Текст книги "Загряжский субъект"

Пантеон

1

На старости лет Дрюня остался бобылем в своей хате. С утра до ночи один как перст, и душа сомлела от мыслей о самозабвенной жизни с Клариссой. Теперь она спокойно лежит на погосте в Загряжске, а Дрюня кукует один на белом свете. С горя он стал рыть могилы людям. Отказывался от водки, принимал только еду. Похудел от тяжелой работы, укрепился в костях. Лицом стал правдивее и чище. Глаза посветлели, как у церковного человека. Однажды, роя яму в церковном приделе, Дрюня наткнулся на чугунную плиту с литыми старинными буквами. Тут же приехали наместник монастыря, директор музея и мэр Кукуй-Прискоков. Плиту поставили возле стенки, обмели веником и прочитали: «Лета 1646, месяца июня преставились рабы Божии, московские бояре братья Иван и Яким Загряжины. От них же пошел городок Загряжск, в память об убиенных».

– Надо поднять гроб, – сказал директор музея.

– Не тревожьте прах, – сказал наместник.

– Не трогать ничего, я позову губернатора, – сказал мэр Кукуй-Прискоков.

На следующий день приехал губернатор со свитой и, умно моргая глазками, обошел пешком вокруг церкви. Свита, монахи и чиновники отставали на уважительном расстоянии.

– Вот тут, – сказал губернатор, обводя государственным перстом церковную ограду, – откроем пантеон. Хоронить будем только по заслугам, как этих… Завражиных.

– Загряжиных…

– Да, бояр московских. Кстати, в Загряжск на постоянное проживание приехал из Москвы бывший министр Пучеглазов. Его тоже надо иметь в виду. И я хочу тут…

Плиту положили на место, украсили цветочками.

Дрюню персонально позвали на совещание в мэрию. По устройству пантеона. Мэр выступил с докладом, от которого пришли в движение жизненные силы Дрюни и всего Загряжска.

Кукуй, как мы знаем, собирался с помощью кремлевского дяди руководить всем спортом в Москве. Дядя проворовался, и назначение не состоялось. Кукуй застрял в Загряжске и старался выслужиться самостоятельно. В случае с пантеоном он увидел перст Божий. Его речь на совещании напечатали в газетах. Мы приводим ее с некоторыми сокращениями.

– Я позвал вас, чтобы начать полезную жизнь… Но прежде скажу о знаках свыше. Прошлой ночью мне явился апостол Петр. Не в церковном облачении, как на иконе, а в виде странника, паломника, каких мы видим в монастыре и его окрестностях. В виде бродяги с суковатой палкой. Настоятель монастыря отец Павел подтвердил мне, что это был не сон, а сущее явление апостола Петра. Петр обходит свою паству, как ему завещал Иисус Христос: «паси овец моих». В нашем понятии это инспекция. И предупреждение. Апостол выбрал мэра Загряжска, чтобы предупредить. Оттуда, от мертвых, идет сигнал: «Кайтесь перед смертью, без покаяния нет никакого спаса от ада и мук». Хаврон[1]1
  Правильно: Харон, по преданию – перевозчик душ через Стикс, реку мертвых.


[Закрыть] перевозит через речку грешников и сваливает в чистилище. Там не отмолишься, не спрячешься. А тех, кто покаялся, размещают наверху в белых одеждах. Есть разница? Апостол сказал, что каждый из нас грешен, и у каждого до последнего вздоха сохраняется возможность покаяния. От имени всех загряжцев я поблагодарил святого Петра. Это вкратце о моей встрече с апостолом Петром. А теперь напрямик, по-свойски. Все вы говнюки и говнюками помрете. Но хотя бы перед смертью сходите в церкву, расскажите о своих пакостях. Гребуете церквой – идите ко мне, облегчите душу по-товарищески. Хотя я про вас и так все знаю… тошнит даже. Если бы грехи ваши можно было зарыть в яму и оставить в Загряжске – черт с вами, грешите, пока не треснете! Вы друг дружку знаете, как облупленных, разбирайтесь и дальше.

Но вы предстанете перед Господом и отвечать будете на Страшном суде, а не в Загряжске. И нам, живым, будут глаза колоть за ваши грехи. Апостол Петр самолично ведет учет, он не зря явился мне и предупредил… Если из десяти покойников девять умерли без покаяния, то как, спрашиваю вас, будем дальше жить? На кладбище мусорная свалка, на могилах кульки, бутылки пластмассовые. В норе, в склепе, говорят, человек живет. Собаки кладбищенские кусаются. А кладбище должно быть привлекательным. Мертвые не могут о себе позаботиться, давайте пойдем им навстречу. Губернатор захотел упокоиться на нашем кладбище. Еще несколько наших именитых земляков просили меня похоронить их в Загряжске. Как они будут лежать посереди мусора и пивных бутылок? Как я буду глядеть в глаза губернатору и апостолу Петру, если он наведается еще раз?

Почему, спрашиваете, губернатору? Да потому, что он дал нам большие деньги на обустройство пантеона в ограде кладбищенской церкви.

Мы позовем самых лучших архитекторов, чтобы Загряжский пантеон воссиял не хуже Александро-Невской лавры. Позовем самых лучших мастеров. Закупим самые лучшие материалы… Построим и улучшим общекладбищенские условия. Тут у меня сомнений нет. Где кого закопать, мы определим, хотя и здесь будут вопросы и обиды. Каждому, понятно, захочется в пантеоне. И тут ошибаться никак нельзя.

Создадим ритуальную комиссию, и она будет авторитетно распределять места. Конечно, есть сомнение, что члены комиссии в первую очередь похоронят в пантеоне самих себя, своих родичей и друзей с любовницами… Таких членов мы будем осаживать. Мало не покажется. Будем поправлять комиссию.

А загвоздка в том, что грехов прибавляется. Потому что прибавляется соблазнов. Старики вместо того, чтобы показывать пример, стали грешить больше молодых. Как за всеми уследить? Сколько людей идет в церкву каяться добровольно? Даже сказать стыдно. Это касается присутствующих здесь, да и … меня тоже.

Мы наведем справки, как и по каким меркам хоронят на Новодевичьем кладбище в Москве и в Александро-Невской лавре в Питере. У них большой опыт по выявлению заслуженных людей и их дальнейшего земного местопребывания.

С сегодняшнего дня я назначаю смотрителем Загряжского кладбища Андрея Васильевича, нашего уважаемого Дрюню. Я знаю, что он безвозмездно роет ямы людям и как бы вошел в курс дела. В его подчинение даем штатную единицу рабочего. Вдвоем они сумеют убрать кульки и бутылки, посыпать песочком дорожки. И следить за правильностью захоронений. Я же, как мэр беру на себя ответственность за сооружение пантеона.

Речь Кукуя имела неожиданные последствия в жизни Загряжска и наших героев.

2

Бывший министр Денис Трофимович Пучеглазов, уроженец Загряжска, на старости лет решил вернуться на родину. Построил большой усадебный дом для удобной жизни. Несколько гостевых флигелей. Открытый бассейн, спортзал. Наворотил сараев, гаражей, смотровых башен, собачьих будок. Окружил усадьбу глухим трехметровым забором, за которым круглосуточно дежурят охранники. Живи теперь свободно, вольно живи, министр, копти небо на всю катушку. Заслужил. Воздух родины, он щекочет до слез.

Май, теплынь. Цветут вишни, алыча, черемуха. Пчелы гудят, синички посвистывают. Министр сидит в кресле-качалке на втором этаже, на просторной веранде. Он в широких джинсовых шортах, в тонкой белой рубашке, лысый и босой. Отхлебывает ледяной лимонный швебс и лениво смотрит на купола Загряжского собора, на паром, который ползет, как майский жук, поперек Дона на другой берег. Министр, выражаясь языком Дрюни, в «ипатии». Дернуло же поселиться в Загряжске! Оставить обжитое Подмосковье и переехать к черту на кулички. На родину потянуло! От родины остались только Дрюня и еще с десяток стариков и старух, одногодков, для которых один интерес от министра – выклянчить что-нибудь, попросить взаймы или опохмелиться. Старый дурак! Сходил пару раз в магазин. И нарвался. В магазине, подошла к нему одноклассница. Пьяненькая, веселая бабка с сигаретой во рту.

– Не признал, женишок? – Старуха засмеялась, закашлялась. – Дай на бутылку водки, выпью за нас обоих…

Пучеглазов отвернулся, как бы не узнавая и не слыша пьяную. Но он узнал, он долгие годы помнил белокурую длиннокосую красавицу. Он целовал ее, провожал каждый вечер, он клялся, что любит ее до самой смерти…

– Гребуешь. – Старуха обиженно покачала головой. – Шишкой большой стал. Дворцы приехал строить… А мы люди простые. И нежадные. Хочешь пивка?

Люди в магазине смущенно хихикали, шептались и с любопытством глядели на Пучеглазова. Люди есть люди, как не порадоваться министру в интересном положении? Министр же еле доковылял домой, напился корвалола и бедный, несчастный впал в «ипатию». Боже, зачем люди превращаются в стариков и старух! После такой встречи впадешь не только в «ипатию», но завоешь, запьешь от огорчения. Нет, лучше умереть молодым. Любви к родине у Пучеглазова поубавилось.

Пребывая в «ипатии», министр решил позвать Дрюню, который доводился ему двоюродным братом. От него не могло быть никакой пакости. Во-первых, он не старик, а десятью годами моложе министра. Во-вторых, Пучеглазов был наслышан о героической и праведной жизни своего брата. Дрюня мог быть даже полезен министру в его нынешнем положении. Да и просто неприлично игнорировать близкого родственника.

Дрюня явился к Пучеглазову в каком-то странном одеянии. В длинной, ниже колен, черной сатиновой блузе, подпоясанной узким ремешком. В хромовых офицерских сапогах. Грива седых волос перехвачена на лбу мягкой веревочкой.

– Батюшки! – хлопнул в ладоши Пучеглазов. – Граф Толстой пожаловал!

Братья обнялись, поцеловались.

– Сколько же лет мы не виделись? – спросил министр. – Лет тридцать?

– Сорок два.

– Да… Сразу после школы я уехал в Москву… О тебе много слышал. Что сейчас делаешь?

– Скорблю о жене моей возлюбленной. Живу на кладбище, людей на тот свет отправляю…

Брат предложил Дрюне водки, тот отказался, но выпил холодного швебса.

– Мне нужен твой совет. Скажи откровенно, что обо мне говорят в Загряжске?

Дрюня смотрел на брата чистыми глазами. Конечно, он будет говорить откровенно, зачем спрашивать.

– Ты чужой.

Пучеглазов обиделся, враждебно посмотрел на Дрюню.

– Я тут родился, и вся родня, как и твоя, на три колена в этой земле…

– От тебя Москвой пахнет. От тебя слова чужие идут. Не жди от местных никакого сочувствия.

– Ну спасибо, утешил. В сочувствии не нуждаюсь и милости просить не стану. Я вам, дуракам, хотел помочь, для Загряжска большие средства пожертвовать.

– Ты, Дениска, и в школе таким был… Зачем хвалиться благотворительностью? Делай молча, не жди благодарности. Бог видит.

Министр засмеялся, понимающе похлопал брата по коленке.

– Вон куда хватил! В рясу облачился! Нет, не подумай, я церковь уважаю. Много жертвовал, и нашему монастырю тоже. Я не жду благодарности за это, но зачем дохлую кошку через забор бросать? В доме переполох, без света боятся спать. Эх люди-люди…

Денис Трофимович еще долго припоминал обиды. Распускают слухи, что он купил правительственную дачу «Шалаши» и устраивает там публичный дом с казино, рестораном и гостиницей. Разрешение получил у самого президента и плевать хотел на местную власть и протесты загряжцев. Опровергать эту чушь бесполезно, слухам здесь верят больше, чем властям. Еще не начавши жить на родине, бывший министр превратился в упыря, который спит и видит, как бы поинтереснее напакостить Загряжску и загряжцам.

Пучеглазов позвал Дрюню, чтобы тот повлиял на общественное мнение, чтобы люди воспринимали бывшего министра, как обычного пенсионера, рядового горожанина. Дрюня соглашался, поддакивал, но советовал «жить как все». То есть ходить по городу в простых штанах, пить пиво с таранькой вместе с загряжцами, заходить в церковь, общаться с монахами. «Жить как все» – значит, снести трехметровый забор и по утрам разговаривать с соседом через дорогу.

Денис Трофимович мрачно покачал головой.

– Э-э нет. Стекла побьют, обворуют… Знаем мы это дело.

– Тогда иди в монастырь, – сказал Дрюня и строго посмотрел на брата.

– Спасибо на добром слове, брат. Я как-нибудь без тебя разберусь…

На веранду быстро вошла молодая женщина.

– Деня, вызови шофера, я Борис Борисычу обещала быть, а от него в салон заеду…

Женщина говорила и просительно, и властно, и вместе с тем игриво.

Денис Трофимович расцвел и не скрывал радости перед братом.

– Дрюня, познакомься, Софья Ильинична, жена.

Дрюня поклонился, исподлобья разглядывая красавицу.

– А это брат мой, Дрюня, Андрей Васильевич…

Соня в свою очередь с любопытством смотрела на диковинного гостя.

– Ты не говорил, что у тебя есть брат в Загряжске.

– Двоюродный брат… Дрюню тут каждая собака знает, он герой и местная достопримечательность.

Соня еще раз задержала взгляд на Дрюне, улыбнулась мужу.

– Буду рада познакомиться ближе. Приглашай брата на обед.

Красавица быстро и грациозно исчезла за шторами. Пучеглазов, пряча глаза, покашлял в кулак.

– Вот, на старости лет… бес в ребро.

Дрюня промолчал и, попрощавшись, с облегчением вышел из усадьбы на улицу. Машинально перекрестился:

– Господи Иисусе… Как в заточении, в склепе.

Смотрителя кладбища Андрея Васильевича и штатного рабочего Тихона Палыча определили жить в прицерковном флигеле. В старинном кирпичном доме девятнадцатого века. В разные времена по надобности здесь была церковноприходская школа, потом размещался сельсовет, позже медпункт и госпиталь, еще позже киноклуб, спортзал, детский сад. Одно время здесь квартировал вместе с семьей председатель горисполкома. Тот самый, что распорядился сносить старинные мраморные надгробия и мостить ими тротуары на городских улицах.

Рабочий Тихон Палыч из местных, работал сторожем в городском универмаге. Обладал удивительной способностью носить в себе все городские новости. Кажется, он впитывал информацию ноздрями прямо из воздуха, из эфира.

– А вы слышали? – спрашивал он первого же встречного по утрам. – То-то и оно! Никто поверить не может…

А вечером, сидя на скамейке возле дома, говорил соседям многозначительно:

– Дождик снился, и блохи кусали. К покойнику.

На следующий день из этого дома выносили покойника. Тихона не раз одергивали:

– Не каркай!

Предупреждали. Уговаривали, били втемную. Новости из Тихона нельзя было закрыть, остановить, как нельзя закрыть бьющий из-под земли родник. Он страдал от этого, был гоним на работе, жена отказалась от него. И прозвище впечатали ему загряжцы – Гонимый. Из универмага его поперли за то, что он неправильно предсказал смерть директора. Рано утром трагически пошептал кому-то из продавцов о внезапной кончине начальника. Пока новость разрасталась, как снежный ком, к открытию магазина подкатил на своих «жигулях» живой директор.

Гонимый прибился к Дрюне и хвалился всем:

– В Загряжске одно справедливое место – на кладбище.

Утро отшельников начиналось по ритуалу. Дрюня спрашивал, зевая спросонья:

– Кого сегодня?

– Валеру-китайца, – с готовностью отвечал Тихон. – Прорабом на реставрации работал. Бабушка у него – натуральная китаянка, от нее у Валеры глаза косые. Сорок семь лет, женат, трое детей. На «форде» ездил, сбережения имел. Начальник порта у него кумом был. Не болел. Правда, аллергия на что-то была, почесывался. А умер добровольно.

– Как добровольно? – уточнял Дрюня, недопонимая.

– Ну, отказался от всего. Отвернулся от жены, от детей, от работы. Полежал молча неделю и впал в летаргический сон.

– В ипатию, – уточнил Дрюня.

– Должно быть, так. В итоге – покойник. Вон, яму пришли копать…

Прежде всего Дрюня с Тихоном ревизовали свой объект, обошли кладбище с подробной описью необходимых работ и нужного количества разных стройматериалов. Только работа по расчистке от дикой поросли деревьев и кустарников, от завалов мусора могла занять не меньше года. Тихон остановился у старинного надгробия в виде мраморной пирамиды с ангелом наверху. На камне была надпись: «Одной звездой на небе стало больше, одной звездой тусклее на земле».

– Раньше люди чувствительнее были, – философски изрек Тихон.

А Дрюня подумал, что такая надпись подошла бы к могилке Кларисы.

– Глянь-ка, Андрей Васильич, нора под памятником. Это не зверь, в нору, должно быть, человек лазит…

Смотрители обошли оградку вокруг.

– Под этим памятником должен быть склеп. В склепах в старину господ хоронили. Погляди поближе, какой год на камне.

Тихон встал на четвереньки, поскреб пальцем по замшелому мрамору.

– 1731 год. Полковница Меланья. – по складам прочитал Тихон. – Какие люди были. Полковница!

– Человека из норы выселить! – приказал Дрюня. – Не положено жить в могиле, нельзя беспокоить полковницу.

Тихон заверил начальника, что уладит это дело.

В церковном приделе начались работы по строительству пантеона. Подрядилась турецкая компания. Турки в оранжевой униформе первым делом поставили туалеты, душевые кабины. Вымостили дощатые дорожки. Сделали навес со столом и скамейками для перекуров и питья кофе. По периметру поставили жилые благоустроенные вагончики. И только потом стали завозить стройматериалы. Загряжцы сильно дивились.

– Наши делают все наоборот. Туалет ставят в последнюю очередь…

Каждый день у придела собиралась толпа загряжцев поглядеть, как работают турецкие подданные. Турки им нравились.

На стройку часто наведывался Кукуй-Прискоков. Всегда в спешке, бегом. Он немедленно призывал к себе Дрюню, настоятеля церкви отца Амвросия и давал указания:

– Вы тут не отсиживайтесь! Разъясняйте людям, что кладбище – культурный объект. Не позволяйте пить, курить и материться! Только молитвы и духовные размышления. Привлекайте в церкву на исповедь и причастие, на покаяние.

Мэр курил, матерился и бегом ехал дальше.

3

Жена министра Соня за пару лет сделала потрясающий кульбит. Она приехала в Москву из родного молдавского села Кучугуры вместе с бригадой гастарбайтеров, надеясь найти какую-нибудь работу. Работу не нашла, земляки вскладчину наняли ее поварихой.

Сонечка была спелой вишенкой, радовавшей глаз окружающих. Хлопцы-земляки хихикали и облизывались, женатые украдкой дарили шоколадки и пытались пошептать ей на ушко. Чтобы не случилось баловства, за Сонечкой стал приглядывать старшой Михай, прораб, женатый человек, отец троих детей. Он поселил Сонечку в отдельном вагончике и стал опекать ее, как родной отец. Через месяц он женился на ней, если и не женился, то стал жить в отдельном вагончике, как муж с женой. Наверно, это дело у молдован так же, как и у нас, как у всех. Бог знает как.

Сонечка стала смелее и даже нахальнее с земляками, кричала и топала ножками. Земляки замечали, как Михай опускал глаза, когда Сонечка что-нибудь требовала от него. Она взрослела прямо на глазах.

Однажды у вагончиков, где жили строители-молдаване, остановился черный джип. Из джипа вышел маленький рыжий толстячок и, оглядевшись, громко рассмеялся.

– Ты куда меня привез, идиёт!

Из кабины вылетел молодой человек и замахал руками:

– Ошибочка, шеф! Это объект М, а нам нужен объект Д. Там и тут молдаване, черт бы их побрал!

Толстячок в шелковом костюме тем не менее сделал отмашку помощнику и велел позвать старшего. Вышел Михай, и незнакомый шеф стал говорить с ним. Говорил шеф, Михай только изредка кивал головой и кланялся. Кивал и кланялся… Так они, беседуя, обошли вокруг вагончиков раз-другой, разговор затягивался. Из семейного вагончика вышла Сонечка с минеральной водой на подносе. Она поклонилась незнакомцу и опустила глаза. Шеф выпил водички, покашлял. Выпил еще и еще… Помолчал, почесывая подбородок.

– Ты вот что. – Он поднял указательный палец. – О нашем разговоре пока никому… И еще вот какое дело. Срочное дело…

Толстячок крутнулся на каблуках и в упор смотрел на Соню.

– Я сегодня принимаю наших партнеров, немцев, на природе. У озера поляну накроем. Одолжи барышню помочь, дело магарычевое…

Он взял Сонечку под локоть и, видя, что Михай онемел от неожиданного оборота, сделал ручкой:

– Завтра верну барышню.

Он взял Сонечку под локоть… и она оказалась на Рублевке, в доме веселого толстяка, владельца крупной строительной компании, советника министра Пучеглазова. Советника звали Мишей, он был известен всей Москве как Миша Ейский. Влиятельный деловой человек. Миша не врал молдаванину насчет немцев. Действительно, повез Сонечку на встречу с немцами за город. Как друг. Соню представил коллегам как подругу, помощницу. А наутро дал ей телефон и велел позвонить молдаванину. Соня позвонила и сказала не без кокетства своему сожителю, или мужу:

– Михась, мне предложили хорошую работу… Да, я остаюсь.

Что мог сказать бедный молдаванин, он хорошо знал Москву.

Новый друг стал брать Сонечку не только на вечеринки, но и в офис на деловые встречи. Ездил с ней в гости к друзьям. Познакомил с министром. Миша учил Соню хорошим манерам.

– Ты, Сонька, умная девочка, слушай, что я говорю. Ты не молдаванка, ты цыганка, дочь цыганского барона. Так мне для имиджа нужно, для бизнеса… А одеваться будешь, как София Ротару. Весь гардероб тебе спецы подберут. И веди себя, как дочь барона, высокомерно. Говори мало.

Соня понятливая девочка. Какая она молдаванка, она единственная и любимая дочь цыганского барона! Она кажется высокомерной? Да, высокомерие – ее родовая черта. И мама, и бабушка, и прабабушка были красавицы и отличались высокомерием. Держи марку, цыганка Соня! Твое солнце взошло!

В детстве Соня не играла в куклы. В селе Кучугуры жили очень бедно. В девяностые годы молдаване стали отдельным государством. Колхозы закрыли, крестьяне выживали на огородах и в подсобных хозяйствах. Отец пас общественных коров и пропивал со своим напарником весь заработок. Днем целый день в степи, а ночью пьяный спал на сеновале до утра. Мать, бывшая колхозная доярка, в сорок лет заработала бруцеллез и стала инвалидом. Двое братьев-близнецов учились в начальной школе. Сонька подростком стала кормильцем семьи. В хозяйстве корова, два поросенка, гуси, куры. Встань чуть свет, подои корову, выгони в стадо. Дай корм остальной худобе, приготовь завтрак братьям и матери. Следи, чтобы одежка у них была чистой и выглаженной. И сама соберись в школу… Худая, в глазах недетская застарелая тоска. Шея тоненькая с голубыми жилками и выступающие косточки ключиц. Скоро стало ясно, что с учебой она не справится. Мать, глядя на дочку, громко причитала и грозила кому-то распухшими черными руками:

– Загубили дивчину! Ох, загубили!

Классная руководительница зашла поговорить с Сонькой. Учительница была дальней родственницей, знала семью и любила Соньку. Она все понимала, но не знала, как помочь.

– Соня, – сказала она и заплакала. – Соня, тебе надо бежать отсюда. Иначе пропадешь. Заканчивай восьмой класс и уезжай. В Кишинев или в Москву. А я тут присмотрю…

Через год Сонька отправилась в Москву с бригадой земляков.

…Миша Ейский дал Соньке волю. Она ездила на машине по Москве, ела мороженое, покупала братьям джинсы и кроссовки, выбирала французские духи и пила пепси. У нее кружилась голова от бижутерии, купальников, косметики, наборов, приборов, сумочек, кукол Барби, мобильников, сумочек и браслетов… Боже, половина человечества трудится на дамские аксессуары и украшения! Другая половина изобретает мужские аксессуары и украшения. Кажется, уже некому сеять и жать. Разве что молдаване в Кучугурах колупаются на своих огородах. Да на Украине и в Нечерноземье еще водятся хрюшки и есть еще сало с прорезью в русских и украинских селеньях.

Миша Ейский очень любил сало с прорезью и сам ездил на рынок выбирать деликатес. Он никогда ничего не сеял, не выращивал, но денег у него было столько, что он мог бы купить Кучугуры вместе с молдаванами, курами и хрюшками. Только зачем ему Кучугуры с молдаванами? Он взял Соньку, и ему не жалко для нее никаких денег.

Не учел Миша, что Сонька понравится и Пучеглазову. А может, и учел. Это случилось не сразу. Пучеглазов не обращал внимания на девушку. Наверное, год прошел, когда вдруг… Кто знает, когда выскакивает это «вдруг». Министр долго гнал эту мысль прочь, но она копошилась, свербела, кузюкала, пока однажды он не проснулся ночью и не прошептал, задыхаясь: «Это конец… я умру, если не…» Год назад у министра умерла жена, он уже свыкся с одиночеством. Отвлекала работа, мельтешенье людское, гостиницы, приемы, наезженная за годы колея большого начальника.

Однажды Пучеглазов допоздна задержался в доме у Миши. Долго сидели за столом, лениво обсуждали свежие новости, пили кофе. Соня сидела в кресле, по-детски подтянув к подбородку круглые коленки. Впол-уха слушала скучную канцелярию друзей. Когда Пучеглазов засобирался домой, Сонечка вышла и вернулась с парой мужских носков.

– Вам так нельзя. – Она смущенно наклонилась и мизинцем показала дырку на носке министра. – Наденьте новые.

Пучеглазов и Миша засмеялись, захихикала и Соня. Все было как-то по родственному, по-простецки. Министр вдруг (вот оно «вдруг»!) покраснел и пробормотал:

– Э… я… Спасибо, я должник. Дырка, гм… откуда она взялась?

На следующий день Пучеглазов приехал к Мише мрачный и тихий, они заперлись в кабинете. Соня с ужасом смотрела на запертую дверь. Она чувствовала, она знала, что сейчас решается ее судьба. Она не волновалась, когда за спиной скрылись родные Кучугуры. Не смутилась, когда Миша оставил ее в своем доме. Не вспоминала бригадира Михася. Это казалось ей понарошку, игрой, настоящее было сегодня в кабинете, там заходила гроза, копились громы и молнии. Господи, пронеси! Соня дрожала и шептала молитвы.

Через час дверь отворилась. Пучеглазов с пунцовыми щеками прятал глаза, вытирал платком лоб. Миша нервно приглаживал расческой рыжую шевелюру и вызывающе ухмылялся.

– Сонька! – крикнул он весело. – Министр нам честь оказывает! Он просит у меня твоей руки! Он жениться на тебе хочет! И я, как посаженный отец, не против… Как ты на это смотришь, Соня, дочка…

Сонечка едва стояла, крепко сцепив руки. Она смотрела прямо в глаза Мише, моля о пощаде. О милосердии. Она боялась пафоса и мелодрамы, боялась игривости. Пучеглазов спас ее. Он поднял глаза и спокойно, твердо и по-мужски сказал:

– Это серьезно, Соня. Я буду тебе хорошим мужем.