Текст книги "Василевс"

Так прошло полгода, затем завершился год, как он оказался в застенке. Он же, всё так же беседуя сам с собой, записывал свои мысли на восковых табличках, складывал их стопками на столе.

Наконец там, на свободе, что-то произошло, поскольку в его камере появился референдарий короля и стал допрашивать его.

Несколько дней допросов ничего не дали нового для королевской канцелярии: Боэций отвечал всё то же, как и раньше.

А всё в тех же застенках палачи уже получили приказ короля выбить из него признание того, что он скрыл: письма, документы, переписку того же сенатора Альбина… Что было в них, где они?.. Уничтожил он их или спрятал… И были ли письма императора Юстина сенатору Альбину… А может быть, и другим сенаторам…

Такое спрашивал его референдарий ещё несколько дней. Затем он отдал его палачу.

Палач, обмотав голову узника верёвкой, стал затягивать её… Сильнее, ещё сильнее…

Острая боль пронзила Боэцию голову… Он вскрикнул, но тут же получил удар дубиной по спине… И он, захлебнувшись криком, затих, уже не чувствуя боли, исчезли и мысли из головы даже мало-мальские… Одна лишь пустота разлилась по ней…

– Кому, кому писал ещё император Юстин из сенаторов! И о чём?! Кому и о чём! – кричал референдарий, глядя в его расширившиеся, выпученные глаза, которые вот-вот, казалось, вылезут из орбит.

Но Боэций окончательно потерял сознание: безвольное тело откинулось назад, на лавку… Его так и оставили лежать на голой лавке…

Наутро он пришёл в себя. От чудовищной боли в голове, груди и ногах, по пяткам которых тоже били палкой, не осталось ни малейшего желания жить.

Он открыл глаза, пошевелил руками и даже пытался подняться с лавки.

Начинался день. Пришли всё те же люди, начались допросы.

В одно из таких посещений узника палачи и референдарий нашли бездыханное тело, отливающее тёмной синевой.

Референдарий, осмотрев узника, констатировал смерть.

Затем он собрал исписанные узником и стопкой сложенные аккуратно на столе восковые таблички и унёс из камеры.

Во дворце он передал их новому магистру всех служб Кассиодору.

– На, возьми писанину Боэция! – положил он стопку на стол Кассиодора. – Я с этим разбираться не буду! Может быть, ты найдёшь что-то интересное для себя!

Так и ушёл из жизни Боэций, не зная, что сенатора Альбина уже давно казнили. Казнили также и его тестя, Симмаха, после того как он пытался на суде в Вероне встать на защиту сената, Боэция и справедливости. Его тоже обвинили в измене королю и желании вернуть свободу сенату.

Глава 9. Бедствия

Как-то Юстин заглянул на женскую половину дворца, в палаты к Лупицине. У него появилось к ней дело, точнее несколько вопросов об отношении её к Феодоре, возлюбленной Юстиниана, племянника.

– Он хороший мальчик, – начала объяснять своё поведение Лупицина, когда он сказал, зачем пришёл к ней. – Но запутался только в последнее время… Точнее, его запутала эта потаскушка Феодора!..

У неё были житейские взгляды на женщин, семью. Правда, с семьей, с детьми, у них с Юстином дело не сложилось. Чья в этом была вина, невозможно определить. Может быть, вина в этом была и его. Он же пропадал в походах по полгода, а то, бывало, время походов измерялось годами. Хотя бы в войне с теми же исаврами или персами. В такие походы армии всегда сопровождали маркитантки и проститутки. Небольшие по срокам походы он уже и не принимал в расчёт.

– И ты думаешь переделать его? – шутливо спросил он. – А уж тем более её!.. Хм!.. Оставь им улаживать свои отношения!

– Пока я жива, её нога не переступит порог дворца! – негромко, но твёрдо произнесла Лупицина. – Он же мог выбрать любую девицу благородного происхождения: красивую, воспитанную, стыдливую!.. А не эту, развратную!..

Она беспокоилась и за него, за Юстина. Он стал императором, а всё такой же простой… Пастух пастухом!.. И мерит других так же, как и себя. Порой попадает в недоразумения с людьми, которые принимают это за шутки.

Они же привыкли друг к другу давно. Ещё в начале знакомства было что-то. У неё тогда, когда он купил её, устроил у себя дома, стал беспокоиться о ней, появилось к нему чувство, что-то похожее на уже давно забытое с юности… Затем пришло обожание, вслед за тем привычка видеть его, слушать, заглядывать ему в глаза, зная, что там всегда теплится доброта, которую она узнала, только живя с ним… И вот сейчас в их жизнь, а она считала и Юстиниана тоже своей семьёй, ворвалась неизвестная женщина… Красивая, умная и волевая… «Такие женщины не бывают добрыми!» – врезалось у неё в память когда-то ещё тоже в юности.

– Да нет же! – не соглашаясь с ним, покачала она головой.

Он смотрел на неё с минуту, не зная, что бы ещё сказать в оправдание увлечения своего племянника женщиной лёгкого поведения.

– Я что пришёл-то к тебе, – наморщил он лоб, стараясь вспомнить, что привело его к ней. – А-а!.. Завтра начинается поход армии Иоанна Скифа в Дарданию, в район Бедериан!.. И я хочу посетить места моей юности! Вернусь через месяц!.. А ты, пока меня не будет, займись чем-нибудь, что нравится тебе… Кстати, сходи в церковь Святой Ирины на молебен… Ты же говорила, что она нравится тебе своей простотой по сравнению со Святой Софией?

– Да, – ответила она.

Он обнял её на прощание и вышел из палаты.

На следующий день Лупицина так и сделала, пошла в храм Святой Ирины в обществе придворных дам.

Храм этот был расположен дальше, за храмом Святой Софии, и уступал ему в размерах и роскоши. И хотя сразу же бросалось в глаза, что расположение его частей не так пропорционально, как в Святой Софии, но всё это окупалось его простотой и тем, что он стоял в роще, окружённый прекрасными кипарисами. К тому же окна в Святой Софии были пробиты в самом куполе, в храме же Святой Ирины в барабане, на котором покоился купол, и свет заливал внутреннее пространство храма со всех сторон.

Из-за этого у Лупицины, когда она переступала его порог, появлялось необыкновенное ощущение свободы, чувство радости и, казалось, полёта куда-то в неизведанное.

И в этот день, войдя в храм Святой Ирины вместе с дамами, она испытала тот же трепет перед чем-то высоким и непонятным для неё…

Они прошли мимо мраморных колонн с арками, расположенных симметрично от центра храма и поддерживающих верхние галереи под большим куполом, подошли ближе к алтарю, устроенному в нише малого полукупола, встали там стайкой.

Храм был полупустой. Служба ещё не началась. Их ожидал архиепископ Иоанн, которого предупредили, что на службу сегодня придёт сама императрица.

Преклонив голову, Лупицина прослушала службу, уносясь, под размеренный и мягкий голос архиепископа, мыслями куда-то в неведомую даль, куда её звала какая-то сила, не властная ей, с думами о днях счастливых с мужем, Юстином, тёплое чувство к которому она испытывала все годы жизни с ним.

После службы, перекрестившись и кротко поцеловав распятие на стене рядом с алтарём, она покинула храм вместе со своими дамами.

И она стала посещать этот храм, когда у неё бывали тяжёлые дни, когда она раздражалась непонятно отчего и ей хотелось отвлечься от дворцовой суеты.

* * *

Юстин вернулся из похода только через два месяца.

Первого, кого он встретил, когда появился во дворце, был магистр оффиций Келер.

– Ваше высочество, разрешите сообщить важные новости! – обратился тот к Юстину.

– Говори!

– Императрица Евфимия неделю назад ходила, как обычно, в храм Святой Ирины, простыла и сейчас находится в очень плохом состоянии!.. Тогда дул холодный ветер с Босфора! Она же не обратила внимания на предупреждение доктора, что площади продуваются и не надо ходить в такую даль, лучше переждать непогоду в палатах дворца…

– Проводи меня к ней! – коротко приказал Юстин…

– А-а, это ты, – встретила Лупицина его появление.

Она лежала в постели, укрытая кучей одеял, и хотела было подняться, когда увидела его.

– Лежи, лежи! – быстро подойдя к постели, остановил он эту её попытку. – Что же ты так неосторожно-то!

Она выглядела плохо. Тёмные круги под запавшими глазами, изредка глухой и тяжёлый кашель сотрясал её грудь.

Её глаза при виде его заблестели тем блеском, из-за которого он и остановил на ней свой взгляд когда-то давным-давно…

– Давай прощаться, – с хрипотцой выдохнула она. – Моё время пришло…

– Что это тебе взбрело в голову-то! – испугался он. – Как же я без тебя-то!..

Он засуетился, приложил её руку к своему лицу, стал целовать её, затем прижал к своему сердцу, чтобы согреть её.

– На кого ты оставляешь меня-то!..

Говорил что-то простое и понятное только им одним… И чувствовал, чувствовал, что она, ещё живая, уходила от него…

– Я ждала, ждала, чтобы ты поскорее вернулся… И дождалась! – выдохнула она с облегчением, что выполнила эту простую задачу: увидеть его ещё раз, не уходить, собрав для этого все свои слабеющие силы.

Она закрыла глаза… Лицо её озарилось счастливой улыбкой.

– Я благодарна тебе за ту жизнь, которую ты подарил мне, простой рабыне… – одними губами прошептала она.

Её рука, выскользнув из его руки, упала на подушку.

* * *

Прокла внезапно вызвали во дворец срочным гонцом. Не часто гоняли гонцов по мелким делам. И Прокл, хотя уже страдал всеми недугами старости, поспешил во дворец, поняв, что там случилось что-то необычное. Гонец проводил его до самой палаты василевса, предупредительно открыл перед ним дверь и сразу же исчез.

Прокл вошёл в палату василевса.

Юстин был не один. Он сидел за письменным столом и сосредоточенно спорил о чём-то с племянником… Похоже, он был настроен заняться обсуждением важных государственных дел.

Здесь же был патриарх Эпифаний и ещё бывший префект Константинополя Ефраим.

Ефраим был деловым, не взяточником, успешным, способным, был одно время главой центрального казначейства империи. Во время правления Анастасия он тоже попал в опалу. Он был ещё относительно молод, но с седой шевелюрой, сухой и пунктуальный.

Юстин вернул его из опалы, приблизил, назначил префектом Константинополя, так как тот хорошо справлялся с гражданскими делами.

Прокл, встретившись взглядом с василевсом, поклонился ему.

– Садись! – показал Юстин ему на лавку у стола, тут же рядом с собой.

Это было знаком особого доверия ему: влиятельному министру, квестору священного дворца.

– Мы с тобой уже старики! – заметил Юстин, обернувшись к нему, желая этим оказать ему уважение не только как честному, с независимыми суждениями, но и умудрённому годами.

На этом совещании у Юстина, в узком кругу ближних ему людей, намечалось обсуждение важного послания Кавада, шаха Персии. Тот был тоже уже в преклонных годах. И чтобы обеспечить после себя преемственность власти, он послал василевсу Юстину послание.

И Юстин собрал своих ближних сотрудников для обсуждения этого послания шаха.

В палату вошёл ещё секретарь Юстина, прошёл к столу и положил на стол перед ним пергаментный свиток шаха.

– Читай! – велел Юстин секретарю, показав на свиток.

Секретарь взял документ, развернул свиток и стал читать.

Во вступлении документа шах объяснял, что хотел бы устроить после себя своих сыновей, зная, что врагов у них много. И осилят ли они, ещё молодые волки, стаю шакалов, что толпились вокруг трона. Особенно же он беспокоился о своём среднем сыне Хосрове, любимце… Жён у Кавада было много, много было и детей. И это создавало проблему у трона… Но только так, передав Хосрова своему бывшему врагу, василевсу Юстину, открытостью и дружелюбием которого он был восхищён несколько лет назад в истории с вождём гуннов Зилгиби, он надеялся, что Хосров вырастет и возмужает в Византийской империи, затем вернётся на родину, и вернётся с мощной византийской поддержкой.

Послание гласило: «То, что мы претерпели со стороны римлян несправедливости, ты и сам знаешь, но все обиды на вас я решил окончательно забыть, будучи убеждён, что истинными победителями являются те из людей, которые, имея правду на своей стороне, себе во вред добровольно уступают друзьям. Однако за всё это я прошу у тебя одной милости, которая соединит не только нас самих, но и всех наших подданных узами родства, и естественно вытекающим отсюда взаимным расположением, даст нам в изобилии все блага мира. Я предлагаю тебе сделать своим приёмным сыном моего Хосрова, который будет преемником моей власти»…

Секретарь закончил читать послание шаха.

– Ну что же! – невольно, поддаваясь чувствам, воскликнул эмоционально Юстин. – За чем тогда стало дело!.. Пускай присылает послов и будем оформлять договор об усыновлении!..

Его поддержал племянник:

– Теперь у меня будет царственный брат!..

Юстин не прочь был выступить в роли приёмного отца. И сейчас он открыто и даже с восторгом высказался об этом. Племянник тоже был за это.

Только патриарх Эпифаний молчал, с надеждой ждал, что скажет Прокл.

На минуту в палате установилась тишина.

Наконец Прокл заговорил:

– Если Хосров вырастет в Византии, то, став взрослым, не появится ли у него соблазн овладеть византийским троном?..

Вопрос был глубоким и многозначительным. Все находившиеся в палате задумались.

Сам Юстин, с восторгом сначала воспринявший было эту просьбу Кавада, смущённо замолчал, обдумывая сказанное Проклом.

Квестор священной палаты призывал своей речью его, да и всех других в палате, взвесить более основательно опасности предложения персидского шаха.

Юстин посмотрел на Прокла, на его угрюмую физиономию, перевёл взгляд на Эпифания. Даже тот, желчный от природы, широко улыбался, обрадованный высказыванием квестора.

– Ваше величество! – обратился официально Прокл к василевсу. – Напомню вам, да и вашему племяннику тоже, кое-какие факты и договора между Персией и Византией в прошлом…

Он снова выдержал паузу.

– Начиная с 283 года между римским императором Нумерианом и персидским шахом были официально установлены так называемые братские отношения… Но с тех пор и до наших дней между братьями произошло семнадцать войн больших и малых… Вот вам и братские отношения…

Он снова выдержал паузу.

– Я не привык прилагать свою руку к тому, что отдаёт новшеством. И вообще я боюсь этого больше всего, хорошо зная, что стремление к новшествам всегда сопряжено с опасностью. Мне кажется, что даже очень смелый человек в делах подобного рода задумался бы над этим предложением и ужаснулся возможному в будущем потрясению… Ибо, по моему мнению, мы сейчас рассуждаем не о чём ином, как о том, чтобы под благовидным предлогом передать персам государство римлян!..

Тут даже он, человек с холодным сердцем и здравым умом, невольно повысил голос.

– Они не скрывают своих мыслей и не пользуются какой-либо завесой, – продолжил дальше он. – Но открыто признаются в своём намерении и, совершенно не стесняясь, выставляют своё требование отобрать у нас всё государство, прикрывая явный обман личиной простодушия, речами о любви к миру, оправдывая свои бесстыдные домогательства. Потому вам обоим, – показал он на Юстина и его племянника, – следовало бы всеми силами отвергнуть эту попытку варваров!.. Тебе, государь, чтобы не быть тебе последним василевсом римлян, а тебе, стратег, – обернулся он к племяннику, – чтобы она не оказалась помехой в достижении престола! Ибо если другие хитрые их планы, скрытые обычно под пышностью слога, и нуждаются для многих в объяснениях, то это посольство с самого начала имеет целью сделать этого Хосрова, кто бы он ни был, наследником римского василевса.

Он чему-то усмехнулся, затем продолжил в язвительном тоне.

– Вот как, по-моему, вы должны смотреть на это дело: по естественному праву имущество отцов принадлежит их детям и, хотя законы у всех народов, расходясь между собой, во многом друг другу противоречат, в этом случае как у римлян, так и у варваров они сходны и, согласуясь друг с другом, признают детей полными наследниками отцовского имущества. Поэтому, если вы согласитесь на первое предложение, усыновить Хосрова, вам останется принять и всё остальное… Сделаете его своим наследником!..

В палате установилась ещё более напряжённая тишина.

У Юстина перехватило дыхание от панической мысли, что он так легко мог вляпаться в пагубное для империи дело.

Племянник Юстиниан был тоже смущён и молчал после такого урока дальновидности, который преподал им квестор Прокл.

Наконец Юстин и его племянник словно очнулись, поспешно согласились с квестором.

– Что же нам тогда ответить на послание шаха?! – воскликнул Ефраим.

– Надо думать!.. На сегодня достаточно! – сказал Юстин, прерывая заседание, вылившееся в непристойный конфуз для него.

Договорились встретиться через неделю, чтобы обсудить дальше это дело.

Но к тому времени Кавад прислал Юстину другое письмо. В нём он говорил о своём намерении послать к нему знатных лиц с тем, чтобы был заключён мир и письменно закреплено, каким образом ему угодно произвести усыновление его сына.

Срочно собрались снова тем же составом.

Все смотрели на квестора, ожидая дальнейших объяснений.

– У них одна цель: как бы присвоить себе самым спокойным образом всю державу римлян! – высказался категорически Прокл. – Советую как можно скорее заключить с ними мир и с этой целью послать первых лиц империи!..

– А если Кавад спросит: каким образом должно произойти усыновление Хосрова? – спросил его Юстин.

Прокл думал всего несколько секунд:

– Пускай отвечают прямо: так, как это происходит у варваров!..

При этом он объяснил, что варвары производят усыновление не с помощью грамот, а вручением оружия и доспехов… И только!..

Прокл больше ничего не сказал.

Тогда Юстин дал задание секретарю подготовить ответ послам Кавада в таком духе, как советовал Прокл.

Послам шаха вручили письмо Каваду с сообщением, что вскоре за ними прибудут знатные ромеи, которые решат все вопросы и с заключением мира, и относительно Хосрова устроят всё наилучшим образом.

* * *

На этот раз Юстин направил послом для переговоров с персами стратега востока патриция Ипатия, племянника покойного Анастасия, и Руфина, сына Сильвана. Руфин был другом самого шаха и пользовался благожелательным отношением со стороны жены Кавада. Это он советовал шаху оставить трон его сыну – Хосрову. К ним в помощники прибавили ещё двух знатоков римских законов. Для охраны посольства Юстин выделил пять сотен гвардейцев.

Послы съехались на самой границе Византии и Персии, в местечке, отстоящем от Амиды на сорок миль, где Тигр врезается в Тур-Абдин, «гору отцов», а слева впадает в него Батман, пограничная река.

Слуги поставили шатры для послов на своём, правом берегу Тигра. На другом, левом берегу уже белели шатры персидских послов, тоже явившихся с большой охраной.

Центурион переправился с двумя легионерами на другой берег, в стан персов. Встретившись там с персидскими послами, он договорился с ними, что палатку для переговоров послов поставят на византийском берегу, в стороне от их лагеря.

На следующий день послы съехались в палатке для переговоров, уселись за стол. Представившись, они приступили к делу, которое привело их сюда, о чём просил их шах Кавад.

Но персидские послы, вместо того чтобы начать обсуждать дело с усыновлением, сразу же обвинили послов Византии в прошлых грехах.

– Вы насильственно и безо всякого права завладели Лазикой!.. Она же издревле принадлежала Персии!..

Ипатий с помощниками стали приводить доводы, опровергающие это, с тем же королём Лазики, отцом Цафия.

– Отец Цафия, король Замнахес, был коронован персидским шахом Кавадом, как подданный его! – возразили персы.

– Хочу напомнить, что Лазика стала христианской сто лет назад! – выступил Ипатий в защиту Лазики. – Тогда в ней был король Губас. Он был в добрых отношениях с императором Львом I. Однажды он прибыл с визитом в Константинополь, был принят императором. Приехал он специально, чтобы посетить известного святого Даниила. Тот жил на столбе вблизи Константинополя в течение тридцати трёх лет… Губас был восхищён видом этого самого Даниила. Вернувшись в свою страну, он всячески восхвалял святого… Сейчас же вся Лазика является давно христианской! Шах же Кавад силой принудил короля Замнахеса на то коронование!..

Когда же он спросил персов, где сейчас царевич Хосров, послы ответили, что он неподалёку отсюда стоит своим лагерем, ждёт, когда установится мир с той и другой стороны, чтобы затем отправиться в Константинополь.

– Но усыновление Хосрова должно произойти так, как полагается у варварских народов! – разъяснил сразу же откровенно византийскую позицию Ипатий. – Вручением оружия и доспехов! Но не оформлением грамотой!..

Когда толмач перевёл это персидским послам, они сначала даже не поняли, в чём тут различие… Затем в палатке раздались возмущённые возгласы.

– Всё! Прерываем переговоры!.. Это мы донесём сейчас же до Хосрова!..

Они покинули палатку и уехали к себе, на свой берег Тигра.

Вскоре Ипатию донесли лазутчики, что Хосров, переговорив со своими послами, немедленно уехал с места переговоров. Уехал он озлобленным, обещая отомстить за оскорбление.

Война с Персией стала неизбежной.

* * *

В 523 году, год ареста Боэция, несчастья обрушились на королевство остготов, на самого короля Теодориха. Умер его зять, король вандалов Трасамунд, самый могущественный его союзник. Сигарих, сын его дочери Ариагни, его внук, был убит в том же году собственным отцом, бургундским королём Сигизмундом. Ариагни умерла до этого, и Сигизмунд женился на женщине низкого происхождения, привёл в дом мачеху. Та же довела его до убийства своего же сына. В августе 523 года умер папа Хормисдас I, поддерживающий короля Теодориха в его умеренной религиозной политике к арианам, остготам, к нему самому, Теодориху. Новый папа Иоанн, в отличие от предшественника, стал склоняться в сторону Византии, ортодоксального христианства. Эту же тенденцию заметил король Теодорих и в римском сенате. В содеянном с Боэцием и Симмахом он не раскаивался, но видел, что его двадцатилетний труд, здание федерации, шатается, вот-вот развалится, а там, глядишь, скоро будет лежать в руинах.

«Как получилось, что с Евтарихом, его консульством, закончилось и удачливое, можно сказать, золотое время Остготского королевства?» – задавал сам себе вопрос Теодорих и не находил ответ.

От этого он всё больше приходил к мнению, что действительно Бог правит всем в этом мире.

Ведь он-то, король Теодорих, всегда шёл к нему с открытой душой!..

И он тут же осекался… Да, с открытой душой, когда дело касалось его подданных, людей ниже его по рангу…

И вот тогда, в 523 году, когда он казнил Боэция и Симмаха, да и сенатора Альбина тоже, когда смерть унесла его надежду, его зятя Евтариха, забрала и других его родственников, он стал подозревать, что Бог выбивает его окружение, его родных и близких… Сам же он не вспоминал, что выбивал у других их родных… В 514 году он убил графа в Милане, боясь усиления его власти… А до того, за десять лет, в 504 году, убил графа Одоне в Риме, подозревая того и другого в кознях против себя с целью свергнуть с престола…

В этом же году ариане подверглись большому преследованию на востоке Римской империи. Их церкви были закрыты или повторно освящены обрядами Халкидона. Много ариан были вынуждены оставить свою веру и принять догмат Халкидона. Ариане были исключены из государственных учреждений и армии… И всё это совершилось буквально через неделю после восшествия на престол Юстина, которому патриарх Восточной церкви Иоанн II Каппадокиец собственными руками возложил на голову диадему императора…

И он почувствовал новую опасность. Она шла с востока, со стороны Восточной империи.

Зародившееся антиарианское движение в империи вызовет такое же движение и здесь, в Италии, в его Остготском королевстве.

Всю свою жизнь он стремился к идеалу, а этим идеалом было для него королевство, которое он основал, защищал, стремился поддерживать в нём мир и порядок… Затем передать своему преемнику… И на это он направил всю силу своего таланта, ловкости, политической проницательности… Стремился получить привязанность итальянцев, проводя умеренную и щедрую политику.

После событий с Боэцием и Симмахом он видел, что итальянцы отвернулись от него, отвернулись с неблагодарностью, изменой… Разочарование, подозрительность… И хороший лояльный король стал жестоким в их глазах…

И он снова сорвался, стал упрекать своего племянника Теодата, на которого, что ни месяц, приходят жалобы на беззакония.

– Твоя жадность, дорогой сыночек Амалафриды, позорит наш царский род!.. Зачем захватил имение Арголики и Амандиана, наследников знатного римлянина!

Он снова дал распоряжение сайону разобраться с жалобой.

– Если подтвердится жалоба, немедленно возвратить захваченные земли законным владельцам!..

С таким приказом уехал сайон из королевского дворца к племяннику Теодату в его имение в Тусции.

* * *

Серьёзные меры против ариан были уже приняты в Византии, и их сообщили в Италию осенью 525 года. Это было прямым ударом по Остготскому королевству.

Теодорих сразу же осознал опасность этого и начал действовать. Он послал в Константинополь дипломатов. Переговоры не дали никаких результатов. Дипломаты вернулись ни с чем.

Тогда он вызвал в Равенну папу Иоанна I.

Тот прибыл с двумя архиепископами.

Слуги, введя священников в палату короля, удалились.

Кроме короля в палате был референдарий Киприан, и тут же был квестор Кассиодор.

Теодорих встал с кресла, подошёл сначала к папе Иоанну, поздоровался с ним. Затем он поздоровался с архиепископом Равеннским Экклесием, который встречал папу у ворот города и ещё священника, помощника папы Иоанна в делах церкви.

– Проходите, садитесь! – показал он на широкий и длинный стол, прошёл сам, сел за стол.

Чтобы ввести их в курс происходящих событий, он кратко рассказал им о результатах поездки его дипломатов в Константинополь и переговорах там с императором Юстином.

– Я наказал своим дипломатам, чтобы они передали императору Юстину, что если он начнёт преследование остготов, то я окажу им самую решительную поддержку!..

Он показал на двух своих советников, сидевших за этим же столом.

– Но в Константинополе никак не отреагировали на мою позицию!..

Он посмотрел на папу Иоанна, зная, что Боэций и Симмах были его близкими друзьями. Рассчитывал он и на это!.. Как поведёт себя папа по отношению к нему, королю Теодориху, казнившему двух его близких друзей.

– Поэтому я предлагаю вам, падре Иоанн, отправиться с той же дипломатической миссией к императору Юстину!..

На лице папы Иоанна не дрогнул ни один мускул. Выглядел он бледным, что ещё сильнее подчёркивали тёмные круги у него под глазами… Похоже, он был болен или сильно взволнован, не показывая этого.

Прошло значительное время, прежде чем он заговорил.

– Ваше величество, я нездоров для такой длительной и утомительной поездки… Нельзя ли послать миссию из архиепископов или епископов?.. Тот же Эннодий, будучи епископом, дважды посещал Константинополь, был принят там с большим почётом…

– Где сейчас ваш Эннодий! – грубо оборвал король его. – Уже четыре года как на небесах! – желчно процедил он.

Он, казалось, даже не услышал ни о каких возражениях папы.

– Вам, падре Иоанн, надлежит добиться от императора выполнения трёх требований!..

Он сделал паузу, подчёркивая этим значимость этих требований.

– Первое требование!.. Прекратить преследование остготов по религиозным признакам!.. Второе требование: вернуть арианам церкви, отобранные у них ортодоксами!.. И третье требование: разрешить всем остготам, которые стали ортодоксами, вернуться в лоно арианства!..

– Ваше величество, я не возражаю передать императору первые два требования!.. Но ни в коем случае не буду передавать третье требование! – сразу же заявил папа.

Не слушая никаких доводов папы, разгневанный король продолжал жёстко настаивать на выполнении всех своих требований.

– В состав миссии, кроме вас, ваше преосвященство, – показал король на папу Иоанна, – я включил архиепископа Равеннского Экклесия!.. И ещё четырех наиболее известных сенаторов!.. Корабли для посольства готовы, стоят в порту, ждут вас!..

Он усмехнулся, видя, что папа совсем сник.

– На этом у меня всё! Не задерживаясь, вы должны немедленно отбыть в Константинополь!..

Не прощаясь, он дождался, когда папа со священниками покинут его палату в сопровождении его придворных, которым он велел проследить, чтобы они сели на корабль…

И эта миссия отправилась в путь. В Коринфе, сойдя с корабля, посольские нашли лошадей и поехал в Фивы, где сели на корабль, идущий до Константинополя.

* * *

Посольство добралось до Константинополя в первый день Пасхи 526 года, который в том году приходился на девятнадцатое апреля.

Впервые папа римский приехал в Константинополь. И это в Восточной империи считали как важное событие.

Посольство принимали в столице исключительно блестяще. Все жители города, со свечами и крестами, вышли за двенадцать миль от стен города, встречали посольство около того же самого Круглого замка, где было встречено предыдущее посольство папы римского Хормисдаса. На этот раз сам император вышел навстречу папе римскому. Он поклонился низко ему, наместнику святого Петра. Юстиниан, стоя неподалёку от императора, тоже низко поклонился папе. Затем процессия вошла в город через Золотые ворота.

Оказывая честь папе римскому, ему позволили провести пасхальное служение на латыни в храме Святой Софии в первый день Пасхи. Затем его усадили на троне выше, чем того же патриарха Эпифания.

На следующий день на Патриарший двор, к прибывшему посольству, явилась большая группа священников и монахов, государственных чиновников и пригласили посольских на приём в императорский дворец. И в сопровождении их, почётной процессии, они проводили послов до дворца императора, до Хрисотриклина, палаты для приёма послов и иностранных гостей.

Когда посольских ввели в палату Хрисотриклина, Юстин сидел на императорском троне, одетый в императорское одеяние пурпурного цвета, с короной на голове.

– Ваше превосходительство! – обратился папа римский к императору. – Я вручаю вам требования короля Теодориха и другие, менее важные письма, от меня лично…

Магистр оффиций, приняв от папы письмо с требованиями короля Теодориха и письмо папы, поднёс их императору.

Юстин, подержав в руках письма, передал их своему секретарю.

– И ещё, ваше превосходительство, патриарх Эпифаний и я, ваш покорный слуга, намерены провести в храме Святой Софии встречу с епископами, склонными принять декреты Халкидона!

Юстин, переглянувшись с племянником, ответил:

– Мы не возражаем против такой встречи!.. С письмами же ознакомимся и дадим ответ!

Папа поблагодарил императора за благосклонное отношение к этому мероприятию ортодоксальных священников.

Затем Юстин пригласил папу и членов посольства на банкет в соседней с Хрисотриклином палате.

* * *

На следующий день в храме Святой Софии, в менее официальной обстановке, прошла встреча папы римского и патриарха Эпифания с епископами.