнулось, – с гордостью пояснил он. – Да и тестя удоволить надобно. А оно и колодезь причерпывается. Деньга-то хошь и из серебра, а яко на огне горит.

– Здорово! – невольно восхитился я. – Значит, отец накопил, а сын раструсил.

– Завсегда так. Отцам копить, а деткам сорить, – невозмутимо ответил Дмитрий. – Известно, бог дал денежку, а черт дырочку.

– Вот-вот, – кивнул я. – И потекла божья денежка в чертову дырочку.

– А ты что ж, копить предлагаешь?! – с негодованием осведомился Дмитрий. – Памятаю я, что ты мне про серебро рек, кое надобно, яко навоз, разбрасывать, дабы…

– Сказывал, не отрекаюсь, – перебил я. – Только я подразумевал их в дело вкладывать. И тогда же, в Путивле, еще и иное говорил – по приходу расход держать.

– Я не скопидом. Хоть на час, да вскачь. Сегодня пируем, а завтра поглядим.

– Ну да, жили славой, а умерли – чужой саван, – подхватил я, вовремя припомнив прибаутки рачительного Чемоданова. – Ест орехи, а на зипуне прорехи.

– Это ты о чем? – насторожился он.

– Сам занимать у Годунова приехал, а подарки своей невесте такие собрал – на десятерых хватит. Хоть бы мне о них не рассказывал.

– То обещанное, – пояснил он. – Сам посуди, на наряды деньгу выслать надобно али как?

– Али как! – сурово отрезал я. – Испокон веков на Руси невесту в своей семье наряжали. – И я ехидно поинтересовался: – Или она у тебя голодранка?

– А как ему дочь обряжать, когда он сам поиздержался изрядно, к моему походу готовясь?! – парировал Дмитрий. – Опять же слово ему мною дадено.

– А я и не говорю, чтоб ты отказался платить. Раз дадено, то пускай будет, тут уж ничего не попишешь. Просто не спеши и пообещай рассчитаться тут, в Москве, когда он приедет вместе с дочкой. Сам же пока прикапливай. Из крошек кучка, из капель море. А потом глядь: была кучка, а стал ворошок, – пришла моя очередь балагурить. – Так, пушинка к пушинке, и выйдет перинка.

– Перинка, – недовольно повторил Дмитрий. – Оно и впрямь, деньги яко пух. Дунь на них – и нетути. – И пренебрежительно отмахнулся. – Да и пущай. Вона, сказывают, что без деньги и сон крепче.

– Ну как, выспался? – съязвил я.

Тот иронию понял, но не обиделся, с улыбкой заметив:

– Не деньги нас наживали, а мы деньги нажили. Скоро податей навезут, вот и буду в прибытке.

– Да ты пока что и полушки не нажил, а рассуждаешь, будто у тебя карманы от заработанного золота лопаются, – возмутился я.

– Ништо, рубль по рублю, что лес по лесу – не плачет.

– Лес по лесу… Только ведь деньги не щепки, счетом крепки, – поправил я его. – От счету не убудет, а от недочету убывает. Не зря ж на Руси говорят: слову – вера, хлебу – мера, деньгам – счет. А про тебя пока иная поговорка сложена: рубль наживает, а два проживает. И к Федору Борисовичу ты с такими просьбами даже не думай обращаться. Нет у него ничего, а остатки давно распределены, причем уже сейчас видно, что их на все не хватит.