Текст книги "Витязь на распутье"

Глава 34
Икона и… проклятые сокровища

Дело в том, что царевна выразила желание поклониться иконе, которая чудесным образом объявилась в этих краях, дабы испросить у нее благословения на меня, мое воинство и вообще на всю военную кампанию. Причем поклониться ей в одиночку она не желала – непременно со мной, да и матушка настоятельница, стоило мне начать отнекиваться, так удивленно на меня посмотрела…

Словом, пришлось ехать к соседям на ту сторону реки, то бишь в мужской монастырь. Держа в памяти, что у меня в запасе всего один день, я еще надеялся успеть полюбоваться явленным образом, коротенько помолиться на него и быстренько отправиться в дорогу, благо что ратники были готовы – только свистнуть, и они в седлах. Однако не тут-то было. Пришлось битый час выслушивать лекцию про то, как «сей чудный образ, ангелами невидимо носим, светозарно шествовал по воздусям» из одного местного селения в другое, очевидно, в поисках местечка посимпатичнее. Слушая монаха, я периодически с тоской поглядывал на узенькое слюдяное оконце. Светлое в начале чтения сказания, оно заметно потемнело ближе к концу.

К тому же когда иконе наконец-то надоело блуждать по местным окрестностям и она обосновалась на одном месте, начались свершаемые ею чудеса.

Кстати, поведение самого Александра мне, честно говоря, пришлось не по душе – очень уж набожный. Понимаю, что все дело в воспитании – торчи я с малолетства в монастыре и ошивайся по кельям, глядишь, стал бы таким же, а то и еще хуже. Но куда его такого на войну? Разве что подменить священника, если срочно понадобится отпустить грехи умирающему или отпеть погибших, вот и все, а махать сабелькой – увы. Не убий. Непонятно только, почему он так рвется поехать со мной.

– Кровь пролить за царя-батюшку, за Русь святую, – гордо заявил он на обратном пути в ответ на мой осторожный вопрос.

Ишь ты! Пришлось пояснить, что в бою надо думать совсем о другом – победить врага и уцелеть самому.

– А ежели так не выходит? – горячо возразил он. – Ежели иначе никак?

– Тогда дело другое, – согласился я. – Но наперед запомни, братец, что думать надо об этих двух вещах, из коих первая – обязательная, а вторая как получится.

А попутно поинтересовался насчет нарушения господних заповедей. Как, мол, не боится?

– Так за царя ж да за Русь, – вновь повторил он, с недоумением взирая на меня.

– Вообще-то в этот раз мы будем воевать не за них, – усмехнулся я. – Вместо Руси Ливония, а вместо государя – королева Мария Владимировна. Тебя это не смущает?

– Тогда за веру православную, – нашелся мой Шурик. – Как же за такую не воевать, когда ты сам ныне слыхивал, какие чудеса образ богородицы творит. А ведь это тебе не все зачли – матушка Дарья куда боле написала в сказании о сей иконе, да токмо не все вошло – уж больно длинно.

И что-то мне расхотелось брать его с собой. Не знаю почему, но вот пропало желание, и все тут. Однако я сразу подогнал под отказ теоретическую базу. Мол, я ныне в ответе за тебя перед игуменьей, а потому негоже мне брать на войну неумеху, которого убьют в первой же стычке, не говоря уж о сражении. Поэтому лучше всего, если он пока останется и как следует позанимается с моими ратниками, если ему не зазорно тягаться с мальцами, а уж потом, когда я вернусь…

– Учебы стыдиться не след, от кого бы она ни исходила, – заметил он рассудительно. – Токмо ты бы допрежь меня спытал, а опосля сказывал про нее.

Ладно, пусть будет проверка, и я по возвращении в обитель устроил испытание, которое, как ни удивительно, Александр достойно выдержал. Разумеется, сабли были деревянные, которые тот сноровисто притащил из какого-то сарая, но все остальное – выпады, приемы, уколы и так далее – настоящее, так что экзамен он сдал, притом с блеском.

Судей для подсчета было трое – помимо меня еще два десятника. Все трое пришли к выводу, что победа одержана в четырех поединках из пяти. Да и то в одном, самом последнем, Александр проиграл лишь потому, что гвардеец забыл про мой запрет о применении дополнительных приемов. На них я, памятуя о московской драке с ляхами, акцентировал внимание своих гвардейцев с самого начала осени, едва прибыв в Кострому. Запретил я их применять против Александра, посчитав, что в данном случае будет нечестно – все-таки братан, а не поляк и не швед.

Так вот, Истома Курнос, дравшийся против моего Шурика, чувствуя, что проигрывает, классически уклонившись от выпада моего братана, совершенно не классически пнул его ногой и только так смог победить. Хорошо хоть вовремя спохватился и удар получился не очень сильным – через минуту братана уже привели в чувство. Но в ответ на его обиженное замечание, что так нечестно, я строго заявил:

– В моем полку в бою считается нечестным лишь одно – не выполнить приказ командира, даже если это будет стоить тебе жизни. Все остальное, Александр Алексеевич, достойно, ибо приближает победу над врагом.

– Но ведь так еще и подл… – Но Шурик тут же осекся на полуслове.

– А ты посмотри на них, – предложил я. – Редко кому по восемнадцать-девятнадцать, а в основном шестнадцать-семнадцать. Но разве свей или лях станет думать, что перед ним мальчишки? Он плюнет на это и все равно попытается их убить. Так почему они должны заботиться о чести, сражаясь с бесчестными? С волками жить…

– Ну тогда… – протянул он, и на его лице появилась лукавая улыбка.

Александр, кряхтя, встал, поплелся куда-то за сарай, что располагался поблизости, и вернулся оттуда со здоровенной жердиной в руках.

– А теперь давай налетай! – залихватски крикнул он моим ратникам, ободрив Курноса: – Смелей, чего ты!

Истома покосился в мою сторону, увидел разрешающий кивок и пошел в атаку. Удар – отбит, удар – отбит, а после третьего его соперник сам перешел в наступление, и спустя секунду Курнос заполучил две увесистые плюхи – по голове и по плечу.

– Ты уж не серчай, – сразу извинился Александр и озабоченно спросил морщившегося от боли ратника: – Шибко больно? – И он пожаловался, сокрушенно разводя руками: – Я уж и так токмо вполсилы…

– Ничего, потерпит, – успокоил я брательника и, взяв лежащую подле меня вторую деревянную саблю, предложил: – А теперь со мной. Да не робей, шпарь в полную силу.

Через несколько секунд я пожалел о последней фразе, но было поздно. Очевидно, Александр решил, что если ему удастся оглушить и свалить на землю воеводу, то тогда его дело в шляпе, то есть по-нынешнему, наверное, в шапке. Словом, быть ему в моем полку. Он чуть не добился этой цели – мне только в самый последний момент удалось увернуться. Досталось лишь уху, но все равно ощутимо, и я пришел к выводу, что без дополнительных приемов никуда. От первого он уклонился, успевая поглядывать за моими ногами, но надолго его не хватило. Мой прыжок ногами вперед Шурик заметил с некоторым опозданием, и мне удалось завалить его подсечкой и приставить деревянную саблю к горлу.

– Не управился, – прошептал он с явным сожалением.

– Но испытание прошел с честью, – обнадежил я, поинтересовавшись, где он так мастерски научился драться.

Оказалось, у соседей. Матушка Дарья заботилась о всестороннем развитии сына, поэтому по ее просьбе настоятель мужской обители специально назначил такой урок двум своим инокам, которые до пострига были далеко не последними ратниками во владычном полку[126]126
  Издавна существовал обычай, по которому владыка Новгородской епархии снаряжал и содержал на свои средства полк ратников. Отсюда и название.


[Закрыть].

Поведав это, Александр довольно улыбнулся и потянул из-за голенища сапога нож. Повернувшись к сараю, он прищурился и уверенно метнул его, точно угодив в одно из бревен. Я вытащил глубоко засевший в дереве клинок – душевно вошел, самое то, и вопросительно уставился на продолжавшего удивлять меня брательника.

Оказалось, вновь представитель соседей. Правда, на сей раз обошлось без благословения игумена. Просто как-то раз здоровенный монах, греясь на солнышке, заодно лениво наблюдал, как Санька – ему в ту пору было лет пятнадцать – играется сам собой в свайку. Смотрел-смотрел, а потом взял и предложил научить настоящему делу, после чего дней через пять притащил выкованный у местного кузнеца по особому заказу нож. Он же чуть погодя, сопровождая вместе с моим братцем совместный обоз с товарами в Новгород, заговорил и о другом…

– Поведал, в точности яко и ты мне ныне сказывал. Хорошо, ежели сабля имеется, а ну как лезвие сломается? Тать ведь ждать починки не станет. Потому в настоящем бою, что лежит поблизости, тем и умей драться. Оглобля под руку подвернулась – ее хватай, ослоп[127]127
  Дубина.


[Закрыть] – и им не брезгуй. Даже ухват печной и тот пойдет, – пояснил Александр, и я пришел к выводу, что парень не только не станет обузой, но и весьма пригодится.

Признаться, подручные средства я из виду упустил. Разве что когда инструктировал ратников из особой сотни, предназначенной для непосредственной охраны Годунова. Там да, но опять же держа во внимании, что в тесных галерейках и коридорчиках терема, да пусть и в царевых палатах, в любом случае не разгонишься и не размашешься. Словом, с учетом специфики помещений. А вот остальных…

Впрочем, даже если бы меня и осенило насчет ослопов и оглоблей, все равно обучить было бы некому. Зато теперь совсем другое дело. Ныне я обзавелся превосходным инструктором, поэтому сразу после Прибалтики…

А Александр не унимался, в завершение похваставшись, что он владеет еще и художеством стрельбы из пищали. Особыми хитростями, правда, не измышлен, но за двести шагов в шапку угодить четыре раза из пяти в состоянии. Или три, как он чуть погодя поправил сам себя.

Да уж, погорячился я с обузой. Одно жаль: убивать ему никогда не доводилось, а первая кровь – штука такая. Но, с другой стороны, и подавляющему большинству моих ратников ее тоже проливать не довелось, так что преимуществ никаких.

А потом был ужин, за которым обе дамы сидели с настроением, явно противоположным утреннему.

– Ныне ты мне даже гитары не оставил, – грустно улыбнулась царевна, уже стоя на ступеньках своей избы, в которой ей предстояло провести долгих полтора-два месяца.

Я молча стянул с пальца перстень, пояснив, что им одарила моего батюшку моя матушка. И подчеркнул:

– Лал это. Говорят, сей камень счастье в любви дает. Дороже его у меня, пожалуй, никакой вещицы не сыщется.

– Тогда на что он мне? – невесело улыбнулась Ксения. – Счастье у меня и без того есть, богатырь мой любый.

– Ну как же, – возразил я. – Счастье ведь только с живым может быть, а раз так, значит, он тебе жениха убережет.

Она приняла перстень, задумчиво покачала его на ладошке, но затем решительно вернула:

– Тяжко ему за моим суженым издаля приглядывать. Нет уж, пущай он поближе к тебе будет. – И царевна, внимательно посмотрев на мое грустное лицо и прикусив губу, твердо произнесла: – Сказываешь, самое дорогое отдаешь? Что же, тогда и мне след тебе самое дорогое отдать.

Поначалу я даже не понял, что именно она имеет в виду, но потом дошло. Да и как тут не дойдет, когда мне напрямую сказали, чтобы я приходил после полуночи в ее опочивальню.

Честно говоря, стало не по себе. Ну неправильно это как-то, и все тут. И не потому, что в нынешнем веке такие вещи до свадьбы строго осуждались. В конце концов, кто знать-то будет? Сенные девки? Так Ксения сразу предупредила, чтоб я о них не заботился. Мол, дала ей Марья Петровна медок заветный с травками хитрыми, так что все они будут спать как убитые. Но все равно неправильно. Нельзя так.

А с другой стороны – как отказаться так, чтоб не обидеть?

Но тут на крылечко своей избы вышла игуменья. Жених, конечно, имеет право проводить невесту, особенно когда впереди расставание, но не более того, и я спешно распрощался, пообещав, что приду, и принялся ломать голову в поисках нужных слов. Времени до полуночи оставалось изрядно, но подумать мне не дали. Оказывается, настоятельница вышла не просто так. Ей был нужен именно я, ибо в благодарность за отзывчивость к ее просьбе матушка Дарья собралась поведать мне тайну, о которой теперь знала только она…

Признаться, когда игуменья начала говорить, я даже не думал, насколько это важно, однако по мере того, как она рассказывала, мне стало понятно, что и впрямь сведения первостепенной важности. Нет, незаконнорожденных детей или тому подобных откровений в ее рассказе не имелось – сколько ж можно? – и повествовала она о сугубо материальных вещах, но зато таких дорогих, что…

Оказывается, в ту пору, когда она еще была царицей, на Русь собирался идти в очередной набег крымский хан. Годом раньше он уже прошелся по стране, причем весьма удачно, под конец спалив и столицу, так почему бы не повторить.

Иван Грозный, узнав об этом и совершенно не надеясь на свои войска, тем более что Москва в результате прошлогоднего погрома стояла вообще без стен, принялся – как обычно в таких случаях и поступали потомки Ивана Калиты, даже Дмитрий Донской – готовиться к большому драпу.

Время позволяло ему собраться основательно, и уже в конце января из Москвы в Новгород прибыло триста саней, доверху груженных государевой казной. Тут были самоцветы, драгметаллы – монеты и посуда, а также богато украшенные иконы в окладах из золота и серебра, с вкраплениями все тех же крупных самоцветов, и рухлядь – меха, ткани и прочее.

В феврале в Новгород прикатило еще полторы сотни возов – не иначе как царь подчищал хоромы. Ну в точности как царица-вдова Мария Григорьевна, тоже собиравшаяся в Кострому под негласным девизом: «Не отдадим узурпатору ни пяди… грязной рогожи!» Вот только она женщина, ей дозволительно, а этот вообще-то мужик.

Впрочем, черт с ним, с государем-батюшкой, который хуже любого отчима, ибо сейчас речь не о нем.

Так вот, еще не успев прибыть в Новгород, он по пути туда побеспокоился о том, как бы их понадежнее запрятать – очень уж опасался, что татарам покажется мало разоренной Москвы и они в поисках добычи пожирнее забредут аж сюда. Струги, которые он повелел приготовить, – одно, но в стругах многое не увезешь, тем более как исключительно сухопутный человек он после случая с утонувшим годовалым сыном[128]128
  Трагедия произошла на реке Шексне, когда хлипкие подмостки пристани не выдержали и няньки с годовалым первенцем Иоанна царевичем Дмитрием упали в реку.


[Закрыть] не доверял и рекам, тем паче морю. Перевернется суденышко, и гудбай всему золоту. Посему куда проще спрятать его, а потом – не будут же татары торчать на Руси всю зиму – спокойно отрыть.

Чуть ли не полутысяча возов – штука заковыристая. Такое не зароешь, да и бесполезно – те, кто закапывал, сами же и сдадут. Более того, даже если не придет крымский хан, а царь уедет в Данию или Англию – все равно по возвращении ничего найти не получится, ибо немедленно откопают и…

Словом, он пришел к выводу, что надо спрятать только самое-самое, которое уместилось на десяти санях. Понятно, что там уже рухляди не имелось, а серебра было всего два воза, да и то в виде особо красивой посуды, разумеется, с непременным вкраплением самоцветов. Все остальное – исключительно монеты и изделия из золота плюс наиболее ценные старинные иконы.

Все эти возы доставили якобы как личные вещи царицы Анны Алексеевны Колтовской, на которой он как раз по весне и женился, причем отвезли их в Хутынский монастырь, куда Иоанн, даже не успев заехать в Новгород, вроде как приехал помолиться у раки с мощами чудотворца Варлаама.

Ей эта поездка царя в обитель изначально показалась несколько странной. Судите сами – монастырь расположен на северо-востоке от города, то есть по всему раскладу куда проще было бы сперва появиться в Новгороде, передохнуть с дороги, а уж потом тащиться дальше.

Кроме того, сам он отправился туда отдельно от нее. Если бы царь сказал Анне, что она туда вообще не поедет, – одно. Тут как раз ничего удивительного. Если бы, невзирая на то что обитель мужская, взял царицу с собой, – тоже удивляться нечего. Но тут было нечто третье – сам укатил на молебен, куда собрал народ со всей обители, а ей сказал приезжать позже. Дескать, еще поутру он отправил людишек приготовить помещения для ее ночлега, и, пока они не управятся, царице там делать нечего.

Далее странности продолжали накапливаться. Перед расставанием Анна спросила, когда ей выезжать, и он назвал одно время, затем, подумав, перенес на час, чуть погодя – еще на два, а потом, отмахнувшись, заявил, что, как только все будет готово, за нею пришлют. И не обманул – действительно прислали, хотя очень поздно, так что в обители Анна появилась уже в первом часу ночи. А до той поры бригада рабочих спешно трудилась якобы по устройству хором государыни [129]129
  Все указанные данные – количество возов, доставленных в Новгород, странный молебен, прибытие царицы в монастырь в первом часу ночи – не авторская выдумка. О них говорится во многих документах, в частности, в Новгородской летописи.


[Закрыть]. На самом же деле они, отгородив досками со стороны монастыря восемь келий, предназначенных для царицы и ее ближних княгинь и боярынь, ударно вкалывали, выдалбливая тайники, где и размещали драгоценный груз.

Увидев жуткий бардак – рабочие хоть и восстановили полы в кельях, а затем еще задрапировали стены дорогими тканями, все убрать за собой не поспели, да и благоухало в помещениях свежей штукатуркой и побелкой так, что спать никакой возможности, – Анна поутру наивно попеняла на все это государю. В ответ на замечание царицы тот согласно кивнул, заметив, что сам весьма недоволен, но уже принял меры, и повел ее за собой.

Показанные «меры» Анну привели в ужас. Все рабочие лежали мертвыми в монастырском подвале. Крови, правда, не было – судя по отвратительной как по запаху, так и по цвету пене, застывшей на лице некоторых, оставалось догадываться, что тут поработал лекарь Бомелий. Этот толстячок не только мог мастерски изготовить смертное зелье, но и добивался, что оно действовало строго в определенный промежуток времени.

Однако в тот раз среди трудяг был весьма крепкий человек, который оказался еще жив, когда Иоанн привел Анну в подвал.

– Представь себе, князь, гора тел, – негромко рассказывала игуменья, – и вдруг из нее поднимается человек, который начинает осыпать проклятиями царя, меня и все наше золото, о котором я ничегошеньки не ведала. – Настоятельница в ужасе передернулась и торопливо метнулась к жбанчику с квасом. Лишь выпив полный кубок и вытерев со лба испарину, она немного успокоилась и продолжила: – Я тогда украдкой на всех стенах в своей келье кресты намалевала. По свежему оно легко – токмо рукой водить успевай. Хотя все одно – мало помогло. Опосля месяц спокойно спать не могла, все кричала. Снилось, будто они заходят в мою опочивальню – на мертвых губах пена, вместо глаз бельма, а руки со здоровенными синими когтями так и тянутся к моему горлу: «Отдавай, царица, злато, из-за коего нас твой Иоанн поубивал». Вот с тех самых пор оно там и лежит. Проклятое, конечно, поэтому, как токмо извлечешь его оттуда, надобно непременно отслужить над ним молебен. Полностью злато не очистить – нечего и думать, но хоть немного. Да и брать его лучше не для себя, а кому иному, но ежели вдруг занадобится – в долгах окажешься али еще что, тут-то и припомни про него.

Честно говоря, я не поверил, что оно еще там. Да неужели царь, который вроде бы всегда нуждался в деньгах, узнав, что опасность миновала, не забрал его обратно в столицу?

Однако настоятельница твердо заверила меня, что нет, не забрал. И тому есть два важных и неоспоримых доказательства. Первое – это слова самого царя, который на вопрос Анны вначале машинально ответил, что, мол, пусть полежит про запас, да и подати взимать легче – всегда можно на пустую казну показать. Но затем, спохватившись, зловещим шепотом предупредил ее, чтобы она о том молчала по гроб жизни, если хочет пожить еще хоть сколько-то. Не угомонившись и не успокоившись на этом, он в тот же вечер взял с нее клятву перед иконами.

– Токмо я хошь и сказывала про гроб, а чей – умолчала, – довольно усмехнулась игуменья. – Да и в уме я его гроб держала, не свой, так что свое словцо честно соблюла: покамест он не сдох, я никогда и никому…

– А дальше?

– Так ведь забываться стало, – пожала плечами она. – Опять же мыслила, что он уж давным-давно взял их оттуда, а потом как-то припомнилось, и я попросила Александра заехать да поглядеть. Как, мол, целы еще крестики, кои я, будучи царицей, на стенах малевала?

– И что?

– Целы – куда им деться. Даже молитва Исусова, кою я накарябала близ своего изголовья, и та цела. – И она нараспев процитировала: – Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную.

– И сколько же там запрятано? – полюбопытствовал я, весело улыбнувшись. – На какую сумму при займе мне рассчитывать, чтобы точно суметь отдать?

– А ты не шути, князь, – построжела она. – Таковским не шутят. Поверь, что проклятия мертвяков господь всенепременно услыхал, так что с оным златом ухо надо держать востро. А одалживаться можешь хошь на триста тыщ, хошь втрое боле – хватит, да еще и останется.

Я присвистнул. Получается, чуть ли не миллион. Наверное, и даже скорее всего, матушка Дарья изрядно преувеличивает, однако пускай вдвое меньше – все равно ай-ай. Тут, блин, за каких-то двадцать тысяч с пеной у рта воюешь с царем всея Руси, а в Хутынском монастыре просто в стене лежит в двадцать пять больше, а может, и в пятьдесят.

Ладно, если что, Федору Годунову эти деньжата как раз пригодятся, когда он сядет на трон. Признаться, уж во что во что, а в проклятия мертвяков я не поверил, но на всякий случай прикинул, что, если расплачиваться с кредиторами будет нечем, мы их и достанем. А что случится потом с этими кредиторами, особенно из иноземцев, – плевать, и даже если это проклятие подействует, что маловероятно, новому царю и мне от этого ни холодно ни жарко.

Однако пришла пора прощаться, и я, сделав вывод, что полночь уже настала, направился к царевне. Как и было обещано, девки крепко спали, сладко посапывая, входная дверь оказалась незапертой, но до опочивальни я не добрался, ибо вместо Ксюши из темноты избы навстречу мне выскочила моя ключница. Хотя нет, судя по хмурому лицу и встрепанным волосам, сейчас она больше напоминала ведьму, которой некогда была. Впрочем, то дела давние, а сейчас она переквалифицировалась в фею. Это я понял, когда она накинулась на меня с упреками. Мол, не дело мне таковским заниматься. Неспокойно у царевны на сердце, вот она и решила сгоряча таким наградить, а мне бы нет чтоб призадуматься – гоже оно али как, так туда же…

И хорошо, что она подметила странную сонливость сенных девок, которые весь день бездельничали да дремали по углам, а тут сызнова спозаранку убрякались спать, да так крепко, что хоть из пушки пали. Фляжку с медком встряхнула, а в ней булькает, хотя с верхом наливала. Тогда-то и поняла да к Ксении с расспросами пристала – что и как…

Тарахтела фея минуты три, причем без передыха – и как только дыхания хватило, но я все-таки улучил момент, когда она сделает паузу для вдоха, и успел вставить пару слов, честно пояснив, что вовсе даже не собирался заниматься чем-то таким. Просто отказываться сразу было как-то неловко, да и нужных слов, как на грех, не нашлось.

– Я их за тебя сыскала, – буркнула Марья Петровна. – Поведала ей, что таковское больше не на дар походит, но на жертву языческую, потому не надо бы.

– И она отказалась?

– Чай, прислушивается к моим речам, – самодовольно хмыкнула ключница. – Переживала, конечно. Мол, коли слово дадено… Словом, я ее кваском угостила, да она опосля того и уснула.

– Квасок-то из той же бочки, что и медок? – поинтересовался я.

– А тебе, княже, тоже спать-почивать пора, – увильнула она от ответа. – Чай, завтра поутру нам с тобой в путь-дорожку отправляться, так что отоспись получше.

Вот так меня и выгнали, чему я, признаться, был весьма рад…