Текст книги "Сюжет из подвала"

– Не знаю я никакой Амалии! – закричала Джулия и разрыдалась. Она плакала, плакала и никак не могла остановиться. Ей стало жаль себя, своей жизни и, как ни странно, жаль Арины. Сквозь всхлипывания можно было только разобрать, что она зовет какого-то Федю. Может, мужа?

Славин весь напрягся, задергался, задрожал ресницами. Чистый лоб нахмурился, серый свет в глазах потух. Вдруг что-то забилось в его груди, забилось больно, неистово, грозя сорваться криком… Жаль ему стало Джулию…

– Джулия, прости меня! – срывающимся голосом закричал он и начал покрывать поцелуями руки, плечи и заплаканное лицо Джулии. – Почему ты плачешь? Скажи, почему? – неустанно повторял он и целовал, целовал, целовал ее светлые тонкие волосы, темные блестящие глаза. Он сделал попытку поцеловать ее в губы, но Джулия отстранила его.

– Не надо, Леша, – судорожно сглотнув, попросила она.

– Почему? – удивился Славин, не привыкший к отказам со стороны слабого пола.

– У тебя есть Арина, молодая и красивая.

– Мне кажется, что она тебя мало волнует.

– Почему же? Арина обладает кое-какими сенсорными способностями, а такая личность всегда вызывает интерес.

– Не умничай! – раздраженно сказал Славин. – Ты только что сказала, что она долбанутая!

– Это только предположение.

Славин откинулся на подушку и, молча, уставился в потолок. Подумав немного, он сказал:

– Я много сил отдаю Арине, чтобы она снова встала в строй.

– Получается?

– Не очень.

– Ты любишь ее? – дрогнувшим голосом спросила Джулия.

Славин вскинул глаза, посмотрел на Джулию и резко сел на кровати.

– Я ее жалею и хочу спасти.

– От кого?

– От нее самой. Спектакли на носу, а она все хлюпает.

– Значит, Дон Жуан решил надеть костюм благодетеля. Похвально.

– Ты ничего не понимаешь! – сверкнул глазами Славин и резко привлек Джулию к себе. – Ты тоже одинока и несчастна. Я это вижу. Посмотри, уже наступает вечер. – И Славин загадочно посмотрел в окно. – Синий прозрачный, без единого облачка. У тебя очень красивые глаза, Джулия. Тебе никто не говорил, что в них можно утонуть?

– Говорили, но давно, – всхлипнула Джулия.

– Сегодня ночь откровений. Ты выведала у меня тайны моей жизни. Узнала о Тане. Теперь твоя очередь рассказать о себе.

Джулия чувствовала горячее дыхание Славина, которое обдавало ее лицо, шею, будоража чувства.

– Что прячут твои темные глаза? – спросил Славин, целую Джулию в шею.

– Что ты хочешь, Леша?

– Заглянуть в тебя, увидеть истинную Джулию без этого камуфляжа. – И Славин осторожным движением расстегнул пуговицу ее светлой блузки.

Джулия улыбнулась, обняла Славина и прижала его голову к своей груди.

– Я – ничейная. Знаешь, что это такое?

– Знаю. Сам такой.

– Нет, не знаешь, потому что ты другой.

– Какой?

– Нужный, – улыбнулась Джулия. – Без тебя женщинам было бы скучно.

– Расскажи мне о себе. Джулия, – попросил Славин.

Что-то оборвалось внутри Джулии, и она почувствовала, что сейчас может высказать то, что многие годы держала в себе, не в силах рассказать никому, даже самым близким людям, ибо считала эту тему опасной, прежде всего, для нее самой. Но сейчас в объятиях Славина она осознала, что может выплеснуть этот застывший фонтан, который вот уже десять лет искал выхода.

– Я родилась в этом доме, в крохотной квартирке, которую после войны дали моей матери Елене. Так получилось, что в нашей семье женщины не выходили замуж, но детей рожали, оставляя после себя потомство.

– У вас есть дети? – спросил Славин.

– Был. Сын. Его звали Федя. Когда-то я была самой счастливой женщиной на свете. Представляешь, перспективная работа замечательный сын, уважение, полноценная жизнь. Но все кончилось в одночасье. Иногда мне кажется, что судьба прокляла нашу семью из-за одной загадочной истории… – На этом месте Джулия осеклась, что не ускользнуло от наблюдательного Славина.

– Какая история? – тихо спросил Славин, вырываясь из объятий Джулии.

– Сиди спокойно, ласково сказала Джулия, обнимая Славина. – Слушай дальше. Мой Федя родился мужчиной. С самого детства я всегда гордилась им. Когда мы расстались с его отцом, этот пятилетний рыцарь вдруг почувствовал себя ответственным за меня. Какой это был бальзам для матери! Но потом я начала волноваться за Федю, потому что человеку прямолинейному и великодушному трудно выжить в этом жестоком мире. Его качествами обязательно воспользуются. Ты творческий человек и знаешь, что зрелищные страсти люди переживают книжно, не по-настоящему. Ты просто сочувствуешь, но сердце твое каменно. Это страсти людских грез. А Федя в отличие от меня жил как-то набело, всерьез. Он мечтал стать врачом. В восемнадцать лет он сам пошел служить в армию, чтобы не быть маменькиным сынком. А через три месяца я получила цинковый гроб, который мне, матери, даже не разрешили открыть. Он служил в спецподразделениях и выполнял секретные задания, о которых до сих пор ничего не известно. Его похоронили на военном кладбище вместе с другими такими же мальчиками. Мне было сорок, и жизнь моя закончилась. Я перестала, есть, пить, спать. Все дни напролет я лежала на кровати и тупо смотрела на люстру. Потом меня положили в больницу. Как ни странно, через три месяца я выздоровела, да только жить не хотелось. Покончить с собой я не могла, и тогда я приняла решение жить наперекор себе и своему горю. Я физически переложила мысли о Феде в самый дальний уголок сознания, начала писать и жить придуманной жизнью. Это оказалось очень увлекательно, я втянулась и полюбила это занятие, хотя в своих кругах считаюсь весьма средней писательницей. Но дело идет, странички пишутся, печатный станок работает, книги выходят. Я сделала мир сырьем для своих фантазий и, таким образом, выживаю в нем, – горько улыбнулась Джулия.

– Когда погиб твой сын?

– Десять лет назад.

– И ты, как Арина, создала себе свой мир?

– Кажется, да.

– Типа игры? – наседал Славин.

– Да, иногда нет выхода, и из жизни приходится делать игру с большими натяжками.

– Но игра всегда заканчивается.

– Я знаю, – ответила Джулия. – И иногда весьма неожиданно.

– В какую игру ты играешь сейчас? – спросил Славин, целуя Джулию в пересохшие губы.

– Ни в какую.

Рука Славина медленно потянулась к кнопке выключателя. Послышался характерный щелчок. Наступила тьма. Белая блузка упала на пол, за ней пиджак, брюки, сверкнул светлый шелк кофточки, звякнули ключи, покатилась мелочь… И полилась песня Джулии под тлеющий фитилек старого уличного фонаря.

Утром, когда Славин проснулся, Джулии уже не было. «Вот незадача!» – подумал он. «А главного-то я у нее так и не выяснил! Жаль, но я ее обязательно найду и спрошу еще раз. Интересная женщина!» – облизнулся Славин.

Одевшись, Славин спустился вниз и осведомился у консьержа, не выходила ли утром из гостиницы женщина в бежевом брючном костюме. Консьерж ответил, что часов в пять утра из гостиницы выходила какая-то темноглазая улыбающаяся девушка.

«Понятно», – подумал Славин и отправился в бар пить кофе.

Через десять минут припаркованный у гостиницы «Красные ворота» белый Пежо чуть всхлипнув, тронулся с места, поплыл и исчез в изгибах Садового кольца.

Глава 4

5 мая. Серое утро. Холодное утро. Печальное утро. Таким часто бывает преддверие лета в Москве, когда, глядя на понурое оловянное небо и кутаясь в теплый шарф, вдруг вспоминаешь теплый снег, искрящийся под желтым солнцем.

Было одиннадцать часов утра. Для большинства москвичей рабочий день только начинался, но для Луки он уже закончился. Выполнив все свои обязанности по поддержанию чистоты и порядка во вверенном ему доме, он восседал на своем излюбленном красном диванчике и, закрыв глаза, играл грустную, щемящую мелодию.

В дверь позвонили.

– Заходи, Вась, открыто, – продолжая давить на басы, пригласил Лука.

В комнату вошел отец Василий в подпоясанной рясе, поверх которой было накинуто черное пальто. Его проницательные глаза смотрели тревожно и выжидающе.

– Откуда ты знаешь, что это я? – улыбнулся отец Василий.

– Профессия такая. Я людей за километр чую. Да ты садись, Вась. Вон чайку наливай, плюшками с вареньицем угощайся. Знатные плюшки сегодня Дуська сфарганила!

– А она дома?

– Не. Пошла на рынок за провиантом. Только сдается мне, что все это отмаза. Устала она от меня вот и пошла с Марькой лясы чесать. А эта змеюка на все четыре стороны видит, да еще и на картах гадает, чертовка.

– Что-то ты мне не нравишься. Лука Иваныч, – мягко сказал отец Василий, аккуратно вешая на спинку стула пальто и садясь за стол.

– Душа болит, – вздохнул дворник и отложил аккордеон. – Дай-ка я тебе чайку от души налью, Вася. Тебе покрепче?

– Да, а то что-то никак взбодриться не могу.

– Уважь, друг мой сердечный. – И Лука поставил перед священником чашку с дымящимся чаем и тарелку с посыпанными сахаром плюшками-сердечками.

– За кого же болит твоя душа? – спросил отец Василий, вкусно прихлебывая чай.

– За всех.

Отец Василий внимательно посмотрел на Луку и понял, что тот действительно что-то переживает, и его опасения имеют под собой основания.

– Лука, ведь ты далеко не божий человек, а уж тем более не святой. Ты не можешь переживать за весь мир.

– Тогда на кой я собираю все это? – И Лука обвел пальцем стены, увешанные старыми фотографиями, газетными вырезками и дореволюционными театральными афишами.

– Помнишь, я тебе рассказывал про пистолет, с которым Юлия Николаевна вживается в своих героев?

– Да. Так он что, выстрелил?

– Пока нет, но очень скоро это может произойти.

– Все скоморошничаешь?

– Если бы! – И Лука нервно допил чай. – Эта наша плясунья, Арина, вдруг проснулась от спячки и вернулась в театр.

– Так это же хорошо! Господь наставил ее. Трагическая смерть Амалии заставила ее пересмотреть свою жизнь.

– В театре она подцепила себе какого-то балеруна, или как там у них мужики называются?

– Они называются балетные танцовщики, – веско заметил отец Василий.

– Да мне все равно, как их величают! Кобель он и есть кобель! Так вот вдруг на следующий день после Пасхи этот франт в светлом плаще заявляется ко мне в квартиру с расспросами об Амальки! Якобы это ему нужно для просвещения артистов. Чушь какая-то!

– Странно, – задумчиво сказал отец Василий. – Почему их так интересует эта почти несуществующая Амалия?

– Вот и я не знаю! Видно ее дух и впрямь шастал по дому и никому покоя не давал! И Аринка вовсе не двинутая на почве искусства и одиночества!

– Это ты брось, Лука! Лучше умерь дозы и о грехах своих подумай. Бесы вам покоя не дают! Да и тебе самому надо почаще в церковь ходить, а то так глядишь совсем сопьешься.

– Ну и что? – дерзко парировал Лука. – Я ее, беленькую, шибче Дуськи люблю! – солгал Лука. А спиться я не успею. Тяжко мне тело земное…

– Что ты мелешь? – не понял отец Василий.

– Я говорю о том, что умру быстрее, чем сопьюсь.

Пых…

Некоторое время друзья, молча, пили чай, хрустя сахарными плюшками. Съев несколько штук, отец Василий крякнул, похлопал себя по животу, несколько ослабил пояс, потом благодушно посмотрел на Луку и спросил:

– Ну а дальше-то что было?

– Да ничего особенного. Этот Славин взял и переметнулся к Джульке, а Арина осталась при своем интересе.

– Ты что, ходишь по дому и подсматриваешь в замочные скважины?

– Бог с тобой, Вася, – перекрестился Лука. – Я вообще не подслушиваю. Как-то все само собой выходит. Иногда наши жильцы так громко обсуждают свои личные дела, что аж скучно становится от их разговоров! Только здесь совсем другое дело. У меня есть друг Платон, который работает ключником в гостинице «Красные ворота». Он мне малость задолжал, и сегодня утром звонил с просьбой повременить с возвратом. Я конечно согласился. Сколько этим ключникам платят? Копейки.

– Сейчас их зовут «консьержи», – немного менторским тоном заявил отец Василий. – И получают они гораздо больше, чем ты думаешь.

– Да какая разница! Тут Платоша и говорит мне: «Знаешь, тут наш постоялец Славин привел к себе в гости одну очень интересную даму: темноглазую, в строгом светлом костюме. И называл ее по-иностранному, Джулия. Загадочная женщина! Я бы сам от такой бабы не отказался. Только вот староват я для нее». Ну, я сразу понял, что это была наша Юлия Николаевна. Успели спеться голубки. А незабудка наша теперь сидит одна в печали.

– Христос с ними! – вздохнул отец Василий. – Не наше это дело. Пусть сами разбираются.

А вот и наша хозяйка пожаловала! – улыбнулся Лука, подбегая к входящей в комнату Дуське и забирая у нее сумки.

– Оставь, Лука, – отмахнулась от мужа Дуська. – Сама дотащу. Мне ли к тяжестям привыкать! – Но было видно, что ей приятна забота мужа, да и сам Лука буквально сиял от счастья. – Дусь, а у нас гости!

– Господи, отец Василий! – воскликнула добрая женщина. – Да вы бы предупредили, и я бы вам угощенице приготовила! Как тебе не стыдно, Лука!

– Да мы тут, Авдотья Никитична, вашими плюшками полакомились, сказал отец Василий, вставая и подходя к Дуське. – Здравствуйте, Авдотья Никитична, – церемонно поприветствовал хозяйку отец Василий.

– Лука! – скомандовала Дуська. – А ну, скорее неси сумки на кухню, а я пока на стол накрою. Откушайте с нами, гость наш дорогой, – сказала Дуська, целуя священнику руку.

Глава 5

«Есть люди, которые не живут, а с ехидной ухмылкой наблюдают за жизнью. Славные потомки Шерлока Холмса, они находят удовольствие в том, что выискивают истинные причины поведения людей, выявляют тайный смысл их слов, жестов, а когда попадают в точку, ликуют словно дети. Сотворив себе кумира из слова, я и сама стала таким наблюдателем. Но это – всего лишь мое убежище от жизни. Загадочный Славин тоже избрал себе великолепную нишу, и у него чертовски хорошо выходит шифроваться под обворожительного нахала. В глубине души он нежен и тонок, хотя внешне старается не показывать свои слабости. Но факты говорят за себя. Взвалив на себя Арину, он замаливает свой грех перед Таней, которую не сумел спасти и развевает тоску со мной, женщиной старше его на целых десять лет. Но внутри своей избалованной женским вниманием натуры, он способен чувствовать страстно, глубоко и бескорыстно. Вчера частица его благодушия досталась мне. Впервые я увидела его 30 апреля в праздник Пасхи, когда словно лазутчик, проползла в квартиру Арины. С самого порога гостиной я увидела этого исполненного грацией, светлого демона, и уже не смогла сладить с пробуждавшимися во мне чувствами».

Джулия кликнула мышкой, написанный текст исчез, и она вошла в почту, где было несколько писем из издательства. В каждом сообщении в очень вежливой форме вышеупомянутый редактор Мишка спрашивал, когда же она, наконец, закончит с рукописью.

– Скоро, – как-то грустно сказала Джулия. – Очень скоро.

Джулия встала, подошла к зеркалу, посмотрелась и увидела в нем моложавую женщину с игривыми глазками и непослушными короткими волосами. Ее лицо светилось, глаза улыбались. То была истинная Джулия, добрая, заботливая мать и нежная любовница. Выдуманный миф рассеялся и сгинул в пропасть. Навсегда.

Джулия вернулась к письменному столу, села и снова щелкнула мышью. На экране появилась фотография рыжеволосого вихрастого юноши с серьезным не по возрасту взглядом и рассыпанными по всему лицу, веселыми веснушками.

– Феденька, – нежно позвала Джулия, погладив рукой экран. – Здравствуй, сынок. Впервые после твоей гибели я смотрю на твою фотографию и радуюсь, что ты у меня был. Вернее, ты есть и всегда будешь со мной. Я вернулась, Федя, и теперь буду думать о тебе с радостью. Прости, что не похоронила тебя. Не смогла. Я соврала Славину, сказав, что ты лежишь на военном кладбище, потому что не могла признаться, что ты всегда был здесь, со мной.

Выдвинув нижний ящик стола, Джулия достала оттуда запаянную капсулу золотистого цвета. Улыбнувшись, она погладила предмет и сказала: «Я обязательно сделаю это, Федя. Клянусь тебе. И прости, что я не смогла уберечь тебя».

Джулия аккуратно водворила капсулу на прежнее место и заперла ящик на ключ.

Агония ушла, оставив место простой печали.

Джулия сосредоточилась на тексте произведения. Теперь ее герои проявлялись, словно фотографии, проступая яркими линиями и приобретая все большую и большую контрастность. Осталось только записать и соединить все воедино. Джулия с головой погрузилась в работу.

В дверь тихо позвонили.

Джулия нехотя потянулась, оторвалась от экрана и пошла открывать.

Смело распахнув входную дверь, она увидела на пороге промокшего до нитки риелтора Алексея. Его куртка смешно топорщилась от какого-то спрятанного предмета, а по лицу текли капельки дождя. Тем не менее, он улыбался и, видимо, пребывал в отличнейшем расположении духа.

– Впустите на огонек, Юлия Николаевна? – весело улыбнулся Алексей.

– Проходи на кухню, – любезно пригласила гостя Джулия.

– Как у вас тут все прибрано! – присвистнул Алексей, входя на сияющую кухню. На окнах висел прозрачный тюль, шаткую мебель прикрывали белые чехлы, а на окне стоял горшок с цветущей фуксией. – Уж не влюбились ли вы, Юлия Николаевна? – хитро улыбнулся Алексей.

– Возможно, но какое это имеет значение? – равнодушно ответила Джулия. – А вот ты, кажется, располнел! И что за шрамы у тебя на лице? Подрался? – заволновалась Джулия.

– Я не располнел, а похудел, – многозначительно изрек Алексей, доставая из-под коричневой куртки увесистую папку. А порезался я бритвой, когда сбривал бакенбарды. – Держите, я выполнил ваше задание. – И Алексей протянул Джулии папку.

– Ах, я совсем забыла, – спохватилась Джулия. – Прости меня. Присаживайся, – и Джулия жестом радушной хозяйке указала нас стул.

– Это был он.

– Ты имеешь в виду Алексея Илларионовича Яхонтова?

– Да, на старом погосте похоронен именно он. В этой папке вы найдете выписки из архивов, заключение медика и все соответствующие подписи.

– Знаете, Алексей, я тайно ходила на старый погост и видела могилу Яхонтова. У моего деда было совершенно другое лицо. – И Джулия достала из верхнего ящика стола пожелтевшую фотографию, на которой был изображен белый офицер. Посмотрите.

Алексей взял снимок и стал внимательно изучать его.

– Бумага слишком ветхая, чтобы по ней опознать личность, а на памятнике изображение более яркое и контрастное.

– Яркое и контрастное, говоришь? – язвительно усмехнулась Джулия. – Да это Лука ходит и подрисовывает надписи на могильных плитах, считая старый погост своей личной вотчиной! – Кстати ты сам очень похож на этого офицера с памятника. Те же рыжие волосы. Светлые глаза. Гордая осанка. Зря ты сбрил свои бакенбарды, а то совсем были бы на одно лицо.

– Лука, видимо, выбрал меня в качестве натурщика.

– Ха-ха-ха! – рассмеялась Джулия. – Он еще и художник-самоучка! Ха-ха-ха! Умора! Кстати Аринка решила, что это ты похоронен на старом погосте, а в свободное от основных занятий время выходишь на свежий воздух и питаешься энергией толпы.

Джулия смеялась несколько минут, не в силах остановиться. Наконец, утерев слезы, она сказала:

– Давно я так не смеялась! Уже лет десять.

– Все-таки я человек ученый и привык доверять фактам. Посмотрите документы, и там вы увидите свидетельство о браке, заключенном между Амалией Глинской и Алексеем Яхонтовым с их подписями. Еще мне удалось добыть его письма к жене и некоторые факты последних лет жизни. Там же вы найдете несколько снимков, которые прольют свет на историю вашей семьи.

Джулия взяла папку и начала судорожно листать страницы. В некоторых местах она останавливалась и вся погружалась в чтение. Иногда она еле удерживалась, чтобы не расплакаться, но слезы все равно текли по щекам. Неожиданно Джулия обхватила голову руками, потом дико посмотрела на Алексея и срывающимся голосом закричала:

– Это он! Он! Посмотрите на эти две фотографии! – Джулия достала из ящика стола семейную фотографию и положила рядом с довольно качественным портретным снимком из архива. Они были одинаковы.

– А теперь прочтите вот это, Юлия Николаевна. – И Алексей протянул Джулии зеленоватую потрепанную бумажку.

– Здесь ничего нельзя прочесть. Буквы размыты от времени.

– Здесь написано, что в 1923 г. У Любови Александровны Морозовой родилась дочь, Елена Алексеевна Морозова, ваша матушка. К тому времени Алексея Яхонтова уже не было в живых.

– Значит, мать не врала мне, и все это было правдой. Бабушка Люба умерла вскоре после родов, и маму воспитывала тетка, которая толком ничего не знала. А документы пришлось делать новые, даже с другим годом рождения.

– Что поделаешь? Тогда вообще никто не понимал, что делается. Бред в головах, романтика в душе, красные режут белых, а белые – красных. И никто не мог объективно мыслить, даже аристократия, которая тоже любила Россию, но заблуждалась не меньше остальных.

– Как-то странно вы говорите, – тихо сказала Джулия. – Точно вы жили в те времена.

– Я – историк, и теперь с достоверностью могу рассказать вам о вашей семье.

– Начинайте, – скомандовала Джулия.

Поручик Алексей Яхонтов служил в лейб-гвардии государя. Его преданность отечеству и государю была примером для многих собратьев по службе. Он воплощал собою образ офицера, дворянина, для которого слова «честь» и «достоинство» имели конкретный, а не размытый характер. Яхонтов родился в 1889 в Петербурге, а в 1915 женился на Амалии Сергеевне Глинской, артистке балета Мариинского театра. В 1916 г. из-за разгулявшегося произвола и беспорядков они переехали в Москву и купили дом на окраине старой Москвы близ бывшей вотчины Петра I села Алексеевского.

– То есть здесь, – уточнила Джулия.

– Именно так. Здесь было превосходно: утопающие в зелени богатые особняки, уютные ресторанчики, да вдобавок еще и дачный театр с розовыми колоннами. Амалия поступила туда работать и очень скоро публика стала ходить «на Яхонтову». В 1917 год «Аврора» дала свой исторический залп, который со скоростью света долетел до Москвы и перевернул все вверх дном. Никто ничего не понимал. Каждый отстаивал свою бредовую идею, не желая понять другого. И началась самая ужасная трагедия, которая только может произойти со страной – Гражданская война. Революции происходят из-за собственности, а гражданские войны из-за разогретых страстей и, как следствие, массового психоза. Яхонтов уехал воевать в Крым, а Амалия осталась в Москве и продолжала работать в театре, хотя это было уже небезопасно. Но она любила танец. Терпсихора была к ней слишком щедра. И однажды случилась трагедия…. В 1918 году какие-то бандиты в тельняшках подожгли театр во время спектакля. И Амалия сгорела заживо, не завершив прощального пируэта. – Алексей внезапно замолчал. Ему было больно.

– Вы очень сентиментальны, – удивилась Джулия. – Что было дальше? Вы еще ни одного слова не сказали о моей семье!

– Простите, Юлия Николаевна. Уж очень близка мне эта история. Так вот. В 1921 г. Яхонтов вернулся с фронта с твердым решением покинуть Россию вместе со своей женой. Но Амалии уже не было в живых. Дом их уцелел, но теперь там было общежитие. История о поджоге театра и смерти Амалии была еще свежа, и он тут же узнал о трагедии. Яхонтов хотел застрелиться, но не смог. Его пожалели и выделили мансарду в его же собственном доме. А сам он решил, во что бы то ни стало найти останки Амалии. Он хотел лично удостовериться, что она действительно погибла.

– Они разве не переписывались? Все-таки его не было больше трех лет.

– Яхонтов заваливал ее письмами, но мертвые пока еще не научились писать!

– Разве молчание Амалии не натолкнуло его на мысль, что ее больше нет?

– Что вы! – махнул рукой Алексей. – В то время письма терялись тысячами!

– Как я поняла, дальше Яхонтов начал тщетно искать останки Амалии.

– Какой там! У большевиков была какая-то мания к грабежам и осквернению останков людей. Рыли, где попало, через склепы проводили канализацию, и все для блага человека. На пепелище Терпсихоры они тут же возвели деревянные дома для расселения рабочих. Страшная была у них религия! Религия идеи, а не человека!

– Я все это знаю, – зевнула Джулия. Ей уже изрядно надоел этот экскурс в историю, которую она сама знала не хуже Алексея. – Дальше-то что было с моим, как вы сказали, дедом?

– На первом этаже дома снимала комнату девушка по имени Люба. Она приехала из деревни и поступила работать на красильную фабрику. Ей стало жалко бедного неприкаянного офицера. Они познакомились, прониклись друг к другу состраданием и стали любовниками. Вы ведь сами знаете, что от сострадания до любви всего один шаг. – И Алексей в упор посмотрел на Джулию.

Джулия судорожно сглотнула, вспомнив ночь в «Красных воротах».

«Видимо, этот краевед знает свое дело и крепко вжился в материал. Но что за намеки он себе позволяет? Неужели он до такой степени догадлив?» – подумала Джулия, посмотрела на Алексея и увидела, что его лицо стало бледным, даже прозрачным. Длинные пальцы с выступающими костяшками подрагивали, словно от холода, а красные шрамы на щеках превратились в едва заметные розоватые полосы.

– Что с вами? – удивленно спросила Джулия. – Вы словно растворяетесь в пространстве. Вам плохо?

– Нет, все нормально, – улыбнулся Алексей. – Просто волнение и напряжение вызывает у меня резкое побледнение кожи, а иногда, наоборот – покраснение. Но я уже заканчиваю. В 1923 году Яхонтов заболел сыпным тифом и умер. Беременная Люба до последних дней находилась у его постели, утирала пот, меняла белье и нисколько не обиделась, когда в последнюю секунду своей жизни он посмотрел на нее и выдохнул имя «Амалия». Через семь месяцев у Любы родилась дочь Елена.

– Моя мать, – закончила мысль Джулия.

– Совершенно верно, Юлия Николаевна.

– Которую бабушка Люба записала под именем Елена Алексеевна Морозова. А после Отечественной войны, когда немцы построили этот дом, мама получила в нем корявую квартиру с узкими комнатами и кухней, похожей на маленькую норку, где живет пугливый крот. Не обращайте на меня внимания, Алексей, – спохватилась Джулия и повернула голову к риелтору. – Просто я устала, и сердце что-то покалывает.

– Это скоро пройдет, – веско заметил Алексей.

– Я знаю, – зевнув, ответила Джулия. – И еще мне известно, что мама долгие годы не могла выйти замуж и на старости лет прижила меня, дав мне свою фамилию, Морозова, а отчество – своего возлюбленного, след которого затерялся навсегда. А Джулия – это мой псевдоним. Простите, Алексей, но я действительно очень устала. Слишком много событий, слишком много тайн. Скажите, я могу оставить себе эти документы?

– Простите, но это запрещено. Я и так взял их нелегально.

– Тогда не смею вас задерживать, Алексей. Да, сколько я вам должна? – спросила Джулия, хватая висящую на стуле сумочку.

– Нисколько. Я счел это своим долгом.

– Послушайте! Вы – молодой человек…

– Нет! – громыхнул Алексей, и его почти ставшие невидимыми глаза налились кровью. Не оскорбляйте меня!

– Тогда прощайте.

Джулия встала и протянула руку Алексею, но он, вместо того, чтобы вежливо попрощаться с дамой, он сказал:

– Но вы не узнали еще одной тайны…

– На сегодня хватит, – устало ответила Джулия.

– Тогда я пошел. Не провожайте меня.

– Прощайте.

– До свидания, Юленька, – ласково сказал Алексей и вышел из кухни.

«Ничего себе», – подумала Джулия. «Какая я ему Юленька? Наверное, совсем заработался. Не люди, а какой-то зоосад. Один другого лучше, и у каждого своя трепетная история жизни. А этот, кажется, даже не закрыл за собой дверь. Я что-то не слышала стука. Надо пойти проверить и закрыть». Выйдя в прихожую, Джулия чуть не поскользнулась о разлитую на полу какую-то вязкую слизь. Дверь была закрыта.

– Черт! – выругалась она. – Я тоже из этого зоосада. Опять разбила яйца и забыла вытереть. Да еще и глухая! Не слышала, как стукнула входная дверь!