Текст книги "Витязь на распутье"

Любопытно, что генерал уговаривал сдаться с особым азартом. Может, рассчитывал, что король скостит ему наказание, если он таким вычурным образом поспособствует ослаблению Речи Посполитой, поскольку нас за серьезных соперников он вообще не считал, полагая даже взятие Колывани чистой случайностью – повезло с погодой, вот и все.

Ну да, помню, в свое время мне довелось читать об этом в книжках про Отечественные войны. Что французы, что позже немцы в один голос ссылались на генерала Зиму, воеводу Мороза и прочую русскую зимнюю нечисть. Но я не возражал. Недооценка врагом наших людей и воевод – это просто замечательно, и ей надо радоваться, а не пытаться доказать обратное. Более того, исходя из такого понимания нашей победы мы позже, даже если шведский король откажется выкупить своего опростоволосившегося губернатора, непременно порекомендуем государыне Ливонии все равно проявить благородство и отпустить его в Швецию – нам такие люди, как он, в стане врага весьма сильно пригодятся.

Пусть слушают дяденьку и прут на нас дуром.

Пока же генерал вовсю витийствовал, рассказывая явившимся на переговоры защитникам очередного города, как русские честно соблюдают все свои обещания.

Ему верили – хоть и враг, но все-таки авторитет, – но пока колебались, совещались, время шло. Прибыв под Дерпт, я с прискорбием констатировал, что отстаю от намеченного графика аж на неделю и на свадьбу Дмитрия, которую тот обещал всячески оттянуть, но никак не позже начала Масленицы, мы с Годуновым уже не успеваем, пускай даже понесемся налегке, без обоза.

Хорошо хоть, что финал операции «Зимняя молния» получился удачным, то есть бескровным. Глядя на мощные крепостные стены Дерпта, ставшего Юрьевом, можно было лишь радоваться, что перехват беглецов из-под Пайды удался, иначе не знаю, сколько пришлось положить бы людей при штурме этой твердыни.

Вот почти и все – можно вздохнуть спокойно. Отныне весь водный торговый путь, идущий из Пскова через Эстляндию, в наших руках. Начинался он от Чудского озера, далее по реке Эмбах, на которой и стоит Юрьев, в озеро Вырт… словом, которое с вывертом. Потом из него в устье реки Тянассилма, вверх по течению до другого озера, и далее все реками, реками, реками, пока не настанет черед последней, названной, как и город, Пярну, которая впадает в Балтийское море.

Остались пустяки, и после взятия Юрьева я отправил полусотню ратников, которую доверил Груздю, за Ксенией. Пришла пора забирать мою суженую из монастыря, благо что впереди были лишь Оденпе, что в переводе означает «Медвежья голова», если верить словам Хеллика, да пара городков помельче, которые Мария Владимировна должна была преподнести в дар Дмитрию. Мы не мешкали, буквально через два дня покинув Юрьев. Правда, планировали через день, но и тут образовалась заминка – пришлось учинять суд над стрельцами. Одна троица была повинна в ограблении какого-то местного бюргера, а еще двое – в изнасиловании пары горожанок.

Очень не хотелось отправлять их на плаху, особенно грабителей, которые и прибарахлились-то так себе, тем более что за всех троих просил Засецкий, но закон есть закон. Немного подумав, я отправил вперед Годунова – ни к чему царевичу быть замешанным в казнях, а сам вместе с двумя другими судьями, которыми согласно указу Дмитрия о местностях на военном положении стали Засецкий и Дуров, все-таки вынес смертный приговор, сумев убедить в его необходимости обоих стрелецких командиров.

– Ныне простим, значит, назавтра жди следующего случая, причем похуже, – пояснил я угрюмо глядевшему на меня Темиру.

Что же касается взятия Оденпе, Нейгаузена и крохотного Мариенбурга, то тут тоже все прошло тихо и аккуратно.

Еще денек у меня ушел на выполнение обещания Хеллику. Мы лихим наскоком взяли поместье, из которого так и не вернулась его мать, разоружили его обитателей, после чего, оставив в близлежащей деревне Хеллика, я вывел своих людей из бурга, отправившись дальше. На следующий день в бург вошла стрелецкая полусотня, имеющая приказ осесть в нем. К тому времени в живых там никого не было – местные эстонцы вырезали всех подчистую.

Вообще-то Нейгаузена и Мариенбурга для подарка Дмитрию вполне хватало, но из-за моей заминки с Хелликом Годунов, ушедший с ратниками вперед, по собственной инициативе взял Мариенгаузен, очень уж заманчиво лежавший всего в нескольких верстах от границы с Русью.

Подумав, что бог любит троицу, я махнул рукой – пусть будет, подарим и его. Но на будущее строго-настрого предупредил царевича, чтоб больше ни-ни, поскольку он стал намекать насчет Усвята и Велижа.

– Вначале Усвят с Велижем, а там и на Полоцк глаз положишь, – сказал я.

– А королева ими Дмитрию поклонится, – нашелся Годунов.

– У нас и без того все шито белыми нитками, – мрачно заметил я. – Нет уж, пусть Дмитрий как-нибудь потерпит, а коли ему приспичит, сам их и берет. Лучше давай подумаем о другом…

Прикидывали недолго. По моему раскладу выходило, что, как ни торопись, на свадьбу Дмитрия мы все равно не успеваем. С другой стороны, я твердо нацелился на торжественный въезд царевича в Москву и дальнейшие празднества по этому поводу, а какое может быть веселье и всенародные гулянья в дни Великого поста?

Получалось, следует поторопиться, чтобы успеть до него.

Решили поступить следующим образом. Я выезжаю налегке, прихватив с собой всего сотню гвардейцев, и на всех парах жму в столицу, но появляюсь там тайно, никому не открываясь, за исключением самого Дмитрия, с которым и договариваюсь об организации торжеств по случаю наших громких побед. К тому времени должен подкатить и Федор – согласно моим подсчетам, спустя три дня после меня – но уже с обозами, пленниками, остальными ратниками и, разумеется, с сестрой, которую буквально накануне доставил из монастыря Груздь.

В тот же самый вечер в Мариенгаузен приехали еще двое – Бохин и мой братец. Визит последнего меня слегка удивил. Вообще-то я ожидал лишь дьяка, которому предстояло возглавить посольство королевы Ливонии к императору Руси. Выяснилось, что Александр отпросился у Марии Владимировны попрощаться со мной, поскольку государыня не просто оставила его у себя, но сейчас собирается отправить его во главе посольства в Речь Посполитую, вот он и приехал ко мне, чтобы поблагодарить за все благодеяния и испросить моего благословения.

– Только попроси ее, чтобы она для вящей солидности дала тебе какое-нибудь баронство, – посоветовал я ему.

Братец потупился и залился густым румянцем, скромно вымолвив, что милостью королевы за особые заслуги перед нею уже удостоен титлой герцога Лифляндского.

Так-так. Кажется, я догадываюсь, что это за особые заслуги. Ай да Шурик! Оказывается, не я один такой шустрый.

Сам герцог лишь смущенно краснел и явно не собирался вдаваться в подробности, да я и не собирался его ни о чем расспрашивать, чтоб зря не смущать. Однако в баньке мне бросился в глаза пяток пожелтевших пятнышек на его шее – остатки страстных поцелуев, и последние сомнения отпали – уж очень знакомая манера. Любит кое-кто в порыве страсти кусаться…

Глава 38
Сцена из «Ревизора»

Мы мчались, делая по две сотни верст в день, так что сократить опоздание сумели, хотя все равно прибыли лишь на второй день после венчания Дмитрия – оно прошло в субботу, а мы появились в столице в понедельник, двадцать четвертого февраля.

Бохина я временно разместил в Кологриве. Там же оставил почти всех гвардейцев, взял с собой лишь десяток. Вместе с ними рано поутру я и въехал в город под веселый перезвон колоколов, словно Москва каким-то неведомым образом узнала, что по ее улочкам гордо шествуют герои Прибалтики. Признаться, я удивился, но, как пояснил один из ратников, который был сыном попа и даже имел прозвище Попович, сегодня отмечается большой церковный праздник – день чудесного обретения главы Иоанна Предтечи, отсюда и колокольный звон.

Мне тут же припомнился один из рассказов дядьки. Кажется, он выезжал под Псков тоже именно в этот день – счастливый и полный радостных надежд, и я в очередной раз подивился странному совпадению наших с ним судеб. Правда, сбылось далеко не все, о чем он мечтал, но у меня-то совсем иное дело – основное уже за плечами, так что беспокоиться не о чем.

Все гвардейцы, сопровождавшие меня, были строго-настрого проинструктированы: пока ни о чем никому не рассказывать – рано. С этой же целью – максимальное соблюдение тайны – я, быстренько сполоснув лицо ледяной водой, которую из-за спешки даже не велел подогревать, и переодевшись в кафтан понаряднее, не пошел в царские палаты, а подался на соседнее подворье, к Басманову. Пусть он втихую доложит государю, что я появился. Думается, для встречи со мной Дмитрий, как бы ни был занят всякими забавами и увеселениями, минуту-другую улучит.

Увы, но застать Петра Федоровича в тереме не получилось. Оказывается, государь ныне до обеда затеял игру в снежки, и боярин занят бережением его царственной особы. Послав за ним холопа вместе с Дубцом, чтобы Басманов сразу понял, что к чему, я не стал тратить время даром и… повелел подавать завтрак, – с утра во рту ни маковой росинки.

Дворский, шокированный столь нахальным поведением, в очередной раз попробовал что-то вякнуть, но я ласково заметил, что ныне со мной лучше не спорить, и вообще глупо повиснуть на воротах терема из-за такой пустяковины, как десяток кусков мяса, несколько пирогов и кувшин сбитня. Тот посмотрел на суровые лица стоявших за моей спиной ратников, среди которых наиболее колоритно выглядели Оскорд и Одинец, прикинул, что и впрямь глупо, и расторопная челядь принялась накрывать на стол.

Надо сказать, что боярин подоспел довольно-таки быстро – я даже не успел поесть. И был он не один, а с Дмитрием, который бросил все свои дела и, распорядившись, чтобы продолжали резвиться без него, тоже сорвался на встречу со мной.

Государь оказался ласков, первым делом искренне посетовал, что меня не было на свадебке, которая получилась весьма веселой, и принялся расспрашивать, что и как. Я не спешил вываливать хорошие новости, начав с плохих, и сокрушенно протянул:

– Ты же сам ведаешь, кесарь, что в тех краях черная смерть появилась. Уж больно жалко людишек своих стало – если сейчас на Эстляндию обрушиться, так и они, чего доброго, хворь поганую подхватят.

– Да оно-то понятно, – кивнул несколько помрачневший Дмитрий. – Ты об ином поведай – почто так долго обратно добирался? Коль не вышло, так сразу бы и возвертался – глядишь, и обвенчался бы вместе со мной, в один день.

Я опешил и растерянно уставился на него. Это как же так?! То он мне ставит обязательное условие, что без Эстляндии лучше домой не приходи, и вдруг меняет гнев на милость и соглашается на наше с Ксенией венчание без ничего.

– Нешто я не понимаю, что на все божья воля, – продолжал он, не замечая моего недоуменного лица. – Признаться, я так и помыслил, что успеешь приехать в срок. А там повинился бы передо мной, я простил бы да согласие на венчание дал.

Стало немного обидно. Выходит, все зря? У меня, между прочим, три с половиной десятка человек погибло. Выходит, они тоже понапрасну свою жизнь отдали? Но я тут же взял себя в руки. Ничего не зря. Эстляндия-то наша, изрядный кусок Лифляндии тоже, да и мне теперь виниться ни к чему.

Последнее я даже озвучил вслух, вызвав удивление у Дмитрия, которое, по мере того как я продолжал рассказывать, сменилось на восторженную радость. Не в силах ее сдержать, он кинулся обниматься, после чего засыпал меня вопросами – как и что, – а получая на них ответы, дивился все сильнее.

– Тридцать пять человек погибло?! Всего-то?! – то и дело всплескивал он руками. – Да ты какой-то колдун, коли возмог таковское, да притом еще и людишек сохранил! Нет, ну ты слыхал, Петр Федорович?! Ай да князь, ай да удружил с подарком к свадьбе!

– Еще бы воевал, да пищаль потерял, – счел возможным пошутить я и поправил Дмитрия: – В одном только ты ошибся, государь. Мой титул теперь звучит чуть-чуть длиннее. – И пояснил, что отныне он в моем лице имеет дело со светлейшим герцогом Эстляндским. Да и князь Хворостинин вместе с дьяком Бохиным ныне тоже бароны.

Дмитрий в ответ усмехнулся, иронично заметив, что более Марии Владимировне отдариваться нечем, вот она и награждает всех титлами. К тому же чин думного боярина, который он мне на днях объявит, будет куда как круче.

А вот с соблюдением тайны до прибытия царевича у меня не вышло. Впрочем, этого и следовало ожидать – при столь нетерпеливом характере удержать в секрете такие новости хотя бы пару дней для государя – вещь невозможная в принципе.

Оправдание своему неуемному желанию он нашел мгновенно. Дескать, лучше всего, если послы от королевы явятся в его палаты именно завтра, пока Годунов отсутствует. Если не упоминать имени главнокомандующего вовсе, то окажется, что воевал Эстляндию с Лифляндией исключительно первый воевода Марии Владимировны князь Мак-Альпин да второй воевода – Христиер Зомме, барон Нейшлосский. Тогда маскировка помощи Руси будет куда лучше. Однако, заметив неудовольствие на моем лице, он торопливо поправился, что насчет торжественного въезда царевича в Москву я могу не сомневаться – все будет как положено, но потом.

Что до маскировки, то тут у меня было иное мнение – не думаю, что среди иноземных послов сплошь дурачки с дебилами и недоумками, но спорить не стал. Торжественная встреча обеспечена, а это главное. В остальном же пусть будет так, как хочется Дмитрию.

Получалось, что день отдыха у меня только сегодня, а уже завтра на правах первого воеводы королевы Ливонии придется присутствовать на приеме государем ее послов. Но чтобы не было неожиданностей, я заранее известил Дмитрия о содержании грамотки, в которую Бохин уже вписал названия городов, намеченных в дар государю.

– А Феллин и Юрьев? – недовольно надул он губы.

– Ты же сам говорил, что следует соблюдать осторожность, дабы никто не смог заподозрить Русь и ее государя в излишней корысти, – напомнил я.

Дмитрий не нашелся с ответом и, резко сменив тему, принялся обсуждать порядок почетного въезда в город ливонского посольства. Слушая его, я лишь диву давался – ужас какие сложности.

Однако Власьев, на чьи плечи Дмитрий взвалил всю практическую организацию встречи, невзирая на ограниченность во времени, успел все сделать в лучшем виде. Даже Бохин, долго служивший в Посольском приказе и знающий толк в подобных мероприятиях, довольно покряхтывал, глядя на тот почет, которым нас окружили.

Описывать церемониальные тонкости не стану – неинтересно, тем более что главные события разворачивались непосредственно в Золотой палате (Грановитую готовили для предстоящего пира), где послов уже поджидала собравшаяся в полном составе боярская Дума, а кроме того еще и посланцы короля Сигизмунда, прибывшие от имени своего монарха поздравить Дмитрия с венчанием.

Последних, как я узнал от Басманова, государь вызвал специально. Дескать, после приема послов королевы Ливонии состоится пир, и ему желательно видеть на нем всех иноземных гостей, тем паче тех, кто представляет особу его верного союзника короля Речи Посполитой Жигмонта.

Правда, сей союзник отчего-то до сих пор не признает за Дмитрием его титулы, что весьма обидно. Мог бы хоть в свадебном поздравлении назвать пусть не кесарем, но царем, однако в сторону эти мелочи. В конце концов, они не стоят того, чтобы из-за этих пустяков продолжать ругаться с посланниками Жигмонта – малогоским каштеляном Николаем Олесницким и вщижским старостой Александром Гонсевским.

Эта ругань из-за неправильного титула произошла еще за неделю до свадьбы, во время их первого официального приема государем. А не далее как пару дней назад, в воскресенье (в день свадьбы пира не было, уж очень утомительными были церемония коронации Марины, а потом вторая – самого бракосочетания), произошел новый скандал с участием послов.

Дело в том, что пан Олесницкий потребовал, чтобы места им были выделены за прямым столом, то есть за которым сидит сам государь. Как им ни объясняли, что такое на Руси не принято, они уперлись не на шутку, а потому отказались присутствовать на застолье вообще. Узнав, что послы не прибудут, папашка Марины заявил, что и он в таком случае не может быть на пиру. Очевидно, пан Мнишек рассчитывал надавить этим на Дмитрия, но тот оказался непреклонным, и тестю после такого категоричного заявления не оставалось ничего иного, как покинуть палату.

А в день моего приезда, то есть в понедельник, Мнишек по поручению послов вновь заявился к государю с просьбой уступить и предоставить место за своим столом хотя бы старшему из послов, пану Олесницкому. Его визит состоялся буквально вслед за общением государя со мной, так что Дмитрий на сей раз был склонен уступить, жаждая ответного унижения польского короля, ведь иначе его послы не будут присутствовать на приеме Дмитрием посланцев королевы Ливонии. Именно потому, на мой взгляд, им и удалось прийти к следующему компромиссу: завтра, ибо сегодня поздно что-либо менять, стол у старшего из послов малогоского каштеляна Николая Олесницкого все равно будет особый, однако вплотную придвинутый к царскому.

Хорошенький сюрпризец перед пиром приготовил им государь, ничего не скажешь.

Поначалу все было нормально. Сам дьяк Власьев во всеуслышание объявил, что послы королевы Ливонии челом бьют великому государю Дмитрию Иоанновичу, кесарю, великому князю всея Руси и всех татарских царств и иных подчиненных Московскому царству государств государю, царю и обладателю.

Затем вперед выступил дьяк Бохин, являющийся главой посольства, и от лица Марии Владимировны известил Дмитрия, что королева Ливонии посылает ему самые горячие поздравления, изъявляет сестринскую любовь и желает всяческого счастья великому государю… Далее цитировать не стану, ибо остальное уже было ранее изложено Власьевым.

Краем глаза глянув на послов, я заметил легкие усмешки на их лицах. Вначале не понял, но потом догадался – ребятки решили, что Дмитрий устроил им нечто вроде показательного урока, как надо к нему обращаться. Причем в погоне за этой целью он, как послы, очевидно, посчитали, не погнушался пойти на откровенный подлог, подставив какую-то мифическую королеву Ливонии, хотя всем известно, что на самом деле правят в тех местах шведский Карл и польский Сигизмунд.

Ишь ты! Выходит, когда надо, тайну государь хранить умеет.

Дмитрий тем временем принял грамоту, переданную ему Бохиным через Власьева, милостиво подпустил к своей руке новоявленного барона Нарвского и снял с себя корону в знак, что он желает говорить с послами. После стандартных вопросов о здоровье его трехродной сестрицы, которые он задавал крайне неспешно, смакуя долгожданный миг и то и дело косясь на поляков, государь осведомился, какие еще поручения дадены королевой.

Вот тут-то и началось, ибо дошел черед до второй грамотки, в которой Мария Владимировна, ведая, сколь радушен и заботлив непобедимый кесарь и государь всея Руси, просит принять ее вместе со всем ливонским народом в русское подданство.

– А много ли градов в ее королевстве? – осведомился Дмитрий, и Бохин принялся перечислять.

По мере того как он говорил, лица послов вытягивались от удивления. Но это было до того, как речь зашла о городах, которые ранее принадлежали Речи Посполитой. Едва же дьяк добрался в своем перечне до Феллина, Юрьева и прочих градов, ныне принадлежащих Марии Владимировне, пан Олесницкий, в точности как городничий в заключительной сцене «Ревизора», застыл в виде столба, с распростертыми руками и закинутой назад головою, а Гонсевский… Вначале он решил, что ослышался, и воззрился на нас наподобие Земляники из той же заключительной сцены, наклонивши голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивался. Затем он сменил позу на почтмейстерскую, превратившись в вопросительный знак, только обращенный не к зрителям, а к своему старшему коллеге.

Когда же дошел черед до городов, которыми королева в качестве свадебного подарка кланяется государю всея Русии, и прозвучали названия Нейгаузена, Мариенбурга и Мариенгаузена, они резко, причем одновременно, словно по команде, сменили позы, став Бобчинским и Добчинским «с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами».

Надо сказать, что и ряд других гостей, включая бояр из Думы, хорошо вписались в эту картину, оставаясь просто столбами.

Правда, «почти полторы минуты», как рекомендовал Гоголь, окаменевшая группа не продержалась, придя в движение значительно раньше. Издав какой-то загадочный нечленораздельный звук – то ли карканье, то ли хрюканье, Олесницкий, ломая все установленные правила приличия, выступил вперед и потребовал объяснений от Дмитрия. Мол, с каких пор не известная никому королева самым нахальным образом раздаривает города, принадлежащие Речи Посполитой и ее королю.

Дмитрий в ответ недоуменно пожал плечами и протянул руку в сторону послов Ливонии.

– У меня-то почто вопрошаешь? Эвон у кого допытываться надобно. – И, повернувшись к Бохину, осведомился: – А поведай-ка, барон Нарвский, откель у королевны взялось в одночасье столь превеликое множество градов, что она их дарить учала, и нет ли в том какого подвоха. – И он тут же пояснил вопрос: – Я к тому, что не выйдет ли худа, ежели я их приму от нее, ибо вроде как совсем недавно они, по словесам ясновельможного пана Олесницкого, принадлежали Речи Посполитой.

Новоиспеченный барон надменно вскинул голову и уверенно произнес:

– Грады сии с недавних пор ее, а потому она считает себя вправе раздаривать их кому пожелает. Что же касаемо слов ясновельможного пана посла, то мы не отрицаем, что некогда земли, на которых они лежат, и впрямь принадлежали Речи Посполитой, а до того свеям, а еще ранее Руси, а до нее ими владел Ливонский орден и епископ Дерпта, а до них там сызнова были владения Руси, а еще ранее – никому не ведомо. Потому, исходя из всего сказанного, Мария Володимеровна и порешила передать их самому раннему владельцу, соблюдя и вежество, но вместе с тем и справедливость.

Дмитрий пытливо посмотрел на меня и благодарно кивнул, поняв, кто помогал готовить ответ Бохину. Ну да, действительно, моя работа. Еще вчера, пока парился, в голову пришла мысль, что было бы неплохо заранее заготовить ответы на вопросы поляков, если таковые последуют, чтобы не так уж явно виднелся русский волчий хвост из заячьей норы. Студенческая привычка, знаете ли – шпаргалка никогда не помешает. О чем они могут спросить, я примерно представлял, как выкрутиться – нашел и тут же набросал на бумаге.

– Я стока не выучу, – перепугался Бохин, когда я сунул ему в руки свои листы.

– А учить и не надо, – успокоил я его. – Уразумей только суть. Отвечать же можешь своими словами, лишь бы они по смыслу сходились с моими.

Он и отвечал, хладнокровно парировав вопрос, почему Мария Владимировна поначалу не отправила, как водится, посольство к королю Сигизмунду, дабы решить спорные вопросы мирным путем, а действовала столь варварски.

– А потому, ясновельможный пан посол, что замирья с Речью Посполитой муж ея, усопший король Ливонии Арцимагнус Крестьянинович[133]133
  Так именовали на Руси датского принца Магнуса.


[Закрыть], в свое время не заключал, вот и выходит, что война у нас с вами идет давным-давно, ажно тридцать пять годков.

– Какая война?! – возмутился Гонсевский. – О ней уж давно забыли!

– Не забыли, – степенно поправил дьяк. – Утихла она – это да. Так ведь в войне всякое случается. Тута яко у костра – вроде бы гаснет, вроде бы и вовсе язычков у пламени не видать, ан угольки-то рдеют, и, ежели хворосту на них подкинуть, он сызнова разъярится. Хотя словцо ты верное молвил, ясновельможный пан. И впрямь, сколь можно?! Опять же и людишки мирные излиха страдают. Давно пора нам угли те кровавые водицей студеной залить да замирье подписать.

– Замирье? – растерянно уставился на Бохина Олесницкий.

– Ну да, – кивнул Бохин и, приосанившись, нахально заявил: – Наша королевна Мария Володимеровна, исполнившись христианского смирения и кротости, согласна на прекращение войны и подписание мирного уговора, оставив за собой взятое. А уж прочее – остатняя часть Лифляндии – пущай будет у вашего короля Жигмонта. Но о том речь перед вашим королем и сеймом поведут послы ливонские, кои уже убыли к нему, а мне более добавить нечего.

Послы вновь переглянулись, и Олесницкий задал следующий вопрос:

– А могу я узнать, откуда у королевы появились в столь великом числе оружные людишки?

Спрашивал-то он у дьяка, но смотрел при этом в сторону Дмитрия, и во взгляде явно сквозило обвинение. Непобедимый кесарь оставался спокойным, однако щеки его слегка зарумянились. Но Бохин и тут не сплоховал:

– Будучи трехродной сестрицей государя всея Руси, непобедимого кесаря и… – снова принялся он за обстоятельный перечень титулов Дмитрия.

Посол, кисло сморщившись, словно только что съел лимон, терпеливо слушал. Дьяк не торопился:

– Наша королева, да будет известно ясновельможным панам, единственная родственница непобедимого кесаря по батюшкиной линии, ибо… – И Бохин начал степенно пояснять родословную Марии Владимировны. Лишь после этого он перешел к существу дела: – А потому попросила она непобедимого кесаря дати ей рати, чтоб возвернуть себе мужнее наследство. Государь же, радея к кроткой вдовице, сказывал тако. Мол, свои войска дати не могу, ибо меж мною и королем свейским Карлой замирье, но охочих людишек нанять дозволяю и препони чинить не стану. Помнится, что и в твоей державе, ясновельможный пан, тако же водится, потому…

– Мою державу оставим пока в покое, – резко перебил его Олесницкий. – Ты не ответил.

– Так я и сказываю, – невозмутимо продолжил дьяк. – Сыскалось до тысячи охочих людишек, вот они и…

– Сколько?! – завопил посол, возмущенный столь откровенной ложью. – И ты, барон, хочешь сказать, что всего тысяча людей взяла все эти города?! И что же, ныне они по десятку на город твоей королевой распределены? Не мало ли?

– Поболе, – возразил Бохин. – Потому как государь непобедимый кесарь даровал своей сестрице по ее просьбишке стрельцов…

– Ах, все-таки даровал стрельцов, – перебил Олесницкий и, повернувшись к Дмитрию, горько заметил, причем уже без всяких дипломатических вывертов: – Стало быть, вот каков ответ на дружбу нашего короля. Одной рукой вы пишете о любви и согласии меж нашими государствами, а другой втайне подсобляете его ворогам.

– Неприлично монархам, сидя на троне, даже слушать таковские речи, тем паче оправдываться, однако король польский и впрямь оказал мне кое-какие услуги, и токмо поэтому я отвечу, – отчеканил Дмитрий, гордо вскинув голову. – Господь заповедал подсоблять людям по мере сил, а уж коли речь идет о единственной оставшейся в живых сестрице – тем паче. К тому же я памятаю о дружбе с Жигмонтом, вот и порешил подсобить ему.

– Подсобить?! – ахнул не выдержавший Гонсевский.

– Да, подсобить, – твердо ответил Дмитрий. – Ибо Мария Володимеровна вознамерилась отняти грады, кои принадлежат ей по праву мужнего наследства, у свейского Карлы. Я почел сие доброй услугой нашему другу и союзнику польскому королю. Да и в грамотке своей она указала, что просит стрельцов не для того, чтоб ратиться, но токмо чтоб укрепиться во взятых ее людишками градах. А тот полк, что воевал, тут и я могу пред иконами поклясться, вовсе не мой, но моего подданного, царевича Федора Борисовича Годунова.

– Это один, – уточнил Олесницкий. – А прочие?

– А не было прочих. – И по губам Дмитрия скользнула насмешливая улыбка.

Поляки оторопели, уставившись на государя и переваривая сказанное. Затем они переглянулись. Ну да, загадка. Получалось, то ли царь нахально врет им, но уж больно твердый и уверенный тон для лжи, то ли говорит правду, но тогда…

– Это немыслимо – взять всю Эстляндию и часть Лифляндии токмо одним-единственным полком, – выпалил Олесницкий. – Тогда уж сделай милость, поведай, где ж она выискала такого воеводу, который со столь ничтожным количеством сумел овладеть многими каменными твердынями?! Мне б хоть одним глазком на него взглянуть – я б и то счастлив был.

– И впрямь неслыханное дело, – охотно подтвердил Дмитрий. – Вот потому ныне и мыслится мне, что тут непременно сказалась воля всевышнего, ибо без благословения божьего такого никто бы не возмог. А как уж воеводы исхитрились, о том лучше всего вопросить у наипервейшего из них, князя Мак-Альпина, герцога Эстляндского, кой ныне в посольстве состоит. – И он, кривя губы, иронично продолжил: – Мыслю, можешь без боязни не токмо одним, но и двумя очами на него подивиться, чтоб тебе вдвойне счастьица прибавилось.

Взгляды присутствующих тут же обратились в мою сторону. Признаться честно, от их обилия мне сразу стало как-то не по себе. Однако Олесницкий вопрошать не торопился – он лишь смотрел на меня, причем в глазах его появилось какое-то странное выражение. Полное впечатление, что он меня оценивал, прикидывая, как и что. Мог ли я овладеть городами? Нет, он явно думал совсем о другом. Спросить бы, так ведь не ответит.

Но пауза затягивалась, и я решил прервать ее, но пояснять стал не ясновельможным панам – еще чего, слишком много чести, – а Дмитрию:

– Вои у меня справные, государь, вот и одолел. А что до того, кому какой град принадлежит, так ведь карт у меня не имелось, вот и разошелся. Опять же и говор – что ляшский, что свейский – мне вовсе не ведом.

– Но потом-то неужто ты не вызнал, кому принадлежит часть градов, что ты взял? – не выдержал Олесницкий.

– Вызнал, – кивнул я, повернув голову в его сторону. – Конечно, вызнал. Вот только гонцы, отправленные к королеве по случаю очередной победы, к тому времени были уже далеко и вернуть их я не успевал. К тому же дело воеводы – брать грады, а не сдавать их, а уж кому они принадлежат и прочее, решать королям да императорам. – И я отвесил низкий поясной поклон Дмитрию. – Как надумает непобедимый кесарь в дружеском согласии с моей королевой, так оно и будет.

– Судя по твоим словам, князь, получается, что ты вовсе не упреждал ее? – мрачно спросил Олесницкий.

– Отчего же. – Я снова простодушно улыбнулся. – После, конечно, известил ее и повинился, но королева поведала, что так даже лучше, ибо Лифляндия тоже ее вотчина по праву наследования. Потому будет только справедливо, если она сразу возьмет себе от нее небольшую часть, а от остального откажется, милостиво подарив оное королю Речи Посполитой, дабы меж вашими державами воцарились мир и согласие.

И опять пауза. Послы переваривали мою наглость, не находя достойного ответа. Затем Олесницкий глухо выразил свои сомнения в том, что, услыхав про такой милостивый подарок, его король пойдет на замирье. В ответ я равнодушно пожал плечами, давая понять, что это не мое дело.