Текст книги "Витязь на распутье"

Дмитрий действительно дожидался меня на пристани. Что ж, раз он не счел нужным столь же тщательно контролировать меня и дальше, значит, поверил, что я ему поверил. Ну-ну, поглядим еще, кто кого надует.

Перед самой отправкой государь решил еще разок меня вдохновить, наверное, опасаясь, что я на полпути велю повернуть обратно. Мол, господь ему сказывал, что в награду за послушание он обещает одарить князя своим благословением и сделает так, что выбор царевны падет именно на него. Я изобразил на лице радостную улыбку и полез в струг, бодро крикнув, чтоб отчаливали.

– И куда тут плыть-то? – растерянно спросил Одинец, глядя на тяжелую воду.

– Туда, – коротко пояснил я, указывая в сторону Ярославля.

– А ежели посуху да конно, не быстрее? – усомнился еще кто-то за моей спиной.

Я усмехнулся и ничего не ответил. Да и нечего мне было сказать, поскольку я и сам прекрасно понимал, что посуху получится конечно же быстрее. Именно потому Дмитрий и указал мне добираться водой. При этом он сослался на обилие рек, впадающих в Волгу, переправиться через которые в такую пору будет затруднительно, но я-то знал истинную причину его выбора. Правда, перечить не стал – пока молчу, его рекомендация остается не более чем советом, а стоит мне вякнуть, и она сразу же превратится в приказ. Нет уж, лучше ничего не говорить, но делать по-своему.

На коней, подогнанных Дубцом к реке Костроме, я пересел на другом берегу. Дорога до Толгского монастыря затянулась. Во-первых, много времени занял перевоз лошадей через реку Кострому – пришлось гонять струг несколько раз. Во-вторых, Дмитрий отчасти оказался прав насчет водных преград, которых на нашем пути встретилось не много, но всякий раз приходилось лихорадочно метаться, отыскивая относительно приемлемое место для переправы. К тому же кони. Это я был заряжен на ближайшие сутки без отдыха, а им-то как пояснишь, что надо потерпеть? Заводные имелись, но уж больно далекий путь – сотня верст галопом не шутка.

Одним словом, в Толгскую обитель мы подоспели уже к закату. Там поначалу стали упираться, но тут уж я был тверд и непоколебим.

– Повеление государя не исполнять?! – гаркнул я на старика-настоятеля, и тот испуганно отшатнулся от иконы, которую до этого закрывал грудью, и, беспомощно свесив руки, заплакал.

– Ей-богу, совсем ненадолго, – смягчившись, в очередной раз повторил я и заверил: – Не сомневайся, отче, сам, своими руками внесу в ваш храм.

Я даже пошел на то, чтобы разрешить им исполнить какой-то тропарь[93]93
  Краткое песнопение, рассказывающее о каком-либо событии в жизни святого.


[Закрыть], дабы мне в пути подсобил святитель Прохор.

К моему превеликому облегчению, пели они не очень долго, так что спустя минут десять, а может, и того меньше, тщательно укутанная в десяток холстин небольшая икона – размером эдак сантиметров шестьдесят на пятьдесят – оказалась в моих руках. Теперь пора и в обратный путь, тем более что солнечный диск уже полностью скрылся за горизонтом, и лишь кроваво-красное зарево за нашими спинами выдавало то место, куда он провалился.

Мы отъезжали, а вдогон нам неслось: «…В час грозный оный смертный наипаче яви нам твое многомощное заступление, ускори тогда на помощь к нам, безпомощным…»

Но я не обращал внимания на заунывный плач. Мне тоже предстояло ускориться, ибо на помощь с небес рассчитывать не приходилось и оставалось надеяться лишь на себя самого…

Невзирая на то что была ночь, времени на дорогу до Костромы я затратил куда меньше, чем на путь до Толгского монастыря. Для подсветки у нас имелись факелы, а кроме того, примерно через каждые двадцать верст меня и ратников ждала смена гвардейцев, расставленных мною еще на пути в монастырь, со свежими лошадьми, которые успели передохнуть. Я мигом пересаживался, оставляя своих спутников, нуждающихся в передышке, и с новой пятеркой летел дальше.

Совсем без происшествий не обошлось: все-таки подсветка хороша лишь для направления движения, чтобы не сбиться с маршрута, а вот что касается ямок, колдобин и ухабов, то разглядеть их практически невозможно. Те, что покрупнее, к примеру, овраги – тут да, можно тормознуть, если не лететь во весь опор, а вот мелкие… Словом, семь коней за время скачки все-таки угодили в них, а вот гвардейцев, как говорится, бог миловал – хоть пара человек и вылетела из седел на полном скаку, но отделались они ссадинами и ушибами. Да и мне везло – лошади подо мной ни разу не споткнулись.

Броды были уже известны, к тому же возле каждого горел костер, разожженный оставленными мною подле переправы гвардейцами, так что золотые купола Успенского собора Ипатьевской обители показались впереди, когда было уже утро.

Прикинув по невысоко поднявшемуся над горизонтом солнцу, что сейчас где-то около восьми часов, никак не больше, я удовлетворенно кивнул сам себе – доскакали почти как и планировал изначально, опоздав разве что на пару-тройку часов, но все равно в пределах допустимого. Оставался лишь последний участок – Кострома-река. Лишь бы Дубец все выполнил как надо, и тогда будет полный порядок.

Подскакав поближе, я заметил, как сидящие на веслах приветственно машут нам руками, а сам Дубец, стоя на носу струга, вздымает высоко вверх здоровенный сверток.

Так-так, значит, и здесь ажур. Что ж, можно и капельку передохнуть. Недолго, ровно столько, сколько будем плыть к городской пристани, но все-таки.

Брякнувшись на заботливо устланную какими-то покрывалами палубу, я с наслаждением вытянул ноги, задрав их на американский манер повыше. Странно, вроде не бегал, а скакал, так чего ж они так гудят-то?

Заснуть, правда, не удалось. Мешало неистово барабанившее в груди сердце, которое успокаиваться не желало, словно стремясь своим торопливым тревожным стуком подогнать моих гвардейцев, хотя они и без того спешили что есть мочи.

И чего оно так колотится? Вроде бы все в порядке, да и время не позднее, ан поди ж ты. Ладно, приедем – разберемся. И я устало закрыл глаза, надеясь, что сон все-таки придет.

И он пришел…

Глава 21
Выбор царевны

Вообще-то сон оказался из разряда странноватых, я бы даже сказал, сюрреалистичных. Эдакое полотно Сальвадора Дали, а то и похуже, вроде работ современных экспрессионистов, у которых ни бельмеса не понять. Даже удивительно, поскольку никогда ранее мне ничего похожего не снилось.

Особенно меня поразила меланхолично парящая в воздухе шапка Мономаха и остервенело гоняющаяся за нею толпа в боярских шапках. Чуть в отдалении от нее две нарядно одетые женщины, стоящие на пригорках, яростно пускали друг в друга стрелы молний. Их лиц мне разглядеть не удалось – было не до того, поскольку приходилось отчаянно отбиваться от неистовых татарских всадников, атакующих меня в одном строю с польской шляхтой. В последнем я ошибиться не мог – именно польской, ибо во всей Европе только ляхи за каким-то чертом присобачивали себе со спины крылья.

И приснится же такая фантасмагория! Я даже не сразу пришел в себя, окончательно очнувшись лишь после второго негромкого напоминания Дубца, что струг уже подплывает к пристани.

Я привстал на локтях и охнул от боли. Только теперь я почувствовал, как ломит все тело, и мало того – такое ощущение, будто мне куда-то в поясницу вставили железный кол, причем предварительно раскалив его как следует на огне.

Боль была такая, что, выйдя кое-как, враскорячку, по сходням на берег, я даже на лошадь взгромоздился лишь с третьего раза, поскольку Дубец, помогавший поначалу, в одиночку не управился и пришлось привлекать еще двоих гвардейцев.

Позор, да и только!

Пока ехал, было стыдно даже оборачиваться, но проинструктировать, что делать, необходимо, так что пришлось повернуться. Однако странное дело, в глазах стременного ни тени насмешки – только восхищение и разве что где-то в самой глубине капелька сочувствия.

Это меня настолько вдохновило, что я пришпорил лошадь, торопясь к терему Годуновых, и, не дожидаясь, пока меня догонят чуть приотставшие гвардейцы, попытался слезть самостоятельно. Получилось, правда, неуклюже.

Передвигался я по-прежнему не ахти – мешала боль, но у самого крыльца, на мгновение задержавшись, собрался с духом и, заявив себе, что просто обязан в ближайший час выглядеть как ни в чем не бывало, стал подниматься по ступенькам.

Я успел впритык. Можно сказать, едва-едва – не зря колотилось сердце, потому что силы Ксении ко времени моего прибытия были на исходе. Единственное, на что ее хватало, так это на повторение слабым голосом, почти шепотом, одной и той же фразы:

– Отчего ж не погодить еще чуток, покамест князь не приедет?

– Сколь раз говорить, что он еще вчера поутру укатил в Ипатьевскую обитель за Федоровской иконой, и ежели бы восхотел, то давным-давно приехал бы! – услышал я истошный вопль Дмитрия, когда встал в сенях перед дверью, ведущей в трапезную, где и проходило столь оригинальное сватовство. – И сколь ты тут ни оттягивай час, ан выбрать все одно придется, ибо мое слово крепкое, и раз я так повелел…

Вот же зараза! Значит, ты меня послал совсем не в Толгский монастырь, а в Ипатьевский. Ну-ну. Тогда получается, что я все выполнил в точности, и мой сюрприз для тебя, государь, окажется весьма кстати.

И тут же раздался новый крик Дмитрия:

– А я сказываю, что, раз его нет, стало быть, не отважился он просить твоей руки, потому как ежели бы иначе, то он…

Дальше я слушать не стал, шагнув к двери, по сторонам которой стояли два здоровенных немца. А может, французы. Короче, из той полусотни телохранителей Дмитрия, которых он прихватил в Кострому. Едва я сделал шаг, как они, насторожившись, одновременно сомкнули плечи, перекрывая мне дорогу.

– Государь не велел никого пускать, – коротко пояснил один, с рыжими усами и небольшой бородкой.

Странно. То же самое мне сказали гвардейцы у крыльца. Правда, о том, чтоб не пускать именно меня, у них и мысли не было – воевода ведь, так что просто сообщили в порядке информации, вот и все, а эти служивые исключений делать явно не собирались.

– Князя Мак-Альпина это не касается, – отрезал я. – А ну-ка, расступились в стороны, да поживее!

Они нерешительно переглянулись, и рука рыжеусого медленно потянулась к рукояти алебарды, перехватывая ее поудобнее.

– Не шали, – посоветовал я и оглянулся на своих гвардейцев, которые поначалу даже опешили от такой наглости, но теперь пришли в себя и, приняв поворот моей головы за знак к началу, дружно обнажили сабли.

Но не начинать же боевые действия прямо перед трапезной, поэтому я еще раз попытался угомонить их ретивость, вежливо предупредив:

– Считаю до двух, а на счет три… Раз… – И я повернулся к Дубцу, передавая ему икону Феодора Стратилата. – Два… – И свободная от ноши правая рука легла на эфес сабли, но это оказалось уже лишним – им хватило начала счета.

Все-таки наемник и есть наемник, причем неважно, из какой страны прибыл он к нам на Русь. Если силы равны – это одно, будет сражаться, а когда пятеро на каждого, то смысла в драке он уже не видит.

Когда я протянул руку, чтобы открыть дверь, то вновь услышал слегка охрипший голос Дмитрия:

– А я сказываю, что, коль нет такого, выйдешь и за всякого. И до тех пор вовсе тебе отсюда ходу нетути, покамест не изберешь себе…

И тишина.

Все, кто находился в трапезной, уставились на меня. Выражение глаз разное, но роднило их плескавшееся во всех удивление. Во всех, кроме одной пары, в которых были вера и радость от того, что эта вера сбылась. Вот только смотрела на меня Ксения недолго – побледнев, она начала медленно клониться набок, сползая со своего резного креслица, на котором сидела.

Первым подле нее оказался я. Странно, но боли ни в ногах, ни в пояснице, ни где-либо еще в те секунды не ощущалось мною вовсе. Правда, подивился я этому обстоятельству гораздо позже, а сейчас было не до того. Подскочив к царевне, я бережно поддержал ее и, обернувшись к ратникам, в растерянности застывшим возле двери, распорядился, ткнув пальцем в Изота и Кочетка, руки которых не были заняты иконами:

– Воды, и… ключницу мою разыскать и привести сюда.

Пришла в себя Ксения быстро. Как я подозреваю, обморок от радости вообще более краткосрочен, нежели от горя, и, когда все прочие перестали взирать на меня как на пришельца с того света, царевна очнулась. Едва она открыла глаза, как первым делом поучительно заметила Дмитрию:

– А я ить сказывала тебе, государь: коли жив князь Федор Константиныч, непременно явится. – И легкая лукавая улыбка скользнула по ее лицу, а рука потянулась ко мне.

– Обязательно, – кивнул я. – И Федоровскую икону тоже привез, государь.

Повернувшись, я повелительно махнул стоящему у двери Дубцу, который сноровисто скинул холстину и бережно поднес икону поближе к Дмитрию.

Тот, опешив, некоторое время взирал на Феодора Стратилата, столь нахально надувшего бедного языческого императора, правда, во славу Христа, что, несомненно, оправдывает его лживость перед истинными христианами. Судя по горевшему в глазах Дмитрия негодованию, с коим он взирал на древнего полководца, думается, государь к ним явно не относился.

Наконец, вдоволь наглядевшись на лицемерного святого, он вновь повернулся ко мне.

– Какую Федоровскую?! – сдавленным от подступающего бешенства голосом осведомился он, зло уставившись на меня.

– Из Ипатьевского монастыря, как ты тут и говорил, – невозмутимо пояснил я.

– Помнится, я тебя совсем за иной посылал, и не в Ипатьевскую обитель, а в Толгскую, – прошипел он и осекся, а лицо его стало медленно краснеть.

«Значит, мальчик еще не совсем пропащий, – сделал я вывод. – Вон Шуйский сколько брехал и глазом при этом не моргнул, а этот еще краснеет от вранья. – Но тут же поправился: – Хотя только когда его в этом уличат, так что все равно случай изрядно запущенный».

Дмитрий растерянно огляделся по сторонам. Теперь уже взоры присутствующих устремились на него. Правда, не все. Первым сообразивший, в чем дело, Басманов из деликатности потупился, сосредоточенно разглядывая, как, повинуясь моему жесту, Самоха аккуратно снимает один полотняный слой за другим со второй иконы.

– А вот и явленная Толгская божья матерь, – хладнокровно произнес я, когда с иконы слетел последний кусок холста, укутывавший его.

– Так ты что ж, успел и за ней, под Ярославль?! – ахнул Дмитрий и, недоверчиво уставившись на богородицу, протянул: – Вроде и впрямь она…

– Даже и не сомневайся, государь. У меня и в мыслях никогда не было попытаться хоть в чем-то обмануть тебя, ибо у любого благородного человека, будь то князь или даже боярский сын, не говоря уж о царе, слово столь же крепкое и золотое, как и у непобедимого кесаря.

Только теперь до него дошло, что моя речь начинает напоминать издевку, пусть и слегка завуалированную. Он еще больше побагровел, открыл было рот, но я не дал ему ничего сказать, весело заявив:

– Да что мы все об иконах и об иконах. Они, как ты мне говорил вчера, когда провожал в дорогу, понадобятся лишь потом, когда ты станешь благословлять счастливого избранника, а пока, – и я гордо выпрямился, – сватовство продолжается! Куда мне встать?

Молчавший доселе Густав с кислым выражением на лице осведомился, пристально глядя на Ксению:

– А надо ли? – Он грустно усмехнулся и… захлопал в ладоши.

Едва у меня промелькнула мысль, что не иначе как у принца поехала крыша, он перестал аплодировать и пояснил Дмитрию:

– То я следовать призыв древних, как это, скоморохам Рима, кои сказывать в конце: «Plaudite, acta est fabula»[94]94
  Рукоплещите, комедия окончена (лат.).


[Закрыть]. – И, повернувшись ко мне, произнес уже по-итальянски: – Finita, князь. – После чего он решительно шагнул к царевне.

Некоторое время он пристально вглядывался в ее лицо. Не знаю, что он пытался разглядеть в глазах Ксении. Какую-то надежду для себя? Или решил окончательно убедиться в своей горькой догадке? Или…

Не знаю, да и, пожалуй, никогда не узнаю, ибо спросить об этом я так и не насмелился.

Знаю только одно – он увидел то, что подтвердило его догадку, поскольку, кивнув, опустился на одно колено, бережно взялся за край нарядного сарафана царевны, поднес его к губам и, поцеловав, негромко заметил:

– Я счастлив уже тем, что смог первым поздравлять тебя, Ксенья Борисовна, с избранием счастливца и… – Он перевел дыхание, прикусил губу, судорожно дернув кадыком, словно пытаясь поспешно проглотить что-то, потом еще раз, и, наконец справившись с этим, Густав продолжил: – И я уверен, что твой выбор оказался весьма мудрым, ибо ныне еще раз убедился, что князь Мак-Альпин ведает, что есть честь, а слово его, в отличие от слова кесаря…

Не договорив, он тяжело вздохнул и стал подниматься на ноги. Больше он не произнес ни единого слова, лишь коротко кивнул всем на прощанье, причем Дмитрию наособицу кланяться не стал, и с высоко поднятой головой удалился.

«Кажется, свое письмо дяде он теперь подпишет навряд ли», – подумал я.

– Да ты погодь! – растерянно крикнул вслед ему Дмитрий, когда Густав уже открыл дверь, но тот даже не задержался. – Вот чего он? – всплеснул руками государь, обращаясь к Басманову. – С чего он решил, будто царевна на князе остановилась? Ссылалась-то, поди, на него, лишь бы выбор свой отложить, а на самом деле, можа, вовсе никто ей не надобен, дак оно и того, чай, не к спеху. Эвон яко она сказывала, что не надобна соловушке золотая клетка, а куда лучшее ему на зеленой ветке.

Петр Федорович пожал плечами, не зная, что ответить. Дмитрий помолчал в ожидании поддержки, но, так и не получив ее, повернувшись к Ксении, заметил:

– Так ты того… ежели не согласна, то…

– А что проку? – перебила она его. – Хорошо бы жить у отца девице, да нет его у молодицы. Сказывают, суженого и на коне не объедешь, потому воля не воля – такая наша девичья доля. Да и ты сам, государь, молвил, чтоб я жила не как хочется, а как бог велит, а то с бодливой коровы рога сбивают.

– Погоди-погоди, – заторопился он. – Мало ли что сказывал. То сгоряча, в сердцах, а ежели хотишь, то все можно и переменить. Любо, кумушка, – сиди, а нелюбо – поди. Я ж свое словцо про выбор памятаю, потому воля у тебя.

– Так это что ж, сызнова выбирать? – капризно надув губки, иронично протянула Ксения. – Нет уж, царь-батюшка. Чем долго барахтаться, так уж скорее ко дну. К тому ж невеяный хлеб не голод, а посконная рубаха не нагота. Князь Мак-Альпин и ликом пригож, и статью хорош, и вой удалой, и воевода лихой. А что про волю сказываешь, за то благодарствую. Токмо воля и добрую жену портит… – И она протянула мне свой расшитый золотом алый платок – знак выбора.

Дмитрий было дернулся, чтобы перехватить его, но, сообразив, что это уже будет чересчур, тут же устыдился и, не зная, что предпринять, вновь растерянно оглянулся на Басманова, но Петр Федорович упредил его. Неловко кашлянув в кулак, он смущенно заявил:

– Мне бы во двор отлучиться, государь, а то чтой-то не того. Дозволь, а? – И даже выразительно прижал руку к животу.

Дмитрий понуро кивнул.

– Так как же ты обители-то перепутал, государь? – подал голос всеми забытый Федор.

Господи, и этого простака – на трон?! Нет уж, пока «ледокол» не сделает все, что я для него запланировал, об этом и речи быть не может!

– Или ты и впрямь?.. – Только теперь изменившееся лицо Годунова засвидетельствовало, что до царевича начинает доходить, что никакой ошибки Дмитрий не совершал.

«Ну наконец-то, – вздохнул я. – А то можно подумать, что наш престолоблюститель совсем уж…»

Но додумать не успел, поскольку сразу же догадался о своей оплошности – Федор просто не хотел верить, что, оказывается, цари тоже могут лгать, причем самым нахальным образом.

– Как же так, государь? – растерянно произнес Годунов и вопросительно уставился на Дмитрия, очевидно рассчитывая, что тот все-таки сможет пояснить и недоразумение будет устранено.

– Как?! – завопил внезапно очнувшийся от столбняка Дмитрий. – А вот так! Хотел-то, чтоб как лучшее, чтоб королевич согласье дал! Я ить о Руси радел, земель жаждал державе поприбавить, вот и… – И он, горестно махнув рукой, тоже направился к выходу.

Скажите, пожалуйста, «о Руси»… Вот брехло! Даже тут без вранья не обошелся. Ты еще царя из сказки Филатова процитируй:

 
Ночью встану у окна
И стою всю ночь без сна —
Все волнуюсь об Расее,
Как там, бедная, она?[95]95
  Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».


[Закрыть]
 

Так я тебе и поверил. А вот побег ты задумал несвоевременно, потому что не выполнил до конца все, что обещал, а посему…

– Государь! – рявкнул я столь грозно, что он не просто резко притормозил, но встал как вкопанный и обернулся, удивленно, но в то же время и чуть испуганно глядя на меня.

Вообще-то насчет испуга правильно, парень. Рожу бы я тебе начистил с превеликим удовольствием, а еще лучше, перегнув через колено, всыпал бы розог эдак десятка два. Может, это не так больно, но зато куда обиднее. Увы, нельзя! Поэтому я смягчил голос и вкрадчиво произнес:

– А благословить выбор царевны? Зря я, что ли, ездил? – И злорадно «обрадовал» его замечательной новостью: – К тому же сон твой и впрямь оказался вещим – как господь и обещал тебе, так все и выполнил, надоумив Ксению Борисовну с выбором.

Он вытаращил на меня глаза, но добили его не мои слова, а… Самоха. Восприняв мою речь за команду, он сразу же сунул ему чуть ли не под нос явленную икону Толгской богоматери.

Отпрянув от нее как ошпаренный – можно подумать, там была изображена не богородица с младенцем, а нечто… гм-гм, противоположное, Дмитрий яростно выпалил:

– Ты лучше поведай, яко тебе удалось поспеть?!

Я закатил глаза к потолку и благоговейно произнес:

– Только с божьей помощью. Если б не всевышний…

Дубец сумел сдержаться, но Самоха, не выдержав, прыснул, правда, сразу же деликатно отвернул лицо, отчего икона в его руках угрожающе пошатнулась, дав крен в сторону взбешенного государя.

– Всевышний, – прошипел Дмитрий. – Да ты самому сатане в дядьки годишься.

– Ну что ж, и в аду хорошо заступничество. Хоть кочергой вместо вил подсадят, а все легче, – невозмутимо заявил я и заметил: – Вот только сейчас речь не о моих племянниках, так что давай оставим их на время и перейдем к благословению.

– Токмо вслед за моим разрешением на свадебку, – отчеканил Дмитрий. – Его же дам лишь опосля Эстляндии, да и то ежели вернешься, повоевав все, что я тебе сказывал. Да чтоб непременно в эту зиму, понял ли? – А в заключение выпалил: – Женить бы тебя не на красной девице, а на рябиновой вице[96]96
  Вица – ветка.


[Закрыть].

И, зло усмехнувшись – ну как же, все-таки сунул свою поганенькую ложку дегтя в мой бочонок меда, – удалился.

Кажется, я выиграл в очередной раз, вот только эта победа отчего-то сильно смахивает на пиррову. Даже странно, с чего бы это?

Но тут дверь скрипнула и вошла моя ключница. Внимательно посмотрев на царевну, она перевела взгляд на меня и недоуменно спросила:

– Нешто когда человек столь счастлив, его лечить надобно? Дак у меня от блаженства и травок нетути.

Я повернулся к Ксении. Откинувшись на высокий деревянный подголовник, она улыбалась, а ее пальчики, которые невесть как вновь оказались в моей руке, легонечко гладили мою шершавую ладонь. Правда, из закрытых глаз время от времени просачивались сквозь густые ресницы маленькие слезинки, но и они, скорее всего, от избытка счастья.

Нет, все-таки я ошибся. Даже если это и пиррова победа, то от этого она не перестает быть победой. Правда, не окончательной, но ничего, дай только срок, дай срок, ибо еще не вечер…