Текст книги "Последний леший"

Поляница перевела дух и начала новый сказ.

– Был тот юноша княжич, по ихнему – кролевич, там, в землях далеких, князей кролями называют. Да, видать, не особо много у них там земли. Говорит – что б королевство наше проехать, целый день скакать надобно! А я думаю – это ж что за княжество – за день проскакать можно?! Но не о том речь. Был он в семье младшим сыном, а был еще и старший брат, была и сестра. А обычаи у них были другие, чем наши, русские. Князем рожденный мог только за отцовский стол потом сесть, а в других землях – он вроде и не князь… Так парень этот, его Самуэлем, кстати, звали, и был – вроде и княжич, а вроде – и просто так! Да и обычай там был – как новый князь приходит, своих братьев меньших – казнит али ослепляет. И, вообще, с обычаями там туго было. По их верам исконным княжий стол переходил через дочь к мужу ее, да не когда старый король умрет, а сразу, по свадьбе. Потому не хотели князья у них в старину отдавать дочерей за муж. Но по новым обычаям, что с верой в крест пришли, княжество сын наследовал, первородный. По большей части по новому обычаю наследовали, но бывало – и по старому. Все силой решалось, да хитростью.

Пришла пора жениться братьям. Отправились они на поиски невест в земли ближние и дальние, у них это поисками какого-то Грааля называлося. Грааль – это чашка такая, ихнее божество крестовое то ли пило оттуда чего, то ли само наливало… Потеряли давным-давно тот Грааль, а теперь – ищут. Ну, поищут, поищут, чашки не найдут, зато с невестами возвращаются.

Пока братья граалили, сестра их, Агнесса, сама себе мужа отыскали, князя молодого из стороны соседней – воина сильного да смелого. А была сестра Самуэля хоть и молода, да уже колдунья. Мало того, что влюбился в нее соседний князь, околдовала она его, разума лишила вовсе. Отец-то их стар уже был, дочь за муж отдал, как попросили, испытаний будущему зятю устраивать не стал… Сыграли свадьбу, и привел на ту свадьбу соседний князь аж всю свою дружину. Всю то ночь первую брачную шептала колдунья слова хитрые на ухо молодому мужу. И про то, что по обычаям исконным власть теперь в княжестве ее отца должны к нему перейти, а земли обоих княжеств вместе соединятся и станет царствие великое да сильное, а муж ее – знатным кролем будет, и все его убоятся! Шептала, шептала – мол, отец ее слаб, а братья – в отъезде; отца – в темницу, возвратятся братья – туда же, ослепив да покалечив для верности.

Так наутро молодой муж и сделал. Дружинники его перебили верных гридней старого кроля, а самого схватили, да в темницу бросили, что под домом их большим каменном вырыта была, на хлеб один да воду. Дочь – не дочь, ей все мало, шепчет мужу молодому – ты, мол, лучше старика придушить вели, так надежней, мало ли что… Но не послушал ее новый кроль, не было такого в обычае. Да и сам перепугался, думает – ежели она отца родного, в темницу брошенного, не то что пожалеть – придушить мечтает, то что же мне учинит, коль не мил стану? Мало того, что не послушался, а начал потихоньку везде во дворце своих людей расставлять, а самых верных слуг молодой колдуньи велел поубивать по одному. Поняла колдунья, что нет у нее власти над мужем, заперлась в башне да ворожить начала. И наколдовала, что б брат ее со странствий далеких возвратился.

А брат ее, Людвиг, в боях отличился, за ним теперь другие витязи с разных земель шли, как за князем. И как прослышал наследник, что отца в темницу бросили, так сразу и домой направился, да и воинство с собой прихватил. Конечно, ворожба тут подыграла, но и просто кровь в молодце взыграла. Возвращается – люди сказывают: старый король в темнице, сестра в башне заперта, а на троне – чужеземец. Вступил в бой Людвиг, его витязи, в дальних странствиях закаленные, да в поединках выученные, легко перебили бойцов чужака. А самого кроля соседнего Людвиг в поединке зарубил. Молодая колдунья с башни спустилась, вся в слезах – да на шею брату кинулась, про мучения свои рассказывает! Выпустили и старого кроля из темницы сырой, пока сидел он там, так и ослеп. А колдунья еще и приговаривает – мол, только я и спасла отцу жизнь, не дала злому мужу жизни лишить, за то и впала в немилость!

Слепому кролю по обычаям той стороны князем сидеть не положено было. Стал кролем Людвиг, а колдунью при своем дворе оставил, потому как верил ей. И было все тихо да спокойно, сестрица Людвигу советы давала, братец слушался-прислушивался, а старик-отец и вовсе в дела не лез. Но задумал Людвиг жениться. А невеста ему была предназначена из княжества соседнего, он ее до свадьбы и не видел даже, а как увидел – так и влюбился, ибо была она раскрасавица. И умна, и добра, и даже грамоте разумела, что для кролей тех земель престранно было! Ну, понятное дело, поняла сестра-колдунья, что ей с молодой княгиней не ужиться, что умна она, все поймет да мужа быстро от советов сестриных отвадит. Думала, думала колдунья, да придумала, сварила зелье в большом котле, да не просто отворотное, а такое, о каких еще никто и не слыхивал.

Пришла и говорит брату: «Твоя молодая жена – и не молодая совсем, и не красивая, она лишь морок в глаза всем наводит, а сама – колдунья старая, столетняя…». Не поверил Людвиг, но засомневался. А сестра ему и молвит – у меня есть зелье волшебное, оно морок снимает, глаза на правду открывает, вот, потри глаза, да на жену молодую сам взгляни! Пришел Людвиг к молодой жене, протер глаза зельем сестриным, и привиделось ему, что не красавица его суженая, а старуха безобразная. Тут же позвал кроль стражу, да велел жену в темницу кинуть. А по обычаям их крестовым полагалась ведьму старую, молодой перекинувшейся и людей морочившую, на костре сжечь, да не просто сжечь, а заживо!

Собрались жрецы крестовые, учинили суд над кролевной да приговорили – быть по закону и обычаю! Собрались люди смотреть, как младую красавицу на костре заживо сжигают, слушали люди – простые и знатные – как кричала она, что ни в чем не виновна, да муж ее, Людвиг, непреклонен был, только дров подкладывать поболе велел!

Но и этого мало было Агнессе. Поняла колдунья-кролевна, что Людвиг, потому как мужчина, все одно – и еще раз женится, а два раза один обман не получается. И решила сестра братца извести. Да Людвиг уж подозрительный стал, ничего из чужих рук не брал, а наперед всю пищу слуги его пробовали. И придумала колдунья вот что. Был у кролевны, на костре сожженной, слуга верный, в нее тайно влюбленный. Склонил голову тогда слуга перед судом жрецов крестовых, не возразил, не взбунтовался. Но темное в душе затаил! Вот колдунья молодая и начала тому слуге глазки строить, да и влюбила в себя, постель с ним разделила. А когда две головы на одной подушке… Словом, нашептала Агнесса полюбовнику, что ни в чем не виновата была кролевна сожженная, просто муж ее невзлюбил, да по лжи извел! А теперь и ее, Агнессу, на костре сжечь собирается. И нет никакого спасения… Плакала, плакала Агнесса на плече у полюбовника, тот думал, думал, потом воскликнул: «Есть спасение», да за меч схватился. Агнесса его удержала, а потом как и до братца добраться подсказала…

Не все вышло в этот раз так, как колдунья задумывала. Убить-то Людвига полюбовник убил, стража его схватила, но убивать сразу не стала, ибо умен был старший гридень, решил все выпытать, кто послал, да почему… Не выдержал пытки убивец, рассказал, что да как было, да как Агнесса его подговаривала. Колдунья, тем временем, сама себя кролевой провозгласила, и подчинились ей люди простые и знатные, как дочери кроля старого. А об Самюэле она еще раньше слух пустила, что сгинул он в краях далеких…

Первым делом велела Агнесса старшего гридня, да всех, кто тайну знал, поубивать втихую. Но поздно было – успели поведать те родным да друзьям, что полюбовник Агнессин под пыткой сказал, да поползли слухи по княжеству всему. Все проклинали колдунью, но ведь другой наследницы не было…

Но не сгинул Самюэль в краях далеких. Только странствовал один-одинешенек, скитался по лесам да пустыням, все чего-то чудного искал. И нашел такого расчудесного не мало, но поведал лишь об одном. Нашел он как-то в землях дальних, пустынных, сосуд диковинный, медный, с горлышком узким да длинным. Пить хотелось Самюэлю, понадеялся, что в сосуде вино али еще какое питие, наклонил он сосуд, да ничего не вылилось. Поболтал в руках – что-то есть внутри. Глядь – надпись на сосуде какая-та диковинная, да от долгих лет вся затерлась. А Самюэля грамоте, латынью называвшейся, учили – стало ему интересно, что там такое? Взял он горсть песка, да – ну, тереть, где написано. Тут повалил из горлышка дым, да вылезло невесть чего с зубами и хвостом. Но на Самюэля не напало, а стоит смирненько, да как раб на витязя смотрит. Стал княжич у чудища выспрашивать – что да как? Оказалось, кто сосуд сей потрет, три раза наказ отдать чудищу может – снести куда вздумается, хоть за тридевять земель… Ну, как первые два желания Самюэль использовал, куда летал, про то не рассказывал. Осталось лишь одно, последнее. Тут и встретил Самюэль гридня отцовского, от Агнессы сбежать ухитрившегося. Тот все и рассказал – и про то, как старого кроля в подземелье посадили, и как Людвига извели, и все прочее. Взмолился гридень – возвращайся, говорит, Самюэль, домой, сядь на отцовский трон, да злую колдунью прогони! Вспыхнул Самюэль, вызвал чудище да велел ему немедля нести во дворец отцовский – самого да гридня, за компанию…

Перенес их крылатый чудик прямо во дворец, в палаты, под самый нос злой колдуньи высадил. Увидела Агнесса брата младшего, да гридня отцова с ним, поняла, что Самюэлю все известно. Стала улыбаться, показывать, как братцу рада. И о том, что старого гридня за воровство выгнала, а тот теперь всем небылицы про нее сказывает – добавила…

Может, и поверил бы Самюэль сестрицы, да вот беда – застал он ее в тот самый момент, когда зелье чародейское в чане варила. «Что это ты, сестрица, варишь?» – спрашивает Самюэль. «Да зелье приворотное, влюбилась я в кролевича иноземного, а он ко мне холоден…» – оправдывается сестрица. Не поверил братец, сунул меч в чан, да вытащил оттуда руку человечью. Мало того, что знал Самюэль, в ведовстве чуть сведущий, знал – в зелье приворотное рук человечьих не кладут… Мало того – узнал Самюэль руку ту полусваренную по шраму длинному, кривому – сам же он в детстве, с мечами балуясь, старшему брату, Людвигу, ту рану нанес! Понял Самюэль, что врет сестрица, что погубила она и отца, и брата… Схватил кролевич меч да снес сестре-колдунье голову с плеч. Покатилась голова, в крови горя, да в чан и завалилась. А было то зелье ох какое не простое! Всплыла голова отрубленная, глаза открыла, да слово молвит: «Лишил ты меня жизни, а я тебя за это – души лишу!». Потом обратила голова отрубленная взор мертвый на чудище крылатое-зубастое, и спрашивает: «Любишь ли ты, демонище, тех, кто приказы тебе раздает, а потом на твоем горбу по свету белому катается?». «Ненавижу,» – отвечает чудище, – «Да заклятие на мне, слушать их». «А знаешь ли ты, что создатель твой от тебя в тайне сокрыл?». «Не знаю,» – отвечает крылатый. «А то сокрыл, что можешь ты хозяина своего, после трех желаний исполнения, самого унести далеко-далеко, за тридевять земель, и пока ты будешь с ним, живым ли, мертвым – никто больше тебе приказа не задаст! Только шею ему скрути, что б дух в мир иной не утек, а в мертвом теле, как в клетке, остался…».

Сказала те слова мертвая голова, да в чане и утонула. А чудище, не долго думая, бросилось на Самюэля. Лапы протянуло, кролевич по лапам тем – клинком острым. Чудище лапы убрало, Самюэля перелетело, тот повернуться не успел – оно его и зажало – лапами-то… Но были на витязе одежды железные, сколько ни жмет чудище, смертельно зажать – не может. Вырвался было кролевич, чуть не отсек крылатому голову забастую, да опять не поспел. Схватил тут витязь чудище за шею, под себя подмял, да душить начал. Подскочил гридень старый, поднес нож острый, только изготовились чудищу главу срезать – тут худшее и случилось. Был у крылатого хвост длинный-предлинный, на конце – тонкий-претонкий… Извивался тот хвост, все старался дырку в бронях железных у Самюэля отыскать. Искал-выискал – и отыскал, внутрь пролез и вокруг шеи витязя обмотался. Как почуял кролевич, что душат его, бросил шею чудища, да за свою схватился – а сделать ничего не может, ибо так брони те устроены, что и сам рукой под них не пролезешь. Сколько не махал руками кролевич – все напрасно, задушило его чудище, как куренка, потом лапами своими когтистыми схватило, да унесло далеко-далеко, в тридевятое царство – акурат к нам!

– А что дальше было?

– Как что? – удивилась Полина, – Я ведь дух-то кролевича освободила, он из тела мертвого вылетел, да куда их духам иноземным лететь положено и отлетел. А тело тут же в прах рассыпалось. Ну, а я в железа те обрядилась, да по свету в них и пошла…

Глава 20

– Помнится мне, рассказывал ты, Нойдак, как тебя из родной деревни варяги какие-то силой увезли, да по каменному делу работать заставили, – припомнил Сухмат.

Разговор происходил очередным вечером, как всегда – у горящего костра. Настроение у наших богатырей было хорошее, все ведь живы и здоровы, сыты и довольны жизнью. Самое время сказки рассказывать…

– Да, было дело, – согласился Нойдак.

– Но тогда Дух уже был у тебя в товарищах, ведь так?

– Да, мы уже были дружны.

– А как вы с ним подружились? – спросил Сухмат, – Расскажи!

– Да, добрый молодец, – поддержал Рахта побратима, – ты уж поведай нам, и где этого мальчишку откопал, и – вообще…

– Что вообще? – спросил Нойдак недовольно.

– Какое такое вообще? – ощетинился и Лёкки, решивший, что его друга вздумали забижать.

– Вообще – это о жизни своей, о родителях, о племени, о детстве… – пояснила Полинушка.

– И как тебя колдуном стать угораздило, тоже расскажи! – добавил Сухматий.

– А… Да, я все расскажу! – пообещал Нойдак, – Из родителей помню я только мать…

И Нойдак начал свою неторопливую повесть:

Стойбище, где родился Нойдак, не имело своего названия, как не имел самоназвания и его род. Какой смысл называть стойбище, если рядом нет других стойбищ, какой смысл в названии рода, если не встречаешься с другими народами. Хотя люди племени Нойдака и знали, что есть другие люди, другие стойбища, но знания эти были на уровне легенд – им и верили, и не верили…

Стояло то стойбище недалече от берега бескрайнего белого моря, почти что в устье большой реки, в него, это море, впадающей. А еще рядом были леса, и все деревья в этих лесах были хвойные…

Сородичи Нойдака ничего не сажали, не сеяли. Да и толку там, на севере, что-то сажать? Не было и домашнего скота, ну, если, конечно, собак не считать домашними животными… Собаки были. Люди эти не знали металла, они не только не умели делать ножи и топоры из железа или, даже, меди, они их никогда и в глаза не видывали!

Нельзя сказать, чтобы соплеменники Нойдака совсем уж не умели ничего делать руками. Их женщины шили отличную, теплую да еще и красивую одежду из шкур и лепили глиняную посуду – уж чего-чего, а горшков Нойдак помнит в своем детстве множество – ведь надо было делать запасы на зиму, а запасы северян – это, прежде всего, животное сало, жирное мясо… Надо сказать, что северяне ели намного больше всевозможного жира, гораздо больше, чем, скажем, русы. Может, такая пища позволяла им не мерзнуть.

Откуда бралась пища? Ну, разумеется, прежде всего – охота. Причем двух типов – лесная и морская. Последняя, при удаче, могла дать за раз гораздо больше мяса, чем давала охота лесная, но была и опаснее. Нет, лодки, которыми пользовались соплеменники Нойдака, были совсем не плохи. Нойдак бы и сейчас охотнее воспользовался бы лодкой из своей прежней жизни, большой и легкой, вмещавшей пять – семь охотников, устойчивой на большой волне. Уж куда надежнее, чем те лодчонки, которыми пользуются русы на своих озерах и реках. Хотя, конечно, до ладьи такой лодке далеко, но ведь кто говорит о ладьях?

Лесная охота была неплоха, но зверя в северных лесах было все же поменьше, чем здесь, на Руси Залесской, намного меньше… Была и птица – но только в теплое время года. Зимой большая часть пернатых отлетала в теплые края, на зависть не имевших крыльев людям. И рыбы в реке было немало, особенно, когда шла та рыба на нерест, поднимаясь в верховья реки, к морю…

Когда Нойдак родился, ему было дано детское имя Ятык. Так уж было заведено – взрослое имя люди получали, лишь проходя Обряд Посвящения…

С раннего детства Ятык знал, что будет колдуном. Так было предсказано еще до его рождения. Впрочем, так повелось издавна – и Старшая Мать, и Колдун всегда точно знали, когда родится их замена. Да они вообще все знали, правда, не всегда говорили. Зачем, в самом деле, предсказывать счастливой матери, дождавшейся долгожданного первенца, что ее малыш не переживет и первой зимы? Или будет разорван диким зверем? Поэтому Мудрые и не говорили людям о судьбе их детей, кроме тех случаев, когда эта судьба была важна для всего племени. Как с Ятыком, например. Коли Духи Предков распорядились быть ему новым Колдуном, так надобно его учить, не так ли? Когда вырастет – поздно будет, надо начинать пораньше. Тем более, что старый Колдун знал, что не доживет до совершеннолетия Ятыка. А мужами мальчики становились на пятнадцатую весну своей жизни. В этом возрасте их принимали в Охотники, после прохождения испытаний, само собой. Но эти испытания не грозили Ятыку – ведь колдун, по традициям племени, не считался мужчиной. Он был никем – не мужчиной и не женщиной, он мог стать фактическим повелителем племени – а такое нередко бывало, но не мог стать мужем ни одной из женщин, не имел права завести детей…

Колдуна племени звали Нойдак. Но это было и имя, и не имя – ведь всех колдунов в этом стойбище всегда звали. Пока Нойдак еще носил свое детское имя, и называться по-детски ему предстояло не до пятнадцати лет, как другим юношам, получавшим после Испытания мужское имя, а до тех пор, пока не умрет старый колдун, и имя Нойдак не перейдет к его преемнику.

Его начали учить рано. Видимо, старик-колдун знал, что жить ему осталось совсем недолго и спешил хоть чему-то выучить мальчика. Будущий колдун продолжал еще играть с другими детьми, хоть и начал уже постигать колдовскую науку. Его маленькие приятели поначалу не замечали перемен, но потом… Понятно, что с какого-то времени будущего колдуна следует отделить от других детей – ну, хоть чтобы не разболтал, чего нельзя… Можно сделать это насильно, пригрозить и так далее. Но старый колдун сделал проще, хотя, может быть, и обиднее для мальчика. Заметив, что его преемник проводит много времени с мальчишками за простейшими играми, он попросту обучил паренька Игральному Слову. И тот начал у всех всегда выигрывать. Но торжество длилось не долго – мальчишки поняли, что их товарищ колдует и перестали с ним играть. Несколько драк, пустых обещаний «никогда-никогда не колдовать», и молодой ученик колдуна был изгнан из детского коллектива. И навсегда отделился от соплеменников. Поначалу нельзя было даже подойти к прежним приятелям – следовали насмешки, зуботычины, а то и просто – игнорирование. Минуло несколько лет – он остался так же далек от сверстников, только теперь не было зуботычин и насмешек, зато теперь был страх, страх в глазах, в словах, в отношении к нему. И этот страх оказался стеной еще более прочной, чем та, что отделяла его от соплеменников ранее.

Каким колдуном был старый Нойдак? Могучим или слабым, немощным? Неизвестно, ведь ему так и не пришлось ни разу применить свои силы на полную мощь Вот, как рассказывали старики, жил много-много лет назад один Нойдак, мудрый и могучий колдун. И пришел в стойбище злой великан, и стал он убивать людей, не имея к ним ни сострадания, ни жалости. И тогда вышел тот древний Нойдак, и сказал Слово, которое никто ни до него, ни после не произносил, и обратился тот великан в скалу. Вот она, эта скала, до сих пор стоит возле стойбища, да много лет прошло, еле угадываются в ней черты того великана.

Каким бы ни был предшественник нашего героя, Слов он знал достаточно, и многие из них успел передать юному ученику. Ну, само собой, передал он не только слова, было много и всяких других знаний, да что здесь, на Руси, от них толку? Хотя иногда бывает толк…

Часто сидел старый Нойдак неподвижно, устремив взгляд свой на огонь, да ничего не говорил.

– Почему ты молчишь, о мудрый наставник? – спросил как-то юный Ятык.

– Не мешай, я беседую с духами! – ответил старик.

И наш герой больше ни разу не осмеливался обратиться к своему учителю во время беседы того с духами. Только спросил как-то:

– А когда духи заговорят со мной?

– Когда ты будешь готов! – последовал ответ.

Маленький Ятык все ждал и ждал, когда духи что-нибудь скажут ему, но духи молчали. Может быть, он был им неинтересен, а может – они беседовали только с одним колдуном. По крайней мере, старый колдун, сказав что-то важное мужчинам племени, приговаривал: «Так сказали мне духи!».

Как-то раз старый колдун повел мальчика в Запретный лес. Там они взошли на холм, о котором подросток знал лишь то, что лишь посвященные в мужчины могут ходить туда, да и то лишь два раза в году – весной и осенью, в дни, на которые укажет мудрый колдун. А теперь мальчику, еще не ставшему мужчиной, предстояло взойти на этот холм. Юный Ятык уже знал, когда проходят посвящения и недоумевал – ведь стояло лето в разгаре, был совсем не тот день, чтобы идти в Запретный лес.

– Разве сегодня День Весны или День Осени? – спросил мальчик.

– Нет, сегодня День Лета, самый длинный в году день, – ответил старик, – и этот день для нас, колдунов. Сегодня предки увидят нового колдуна, узнают его…

– Я стану колдуном? – удивился Ятык, он ведь знал, что старый колдун еще не выучил его всему. Хотя, само собой, уже сейчас стать колдуном мальчишке очень хотелось.

Старик ничего не ответил, но взял его за руку своей крепкой сухой ладонью и повел на холм. На вершине того холма стоял деревянный столб, весь покрытый узорами – солнечными и лунными, с загибающимися по солнцу и против его хода лучами. А по бокам столбы были вырезаны лица, целых три лица, как бы принадлежащих одному человеку, но повернутых в разные стороны. Было видно, что дерево, из которого был вырезан столб, было старое-престарое, почерневшее от времени. Но это было явно заветное дерево – на нем не было следов ни лишайника, ни жучков древоточцев. Сколько было лет деревянному истукану – неизвестно, может, он был древнее той самой скалы, бывшей ранее злым великаном…

– Это – духи наших предков, – сказал старик тихо, как бы боясь разбудить дремлющих духов, – надеюсь, ты не опозоришь старика перед предками?

Юный колдун был готов сделать что угодно, вытерпеть любое испытание, лишь бы не опозорить… Испытание состоялось, но оно не было особенно мучительным для Ятыка – старый колдун успел научить его концентрировать внимание и презирать боль. По знаку старика мальчик разделся до пояса. Старик вынул из переметной сумки горшочки с колдовскими снадобьями. Но в этот раз были пущены в дело только краски – охра да сажа, да еще какие-то неведомо из чего сделанные красители. Старый Нойдак не спеша разрисовывал тело своего преемника замысловатыми узорами, чередуя то одну, то другую краски. А потом пришлось немного потерпеть – в ход пошел острый кремниевый нож, тот самый, который колдун применял исключительно для особых дел. Нож колол и резал кожу мальчика, шла кровь. Ятык знал, что теперь там, где краска попадет в рану, останется навечно узор. Что же – это ведь Посвящение, как никак, надо терпеть. И подросток даже ни разу не закусил губы…

– Ты готов подойти к Предкам! Осталось сделать так, чтобы они признали тебя! – сказал старый Нойдак.

– А как они признают меня?

– По крови, она у тебя такая же, как и у них, они узнают… Но ты должен сам пустить себе кровь из жил. И с обоих рук – обязательно, чтобы они попробовали тебя и левого, и правого!

Ятык решительно разрезал себе запястья рук заветным ножом. Старый колдун подвел мальчика к истукану, взял за руку, приложил кровоточащей раной к губам одного из предков. Потом – другую руку. А затем повторил то же самое с другим деревянным лицом, потом – с третьим.

– Духи предков признали тебя! – сказал старик торжественно.

Молодой Ятык ждал, что произойдет еще что-нибудь такое торжественное, но на этом все и кончилось. Старик велел мальчугану одеться и повел домой. Странно, но кровь из ран перестала сочиться почти сразу же…

– Теперь ты – Нойдак! – сказал старик вечером, когда колдуны – старый и молодой – ложились спать.

Глупый маленький Ятык обрадовался, решив, что стал теперь взрослым. И теперь его будут слушаться так же, как слушаются старого Нойдака. Глупец! Лишь потом, на следующий день, он понял смысл сказанных старым колдуном слов. Потому как утром, когда подросток проснулся, старик был уже совсем холодный…

Последующие два дня прошли как в тумане. Собственно, все сделали и без него. Погребальный костер был особенно велик, его собрали, против обычного, исключительно из очень старого, сухого дерева. Ятыку ничего не пришлось делать, о нем вспомнили лишь тогда, когда пришла пора поджигать дрова. Его впервые позвали, назвав Нойдаком. Паренек хорошо помнил заветные слова, которые нужно было сказать, когда кто-то из сородичей отправлялся к Предкам. Ятык, а с этого момента уже и для всех – Нойдак – сказал все, как нужно. Потом сказала Слово Возрождения Старшая Мать. Костер запылал мгновенно и очень быстро от старика осталась лишь немного пепла, который сразу же развеял ветер. Никто не плакал на тех похоронах, у старого колдуна не было близких. Да и то – ведь колдун это не только не совсем мужчина, он ведь и не совсем человек. Никто не знал истины, но многие верили, что колдуны после смерти вовсе не уходят к предкам, как все остальные люди, а становятся злыми хищными зверями или птицами. Поэтому никто и не рисковал убить колдуна – вернется волком иль медведем, и – загрызет! Так что никто по старику и не поплакал, никто, кроме нового колдуна, да и тот сделал это, недостойное для взрослого, дело, лишь уединившись в своей землянке.

На следующее утро новый колдун вышел к уже собравшемуся в ожидании его появления племени. В правой руке юноша держал заветный гарпун – символ колдовского могущества, переходивший от одного колдуна к другому на протяжении бессчетного количества поколений. Рассказывали, что сделал этот гарпун Первый Нойдак, и этим гарпуном, врученным на время охоты Первому Охотнику, тот убил Первого Морского Зверя.

– Так что же сказали тебе духи, молодой Нойдак? – спросил у юноши Старший Охотник.

– Мои духи… – Нойдак запнулся и не знал, что и сказать. Ведь духи так ни разу и не заговорили с ним.

– Да, твои духи! – повторил Старший Мужчина громко, – Колдун для того и нужен, чтобы духи говорили с людьми его языком!

– Мои духи… Мои духи… – залепетал Нойдак, запинаясь.

– Нашему роду не нужен колдун, духи которого молчат! – сказала Старшая Мать.

– Они… Они еще заговорят! – нашелся, наконец, юноша.

– Хорошо, племя будет ждать, – кивнул вождь, – люди соберутся завтра утром слушать слова духов.

Нойдак повернулся и медленно пошел прочь. Хотелось убежать быстро-быстро, подальше от своего позора, но колдуну не полагалось бегать от своего племени…

Юноша целый день не ел, не пил, все молил духов сказать ему хоть слово. Ничего, никто с ним так и не заговорил. Все было безрезультатно. Ночь он провел тоже без сна. Наконец, под утро, решил – надо просто что-нибудь придумать. Сказать примерно то же, что говорил раньше старый колдун…

Но выдумывать ничего не пришлось. Ибо утром всех ожидал сюрприз. Теперь на виду у всего племени, рядом со Старшим охотником, межу ним и Старшей Матерью, стоял новый человек. И не просто человек – это был настоящий колдун. Весь увешанный амулетами, с тяжелым взглядом, от которого сразу же все отводили глаза. Очень, очень давно в стойбище не заходили люди других племен. А тут – не просто новый человек, а колдун, может быть – могучий колдун…

– Узнал я, – заговорил пришелец, – что ваш старый защитник умрет, а замену себе подготовить не успеет, вот мои духи и сказали, чтобы шел я сюда, стал колдуном вашего племени, дабы не пропало оно, не сгинуло без советов мудрых…

– Но у нас уже есть колдун, – громко возразил Старший Охотник и указал на Нойдака.

– Это еще мальчик, он ничего не знает и не умеет! – сказал пришлый колдун.

– Я посвящен! – воскликнул Нойдак, – Со мной Духи Предков.

– Ты мал и глуп, но если послушаешься, я возьмусь доучить тебя! – слова пришельца были вроде добрые, но Нойдак кожей почувствовал злой взгляд белых глаз колдуна, понял, что согласись он сейчас – так долго не проживет. Этому, крепкому еще колдуну, ученики и преемники были без надобности, он умирать не собирался. А выучить еще одного колдуна – так это все равно что вырастить себе соперника, врага смертельного…

– В моем племени – я колдун по праву! – заявил мальчик-колдун.

– Что же, тебе же хуже, раз жить не охота… – и пришелец вытянул перед собой руку со скрещенными в колдовском знаке пальцами – прямо в сторону подростка.

Нойдак увидел нечто черное, соскользнувшее с пальцев пришельца и устремившееся прямо к нему. Инстинктивно вытянул вперед руку с заветным гарпуном, острием – к сопернику. Черное что-то натолкнулось на острие гарпуна и рассеялось.

– Вот как? – удивился пришелец, – Ну что же, амулетов и у меня немало своих, и гарпун этот мне тоже сгодится. После того, как полакомлюсь твоим мясом, мальчик!

Люди в ужасе отшатнулись. Мало того, что это был могучий колдун, он еще и питался человеческим мясом. Употребление в пищу человеческого мяса было самым страшным запретом для людей, считалось, что поевший мяса соплеменника, навсегда останется лютым зверем… Но люди иногда между собой говорили потихоньку о том, что колдуны нарушают этот запрет. И вот – сам признался!

– Если будет нужно моему роду, я сам съем тебя! – что это такое нашло на мальца в то момент – неизвестно, но эти слова неожиданно уравновесили юного Нойдака с пришельцем в глазах соплеменников. Может этот мальчик – действительно колдун? Тогда уж лучше пусть будет свой!

– Поединок? – громко спросил Старший охотник, – Вы хотите поединка?

– Я убью этого мальчишку! – заявил пришелец, – И съем его печень и сердце…

– Да, я хочу поединка! – подтвердил Нойдак, – И пусть все решит воля духов!

– Да будет так! – провозгласил Старший Охотник, – Завтра утром, на Священной Скале вы встретитесь лицом к лицу. А мы подождем у подножия того, кто спустится живым, а неудачник да будет жертвой Духу Реки и Духу Скалы.