Текст книги "Последний леший"

– Нет, утром у меня было другое дело, – поправил Рахта, – а пришел я к дому Довшана к полудню только. Смотрю – посреди двора: гора!

– Гора? – удивился Нойдак.

– Ага, гора! – подтвердил Рахта, – потом пригляделся, а это человек, вернее, часть человека, короче – это брюхо было… Этого самого Довшана.

– Брюхо? – не понял Сухмат.

– Вот-вот, именно, – кивнул Рахта, – ни до этого, ни после я ни у одного смертного такого брюха не видывал. Но и сам турок был не мал, с тебя ростом, Сухматий, не меньше, руки толстые, как бревна, морда здоровая, бородатая, вся в шрамах. Бывал, видно, в сече не раз. Он, как увидел меня, спрашивает, тот ли я, кто вчера к нему в гости заходил, да не дождавшись, ушел? Ну, отвечаю, тот, а сам пока ничего не прибавляю. А он сразу – я, говорит, этого слугу прогоню, зря мой плов лопает, опозорил – говорит – меня! Чтобы ко мне силач пришел, а я его не принял, в дом не пригласил… Позор, говорит, на мою седую голову!

– А что, голова у него действительно седая была?

– Скорее лысая, – ответил по ходу рассказа Рахта и продолжил, – короче, пригласил он меня в дом, усадил за стол, и выносят тут мне разные яства, а Довшан – угощает, нельзя, мол, гостю хозяина обижать…

– И как, накормил?

– Накормил – не то слово, закормил чуть не до смерти. Я еще приостановиться хотел, намекнул, что мы, русы, всухую не привыкли! Я-то думал, обрезанный, вина, небось не употребляет… Какое там, только и намекнул, как заносят кувшинчик ведер в сорок, а борец говорит – это мы сейчас с тобой пробовать будем! Короче, пришлось мне похуже, чем даже когда твоя мамаша потчует…

– Ну, а бороться?

– Какое там, я только намекнул, за чем приехал – а он мне говорит: мы ж только покушали, если сейчас схватиться, все обратно полезет, да и сладкое еще впереди! Так и не удалось мне в тот день с ним силой помериться!

– А на следующий день?

– На следующий день он сам предложил мне единоборство – кто больше съест!

– Ну, и чем кончилось?

– Вечером он признался, что до сих пор не встречал никого, с кем была бы борьба на равных! – уклонился о ответа Рахта.

– Ладно, братишка, не тяни, скажи прямо, поборолся ты с этим Довшаном или нет?

– На четвертый день понял я, что если и дальше так будет продолжаться, у меня тоже такое же брюхо вырастет. Поэтому я ему, там мол и так, приехал я сюда силой меряться, а не брюхо наедать!

– Ну, и?

– А он отвечает – был бы помоложе, непременно бы тебя уложил, но вот, мол, беда… Как мы с тобой бороться будем, ведь надо друг дружке за пояса взяться – давай, попробуем? Попробовали – ни у меня руки до него не дотягиваются, ни у него до меня – брюхо преогромное мешает! Вот, говорит Довшан, потому я уже и не борюсь больше…

– Так и не поборолись?

– Так и не поборолись!

Через некоторое время и до Нойдака дошел весь юмор положения и он присоединился к смеющемуся Сухмату. Наконец, путники насмеялись вволю и, уже посерьезнев, продолжили свой путь.

– Люди, конечно, разные бывают, одно говорят, другое делают, – раздумывал вслух Рахта, – скольких знаю, сладких на язык, а отвернешься только – так и ужалят.

– Это уж точно! – отозвался Сухмат.

– Наоборот тоже бывает, но реже, – продолжал философствовать Рахта, – я опять про этого толстопузого Довшана вспомнил.

– И что же этот Довшан?

– Идем мы по базару, чего только там нет, фрукты да сладости, рыба да икра, мясо да птица… А лошадки хороши там, на том базаре, хороши, резвы, изящны… Так я про Довшана. Он впереди идет, народ брюхом расталкивает. Купцы да торговцы, видать, уже знают, каково бывает, когда этот пехлеван за покупками гуляет! Базар-то тесный, лавчонки друг рядом с другом стоят, повозки и лотки проходы перегораживают. А Довшан-пехлеван знай себе вперед идет, ни на что внимания не обращает. Торчит лоток с товаром в проходе – сковырнет, и не заметит. Застряла телега, проходить мешает – так он ее брюхом раз – и сдвинул, потом купчишке раскатившиеся дыни собирать, да еще хорошо, если дыни, а то ведь и посуда бывает – побьется! И не пожалуешься…

– Так чего, на него управы нет, что ли? – удивился Сухмат, привычный к княжескому суду.

– Судья там в городе есть, как не быть. Только, если кто придет на опрокинутый пехлеваном лоток жаловаться, то его перво-наперво спросят – а где твой товар лежал? Где положено или на проходе? А коли добрым людям ходить мешал, так и правильно его подвинули, а с тебя – еще и штраф!

– Ладно, посмешил! – махнул рукой развеселившийся Сухмат, – Но ты о чем-то другом начал.

– Да, иду я за Довшаном, хорошо так идти, дорога брюхом борцовским расчищена, его поучения слушаю…

– Брюха?

– Не, Довшана, – скупо улыбнулся Рахта, – а вокруг мальчишки с грязными мордашками увиваются, у пехлевана что-то выпрашивают. Ну, почти как наши в Киеве, только еще несносней. А толстяк от них отмахивается, пошли, мол, вон, не приставайте! И мне объясняет – никогда, говорит, ничего им, маленьким попрошайкам, не давай! Ну, я ему ничего не отвечаю, может, обычай там такой – кто его знает? А Довшан прошел еще немного, помахал руками на ребятишек, подходит к лавчонке и покупает сластей. И начинает эти сласти – орешки, да разные другие маковушки детишкам раздавать. Они вмиг все и расхватали. Я его потом и спрашиваю – ты же сам говорил, что нельзя мальчишкам ничего давать? А он – плечами пожал и отвечает – дети, мол…

* * *

Нойдак сидел у костра совсем уж огорченный. Еще бы – сделали крюк, чтобы заехать к ведуну искусному, еле добрались, чуть в болоте не сгинули. Приехали, ладно – но только колдун услышал, что Нойдак научиться у него науке ведической жаждет, что б самому ведуном стать, так сразу – руками замахал, да прогнал прочь. Да еще приговаривал: «Учить тогда надо, когда поперек лавки пороть уложишь, а как вдоль – так уж и поздно…». И совсем уж обидно прибавил: «Кто на старости лет на гуслях играть учится, тот Вию и сыграет!». Что же теперь Нойдаку – только вздыхать, никто его учить не хочет, все на него рукой махнули. А тут еще Сухмат…

– А что, Нойдак, тебя Черный Прынц грамоте, сказывают, обучал?

– Обучал.

– А ты ему за это сказки рассказывал?

– Рассказывал.

– По сказке за буквицу? – Сухматушка еле сдерживал смех, но Нойдак, и так вконец расстроенный, этого не замечал.

– Рассказывал…

– А расскажи и мне, я тебя тоже буквице какой-нибудь научу!

– Ты научишь Нойдака? – обрадовался северянин.

– Поучу, поучу…

– Тогда я сейчас расскажу одну сказку, – начал Нойдак. Рахта, в разговор не лезший, тем не менее подсел поближе – послушать.

"Жил-был зайчик. Любил он играть в осоке на берегу озере. Однажды ел он осоку и порезал себе губу. Рассердился заяц, пошел к огню жаловаться:

– Огонь, сожги осоку на берегу озера!

– Что тебе сделала осока? – удивился огонь.

– Губу мне порезала, – ответил заяц.

– Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, – сказал огонь.

Еще больше рассердился заяц, пошел к воде и говорит:

– Вода, затуши огонь!

– Что тебе огонь сделал?

– Огонь не хочет осоку сжечь на берегу озера!

– Что тебе осока сделала?

– Губу мне порезала.

– Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, – сказала вода.

Больше прежнего рассердился заяц, пошел к двум мальчикам со стрелами и луками и говорит им:

– Мальчики, стреляйте в воду!

– Что тебе вода сделала?

– Вода не хочет огонь потушить!

– А что тебе огонь сделал?

– Огонь не хочет зажечь осоку на берегу озера.

– А что тебе осока сделала?

– Губу мне порезала!

– Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и поранил себе губу.

Совсем озлился заяц, пошел к мышке и говорит:

– Мышка, мышка, помоги мне – перегрызи тетиву на луках у мальчиков, чтобы не могли они стрелять.

Пожалела мышка зайчика, побежала перегрызать тетиву у луков. Испугались мальчики, схватили луки, натянули тетиву и пустили стрелы в воду. Поднялась вода и пошла огонь тушить. Испугался огонь, к осоке перебросился. Загорелась осока, а в осоке зайчик прыгает. Растерялся, из огня побежал, уши себе подпалил. Едва жив остался. Вот и стали с тех пор у зайчика кончики ушей черными."

– Хорошая сказка, – заметил Рахта серьезно, – многие так вот – сначала своего добиваются, а добившись – плачут…

– Ну, я тоже про зайца сказку знаю! – сказал Сухмат.

– Про зайца и лису? – спросил Рахта подозрительно.

– Ага!

– Ну, у тебя все сказки про лису да зайца кончаются одинаково, – махнул рукой Рахта.

– Лиса съедает зайца? – заинтересовался северянин.

– Да нет, – слегка улыбнулся Рахта.

– Заяц обманывает лису и убегает? – продолжал допытываться Нойдак.

– Обманывать-то обманывает, а вот насчет убегает… – слегка развеселился Рахта, – может, потом и убегает!

– Расскажи сказку! – попросил Нойдак.

– Вот пусть он, – Рахта указал на побратима, – и рассказывает. А я подальше отсяду, мне эта его сказочка уже вот где! – и Рахта показал, что эта сказка уже ему «по горло»…

Сухмат, впрочем, ничуть не смущаясь, начал сказывать полюбившуюся ему сказку…

"Пришла весна, разыгралась у зайца кровь. Хоть он силой и плох, да бегать резв и ухватка у него молодецкая. Пошел он по лесу и вздумал зайтить к лисе.

Подходит к лисицыной избушке, а лиса в ту пору сидела на печке, а детки ее под окошком. Увидела она зайца и приказывает лисеняткам:

– Ну, детки! Коли подойдёт косой да станет спрашивать, скажите, что меня дома нету. Ишь его черт несет! Я давно на него, подлеца, сердита. Авось теперь как-нибудь его поймаю.

А сама притаилась. Заяц подошёл и постучался.

– Кто там? – спрашивают лисенятки.

– Я, – говорит заяц. – Здравствуйте, милые лисенятки! Дома ли ваша матка?

– Еe дома нету!

– Жалко! Было что – да дома нет? сказал косой и побежал в рощу. Лиса услышала и говорит:

– Ах он сукин сын, косой черт! Охаверник этакой! Погоди же, я ему задам зорю!

Слезла с печи и стала за дверью караулить, не придет ли опять заяц. Глядь, а заяц опять пришел по старому следу и спрашивает лисенят:

– Здравствуйте, лисенятки! Дома ли ваша матка?

– Ее дома нету!

– Жаль, – сказал заяц, – я бы ей напырял по-своему!

Вдруг лиса как выскочит.

– Здравствуй, голубчик!

Зайцу уж и не до этого, со всех ног пустился бежать, ажно дух захватывает, а из зада орехи сыплются. А лиса за ним.

– Нет, косой черт, не уйдешь!

Вот-вот нагонит! Заяц прыгнул и проскочил меж двух берез, которые плотно срослись вместе. И лиса тем же следом хотела проскочить, да и завязла. Ни туда, ни сюда. Билась-билась, а вылезть не сможет. Косой оглянулся, видит, дело хорошее, забежал с заду и ну лису… А сам приговаривает:

– Вот как по-нашему! Во как по-нашему!

Отработал ее и побежал на дорогу, а тут недалечко была угольная яма – мужик уголья жег. Заяц поскорее к яме, вывалялся весь в пыли да саже и сделался настоящий поп.

Вышел на дорогу, повесил уши и сидит.

Тем временем лиса кое-как выбралась на волю и побежала искать зайца. Увидела его и приняла за монаха:

– Здравствуй! – говорит, – Не видал ли ты где косого зайца?

– Которого? Что тебя давеча?

Лиса вспыхнула со стыда и побежала домой.

– Ах он подлец! Уже успел по всему народу расславить!

Как лиса ни хитра, а заяц-то ее попробовал!

/ Сказка заимствована из сборника А. Н. Афанасьева «Русскiя завътныя сказки»/

– Этот заяц – плохой заяц! – заявил Нойдак.

– Отчего ж? – удивился Сухмат.

– Непорядок это так – с лисой. Непорядок!

– Так она ж его съесть хотела! – напомнил Сухмат.

– Все равно не хорошо, – стоял на своем строгий ведун.

– Ну вот, никому моя сказка не нравится, – покачал головой Сухмат, – пойду-ка я спать в таком разе…

– А учить Нойдака буквице? – спохватился Нойдак.

– Ты мне сказку рассказал, я тебе – тоже, мы теперь с тобой в расчете, – сказал Сухмат, явно не собирающийся заниматься – на ночь глядя – обучением Нойдака грамоте.

– Стой, подожди, моя еще сказку расскажет! – попытался задержать богатыря Нойдак, но тот уже захрапел.

Глава 11

Дорогу преграждали четверо воинов. В кольчугах, с мечами и копьями. Странно – едешь тут едешь, ни одной живой души человеческой, а тут сразу четверо, да еще как бы дожидаются.

– Здоровы будете, добры молодцы! – не слишком дружелюбно поприветствовал парней Рахта, – И чего нам, нельзя, что ли, проехать?

Вроде ни одного слова грубого не сказал богатырь, но те сразу поняли и расступились. Счет известен – на богатыря двадцать дружинников надо, чтобы силы сравнять, так что на Рахту с Сухматом если меньше сорока бойцов придется – то и лезть в драку нечего. Счет тот еще с Рюриковых времен ведется, и завсегда верен.

– И Вы здоровы будете, – поклонился один из них, видимо, старший. – Дорога для богатырей русских свободна, наше дело – лишь слово молвить… – и он указал рукой так, что было ясно – пожалуйста, проезжайте, дорога свободна.

– А чего тогда стоите здесь?

– Простой народ не пускаем, смерть там, впереди…

– А нас, стало быть, пропускаешь?

– Вы, богатыри да витязи – хозяева своей судьбы, вольны выбирать – объехать, али сразиться, наше дело – лишь предупредить… – настойчиво повторил дружинник.

– Что же, – сказал Рахта, уже почувствовавший, что дело не просто, – рассказывай, друже, что там, впереди!

– Завелось тут в лесу, аж с зимы, чудо-юдо невиданное, да такое, что никто из видевших его жив не остался…

– Да, видно и впрямь невиданное, – согласился Сухмат, слезая с коня, – а хоть бы издали кто видел?

– Вроде дети малые видывали, у них, детишек глазки востренькие.

– Ты давай, рассказывай по порядку, – приказал Рахта строго, – что да как, и подробнее!

– Жила да была тут в лесочке, на опушке, в маленькой избушке, бабушка-старушка, – начал сказку сказывать дружинник, – ну и ведьмой же она слыла, эта бабка – не приведи… Может, и не Яга, но все равно лихо было с ней повстречаться. Взглянет недобрым глазом – так дите малое и заикаться начнет, ну, а уж баба на сносях может и выкинуть. Да чего там говорить, встретит, бывало, оратай ведьму-баушку, та только взглянет – и пошло. Конь ногу спортит, посев пропадет, у коровы вымя высохнет… Но терпели, просто старались стороной обходить, да подалече. Да вот что потом вышло. Жил тут один, Вышлой кликали. И уродился тот Вышла таким уродом – ну, да ладно, что уродом, у каких уродин и сердце златое бывает, их все равно кто-то да полюбит… А этот уродился и злым, и гадким, мало что уродина. Ни одна девка и слышать о нем не хотела, даже рядом стоять, а не то что замуж пойти… Видно, сильно был зол Вышла на судьбу, да на всех других людей. Взял да пошел он к той баушке. Сторговались, видать, пообещала злая старуха ему великое ведовство навести, да оплаты потребовала не простой, а такой, что все так сразу и увидели, как Вышла с ведьмой расплатился. Короче, взяла она у него один глаз, и стал тот Вышла еще и одноглазым. А дальше совсем плохо стало. Глаз-то, который у Вышлы остался, совсем злым стал. Встретит Вышла девку в лесу иль в поле одну-одинешеньку, как взглянет – девки потом рассказывали, что и забывали обо всем. Недолго терпели отцы да женихи, поймали того Вышлу, да этот злой глаз и вырезали. А глаз – прыг да скок, по полю шмыг – и к лесу напрямик. Люди за ним, все норовят поймать да раздавить, но не тут-то было! Глаз так хитро скакал, что никто его прихлопнуть так и не смог. Бежали за ним, бежали, глядь – так прямо к ведьминой избенки и подобрались. Старушка та из гнилушки-то своей вылезла, на порожке стоит, да глазик поджидает. Но тут мальчонка один, восьми годков, маленький, да удаленький, глазик-то и словил. Мужики глаз хвать – тут же, на глазах у ведьмы, его камнем по камню и размазали. Закричала тут ведьма диким голосом – смотрят люди – течет у ней из глазницы кровь. Видно – был тот глаз ее собственный. Понял народ, откуда все беды берутся, да решили люди, что надо с этим делом кончать. Схватили колья – и к ведьме. Та колдовала, колдовала, да против кольев осиновых разве что наколдуешь? Взяли люди, да выкололи ей второй глаз, хотели и вовсе жизни лишить, да пожалели старость. А зря – потом думали, да себя ругали, надо было ее колом, а избенку огнем священным запалить…

– Ну, известное дело, мужик задним умом крепок, – подал голос Сухмат, – но что дальше то было?

– А дальше вот что было, – продолжил удивительный рассказ дружинник, – отпустили ее с дуру, а ведьма шасть в избушку, а там у нее запасной глаз, у Вышлы купленный, хранился. Поставила она тот глаз себе на место, выскочила к людям и давай причитать: «Ой и лихо мне, один глазик родный раздавили, другой выкололи, и осталась я с глазом чужим, бесполезным… Ох и лихо же мне! Пусть и вам всем лихо будет, Лихо Одноглазое пусть сюда придет, что б вам всем лихо стало!». Как закляла она теми словами, вдруг земля задрожала, древа затрещали, ветер взревел. Испугались люди, да бросились бежать – кто куда. Бегут, не оглядываются. А кто смелее был – на миг оглянулся, да рассказывал потом, что земля вспучилась у самой избенка, да полезло из-под земли что-то, а что – и не рассмотрели… Потом осмелели чуть, возвернулись, глядь – а от старухи одни кости обглоданные лежат. Видно, пришло Лихо, да первым делом саму старушку и сожрало!

– А потом?

– А потом решил Вышла за свои обиды людям отмстить. Хоть и слепой стал, да дорогу в лес нашел…

– И что, нажаловался Лиху?

– Нажаловался – не нажаловался, да только больше того Вышлу живого никто не видел, зато нашли на опушке, у той самой избушки кости кривые. А у кого еще в деревеньке такие кости дрянные могли быть? Ясно дело – у Вышлы!

– Стало быть, сожрало Лихо Вышлу? – усмехнулся Сухмат, – Ну, да так ему и надо!

– Ему-то может, так и надо, – покачал головой воин, – да только поселилось то Лихо Одноглазое с тех пор в том лесу, и нет через тот лес ни проходу, ни проезду. Многие туда входили, да никто не выходил!

– А что князь ваш? – спросил Рахта.

– Князь туда дружинку малую послал, троих лучших мечников, да ведуна искусного – в придачу. Пошли они в лес, да не вернулись, ни слуха, ни духа…

– И что же дальше?

– Не такая большая у нашего князя дружина, чтобы лучших на съедение отправлять. Вот нас поставили, что б сторожили, да народ проезжий дальше не пускали и объезд показывали…

– Что же, так и будете стоять теперь? – удивился Сухмат, – Чего ждать-то?

– Да кто его знает, чего ждать… – пожал плечами дружинник.

– Может, само уйдет али с голоду сгинет? – подал голос молчавший до сих пор румяный молодец весен этак шестнадцати от роду, – Иль заедет сюда сильный богатырь Илья Муромец…

– Илья да Илья… – проворчал Рахта и добавил громче, – Мы и сами с усами! – и, как в доказательство, закрутил себе длинный ус.

– Поедите, стало быть?

– Да уж в объезд не поедем, это точно! – отозвался Сухмат.

– А чего так? Иль удаль молодецкая? – продолжал допытываться воин.

– Если не мы, так кто ж? – пожал плечами Рахта. Вид у него был даже какой-то недоуменный – что, мол, спрашивать о вещах очевидных.

– Что ж, – согласился дружинник, – два богатыря да ведун… Может, и сладите! Тогда да поможет вам Перун!

– Ну, это вряд ли, – проворчал Рахта.

– Отчего ж? – подал голос Нойдак, – Может, и поможет!

– На богов надейся, да сам не плошай! – Рахта почему-то сердился.

– Как хоть звать-величать вас, добры молодцы? – спохватился дружинник, – Вдруг как и не вернетесь, а у меня будут спрашивать-допрашивать…

– Я – Рахта-богатырь, это – Сухмат-богатырь, ну а это – Нойдак, ведун наш!

– В добрый путь, и ни пуха вам, ни пера, добры молодцы – Рахта-богатырь, Сухмат-богатырь, да Нойдак мудрый ведун! – пожелал на прощание воин.

Нойдака в первый раз в жизни назвали «мудрым ведуном». А то все – Нойдак-дурачок…

– Какой же он, однако, вежливый, – рассуждал Сухмат, – и мне – в добрый путь, и Рахте, и Нойдаку, и всех – по званию… Было бы нас человек этак сорок добрых молодцев – прощались бы до вечера!

* * *

Лес был на удивление тих. Ни пения птичьего, ни шороха звериного, только деревья так жалобно и сиротливо поскрипывают вокруг.

– Не очень-то дружелюбный лесок, – заметил Сухмат.

– Этот лес нам не друг, – согласился Нойдак.

– Нас, кстати, никто не гонит вперед, спешить некуда, – рассудил Рахта, – остановимся, подумаем, поговорим…

Богатыри, не спеша, расседлали коней и расположились на привал. Нойдак, беспокойно озираясь, придвинулся к парням на этот раз гораздо ближе, чем обычно…

– Так о чем мы будем говорить? – спросил побратима Сухмат.

– Считай, что мы перед боем, – объяснил Рахта, – и чем лучше мы будем знать врага, тем скорее и вернее его победим.

– Знать? – удивился Сухмат, – А я ничего об этом самом Лихе и не знаю!

– И я не знаю, – сказал Нойдак. Последнее время он принимал участие в разговорах на равных со своими могучими друзьями, и эти не одергивали его, зная, что он иногда, если не с большого ума, так с глупой удачливости, может сказать и что-то дельное…

– Даже сказок? – спросил Рахта, обращаясь к обоим сразу.

– Ну, одну сказку про Лихо Одноглазое я знаю, – ответил Сухмат.

– Расскажи! – сразу попросил Нойдак.

– Вот именно, расскажи… – почти приказал Рахта. Впрочем, поскольку они были сейчас как бы «в бою», настала очередь – по их старому уговору с Сухматом – верховенства Рахты.

" Жил один кузнец.

– Что, – говорит, – я горя никакого не видал. Говорят, лихо на свете есть; пойду поищу себе лихо.

Взял и пошел, выпил хорошенько и пошел искать лихо. Навстречу ему портной.

– Здравствуй!

– Здравствуй!

– Куда идешь?

– Что, брат, все говорят: лихо на свете есть; я никакого лиха не видал, иду искать.

– Пойдем вместе. И я хорошо живу и не видал лиха; пойдем поищем.

Вот они шли, шли, зашли в лес, в густой, темный, нашли маленькую дорожку, пошли по ней – по узенькой дорожке. Шли, шли по этой дорожке, видят: изба стоит большая. Ночь; некуда идти.

– Сём, – говорят, – зайдем в эту избу.

Вошли; никого там нету, пусто, нехорошо. Сели себе и сидят.

Вот и идет высокая женщина, худощавая, кривая, одинокая.

– А! – говорит. – У меня гости. Здравствуйте.

– Здравствуй, бабушка! Мы пришли ночевать к тебе.

– Ну, хорошо; будет что поужинать мне!

Они перепугались. Вот она пошла, беремя дров большое принесла; принесла беремя дров, поклала в печку, затопила. Подошла к ним, взяла одного, портного, и зарезала, посадила в печку и убрала.

Кузнец сидит и думает: что делать, как быть? Она взяла – поужинала. Кузнец смотрит в печку и говорит:

– Бабушка, я кузнец.

– Что умеешь делать-ковать?

– Да я все умею.

– Скуй мне глаз.

– Хорошо, – говорит, – да есть ли у тебя веревка? Надо тебя связать, а то ты не дашься; я бы тебе вковал глаз.

Она пошла, принесла две веревки, одну потоньше, а другую толще. Вот он связал ее одною, которая была потоньше.

– Ну-ка, бабушка, повернися!

Она повернулась и разорвала веревку.

– Ну, – говорит, – нет, бабушка! Эта не годится.

Взял он толстую веревку да этою веревкою скрутил ее хорошенько.

– Повернись-ка, бабушка!

Вот она повернулась – не порвала. Вот он взял шило, разжег его, наставил на глаз-то ей на здоровый, взял топор да обухом как вдарит по шилу. Она как повернется – разорвала веревку, да и села на пороге.

– А, злодей, теперича не уйдешь от меня!

Он видит, что опять лихо ему, сидит, думает: что делать?

Потом пришли с поля овцы; она .загнала овец в свою избу ночевать. Вот кузнец ночевал ночь. Поутру стала она овец выпускать. Он взял шубу, да вернул шерстью вверх, да в рукава-то надел и подполз к ней, как овечка. Она все по одной выпускала; как хватит спинку, так и выкинет ее. И он подполз; она и его хвата за спинку и выкинула. Выкинула его, он встал и говорит:

– Прощай, лихо! Натерпелся я от тебя лиха; теперь чего не сделаешь. Она говорит:

– Постой, еще натерпишься, ты не ушел! И пошел кузнец опять в лес по узенькой тропинке. Смотрит, в дереве топорик с золотой ручкой: захотел себе взять. Вот он взялся за этот топорик, рука и пристала к нему. Что делать? Никак не оторвешь. Оглянулся назад: идет к нему лихо и кричит:

– Вот ты, злодей, и не ушел! Кузнец вынул ножичек, в кармане у него был, и давай руку пилить; отрезал ее и ушел. Пришел в свою деревню и начал показывать руку, что теперь видел лихо.

– Вот, – говорит, – посмотрите – каково оно: я говорит, – без руки, а товарища моего совсем съела.

Тут и сказке конец."

– Не слишком умная сказка, – выказал свою оценку Рахта, – к тому же я слышал от Черного Прынца другую, очень древнюю и очень длинную сказку об одном то ли воине, то ли купце…

– Типа новгородца Садко?

– Нет, не совсем, – помотал головой Рахта, – этого звали Одиссеос, и был он родом из тех старых славян, что пришли когда-то на земли, где сейчас ромеи живут, и завоевали их… Так вот, долго, очень долго возвращался с войны этот Одиссеос, а был он князь своего народа, и был у него корабль и команда воинов на нем. И вот однажды попали они на остров, где жил одноглазый великан, по имени Циклопус, который запер их в пещере и начал по одному покушивать…

– Теперь и я вспомнил, – перебил Сухмат, – они выбрались из пещеры точно так же, под овцами, предварительно опоив Циклопуса зеленым вином да выколов ему единственный глаз. А еще я слышал сказку про сарацинского купца Аль-Синбада…

– И что в той сказке?

– Да все тоже самое! – ответил Сухмат, – Я еще запомнил, что одноглазый великан перед тем, как съесть, разнимал людей, как цыплят разнимают люди. Может, и вправду было – такое не придумаешь…

– Сказки разные, – вздохнул Рахта, – и во всех – одно и тоже.

Сказав эту фразу, богатырь подмигнул побратиму. Тот засмеялся, оставив недоумевать Нойдака – что же тут смешного. А смешное было – просто когда-то давно, изрядно нагулявшись, Сухмат высказал в сердцах побратиму: «Женщины все разные, но со всеми – одно и то же!». Рахта запомнил, и когда впоследствии Сухматия начинало тянуть его влюбчивое сердце то к одной, то к другой – напоминал побратиму его собственные слова…

– Так что же? Сказки – ложь, да в них намек, добрым молодцам урок? А какой урок из этих сказок? – спросил Сухмат чуть насмешливо.

– Если увидишь топорик, воткнутый в дерево, то его нельзя брать! – заявил Нойдак, показав, что кто-кто, а он мотал себе на ус, который, кстати говоря, так и не отрастил!

– Молодец! – похвалил, к удивлению побратима, северянина Рахта, – Никаких подарков не брать, вообще – ничего драгоценного али красивого – не трогать!

В этот момент послышался перестук лошадиных копыт. Богатыри вскочили с земли, схватили оружие. Показался всадник. Это было вовсе не Лихо, а самый обычный витязь, может, даже и богатырь. По крайней мере – здоровяк и силач – это было видно.

– А, вы те самые, что пошли на Лихо? – спросил он не то чтобы дружелюбно, но и не враждебно.

– Да, мы те самые, – ответил Рахта, – А куда ты так спешишь?

– Я боялся, что вы опередите меня и убьете Лихо сами, – ответил всадник.

– А тебе что, очень оно нужно? – удивился Сухмат.

– Да, отдайте его мне, я хочу прославиться! Хочу, чтобы все знали меня не как просто Филю, а как Филю Победителя Лиха… Прошу вас, добры молодцы, уступите его мне. Вы и так уже много подвигов совершили, сам вас в Золотой Палате видывал… А мне – хоть один бы совершить!

– Ну давай, езжай… – не стал возражать Рахта, – Нам, собственно, и не с руки…

Филя, явно обрадовавшись, поскакал дальше. А Рахта только покачал головой.

– Эх, чувствует мое сердце, остаться тебе просто Филей, – сказал богатырь.

– Просто Филя он, или пусть – простофиля, но я его в Серебряной Палате видывал, какой никакой, а дружинник, почти богатырь, – заметил Сухмат.

– Тогда поехали за ним, раз уж свой, так, может, выручать придется, – приказал Рахта, – а что еще про это самое Лихо известно? Не из сказок, а то, что волхвы сказывают?

– Слышал я одну байку, – сказал Сухмат, вскакивая на коня, – что Лихо одноглазое не кто-нибудь, а теща самого Вия!

– Про тещу Вия и я слышал, – насторожился и даже приостановил коня Рахта, – сказывают, что сильно она допекает Владыку. Как покажется только теща – все у Вия из рук валится, дела все наперекосяк! Да еще и сверлит, и сверлит его острющим своим языком, и когда дырку ему в голове высверливает, у Владыки терпение лопается и выгоняет он тещу в мир к живым. Да еще и приговаривает, чтобы никто это Лихо убить, и таким образом, обратно спровадить, из людей не мог…

– Тогда дело наше не простое! – заключил Сухмат.

Эти слова были вскоре подтверждены. Начали попадаться кости. И лошадиные, и человечьи, а в придачу к костям – еще и оружие, доспехи… Будто рать здесь полегла в честном бою… И все та же тишина. Впрочем, вскоре богатыри услышали впереди некий звук, очень странный звук. Такой звук напугает кого хочешь, как будто что-то такое часто-часто стучит…

А, вот и источник таинственного звука. Богатыри увидели за поворотом Филю, разглядывающего груду человеческих костей. Сам он дрожал крупной дрожью, а зубы – не в такт мелкой. И странный звук, раздававшийся на весь лес, был всего лишь стуком зубов отважного витязя друг об друга. Увидев Рахту и Сухмата, Филя даже обрадовался.

– А можно… – спросил он и запнулся, – Можно, я первый подвиг в следующий раз совершу?

– Да чего там! – усмехнулся Рахта, – Свои же люди… Езжай себе, мы по первому разу промолчим!

Филя не заставил себя ждать – бросился к своему коню, вскочил в седло и рванул назад. Все бы это было бы весьма и весьма забавным, если бы цокот копыт не остался бы единственным звуком в этом странном лесу…

* * *

Вот и поляна, а вот эта избушка, вот из нее выползает старушка… Злая-презлая, страшная-престрашная, да еще единственный глаз так огнем и горит, мертвым светом все вокруг освещает! Да и видно, вся трава вокруг избушки повыгорела, на земле птахти мертвые валяются…

В этот момент конь Рахты споткнулся, чего никогда ранее за ним не замечалось, а сам богатырь неожиданно для себя потерял равновесие и грохнулся на землю. В этот же самый момент лопнула с громким хлопком подпруга у Сухмата, а Нойдак, отвлеченный этим звуком, ударился лбом о сук дерева, вывалился из седла, при этом задев сползшего на бок Сухматия, и вот они уже оба, как мешки, рухнули на землю. Кони заржали и начали пятиться, да не тут-то было. Удивительно, но, оказывается и кони могут запутаться в ветвях! Или ветви были волшебные?

Что-то вы подзадержались, припозднились! – заговорила Лихо. Голос у нее был высокий, громкий и пронзительный, ну, прямо как металлом по стеклу – даже внутри все переворачивается, – я тут голодная сижу, мяса богатырского да конинки жду, а они невесть где шляются!

Старуха выпрямилась, наконец в полный рост. Да, это была не баба-яга или ведьма какая-нибудь, это уж точно! Пожалуй, была та старуха повыше Рахты, но, зато, худая-прехудая, руки длинные предлинные, а пальцы все – страшенные, невиданные, без мяса и кожи – одни кости да жилы… Кривые длинные зубы торчат изо рта, острые такие – или точеные – у кузнеца заточенные? Теперь не узнаешь, если и побывала у коваля, так рассказать все равно уж некому… Ну, а глаз – глаз был единственный, на выкате – огромный, горящий, не мигающий!