Текст книги "Загряжский субъект"

4

После затяжных июньских ливней свалилась жара, перекипало влажное душное пекло. Над садами, над огородами стояло дрожащее марево. Роскошное цветущее разнотравье волнами перекатывалось на пойме. Ветерок разносил по Загряжску запахи донника и медуницы. В пойменном лесу, в непроходимых зарослях терновника неумолчно выщелкивали, неистовствовали соловьи.

Отец Амвросий с Дрюней ходили в пойму собирать травы для сушки. Душицу, полынок, зверобой, чабрец. Травы смешивали и добавляли в чай. От аромата, от вкуса такой заварки человек становился сентиментальнее и, как свидетельствовал Дрюня, очищался от скверны в душе. «Пользительно для организма», – поддакивал отец Амвросий.

Собирая травы, друзья предавались разговорам на самые чувствительные и философские темы. Например, о загробной жизни.

– Есть ли твердые свидетельства, что там я встречу Клариссу… и маму, и отца? – спрашивал батюшку Дрюня.

Отец Амвросий отвечал скороговоркой, стараясь убедить не столько Дрюню, как самого себя. Ему, видно, часто приходилось отвечать на этот вопрос.

– Царство Божие внутри нас. Веришь, значит, есть. Не веришь, значит, нет.

– А ты сам видел там что-нибудь?

– Я тебе скажу, Дрюня, как другу скажу… Только боюсь одного. Можно ли всуе рассказывать об этом? Личный мой опыт сводится к сновидениям настолько явственным, что, проснувшись, я перебираю в уме каждую характерность. Снится мне школьный товарищ, девушка снится, наша, загряжская… Сестра родная снится. Я знаю, что они покойники, и не удивляюсь, как они появляются среди живых, сегодня живущих. Они разговаривают со мной о том, что деется в Загряжске сейчас, что люди говорят о них, покойниках. Они пьют со мной чай, едят селедку с картошкой. И я ем вместе с ними, хотя одновременно леденею душой от мысли, что ем с покойниками. И признаюсь тебе, что не могу различить, где сон, а где явь… Ночь – великое благо для человека, она же и великая тайна есть.

– Ну, это бывает. – Дрюня поддакивает понимающе. – Бывает. Я целые сюжеты с покойниками могу рассказывать. И Кукую нашему апостол Петр во сне явился. Отец Павел засвидетельствовал. Кстати, а как мог отец Павел засвидетельствовать? Они что, вдвоем один сон видели?

– Ну, положим, апостол Петр мог позже проинформировать отца Павла о своей встрече с Кукуем.

– Во сне?

– Во сне, наверно…

– Значит, я могу там встретиться с Кларой?

– Если ты мысленно хочешь этого, значит, встретишься. Мысль имеет свойство материи.

Дрюня был удовлетворен ответом и с чувством признательности обнял друга.

5

Дома Дрюню ждал сюрприз. За столом рядом с Тихоном сидел лохматый мальчик в заношенном спортивном костюме. Мальчуган жадно ел вареную картошку с малосольными огурцами и неохотно отвечал на настойчивые вопросы Тихона.

– Документ, бумажка у тебя есть? Фамилия-имя-отчество есть?

Мальчик с полным ртом молча кивал головой и выразительно моргал выпученными глазами.

В комнату вошел Дрюня, поздоровался и присел к столу.

– Вот! – радостно возопил Тихон. – Подкидыш, можно сказать. В норе споймал, у полковницы!

– Подожди, Тихон, – остановил его Дрюня. – Дай хлопцу поесть…

История Славки Обормота, как его окрестил Тихон, была необычной, даже невероятной. История, им самим рассказанная.

Славик поел как следует, выпил кружку холодного компота, уселся поудобнее в просторное кресло и начал рассказ.

– Я родился от незаконного папы. Мама работала артисткой в привокзальном ресторане в городе Воронеже, она пела в ночное время, а я сидел один в общежитии. Папа депутат, его знают не только в Воронеже, но и в Кремле. И ему нельзя светиться как незаконному отцу. Но он обещал помогать и сделать из меня человека. Конечно, мамка немножко врала, чтобы мне легче жилось. Мамины родители, мои дедушка и бабушка, жили в городе Землянске и оттуда писали письма и передавали приветы. Но я их ни разу не видел.

Мама меня любила, но ей не хватало денег. Я стал подрабатывать на вокзале, но не могу вам сказать про бизнес, я дал честное слово… Потом маму обманули, и она оказалась в Турции, а меня сдали в детдом. Папа приехал и взял меня в Москву. Я жил в большом доме и свободно ходил по улицам, даже в Кремль пускали. В столовой давали все, что захочу: котлеты, пирожные разные, пепси, жвачки любые… Я везде проходил бесплатно. В кино, на аттракционы, в метро – везде. Один раз ездил в метро целый день, и никто слова не сказал. Москва – это тебе не Воронеж! Папа хотел, чтобы я выучился и стал большой шишкой. И жил в Москве, в его квартире. Москва мне очень понравилась…

– Подожди, Славик, – перебил его Дрюня. – Ты в школе учился? Сколько тебе лет?

– Не знаю. В школе… В шестом классе учился. Не перебивайте! Потом пришли люди с милиционером и забрали меня в детдом. Конечно, из детдома я убежал. В Воронеже поймали прямо на вокзале – и опять в детдом. Не нравится мне Воронеж! И я рванул из Воронежа подальше, в Загряжск. С паломниками. Человек шесть побирушек ехали в Загряжск, чтобы задарма прокормиться в монастыре. Я пристал к ним, потому что тоже был голодный. Монахи – добрые дядьки, поесть всегда дают и даже одежку кой-какую.

Если вы меня ментам сдать хотите, то Бог вас накажет. А если к себе возьмете, то, ей-богу, я вам пригожусь, я работать умею. Возьмите, ради Христа!

В заключение Славик пустил слезу и размазал по щекам грязным кулаком. У смотрителей тоже навернулись слезы. Дрюня сказал растроганно:

– Дурак ты, Славка! Даже если ты наврал с три короба, мы не можем претензии предъявлять. Наша задача – помогать живому человеку. Вот в той комнате кровать, это будет твой угол. Иди поспи.

Славик прижился на кладбище, и как привязанный, всюду ходил за Дрюней. Смотритель купил ему новые кроссовки, пару маек и джинсовые шорты. Славик был хорошим порученцем. Сбегать туда-то, принести то-то, передать, попросить, узнать и т. д. Он шустро выполнял поручения своего благодетеля. Но Тихону не подчинялся, делал ему рожи и показывал дули из-за угла. На то были причины. Тихон не жаловал нового жильца и даже ревновал: Дрюня прямо помешался на этом подкидыше, в рот ему заглядывал. А надо бы построже. Малец врет без припору, дует в уши жалостливые истории, а тот, старый дурак, тает от удовольствия и покупает ему чипсы. Надо бы одернуть, за ухо взявши: не ври! Не сочиняй! Не бреши, как Тузик! Нет, разлюли-малина Славику во всем. Тихон не выдержал и сказал однажды с укором:

– Ты, Славка, маленький хам и узурпатор! Пользуешься добротой нашей… Мне бы из норы прямо в милицию тебя отвести, а не к Андрею Васильевичу. Вот там рассказывай сказки…

Славка сверкнул белками, насупился, убежал. Тихон потом винился перед мальчиком:

– Все от правды морду воротят… Ты не обижайся, про милицию я понарошку. И ты хорош… Будешь дули показывать – выпорю!

А Дрюне говорил, предупреждал по-товарищески:

– Славке документ нужен. Без этого отнимут пацана, как пить дать отнимут.

Дрюня отчаянно хлопал себя по коленкам, злился и умолял Тихона:

– Помоги, Тишка! Ты человек бывалый… Кого просить? Что нужно? Скажи, посоветуй! День и ночь об этом думаю.

Тихон подумал, помолчал и сказал так важно, вроде он век торговал советами оптом и в розницу:

– Проси Кукуя, только ему под силу такое дело…

И Дрюня пошел к мэру. Доложил. На кладбище все спокойно. Не пьют, не курят, не матерятся. Отец Амвросий соборует и отпевает. Соборует и отпевает. Все чин по чину. Мы с Тихоном, штатным рабочим, чистим и вывозим. Чистим и вывозим. Все деется, как указывал в своем докладе на совещании мэр Загряжска. Это понравилось Кукую. Он улыбнулся старому другу и сказал:

– Теперь говори, зачем пришел.

Дрюня рассказал жалостливую историю со слов Славки Обормота. Кукуй молча шевелил толстыми пальцами, медленно перекатывал желваки, терпеливо слушал. Дрюня добавил кое-что от себя. Кукуй каменно молчал. Дрюня нервничал, начинал сначала. Кукуй перекатывал желваки, шевелил кувалдоподобной челюстью и молчал.

– Вот такая загогулина с пацаном.

Дрюня тяжело вздохнул и умоляюще уставился в кувалдоподобную, устрашающую челюсть бывшего боксера-чемпиона. Кукуй был понятлив.

– Я тебе предлагаю законный способ, против которого не попрут и родственники, если таковые окажутся. Я слышал, что ты в молодости первый бл…ун в Загряжске был? Ясное дело. В Воронеже в командировке был? Был. В привокзальном ресторане водку кушал? Кушал. С певичкой переспал, старый кобель? Переспал. Укатил восвояси и, как честный человек, не мог знать, что через положенное время в Воронеже появился твой отпрыск. И своего незаконнорожденного нахала, как говорят казаки, ты имеешь теперь полное право усыновить. Усек мотив? Тут я тебе помогу!

В Загряжской средней школе появился ученик Вячеслав, сын бывшего атамана, смотрителя Загряжского погоста и будущего Пантеона.

6

В дом смотрителей заглянул церковный служка:

– Андрей Васильич, вас батюшка кличут.

Дрюня застал своего друга в глубоком унынии. Отец Амвросий кутался в большой клетчатый плед. В маленьких глазках таилась боль, обида.

– На дворе теплынь, тенета летят, а тебя лихоманка бьет. Что стряслось, друже?

Батюшка откинул плед, подставил плечо для поцелуя и горестно сказал:

– Двадцать лет служу в этой церкви, пора и честь знать. Собирай, отец Амвросий, свою котомку и посох в руки… Старый знакомый в епархии по секрету поведал, что высылают меня в Закордонный скит. Там спасается один послушник, и я к нему в товарищи. Проститься с тобой хочу. Я тебя люблю и дружбу нашу многолетнюю ценю, как драгоценный подарок…

Дрюня онемел и не мог подыскать подходящих слов.

– Как проститься? Ты не арестант, не преступник…

– Арестант, арестант… И преступник. Клятвопреступник.

– Что ты несешь, батюшка? Кого ты зарезал, из кого душу вытряс?

– Себя зарезал, Дрюня, собственными руками…

– Рассказывай!

Жизненная драма отца Амвросия чувствительна и полна страстями, язык же человеческий скуп и ограничен. Вместе с отцом Амвросием мы постараемся рассказать о крушении молодых надежд и обретении твердости духа простыми житейскими глаголами.

– Я нарушил обет безбрачия, – торжественно начал рассказ отец Амвросий. – Я давал его высоким иерархам при возведении в сан священника. А сейчас тайно живу с невенчанной женой. В епархии узнали об этом, и сегодня-завтра явится владыка судить меня. Не ропщу и приму смиренно суд его. Но тебе говорю, друг мой, и Господу моему: не раскаиваюсь и не сожалею! Я люблю мою женщину и на костре не откажусь от нее! Да, кощунствую! Тяжек грех. Но не запечатать уста мои! Люблю и не отрекусь!

Отец Амвросий разволновался и не мог продолжать. Дрюня дал ему воды, уложил на кровать и сел рядом. Батюшка долго лежал с открытыми глазами и задремал.

Женщину, которая жила в домике отца Амвросия, знали все. Григорий, так звали в миру отца Амвросия, вместе с ней играл в куклы и ходил в детсад, а потом в школу. Они сидели за одной партой, и лучше друзей не было в школе. Девочку звали Люся, и она верховодила в дружбе с Григорием. Он же охотно подчинялся, даже подыгрывал капризам командирши. Всюду они были неразлучны, всегда ходили вместе. В школу, в лес на Троицу, в кино, на Дон купаться и просто от нечего делать болтали через забор.

Григорий был мал ростом, худ, но, как бы в награду за тщедушное слабое тело, природа подарила ему большие, тихие и выразительные глаза. С длинными, длиннее, чем у Люськи, густыми ресницами. Люська была выше ростом, крепче телом, гибче и проворнее своего друга. Разница, мало заметная в детстве, с годами бросалась в глаза. Люська выглядела старше, взрослее, степеннее.

Он с ужасом замечал, как она стала смущаться, опускать глаза, сторониться его взгляда. Заметил новую привычку останавливаться посреди их разговора, замолкать и смотреть перед собой невидящими глазами. На шее и на висках, как у взрослой, колечками курчавились волосы, над пухлой капризной губой появился темный пушок. Однажды, играя в мяч, нечаянно, вскользь коснулся ее груди… Упругий дрожащий холмик под тонким сарафаном обжег руку! Боже, как сверкнули ее очи! Нет, это не Люська, не девчонка, это сошедший откуда-то с облака отрок-серафим с жутким, по-взрослому откровенным взглядом.

Дружба кончилась. Начался самый мучительный для Григория период его жизни. Внешне все продолжалось как прежде. Вместе ходили в школу, по вечерам бродили по Загряжску, разговаривали ни о чем, томились, мечтали. Однажды Люся спросила осторожно:

– Ты что, в церковь ходишь?

– Хожу.

– И в Бога веришь?

– Верю.

– Давно?

– Недавно.

Люся надула губки, словно упрекая друга в скрытности.

– А я попов не люблю…

Григорий с горечью стал замечать, что Люся старалась во всем противоречить ему. Хочу – не хочу, люблю – не люблю, хорошо – плохо, стрижено – брито. Люся стала одеваться, как взрослые девчонки. Короткие юбочки, тугие майки, большие сережки, золотые цепочки. И чрезмерно употребляла косметику, прямо окуналась в нее с головой. Около Люси стали крутиться старшеклассники и вовсе взрослые парни. Григорий не раз слышал очень смелые разговоры с намеками, с матерком. Однажды не вытерпел, встрял… И, конечно, получил. Долго носил кровоподтек под глазом. Не успело зажить – встрял еще, посерьезнее. Он уже открыто шел против взрослых парней на глазах у Люси. Нарывался на крепких ребят. И они на глазах у Люси безжалостно били его по голове. Он смотрел вслед улетающей «Яве» с Люськой на заднем сиденье, с его Люськой, сцепившей замком руки на торсе Ваньки Кучерявого и щекой, влипшей в его кожаную спину.

– Я и не догадывалась, что ты такой драчун, – удивленно говорила Люся, разглядывая на следующий день синяки на его лице. – Ты, Гриша, поаккуратнее..

Григорий закрывался на сеновале, плакал и молился. Стискивал зубы.

– Все равно ты будешь моей…

После школы Люська вышла замуж за футболиста Ваньку Кучерявого, а Григорий поступил учиться в духовную семинарию и уехал в Сергиев Посад.

Кто не любил, не испытал сердечных мук и томление влюбленного сердца в юности? Нет, в отрочестве! Еще незрелые, преувеличенно роковые и гибельные для возраста страсти заслоняют весь белый свет, застят солнце, отвергают правильное и разумное. Совсем нешуточное это дело – любовь в отрочестве.

Слава богу, жизнь и безжалостное время остужают страсти. Сердечные раны исцеляются, и кожа становится толще, и человек мудреет. Когда Григория рукоположили в священники, Люся родила третьего пацана. Он похоронил свои страсти и дал обет безбрачия. Новонареченный батюшка, отец Амвросий, вернулся служить в Загряжск, в открывшемся приходе прикладбищенской Александровской церкви…

Отец Амвросий крестил третьего малыша Люси, нареченного Григорием. Отец, Ванька Кучерявый, лихо подкатил на «Яве» в самом конце обряда, немножко хмельной, веселый, радостный. Он взял на руки Григория, кто-то несколько раз щелкнул фотоаппаратом. Счастливый отец высоко поднял сына над головой:

– Этот будет мне смена!

Вскоре отец Амвросий отпевал лучшего загряжского футболиста, лихого байкера Ваньку Кудрявого. Мотоциклист ночью влетел, впечатался в автоприцеп, брошенный без габаритных огней на обочине пустынной дороги.

Люся стала ходить в церковь, часто стояла на могиле мужа в темном платье, в черной косынке. В поминальные дни приходила с цветами на службу. Крестилась, шептала молитвы, зажигала свечки у иконы. Потом долго сидела в оградке у могилы.

Беда не ходит одна. Через год после смерти мужа внезапно умер младшенький, Гриша. Отец Амвросий отпевал младенца. Он не утешал вдову, он даже не подошел к ней. Он молился…

7

Пучеглазов явился на кладбище неожиданно. Пришел пешком, один. Он медленно, по-стариковски топал по песчаной дорожке, останавливался, читал таблички. Дрюня наблюдал его из окна своей комнаты, но не спешил выйти. Пусть походит, это полезно. Подумает о ближних, о себе, о смерти подумает, на погосте всегда думают о смерти…

Министр долго ходил между мертвыми. Многих он помнил, многих забыл, и еще больше имен никогда не слышал. Мертвые смотрели с эмалей укором тайны, жутковатой бестелесностью давних улыбок. Он наткнулся на слова, поразившие простой и вечной истиной: «Я дома, а ты еще в гостях». Министр медленно топал в глубь погоста, где еще сохранились старые надгробия. Возле круглой чугунной колонны он остановился и с трудом разобрал ржавые буквы: «Генерал-майор и кавалер многих орденов, герой Измаила Пучеглазов Илларион Захарович. Скончался на тридцать четвертом году…» Рядом: «Пучеглазова Глафира Порфирьевна, лет было восемьдесят шесть». Дальше в один ряд еще несколько Пучеглазовых: кавалеры, коллежские секретари, церковные старосты, мировые судьи, прасолы, купцы третьей гильдии… И их жены, дети. Гнездилище Пучеглазовых.

Министр никогда не интересовался своей родословной. А тут что-то защекотало внутри, зачесались глаза. Кто в Москве вспомнит, что он министр и кавалер? Никто не вспомнит. А тут родичи, земляки, все свои, хорошая компания. Здесь помирать надо! Пучеглазов с чувством поклонился своим предкам и, довольный, направил стопы к домику смотрителя.

– Дрюня, брат! – сказал он с порога. – Пучеглазовы – это не хухры-мухры! Пучеглазовы – держава, отечество! Я шел к тебе с грустными мыслями, а сейчас – прочь грустные мысли! Я хочу выпить с тобой, Дрюня, за наших славных предков.

Дрюня обнял брата.

– Так! На погосте душа работает. Выпьем, хотя я и не пью.

Тихон вышел из другой комнаты, поздоровался с министром и полез в холодильник.

Дрюня позвал Славика и с гордостью сказал Пучеглазову:

– Это Вячеслав Качура, твой племянник, а мой дорогой сынок.

Славик внимательно посмотрел на родственника и нырнул в свой угол.

Выпили по стопке водки, закусили маринованной килькой. Пучеглазов застонал от удовольствия.

– Божественная рыба!

Тихон засмеялся.

– Вы приходите в другой раз, я селедочки донской, рыбчика…

– Нет, кильки! Умоляю, только кильки!

Братья сидели долго, порядком захмелели. Пучеглазов расчувствовался и говорил без умолку. Дрюня поддакивал брату, чувствуя, что они стали душевно ближе.

– Тебе чаще на людях надо быть, – советовал он министру. – Потереться среди земляков.

– Знаешь, зачем я пришел к тебе? – перебил Пучеглазов. – Ты живешь бедно, в чужой хате, среди мертвецов… Иди ко мне жить, вместе с сыном. В отдельном флигеле, со всеми удобствами. Дарственную напишу.

– Спасибо, брат, не обижайся. Тут моя жизненная миссия до скончания дней. И жена моя возлюбленная тут лежит. Уклад менять не стану.

– Дело твое. Но помни о моем предложении, мало ли… А хочешь, машину подарю?

– Нет! – Дрюня рассмеялся. – В молодости накатался, у меня «опель» был.

– А что ты хочешь? Я все для тебя выполню! Говори!

Хмельной министр был в ударе, ему сильно хотелось сделать что-нибудь хорошее для брата. Прямо сейчас, здесь.

– Компьютер! – Славка стоял на пороге комнаты и восторженно смотрел на отца. – Скажи, пусть компьютер купит!

Дрюня покашлял извинительно и хотел сказать сыну, что негоже быть попрошайкой. Но министр горячо поддержал Славку:

– Компьютер!

Пучеглазов протянул Славке руку и крепко пожал ладонь мальчика.

– Завтра будет компьютер!

На следующий день шофер привез коробку и помог Славке установить компьютер на столе.

– А правда, что твой брат министром был? – спросил Славка отца.

– Правда.

– В Кремле?

– В Кремле.

Славка вздохнул, повинился:

– Я тебе соврал, что у меня был отец и что он в Кремле работал…

– Да ладно… Теперь можешь правду говорить: твой дядя министром был. Только этим не хвалятся.

– Да что я не знаю! Про отца врал, потому что достали: кто у Славки отец? Папа римский! Сейчас с какой стати мне врать?

Дрюня сгреб в охапку Славку и закружил по комнате.

8

Турки закончили работу, убрали вагончики. Как на вышитую скатерть, вышла старинная Александровская церковь! Вся огромная площадка пантеона ювелирно уложена из белоснежного мрамора. По периметру сшили ажурные золоченые решетки. Кинули прозрачный навес. Поставили сплошную стену с нишами из розового мрамора. Для погребальных урн. Вдоль стены резные скамейки из черного мрамора, с краю, из черного же мрамора, небольшая кафедра. В самом начале пантеона в мрамор вставлена найденная Дрюней надгробная плита братьев Ивана и Якима Загряжиных, печальных родоначальников Загряжска. С них начнет прирастать пантеон славными именами.

Первым в обновленной ограде перезахоронили загряжского казака, стовосьмилетнего деда Пахома.

За всю долгую прожитую жизнь дедушка был знаменит тем, что, будучи юнкером, отличился на высочайшем смотру. И на всю жизнь сохранил монарший подарок: пасхальное яйцо. Древнего старика пытались расспрашивать студенты, журналисты, краеведы. Любопытствовали, когда дед был моложе. Одаривали конфетами, вином, сигаретами…

– Каким вам запомнился император Николай Второй?

– Что вам сказал царь?

– Кто присутствовал кроме царя?

Белый, как лунь, маленький худой старичок блаженно щурился, открывал рот и пробовал голыми деснами откусить шоколадный батончик. Охотно отвечал слабым баском:

– Миколай с супругой под ручку. Генералы в погонах, народу много… А говорили… нет, не помню…

– А о Распутине слышали? Может, видели Распутина?

Дед тихонько качал головой, улыбался:

– Нет, распутства тогда не было…

Библейского старика рисовали художники, фотографировали. Туристов водили к дому, где жил знаменитый казак Пахом. Во всех краеведческих книжках и буклетах непременно рассказывалось, как на высочайшем смотру отличился юнкер Пахом, земляк из Загряжска, и царь Николай Второй лично вручил ему пасхальное яйцо и поздравил с праздником. По косвенным свидетельствам краеведы выяснили: царь поздравил Пахома именно со светлым Христовым Воскресеньем, то есть с Пасхой. Историки из местного музея навели справки в архивах. И точно: именно на Пасху проходил высочайший смотр юнкерских училищ. А юнкер Пахом еще маленьким мальчиком в Загряжске отличался… и т. д.

Дед Пахом был набожен, всю жизнь работал конюхом. Пел в церкви и читал псалтирь у покойников. Пережил четырех жен, восьмерых детей. В восемьдесят лет собрался помирать, сколотил себе гроб, вытесал крест из дуба. На кресте вырезал надпись: «Любил царя Миколая и Господа Бога». А взаправду помер только сейчас, на сто девятом году. Гроб с прахом деда Пахома выкопали из могилы и поставили у места нового захоронения в пантеоне на помосте, накрытом государственным флагом.

Мэр Кукуй поставил задачу перед своими заместителями.

Первое. Пригласить в Загряжск на открытие пантеона и похороны деда Пахома Президента России.

Второе. Организовать всенародные похороны деда Пахома (венки, цветы от организаций, учреждений. Выступающие на траурном митинге – 10 чел. по 3 мин. Почетный караул – от Кадетского корпуса. Духовой оркестр. Троекратный залп у могилы и т. д.).

Третье. Пригласить на похороны Патриарха всея Руси. Губернаторов, митрополитов и архиепископов соседних областей. А также глав районов и городов.

Четвертое. Широко осветить похороны деда Пахома в средствах массовой информации. Провести смотр Кадетского корпуса. Организовать скачки на приз имени деда Пахома.

Пятое. Организовать поминки деда Пахома. Для почетных гостей – на правительственной даче «Шалаши». Для остальных – в кафе «Эльдорадо».

Устраивая похороны в новом пантеоне, Кукуй думал о своей харизме и имидже выдающегося градоначальника России. Вечная память деду Пахому, многая лета мэру Кукую!

Административное кубло Загряжска вздрогнуло, зашевелилось, понеслось. Курьеры, нарочные, почта, телеграф, интернет. Имя деда Пахома заполнило околоземное пространство. Через сутки подводили предварительные итоги.

Кукуй сидел в кабинете, слушал по очереди доклады своих заместителей.

– Президент России не может изменить свой график. Он соболезнует загряжцам по случаю кончины деда Пахома…

– Кадетский корпус распущен на каникулы. Начальник корпуса находится в командировке…

– Руководитель духового оркестра скоропостижно умер во время исполнения траурного марша на похоронах собственной жены…

– В связи с проверкой из Москвы работа войсковой части, где находится церемониальная рота, приостановлена. Давать залп некому…

– Патриарх всея Руси прислал соболезнования. Он находится с патриаршим визитом в Румынии…

– Митрополиты и архиепископы сопровождают патриарха всея Руси в его пастырской миссии в Румынии…

– Губернаторы, главы городов и районов третий день празднуют юбилей Большого человека… Они ждут и вас, еще не поздно…

– Об освещении траурных мероприятий в СМИ. Освещать будут по факту, то есть по степени общественного интереса…

– На поминки ожидается половина жителей Загряжска…

Мэр физически очень крепкий человек. Больше того, ни разу не был в нокауте. Еще больше того: он ни разу в жизни не плакал! Однако, слушая своих заместителей об организации траурной церемонии, мэр Загряжска, чемпион по боксу Кукуй-Прискоков прилюдно, официально заплакал. Навзрыд. Безутешно. Заплакал, как плачут женщины у отверстой могилы. Рыдания буквально сотрясали сильного, мужественного человека. Он не мог говорить, он икал…

Ясное дело, о траурной церемонии с участием Президента, Патриарха всея Руси и других крупных лиц не могло быть и речи. На кладбище пришли только молодые старики и старухи. Юнкера и сверстники, понятно, не могли прийти. Отец Амвросий, Дрюня, Тихон и Славка бросили в яму по горсти глины и смотрели, как дед Пахом на веки вечные накрывался чугунной плитой.

– Царство небесное Божьему человеку.

Рядом с Дрюней стояла Софья Ильинична Пучеглазова. Он вздрогнул от неожиданного мягкого голоса. Соня поздоровалась со всеми и просительно посмотрела в глаза Дрюне:

– Я давно хотела прийти. Посмотреть пантеон, старое кладбище… Муж рассказывал о могилах родичей. Это потрясающе!

Дрюня безучастно поддакнул:

– Приходи…