Текст книги "Агенты Берии в руководстве гестапо"

Кстати, это может свидетельствовать и о том, что недавно созданная политическая разведка СД работала еще совсем по-детски. Если не знала, например, что в Советском Союзе существуют рубли двух типов, «золотые», то бишь конвертируемые, валютные, и «деревянные». И что «золотые» рубли внутри страны хождения не имеют – с ними агент засыпался бы и без переписи номеров. Принимали их только в «Торгсине» (магазинах для торговли с иностранцами), где персонал был напрямую связан с «органами».

Ну а Тухачевский 11 мая 1937 г. был снят с должности, а 11 июня осужден и расстрелян вместе с «сообщниками» – Якиром, Уборевичем, Корком, Эйдеманом, Медведевым, Путной, Фельдманом, Примаковым. И перед смертью маршал вряд ли подозревал, что к его судьбе имеют какоето отношение начальник гестапо Мюллер и белый генерал Скоблин. Который в это время уже готовил еще одну операцию. Тоже связанную с началом установления контактов советских и германских спецслужб.

Небезынтересно отметить, что в белой эмиграции незаурядные детективные способности проявил Антон Иванович Деникин. В отличие от большинства соратников по Белому движению, любая тайна которых оказывалась видной за версту, он показал себя отличным конспиратором. И если мы многое теперь знаем о «врангелевской», «савинковской», «кутеповской» организациях, то о «деникинской» (она же – комитет Мельгунова) сведений почти не сохранилось. Разговоров на темы ее деятельности Деникин никогда не вел, а все записи своевременно уничтожались. Кроме того, на основании косвенных доводов и систематизации фактов он еще в 1926 г. четко определил, что якобы существовавшая в России обширная подпольная организация «Трест», с которой связался Кутепов, является провокацией ОГПУ. А с 1927 г. пришел к выводу, что на советскую разведку работает Скоблин. Правда, неоднократные предупреждения об этом, высказываемые Кутепову, Миллеру и другим деятелям, не дали практических результатов. Прямых доказательств у Деникина не было, а косвенные заключения и логические выводы воспринимались как излишняя подозрительность старого перестраховщика. Однако самому Антону Ивановичу его подозрения спасли жизнь. Плюс – счастливое стечение обстоятельств…

Семья Деникиных, как и многие тогдашние парижане, проводила лето и начало осени в деревне – не только из соображений отдыха, но и более дешевой жизни. В 1937 г. генерал вернулся в Париж раньше своих близких из-за юбилейных торжеств в честь 20-летия Корниловского полка. А попутно решил к приезду жены и дочери привести в порядок квартиру. На следующий день после празднества, 20 сентября, к нему домой внезапно явился Скоблин и предложил отвезти его в деревню за семьей на своей машине. Деникин отказался от его услуг. Скоблин принялся настаивать, и чем дальше, тем упорнее, уже переходя границы светских приличий.

Видимо, предусматривался и силовой вариант – как потом выяснилось, в машине Скоблина ждали двое незнакомцев. Но тут неожиданно пришел здоровенный казачина, с которым Деникин договорился о натирании полов и расстановке мебели. И Скоблин поспешил удалиться. В последующие дни он еще дважды подкатывался насчет поездки на автомобиле – готов был в деревню отвезти, зазывал прокатиться в Брюссель на торжества тамошних корниловцев. Но теперь он навязывался в менее опасной обстановке и оба раза получал отказ.

А 22 сентября около 12 часов генерал Миллер ушел из канцелярии РОВС на деловую встречу – и исчез. В 12.50 один из свидетелей видел его вместе со Скоблиным и неизвестным мужчиной на бульваре Монморанси возле пустого здания, купленного советским посольством под школу для детей своих служащих. Скоблин приглашал Миллера войти в этот дом. Через 10 минут туда подрулил закрытый грузовик с дипломатическими номерами. Около 16 часов та же машина появилась на пристани в Гавре и остановилась возле парохода «Мария Ульянова». На судно погрузили большой деревянный ящик с печатями дипломатической почты, а потом «Мария Ульянова», не успев даже закончить разгрузку, неожиданно для портовых властей вышла в море – капитан сообщил лишь, что получил радиограмму с приказом срочно вернуться в Ленинград.

Но, как оказалось, Миллер все же опасался подвоха и оставил своему помощнику генералу П.В. Кусонскому запечатанное письмо, которое надлежало вскрыть, если он не возвратится в канцелярию. Оно гласило: «У меня сегодня встреча в половине первого с генералом Скоблиным на углу улицы Жасмен и улицы Раффэ, и он должен пойти со мною на свидание с одним немецким офицером, военным атташе при лимитрофных государствах Штроманом, и с господином Вернером, причисленным к здешнему посольству. Оба они хорошо говорят по-русски. Свидание устроено по личной инициативе Скоблина. Может быть, это ловушка, и на всякий случай я оставляю эту записку».

Вот только Кусонский проявил себя далеко не лучшим образом – он забыл про письмо, и вскрыл его лишь в 23 часа, когда жена Миллера хватилась мужа и забила тревогу. А потом он и вызванный им заместитель председателя РОВС адмирал Кедров допустили вторую промашку: решили до поры до времени «не паниковать», не будоражить подчиненных, а сперва выяснить все обстоятельства и переговорить со Скоблиным. За ним послали дежурного офицера – которого тоже о положении вещей не информировали. В час ночи он привез Скоблина в канцелярию. Здесь «Фермер» сначала вообще отрицал факт встречи с Миллером. Когда ему предъявили письмо, он невольно выдал себя, изменившись в лице, но продолжал отказываться. Кусонский и Кедров решили сдать его в полицию. Однако перед этим им понадобилось посовещаться между собой с глазу на глаз. И как только они оставили Скоблина одного, он вышел из кабинета, спокойно миновал приемную, где находились дежурный офицер и жена Кедрова – они были не в курсе дела и не пытались его задержать. Уходит, значит, так надо. И он проследовал на лестницу.

А когда спохватились, ринулись в погоню – его уже и след простыл. Бегали, искали – вроде далеко уйти он не мог. Скоблин как в воду канул! Что было совершенно не трудно. Квартира этажом выше принадлежала бывшему промышленнику С.Н. Третьякову, который тоже являлся советским агентом. Скоблин у него пересидел суету, и поминай как звали… Как установила полиция, этой ночью Скоблина видели еще дважды. В 4 часа утра с ним разговаривал сторож гаража, где работал муж его сестры. Не застав родственника, он ушел. А в 4.15 в Нейи разбудил жену одного офицера и занял у нее 200 франков «до завтра» под предлогом потери бумажника. И пропал уже окончательно.

При обыске в доме Скоблина и его супруги было найдено вполне достаточно доказательств для ареста Плевицкой по обвинению в шпионаже – в частности, ключом для шифров служила у них семейная Библия. От НКВД в похищении, по-видимому, участвовали Арнольд и Лидия Грозовские, он – работавший под легальной «крышей» посольства, она – числившаяся секретарем торгпредства. Грозовский сразу после операции выехал в Москву. А его жена оказалась замешанной еще в одной акции, убийстве в Швейцарии невозвращенца Рейсса. Дипломатическим иммунитетом она не обладала и была арестована. У полиции имелись в ее отношении подозрения и по делу Миллера. Но ее выпустили под залог, запретив до окончания следствия покидать Париж. Да только подчиняться этому запрету она не стала. В один прекрасный день выехала в автомобиле прогуляться по городу, добралась до пустынного шоссе и дала газ, а мощный двигатель позволил ей оторваться от сопровождающей полицейской машины и скрыться…

Собственно, доказательств для дипломатического скандала у французских властей хватало. Но Советский Союз все еще рассматривался как потенциальный союзник против Гитлера, и все спустили на тормозах. Трагедия Миллера разве что спасла жизнь невозвращенцу Бармину и отсрочила убийство невозвращенца Кривицкого. Как раз в это время готовились операции по их устранению, но после похищения генерала в МИД Франции был вызван советский поверенный в делах Гиршфельд, и ему неофициально намекнули, что общественность возмущена, и если на французской территории чекистам вздумается повторять такие вещи, это приведет к разрыву дипломатических отношений. А дело о похищении Миллера свели к персональной вине Скоблина и Плевицкой, которой и пришлось отдуваться за все. Суд, открывшийся 5 декабря 1938 г., полностью доказал вину певицы во многих преступлениях, в том числе и соучастие в похищении Кутепова и Миллера. Она получила 20 лет каторги и вскоре умерла в тюрьме.

Для эмигрантских исследователей так и осталось загадкой, зачем же чекистам понадобилось тратить колоссальные силы и средства на попытку захвата 65-летнего Деникина и захват 70-летнего Миллера, уже не представлявших реальной угрозы для советской власти? Ответ на этот вопрос напрямую связан с делом Тухачевского. Поскольку в прошлой операции Гитлер сделал выбор, предупредив Сталина, был сделан вывод о возможности контактов. И чтобы повлиять на позицию фюрера, более определенно нацелить ее к удару на запад, а не на восток, советские спецслужбы решили сделать нацистским коллегам «подарок» – превратить в прогерманскую «пятую колонну» во Франции русскую эмиграцию (заодно и нашпигованную собственной агентурой). Но этому мешали, во-первых, позиция Миллера, хоть и прибалтийского немца, но горячего патриота России, а во-вторых, антифашистская деятельность Деникина, который как раз в это время в лекциях и брошюрах активно предостерегал русских изгнанников от сотрудничества с нацистами.

Но этот план удался лишь отчасти. Как и рассчитывалось, председателем РОВС вместо Миллера стал прогермански ориентированный генерал Ф.Ф. Абрамов, однако вскоре он вынужден был покинуть этот пост из-за крупного скандала – агентом НКВД оказался его сын. А потом РОВС окончательно распался. Впрочем, если бы даже этого не произошло, проект все равно был нереальным, так как сам эмигрантский контингент совершенно не годился для подрывной и террористической работы – насколько никудышными конспираторами и подпольщиками являлись белогвардейцы, нетрудно понять из всего изложенного выше.

О Скоблине имелись сведения, что он пробрался в Испанию, где шла гражданская война, и объявился в расположении республиканцев. Где и сообщил о себе действовавшим там советским чекистам, понадеявшись на их покровительство и новое применение своим талантам. Но его предпочли сразу же ликвидировать как фигуру уже не нужную и способную скомпрометировать русскую разведку. Правда, нельзя исключать и версию, что он попытался найти убежище у других своих хозяев – немецких. И с тем же конечным результатом. Во всяком случае, известно, что сразу после германской оккупации Парижа гестапо арестовало и расстреляло С.Н. Третьякова, работавшего в контакте со Скоблиным.

Спецслужбы бьют «по своим»

Портрет Мюллера в описываемое время приводит Шелленберг: он был «сухим и скупым на слова, которые он произносил к тому же с сильным баварским акцентом», низкорослый, приземистый, «с угловатым крестьянским черепом, узкими, крепко сжатыми губами и насквозь пронизывающими карими глазами, которые почти всегда были полуприкрыты постоянно мигающими веками… особенно неприятно подействовал на меня вид его массивных широких рук с толстыми узловатыми пальцами».

Вообще же в отношении видных деятелей Третьего рейха можно отметить парадокс. Все они, как водится, старательно прятали свои личные грехи. Пытались творить их подальше от людских глаз, скрытничали, обзаводились для этого загородными виллами и другими убежищами. Тем не менее, о них известно все. Правда всплывала через слежку друг за другом, через секретные досье, копившиеся в СД и гестапо. Поэтому мы знаем, что Геринг прочно сидел на наркотиках, Лей был алкоголиком, Геббельс в своем поместье одну за другой «приходовал» киноактрис, за что получил прозвище «бабельсбергского бычка», что Функ был гомосексуалистом, а Тербовен, став наместником Норвегии, устраивал пьяные оргии, во время которых его секретарши ездили на велосипедах по залу, попутно освобождаясь от обмундирования…

А вот Мюллер был всегда на виду. Никогда не прятался – почти постоянно на людях. Но о его личной жизни, слабостях, пристрастиях не известно ничегошеньки! Хотя и за ним тщательно наблюдали враги и конкуренты. Этого аспекта никогда не упускал Гейдрих, потом добавился Шелленберг, подслеживал за шефом Майзингер. И – ничего. Все, что мы знаем, не выходило за рамки приличий обычного «среднего» немца. Выпить он любил, но головы при этом не терял и алкоголиком не был. Предпочитал простую водку. Курил дешевые сигареты, иногда баловал себя сигарами, тоже самых дешевых сортов. Оставался старым холостяком. Но не был ни импотентом, ни гомосексуалистом – такое его крестьянской натуре вообще претило. Когда Гейдрих во время «оттягиваний» по злачным местам брал его в качестве компаньона, бывало, что и Мюллер развлекался с кем-нибудь из дамочек. Однако каких-либо постоянных приятельниц он не имел.

О причинах мы можем только догадываться. То ли за этим стояла какая-то давняя любовная драма. То ли так вышло случайно – сперва не нашлось подходящей женщины, а потом не до того стало. То ли он пришел к выводу, что отсутствие прочных житейских связей делает его менее уязвимым. Может, в глубине души сомневался в прочности нацистского режима и считал, что в таких условиях целесообразно заботиться только о себе, не обременяя себя лишней «обузой»? Истинного ответа на эти вопросы мы не узнаем никогда. А для всех окружающих он всецело связал себя с работой. Нередко дневал и ночевал у себя на Принц-Альбрехтштрассе, и все сослуживцы и начальство привыкли к этому. Его фигуру и не мыслили в отрыве от работы, он получил прозвище «Мюллер-гестапо».

Как ни удивительно, никто даже не интересовался его боевым прошлым. Хотя летчики были у нацистов в чести. Этим хвастались Геринг, Гесс, а Гейдрих очень гордился, научившись водить самолет. Во время войны он специально ездил в Норвегию, чтобы совершить несколько боевых вылетов и получить причитающуюся награду. За Мюллером подобного не замечалось. Он никогда не хвалился прежними подвигами. И вообще о прошлом не распространялся. Был человеком «в себе». А другим, получалось так, никакого дела не было до его личности. Точнее – его, пожалуй, и не представляли в качестве «личности».

Наверное, во многом авторы таких оценок ошибались. Ведь о чем-то он думал кроме дел, которые приходилось вести. Какие-то личные планы вынашивал. Какие-то мечты… И многие его высказывания выдают в нем человека довольно начитанного. То есть какой-то досуг у него был и посвящался не только бутылке «кюммеля». Но «крестьянская» внешность и нарочито грубоватые манеры сбивали с толку разных интеллектуалов, вроде Шелленберга. Они побаивались, но и презирали Мюллера. Наверное, даже и не представляли, что этот неотесанный мужлан может о чемто думать и мечтать. Везет свою грязную работу – ну и везет, большего от таких ожидать не приходится. Примерно так же «тонкая публика» относилась к нему во время его полицейской службы в Мюнхене – грязный «мусор»… Впрочем, он отвечал ей не меньшим презрением. По словам Шелленберга, «хотя он и проложил себе дорогу к вершине власти, он никак не мог забыть своего происхождения. Однажды он сказал мне с присущим ему грубым баварским акцентом: «Всех этих интеллигентов нужно загнать в угольную шахту и взорвать!»

Если мог, Мюллер мстил тем, кто относился к нему свысока. Например, очень хорошо развлекся, подбросив Гейдриху материал о встрече Шелленберга с его женой. А потом они оба развлеклись. Неизвестно, вправду ли Гейдрих приревновал или просто решил поиздеваться над подчиненным, но он взял Мюллера и пригласил Шелленберга в турне по кабакам. И в одном из них объявил, будто дал ему яд, потребовав во всем признаться, за что обещалось противоядие. Шелленберг так испугался, что даже во время написания мемуаров верил, что яд ему дали всерьез (а потом, в тот же бокал плеснули «противоядие» – мартини). Надо думать, Мюллер при этом потешался от души.

Сфера деятельности гестапо постепенно расширялась. В «Гитлерюгенде» разразилось несколько скандалов о гомосексуализме, и в ведение гестапо передали «расследование дел, связанных с нарушением норм нравственности». Летом 1937 г. в подчинение Мюллера вошла пограничная стража. Это понадобилось не только для контроля за проникновением «врагов рейха», но и для организации провокаций на границах Австрии, Чехословакии, Польши, засылки туда боевиков, диверсантов, связи с «пятыми колоннами» в соседних странах. А приказом министра внутренних дел Фрика от 25 января 1938 г. гестапо получило право осуществлять «превентивное интернирование» в концлагеря само, без санкции министерства. Разрабатывалась новая техника, создавались лаборатории, технические отделы и институты гестапо и СД.

Появлялись новые методы разведки и контрразведки, в том числе «экзотические». В частности, по инициативе Гейдриха возник знаменитый «Салон Китти». В некоторых источниках его изображают откровенным публичным домом, но на самом деле «Салон Китти» являлся «домом свиданий». То бишь, по сути, публичным домом, но шикарным и пристойно завуалированным. Через Небе в разных городах Европы сюда навербовали не обычных девиц легкого поведения, а самых дорогих и изысканных куртизанок. И, как пишет Шелленберг, «довольно большое количество женщин из высших кругов германского общества также более чем охотно изъявили желание служить своей родине подобным образом». Бар, ресторан, комнаты свиданий были оборудованы устройствами для звукозаписи и фотосъемки, а слух о «хорошем заведении» распространили среди дипломатов. Сюда захаживал даже Риббентроп, не подозревая, что в этом доме контролируется каждый шаг и каждое слово посетителей. Но Мюллеру в салоне было появляться запрещено. Сочли, что он со своей «грубой натурой» может здесь наломать дров и все испортить. Поэтому организацией и эксплуатацией столь «тонкого» инструмента, как дипломатический бордель, занимались исключительно интеллигенты – Шелленберг и Небе.

Дело Тухачевского, как уже отмечалось, послужило своего рода «приглашением к танцу» от советских спецслужб – германским. И если пакт Молотова – Риббентропа в августе 1939 г. стал для западных политиков полнейшей неожиданностью, то в действительности первые контакты Москвы и Гитлера начались гораздо раньше. Г. Хильгер, сотрудник германского посольства в Москве, подтверждает в своих записках, что «оба государства шли навстречу друг другу весьма постепенно». Уже в 1937 г., после того, как «лакмусовая бумажка» сработала, в обстановке глубочайшей секретности прошли переговоры, которые вел полпред СССР в Германии К.К. Юренев, его приняли в личной резиденции фюрера Берхтесгадене. Какие-то переговоры велись и через торгпреда в Германии и Швеции Д.В. Канделаки, встречавшегося с нацистским руководством «вне рамок официальных государственных отношений» – в качестве личного посланца Сталина. О чем шла речь на этих встречах, какие договоренности были достигнуты, навсегда осталось тайной. Оба посланца погибли в репрессиях 1938 года.

Со стороны Советского Союза предпринимались и другие шаги к сближению. Например, в репрессивных кампаниях 1937–1938 гг. были уничтожены все руководители компартии Германии, нашедшие убежище в СССР и продолжавшие по инерции нацеливаться на «борьбу с фашизмом». Гитлеру не могла не импонировать и другая сторона тогдашних чисток в советском руководстве – ведь уничтожалось поколение «старых большевиков», а оно в значительной доле состояло из евреев. Фактически в кремлевском окружении остались только такие представители этой нации, кто готов был демонстративно отказаться от своей этнической принадлежности, вроде Кагановича или Мехлиса, заявлявшего: «Я не еврей, я коммунист». А в сентябре 1937 г. Политбюро вдруг приняло решение, строго запрещавшее своей разведке засылать агентов в Германию и создавать там агентурные сети, причем решение было почти немотивированным, якобы из опасения «провокаций». Была приостановлена и заброска групп, готовившихся к работе в других странах, но нацеленных на разведку против Германии – так была «заморожена» на полгода операция с засылкой в Бельгию Леопольда Треппера.

А со стороны Германии был сделан ответный «реверанс». Транзитом через ее территорию – во Францию, а оттуда в Испанию, ехало много советских военных специалистов: летчиков, танкистов, командиров других родов войск. Ехали под чужими фамилиями, с вымышленными легендами. Но профессиональными разведчиками они не были, а конспирации учились наскоро. В штатских костюмах европейского покроя люди, привыкшие к сапогам и гимнастеркам, чувствовали себя неуютно, языки знали плохо, и их зачастую было видно за версту. При массовой засылке у некоторых оказались неверно оформленными документы. И несколько десятков таких военных было в 1936–1937 гг. арестовано германской полицией и попало в гестапо. Так что Мюллер в этот период близко познакомился с русскими. Причем не с европейской «интернациональной» агентурой, завербованной русскими, а с самыми настоящими «советскими», с обычными строевыми офицерами. И, судя по всему, они оставили у него благоприятное впечатление. Но в начале 1938 г. в ходе каких-то тайных договоренностей, достигнутых на дипломатическом уровне, гестапо выпустило их, и они были возвращены Советскому Союзу.

В 1937 г. обозначилось еще одно поле для советско-германских контактов. Дело в том, что игры спецслужб – вещь сложная и неоднозначная, связанная с внешней политикой государств. А она тоже бывает далеко не «линейной», разные державы в различных регионах преследуют свои цели. И если в Испании советская и нацистская разведка активно боролись друг против друга, то в Китае они… стали союзницами. Против… Японии. Узел международных противоречий там вообще завязался сложнейший. Еще раз напомню, что японцы в ходе Первой мировой войны захватили германские колонии и концессии в Китае, в частности – крепость и крупный порт Циндао (его называли то немецким Гонконгом, то немецким Порт-Артуром). Однако США и Англии усиление японского влияния в Китае очень не понравилось, и на Вашингтонской конференции в 1922 г. они провозгласили политику «открытых дверей», лишавшую Токио всех приобретений. Теоретически всем державам предоставлялись равные возможности, но практически Япония конкурировать с американцами на равных не могла.

В 1924–1925 гг. в Китае началась революция и гражданская война под национальными и «антиимпериалистическими» лозунгами, то есть нацеленная против политики западных держав, превративших страну в свою полуколонию. Сперва СССР поддержал революционную партию Гоминьдан, но после ссоры Чан Кайши с коммунистами объявил его врагом. А Япония подыгрывала противникам Чан Кайши. В 1931 г. она произвела прямое вторжение, захватила Маньчжурию, свергла там своего прежнего ставленника Чжан Сюэляна и организовала марионеточную империю Маньчжоу-го. Причем международная реакция на акт агрессии была более чем сдержанной. По той же причине, по которой мировые державы смотрели сквозь пальцы на вооружение Германии – японцы в Маньчжурии вышли к советским границам, и предполагалось, что они вскоре схлестнутся с русскими. Ну и пусть схлестнутся.

Однако нацистское понятие реванша включало в себя не только возврат прежних позиций в Европе, а еще и утраченных колоний. И в Берлине прекрасно понимали, что захваченными территориями японцы делиться с немцами не станут. Поэтому Германия стала поддерживать Чан Кайши, слала инструкторов, оружие, технику. Ситуация совсем запуталась в 1937 г. – вопреки прогнозам англичан и американцев, Япония вместо нападения на советский Дальний Восток развернула войну за покорение всего Китая. Но для СССР она и в самом деле представляла угрозу, была соседкой крайне неудобной, на границе то и дело происходили вооруженные провокации. И Кремль решил поддержать ее противников. Через посредничество Москвы в этом году был заключен договор о создании «единого антияпонского фронта» между Гоминьданом и коммунистами, и Советский Союз возобновил помощь Чан Кайши. К нему поехали и наши советники, военные специалисты, направлялось оружие и снаряжение (с условием, чтобы определенная часть этого имущества передавалась коммунистическим соединениям).

Вот и получился парадокс. Германия и Япония, союзницы по «антикоминтерновскому пакту», на китайском театре боролись друг против друга. И при этом немцы действовали совместно с Коминтерном (по линии которого шла советская поддержка китайцам). Кстати, одним из военных советников у Чан Кайши стал небезызвестный генерал Власов. Там он наверняка должен был познакомиться с германскими коллегами. И, может быть, это тоже сыграло определенную роль в преодолении им психологического барьера для перехода во время войны на сторону немцев. Ну а что касается «парадоксальной» борьбы между союзниками, то ничего удивительного в этом нет. Уж такова специфика спецслужб. Японцы впоследствии платили Германии той же монетой и после оккупации немцами Польши финансировали и поддерживали структуры польского сопротивления, получая за это разведданные как о России, так и о Германии.

Ну а Мюллеру в данный период русская разведка хлопот не доставляла. Не только из-за наметившегося было «потепления», а в основном из-за того, что в ходе покатившихся репрессий советские спецслужбы принялись ожесточенно громить и уничтожать сами себя. Наложилось несколько факторов. Во-первых, в Советском Союзе существовало несколько разведок – по линиям Разведупра РККА (IV управление), ИНО НКВД, Коминтерна, Наркомата иностранных дел. И еще с 1920-х гг. между ними существовало не менее острое соперничество, чем впоследствии между абвером, гестапо и СД. Известно, скажем, что НКВД порой внедрял шпионов в агентурные сети своей же армейской разведки. Для работы против нее. В условиях «чисток» все конкуренты попали во власть НКВД, что и аукнулось для них огромными потерями. А во-вторых, действовали общие закономерности сталинских репрессий – уже без разницы, к какому ведомству относились разведчики. После расстрела Ягоды начинали вычищать «людей Ягоды», после устранения начальника ИНО НКВД Трилиссера – «людей Трилиссера», после ареста начальника Разведупра РККА Урицкого – «людей Урицкого», после Берзина – «людей Берзина».

Для заграничных разведывательных сетей результаты оказались жуткими. Берлинский легальный «резидент» Б. Гордон был отозван в Москву и расстрелян. Следом за ним был отозван нелегальный резидент В. Зарубин («инженер Кочек») – он остался в живых, но был снят с должности и загремел за решетку. А ведь через них шла информация от ценнейшей агентуры – группы Шульце-Бойзена, гауптштурмфюрера Лемана. В итоге связь с Шульце-Бойзеном и его товарищами прервалась совсем. А Леман стал поддерживать контакты с Центром только через «почтовый ящик», находившийся на квартире некой Клеманс. Естественно, оперативность его информации чрезвычайно снизилась. Да и неизвестно, кого интересовала его информация в такой свистопляске?

Из Швейцарии была отозвана Мария Полякова. Тоже сумела остаться в живых, но обширная сеть, созданная ею, распалась на отдельные звенья. «Зависли» без связи, без указаний Центра, без денег для агентов группы Рашель Дубендорфер и Урсулы Хамбургер в Швейцарии, Генри Робинсона во Франции. Резидент в Британии Мар, осуществлявший связь с Кимом Филби, был отозван и расстрелян. Та же судьба постигла сменившего его Федора Малого. А сменивший его Александр Орлов, получив вызов в Москву, предпочел сбежать и стать невозвращенцем. И контакты с Филби тоже оборвались. Всего в этой вакханалии было уничтожено 40 одних только резидентов в разных странах – не считая рядовых агентов, связных, курьеров. И великолепно отлаженная – пожалуй, лучшая в мире – сеть советской разведки практически перестала существовать…

Но и германским спецслужбам в данный момент довелось ударить «по своим». Хотя далеко не так больно и в куда менее скромных масштабах. Гитлер счел, что пора переходить к программам внешней экспансии. В чем не нашел взаимопонимания у части государственного руководства и генералитета. Пока его шаги касались слома версальских ограничений внутри страны, возрождения военной промышленности, армии, флота, его поддерживали. Да и то ремилитаризацию Рейнской области многие считали очень рискованной. Но во всех этих случаях не поздно было остановиться. А вот дальнейшие проекты уже явно пахли войной. Генералы и политики еще хорошо помнили прошлое поражение и откровенно боялись. Полагали, что стоит остановиться на достигнутом.

Военный министр Бломберг представил отчет, где указывал: «Общая политическая ситуация оправдывает предположение, что Германии не грозит нападение с чьей-либо стороны. Причина тому, помимо отсутствия желания совершить агрессию со стороны почти всех стран, особенно западных держав, заключается в слабой подготовленности к войне многих государств, в том числе и России». Вывод следовал, что раз Германии ничего не угрожает, то и ей не стоит лезть на рожон. Проекты Гитлера вызывали недоверие и считались авантюрными.

Хотя остановиться на достигнутом он, в общем-то, не мог. Ведь тогда он потерял бы ореол «фюрера», единственного и неповторимого. А стал бы просто одним из выдающихся германских политиков, даже меньше Бисмарка. Подумаешь – из кризиса страну вывел, армию восстановил. Долго ли это будут помнить? А завтра, глядишь, новый кризис, и начнут хаять так же дружно, как благословляли. Кроме того, Гитлер верил, что его ведет само «провидение». Поэтому надо и дальше следовать в его струе – идти против воли «провидения» нельзя, оно жестоко отомстит. Ну а чтобы в дальнейшем не вступать всякий раз в споры и уговаривать сомневающихся (как было перед вводом войск в Рейнскую область), фюрер решил убрать их. Нечего под ногами путаться.

Но и просто так поснимать их в 1937 г. было еще нельзя. Операцию провернули через гестапо. Вот тут-то и пригодилось, что в эту организацию передели дела по «нарушению норм нравственности». Тайну там хранить умели, а Мюллер был человеком не брезгливым и исполнительным. Раз приказали – сделает. На пути вдовца фон Бломберга вдруг возникла смазливенькая Ева Грун. Совершенно очаровала его и вскружила голову. Дело пошло к браку. Бломберг, как полагалось по расовым законам, попросил проверить прошлое невесты. Справки оказались благоприятными. 12 января 1938 г. состоялась свадьба, свидетелями выступили сам Гитлер и Геринг. А 22 января всплыло досье на Еву Грун. О том, что ее мать содержала «массажный салон», находившийся под надзором полиции нравов, дважды была судима. А сама Ева задерживалась за проституцию полицией семи городов, в 1933 г. привлекалась к ответственности за позирование для порнографических фотографий, а еще проходила по делу о краже. Бломбергу после такого скандала пришлось уйти в отставку.